Пролог
«За мной следят».
Мысль стрельнула в мозг, отрикошетила волной холода в грудь.
«Не озирайся! Он не должен видеть, что ты боишься».
Катя ускорила шаг.
«Чёртов урод!»
Треугольная наклейка на витринном стекле парикмахерской «Барбершоп» – третий привет от Вельзевула.
Значок таких же размеров и формы есть и на заднем стекле Катиной «Лады Гранта». Только там на белом фоне нарисована дамская туфелька, а под ней надпись: «Уважай меня!» А этот треугольник ярко-жёлтый, и на нём коричневый череп с костями крест-накрест; внизу отпечатано «я здесь». Жёлто-коричневый стикер походил на гигантского хищного шершня, вцепившегося в стекло прямо над головой сияющего улыбкой импозантного бородача с рекламного постера, так, что Кате казалось, будто бы гадкое насекомое вот-вот вонзит своё огроменное жало в лысину ничего не подозревающего мужика. Третий привет…
Первый Катя получила минут пятнадцать назад, когда трясущейся, как у паркинсонички, рукой наводила тушь на ресницы. Любой нормальный человек в сложивших обстоятельствах выбежал бы из дома, позволив себе, разве что лишь наспех одеться. Но Катя нормальным человеком не была. Она не вышла бы из дому не накрашенной, даже если бы дом горел.
«Блом!»
Звук пришедшего в секретном чате на Телеграм сообщения. Катя, ещё не открыв смартфон, не сомневалась, что от него. От чудовища. От того, кто скрывается под именем Beelzebub (то есть Вельзевул, если по-русски).
Только фото безо всякого пояснения. Жёлтый треугольник с черепом, костями и надписью «я здесь».
«Он конченный псих! Просто преступники так себя не ведут».
До сегодняшнего дня Кате казалось, что маньяки существуют только в кино. Естественно, она допускала, что теоретически где-то имеются их реальные прототипы, но тема эта была столь же далека от неё, сколь далека тема чёрной металлургии от парфюмера или ресторанного повара. И вот теперь… Нет! Такого просто не могло, не должно было случиться с ней. Происходившее казалось дурацким сном. Проснуться бы, сбросить нелепый морок…
Второй привет ждать себя не заставил. Выйдя нетвёрдой походкой из парадной, Катя упёрлась глазами в столб. В обычный серый бетонный столб, что торчал торчком прямо напротив подъезда, через дорожку. Вздрогнула. На столбе, на уровне глаз, жёлтый треугольник с проклятым весёлым роджером. «Я здесь».
«Чёртов урод!»
Он показывает: да, я и правда здесь! Я рядом. Я кружу возле. Ты под колпаком, дорогуша. Бойся меня!
И вот третий привет. Прилепившийся к стеклу мужского салона отвратительный сука-шершень. Черепушка на стикере лыбится издевательски и зловеще, мол попалась ты, дурочка, конец тебе. Я чуток поиграю с тобою, как кошка с мышкой, а потом и сожру.
«Когда он успел прицепить сюда свою хрень? Как я могла не заметить? Куда я смотрела?»
Значит, чёртов урод где-то там, впереди по курсу. Кто он? Катя вглядывалась в прохожих. Может, это вон тот долговязый седеющий тип в длинном до пят плаще? Вот идиот. Чего он в такую жару в плащ вырядился? Профессиональная одежда маньяка? Или вон та гора мяса – браво вышагивающий, будто он на параде, качок в обтягивающей рельеф футболке? Или этот тщедушный прыщавый юнец, похожий на кривенькую карликовую берёзу? А что? Каждый под подозрением.
«Не верти башкой! Не озирайся».
Катя свернула с Невского на Литейный. Полуденное солнце забиралось в зенит. Жаркое и безразличное. Равнодушно пялилось с высоты на прохожих, и будто бы думало: «Кто вы, людишки, в сравнении со мной, светилом, единственным и великим? Пыль, песок, тлен…» А людишки топали себе вдоль проспекта по своим пустячным делам. Деловитые люди-муравьи, суетливые люди-сороки, вальяжные люди-коты, неторопливые люди-левницы…
Повернув на Жуковскую, Катя резко метнулась влево, нырнула под арку, ведущую в Дворик Искусств. Мимо аляповатых граффити, мимо древесного учёного кота с обломанным хвостом, мимо фигурки страшилища-старика с вороном на плече… Здесь прохладно. Пахнет жасмином. Вокруг ни души. Будто вымерли все. Через детскую площадку с ярко-алыми качельками-карусельками. Налево, во дворик с картинами на охряных болезненных стенах. Снова налево, к Литейному, через длинную отсыревшую подворотню. Стоп!
У самого выхода, на обшарпанной стене подворотни, поверх жухлых, выцветших листков объявлений с обещанием отличной работы для активных пенсионеров, броско желтел свеженький треугольник с черепом.
«Я здесь».
Катя остановилась. Сердце выбивало под рёбрами барабанную дробь.
«Как он мог догадаться куда я пойду? Допустим, он видел, что я вошла во Дворик Искусств. Наверняка, видел. Но откуда он знал, что я поверну налево и вернусь на Литейный? С тем же успехом я могла идти прямо, и выйти на Некрасова. Я могла повернуть направо, на Чехова. Да куда угодно! Как он понял, что я пойду именно через эту грёбаную подворотню?!»
По Литейному Катя почти бежала. Сбавила шаг лишь дойдя до Кирочной. Пошла по ней, к пересечению с Чернышевского. Новых приветов от Вельзевула на пути её больше не наблюдалось. Оторвалась?
Остановившись у входа в метро зло прошипела: «Пшёл к чёрту», – и сжав челюсти и кулаки сделала шаг вперёд.
Она проехала всего одну станцию, сойдя с поезда на «Маяковской». На выходе из метро в Телеграм пришло сообщение.
«Нарушаешь», – извещал Вельзевул.
От метро «Маяковская» Катя снова пошла по Невскому, к пересечению с Литейным, к тому месту, где была три четверти часа назад.
Поравнявшись с углом Торгового дома, она встала, как вкопанная. На розоватой стене Булочной № 89 жёлто-коричневым гнойником липнул проклятый знак. Катя могла поклясться, что его не было здесь, когда она впервые сворачивала на Литейный.
Это представлялось невероятным. Ясно, что подонок видел, что она села в метро. Но как он мог предугадать, что она выйдет на Маяковской? Что она снова пойдёт к Литейному. Как он смог оказаться здесь раньше неё?
«Чёртов урод!»
И тут зазвонил мобильник.
«Удивлена? – спросил уже знакомый, и уже такой ненавистный голос. – Ладно, девочка. Прогулка закончена. Возвращайся домой».
1
Кошмар начался рано утром, когда Катя, с гудящей от употреблённых за ночь коктейлей головой, ввалилась в прихожую.
Ленкиных кроссовок на месте не было. На обувной полочке лежал её телефон.
«Лена!» – позвала Катя.
Ответа не последовало.
Сбросив изрядно намучившие ноги туфли на высоченных шпильках, Катя двинулась по направлению к Лениной комнате.
«Ленка!» – рявкнула она по дороге.
Двенадцатилетнее чудовище не откликалось.
Влетев в Ленины апартаменты, Катя обнаружила её кровать пустой и заправленной.
«Так-так-так, – Катя растирала виски пальцами, чувствуя, как липкая тревога переползает из груди в горло, – она, наверное у, как их? Семеновых. У Светки своей заночевала».
Эта мысль успокоила Катю. Не то чтобы совсем, но достаточно для того, чтобы встать под душ, смыть потерявшую свежесть косметику, а после нырнуть под одеяло и мгновенно задрыхнуть без задних ног. Поиском Ленки она займётся, когда проснётся. Хотя, вряд ли это понадобится: Ленка к тому времени, и сама вернётся. Катя в этом почти что не сомневалась.
Ссора произошла накануне вечером. Вечером пятницы. Чем должен заниматься в это время молодой и свободный работающий человек? (Да даже немолодой и несвободный работающий человек. Да даже, как Катя, пока не работающий человек?) Вопрос риторический. Но сестрица была не согласна.
– Катя, не ходи ты сегодня в свой «Веник», – ныла Ленка страдальческим голосочком.
– «Совок», – поправила её Катя.
– Мне страшно, – гундосила Ленка.
– Тебе двенадцать лет уже. Здоровая дылда. Постыдилась бы! – урезонивала сестру Катя. – Что с тобой за ночь случится? Ты ж дома у себя, а не в криминальном районе Мехико.
– Дядька страшный в дверь сегодня звонил, я же тебе говорила, – Ленка округлила глазёнки. – Чёрный весь. С бородищей такой. – Расставив руки почти что на ширину плеч она показала, какая у него была бородища.
– Ты, дорогая моя, мозги-то мне не парь, – Катя смерила сестру язвительно-насмешливым взглядом. – Не было никакого дядьки.
– Быыыл! – не унималась Ленка.
– Хватит уже! – Катя нервно натягивала на пятку бретельку от туфельки.
– Если уйдёшь, я папе с мамой позвоню, и скажу, что ты меня на ночь одну оставила, когда дядька страшный к нам в дверь ломился, – с вызовом заявила сестра.
В ход пошла тяжёлая артиллерия.
– Ах ты, дрянь! – Катя закипала. – Папа с инфарктом в реанимации лежит, а ты ему, значит, наябедничаешь?
– Если уйдёшь, я всё ему расскажу, – повторила Лена с напором. – И если папе стане хуже, то это из-за тебя будет.
Кате стоило титанического усилия, чтобы не залепить сейчас по этой манипулирующей, наглой, залитой истеричными слёзками рожице. Но она, сняв с вешалки сумочку, лишь бросила холодно: «Мне плевать». И направилась к двери.
Она не успела коснуться ручки, как перед ней, проявив проворство оборзевшой молнии появилась Ленка, преграждая путь.
– Тогда я тоже уйду.
В её чёрных глазёнках больше не было мокрой жалости. Они, как два репья, кололи ненавистью.
– Уйду, и буду ходить всю ночь, пока меня не убьют.
– Ну-ка дай, – Катя рукою отстранила её от дверной ручки. Распахнула дверь настежь. – Выметайся!
Ленка не мешкая выскочила в проём, стремглав понеслась по лестнице вниз.
Мобильник её остался на полке для обуви.
«Телефон возьми!» – крикнула ей вслед Катя.
Ленка даже не обернулась.
Ленка – Катино наказание. (Неизвестно, правда, за что). Наказание глобальное и локальное, временное и перманентное.
«Ты же на десять лет старше! – сокрушалась мама. – Я думала, ты ей как мать будешь».
Вот уж дудки! Катя не собиралась иметь детей. Тем более, таких противных, как Ленка.
«Да, мать, эгоистку вырастили…», – вторил папа маме.
«Ха! Это ещё разобраться надо, кто эгоистка: я или маленькая засранка?»
Хотя, допускала Катя, возможно, папа в чём-то и прав. Но разве её в том вина? Представьте. Десять лет ты одна. Звезда. Нет. Даже Солнце. Ты богиня. Ты бог. Они в прямом и переносном смысле носят тебя на руках. Тобой восхищаются. Ты самая красивая. Ты самая способная. Ты умна до гениальности. Тебя в прелестнейшем платьице ставят на стульчик и просят читать стихи. Аудитория, состоящая из маминых-папиных друзей, сослуживцев, соседей, соратников рукоплещет. Овации! Они бы сыграли туш, если бы в их руках были трубы. Классика жанра. Воспитание по типу «кумира семьи». (Катя читала об этом в книжках по психологии).
И вот, спустя десять лет, является меленькая воровка. Воровка-то меленькая, но крадёт по-крупному. И ты теперь просто Катя. Обычная Катя. «Ты же старшая», «ты должна понимать», «ты должна помогать», «ты должна уступать» … И в этом перманентное наказание.
«Идите к чёрту! Ничего я ей не должна».
А в середине июня у бабушки, маминой мамы, случился инфаркт. Мама сорвалась к ней в Иркутск. Папа, естественно, тоже. Они всегда вместе – этакие попугайчики-неразлучники. Кате сказали: «Остаёшься за старшую». Кате сказали: «Мы на тебя надеемся». Кате сказали: «Ты должна…» И бла-бла-бла-бла…
А через неделю, там, в Иркутске, инфаркт шарахнул и папу. Наверное, инфаркт стал заразным заболеванием. Врач сказал: «Не беда. После поставят стент, и сердце будет, как новое. Но пока, две недели – госпитализация и полный покой». Значит, Катины мытарства с Ленкой продлеваются минимум на полмесяца. И в этом временное наказание. Но временность, не отменяет противности.
Катя мужественно сносила выпавшее испытание. Видит бог – она была хорошей старшей сестрой. Чадо кормилось по часам домашней едой, было мыто, обстирано и обглажено. («Сама уже должна уметь всё это делать. Двенадцать лет дуре!») Но сегодня Ленка покусилась на святое – Катину пятницу, Катин «Совок».
Официально «Совок» гордо именуется ночным клубом. А по сути это шалман. Лабиринт зальчиков и комнатушек различного метража и заполнения. В одной – вечно расстроенное пианино. В другой – раздолбанная ударная установка на маленькой и низенькой, в десять сантиметров от пола, сцене. В третьей – саксофон, валторна и слегка подмятый громадина-геликон. Впрочем, несмотря на потрёпанность и ветхозаветность, все перечисленные инструменты активно используются. В особенности по пятницам.
На местами облупившихся стенах плакаты советской поры. На них розовощёкие пионеры, которые всегда готовы. Ильич с выпростанной вперёд рукой. «Верной дорогой идёте, товарищи!» Другой Ильич, с пятью звёздами на широкой груди – тот, который любил целоваться. Мужественный Че Гевара. «Но пасаран!» И, конечно же, душка-Фидель. Куда ж без него? «Вива Куба!»
Барная стойка в центральном зале. Запах дерева, пива и сигарет. Дым коромыслом. (На запрет на курение все здесь плевать хотели).
Кухня нехитрая. Мясная нарезка да снеки – вот, пожалуй, и всё. Коктейли абсолютно сермяжные – кровавая мери, отвёртка, лимонная капля…
И всё-таки «Совок» – клуб. Клуб по интересам. Правда, по каким именно, наверняка, не смог бы определить никто из его завсегдатаев.
Завсегдатаи «Совка» – народ разношёрстный и разномастный. Солянка мясная сборная. Весьма аппетитная, на Катин вкус. В жизни обычной завсегдатаи – унылый офисный планктон, журналюги, студенты, айтишники, несколько музыкантов, пара-тройка актёров, и даже один диакон… В лоне «Совка» они – забавные чудики (это так Катя думает); джазисты и рокеры, менестрели, поэты и нигилисты, мудрецы и философы, эстеты, интеллектуальны сливки, богема и прочее в том же духе (это они так считают). Ночь с пятницы на субботу – законная «солянкина» ночь. А Катя, единственная, неповторимая Катя – звезда и «солянки», и ночи.
Сегодня Катин «бомонд» представлен в полном составе. Ну, или в почти полном. Не хватает только Марлена. Но заметить присутствие или отсутствие оного персонажа – дело нелёгкое. Марлен существо незаметное. Тихий, тщедушный, невзрачный и маленький молодой человечек. Всё больше молча сидит в сторонке с глуповато-смущённой улыбкой, трясёт головой (это он так кивает, когда кого-нибудь слушает), да лупает водянистыми глазками. Но таков он лишь пока не сядет на своего конька. А конёк его – психонавтика. В Катином понимании психонавтика – это когда ты наешься какой-нибудь дряни (например, мухоморов) и ловишь часами глюки, позабыв на каком свете находишься. В понимании Марлена психонавтика – путь к высшей мудрости, силе и просветлению. И на темы эти маленький фанатик больших трансформаций сознания был готов распространяться без устали. Минут пять выслушивать его разглагольствования было довольно забавно, через десять – начинало утомлять и бесить. Марлена переставали слушать, над ним подсмеивались, те, кто поумней и позлей кололи беднягу обидными шутками, но он не замечал ничего – продолжал проповедовать с жаром пророка. Форменный шизик. Что ж с него взять?
Остальная тусовка здесь. Юрик Сергеев. Этого смазливого ловеласа, к тому же мнящего себя умником с IQ выше, чем у Эйнштейна Катя жестоко продинамила месяца три назад. Красавчик водил её по дорогим ресторанам, купил новый айфон (она не просила, он сам купил). Рестораны, айфон… Фу, как банально! Катю таким ключиком не открыть. Да и айфоном этим она принципиально не пользовалась. А этот самодовольный индюк был уверен, ещё шаг и Катя в его постели. Да ещё бы не быть ему уверенным! Катя-то постаралась. Поводить парня за нос, что означало: очаровать, влюбить, заставить сходить с ума (впрочем, это у Кати получалось безо всяких усилий – в неё и так все влюблялись), после давать надежду, подпаивать и подкармливать её, стать лакомой морковкой, привязанной спереди к морде ишачка, поддерживать в простаке огонь вызова: «ты же можешь! Она будет твоей!» И когда жертва убеждена, что дело в шляпе, в этот самый замечательный миг (главное его правильно выбрать), выразить святое недоумение, и сказать обиженно: «что-то я ничего не поняла. Мы же просто друзья!» Эх, Юрик Юрик… Ты не первый, и не последний. Просто у девочек свои игры. Юрик назвал её сучей стервой. Хотел обидеть. Глупышка. Если бы он знал, каким мёдом звучали для Кати его слова! Но всё это в прошлом. Они, по-прежнему, отлично общаются. Разве кто-то может дуться на Катю долго?
Вася Фролов и Серёжа Астанин. Сидят рядышком, тянут текилу, С жаром судачат о чём-то. Улыбки до самых ушей. По плечам друг дружку похлопывают. Друганы. А ведь ещё совсем недавно морды друг другу били. Из-за кого? Ясен пень из-за Кати. Ни тот, ни другой ей, естественно, был не нужен. Просто Катя помимо игры «Динамо», весьма уважала игру «А вот и не подерётесь». У девочек свои игры. Когда оба были отправлены в отставку, Вася назвал её истероидной анакондой. (Класс! Таким эпитетом Катю ещё не награждали). Серёжа просто не разговаривал. Правда, больше, чем на месяц его не хватило. Разве кто-то может дуться на Катю долго?
Вальтер. Вальтер Кононов. Вот это звучит! Что-то нездешнее, что-то благородно-маршальское слышалось Кате в таком сочетании имени и фамилии. А вот свои имя-фамилия Катерине не нравились. Катя Сапрыкина. Ну что это за такое? Лошадиная прямо фамилия. Будто лошадь крестьянский мужик останавливает: «тпру!» Сменила бы на мамину девичью, да папа обидится.
Ах, если бы Вальтер хоть немного ей нравился, как мужчина! И вроде бы всё на месте у парня: умный (в самом деле умный, а не мнящий себя таковым, как Юрка Сергеев), образованный (бакалавр психологии, в Лондоне отучился), эрудирован, словно Гугл, хладнокровен, как Штирлиц, рассудителен, как Сократ… Высокий, красивый, голубоглазый брюнет, всегда одетый с иголочки. И парфюм богатый и правильный. О родителях, проживающих в Англии, говорит так: «Мои папа с мамой не олигархи». Возможно, так оно и есть, но обитает Вальтер в собственном пентхаусе в элитке ЖК «Лондон парк», и катается он на «Хаммере». «Здесь на вольных хлебах», – говорит он своём житье-бытье в Питере. На вопрос: «Ты чего в Англии не живёшь?» – отвечает неизменно и просто: «Не люблю пиндосов». Вальтер казался Кате человеком без недостатков, но образы сексуальной привлекательности – капризная вещь, и, увы, Вальтер не вписывался в Катины совершенно.
У неё есть на него зуб. Ну, может, не зуб – зубок. У Вальтера получилось лишить её сладкого удовольствия, сломав самый финал игры. Было это на майские праздники, когда Вальтер собрал тусовку в своей роскошной «берлоге». Катя флиртовала вовсю. И, ура! Вальтер, неподдающийся на её чары Вальтер, впервые повёлся. Гости спроважены по домам. За окном серое утро и дождь, тоже серый и нудный, как лекция по политэкономии. Катя с Вальтером на огромном, как футбольное поле, диване. Он привлекает её к себе. От него пахнет табаком, бурбоном и роскошным Clive Christian (Вальтер безупречен во всём и всегда). Поцелуй. Слишком длинный для Кати. Это поставило точку. Если до него у Вальтера был гипотетический шанс, учитывая количество употреблённого Катей алкоголя, то теперь он улетучился, как капля ацетона с подоконника. Поцелуй Вальтера показался Кате укусом, но даже не вампира, а какого-то гигантского комара – жадного и ужасно голодного. Катя героически дождалась, когда «комар», наконец, насосётся. Потом «комар» вышел в соседнюю комнату, и вернулся, держа между двумя холёными пальцами блестящий пакетик с презервативом. Небрежно бросил его на журнальный столик. А теперь финал.
Полные недоумения, отчего кажущие ещё больше, глаза.
«Вальтер, я немного не поняла, – глаза скошены на пакетик с презервативом, – мы же просто друзья».
По всем правилам, Вальтеру бы следовало прийти в ярость. Заорать, обидеться, наградить Катю новым эпитетом, продолжить её безуспешно уламывать, начать длинную лекцию с морализаторством, на худой конец обложить негодницу матом. Но Вальтер только улыбнулся в ответ. «Извини, я что-то погорячился», – и убрал презик в карман.
«Так нечестно!» – возмутилась про себя Катя.
Сегодня Вальтер в ударе. Поёт Эроса Рамазотти, аккомпанируя себе на слегка расстроенном пианино. Остальные мальчишки-девчонки в возрасте от двадцати до сорока пяти тоже здесь. Ночь пятницы в «Совке» – дело святое.
Вальтер переходит на советский репертуар. «Полгода плохая погода…» – выводит Смеяновским баритоном. Народ, уже раскрасневшийся от выпитого, по одному и группками по двое, по трое, начинает отрываться от общего стола и присоединяется к кружку обступившему, поймавшего кураж Вальтера. Тот и правда поёт отпадно. Говорит, что в Лондоне брал уроки вокала. А вот Кате медведь на ухо наступил, причём наступил по-взрослому – полное отсутствие музыкального слуха. Эх, если бы оно было по-другому! Если б Катя умела петь! Сейчас бы не Вальтер, а она сверкала в эпицентре и купалась в восторгах.
Вальтер запел «Бременских музыкантов».
«Ничего на свете лучше неету… – тянул солист, – чем бродить друзьям по белу свеету», – подхватывал хор.
Наконец, не выдержал и грузноватый, обычно не любящий подниматься со стула, отец Владимир (в миру просто Вова). Опрокинув рюмашку беленькой и подмигнув Кате, он таки поднялся, по-медвежьи выкарабкался из-за стола, и величаво, как большой пароход, поплыл к кругу поющих.
«Чем бродить друзьям по белу свеету», – влился в хор его диаконский бас.
За столом осталась одна Катя, если не считать двух оживлённо беседующих девчонок на другом конце, что недавно прибились к компании. Катя и имён их не знала. Больно нужно!
Тем временем компания завела про ветер, который почему-то обязательно переменится, потом про нос гардемаринов, а после, идиотскую (по глубокому Катиному убеждению) песню про зайцев… Две дурочки продолжали самозабвенно балагурить на противоположном конце стола. Катя скучала. Покончив, наконец, с зайцами, компания запела песенку мушкетёров. «Пора пора порадуемся на своём веку…» Порадуются они! А вот Кате было совсем не весело…
Внимание! Внимание – Катино всё. Её хлеб, энергия, кислород, наркотик. Оставшись без него, Сапрыкина начинала просто сходить с ума. А если она с него сойдёт – держитесь… Начитанная Катя знала, что это называется эгоцентризмом, она знала, что это называется патологической зависимостью от внимания, и даже, возможно, (страшное слово) истероидной психопатией. Не зря же Фролов назвал её истероидной анакондой. Катя всё это знала, но поделать она ничего не могла, и главное, не хотела.
Кстати, Фролов! Явился сегодня сюда с новой пассией. Дешёвая фифа – ни мозгов, ни кожи, ни рожи. Ещё и сумочка у неё, такая же, как у Кати. Вот гадина!
Сумочка подруги Фролова висела на спинке соседнего стула. Молоденький официантик, почти что мальчишка, суетливо собирал со стола пустые тарелки и полные окурков пепельницы. План сложился мгновенно. Убедившись, что никто на неё не смотрит, Катя проворно открыла чужую сумочку и метнула в неё свой мобильник.
– Молодой человек! – она окликнула официантика, – вы тут телефон не видели?
– Какой телефон? – опешил официантик.
– Обычный, «Самсунг», – ответила Катя с нотками вызова в голосе.
– Где? – парнишка захлопал глазами, чем напомнил Кате отсутствующего сегодня Марлена.
– Здесь! – она стукнула по столу ладошкой.
– Я… я не видел, – паренёк почуял неладное.
– Но кроме вас тут никого не было, – Катя сверлила его немигающим взглядом, став похожей если не на анаконду, то на удава.
– Я не брал… – поднос с пепельницами и тарелками в его руках задрожал.
– А ну покажи, что у тебя в карманах! – Катя встала из-за стола и грозно двинулась на мальчишку.
Он попятился. Сделав два шага, напоролся на поставленную отцом Владимиром на пол пузатую дорожную сумку, покачнулся; посуда с подноса с громким звоном посыпалась на пол. Хоровое пение оборвалось.
Внезапную тишину прорезал пронзительный Катин крик: «Он мой телефон украл!!!»
Фролов, Сергеев, Астанин, и ещё парочка дюжих парней ринулись к перепуганному вусмерть официантику.
Астанин схватил бедолагу за шиворот.
«Карманы выворачивай!» – приказал Фролов.
В карманах не оказалось ничего, кроме замызганного носового платка.
– Девушка! В сумочке посмотрите! – взмолился официантик.
– Смотрела уже, – буркнула Катя.
– Ещё посмотрите, – проканючил несчастный.
– Ой, глядите! – это девица Фролова (Умница! Ты как раз вовремя). – В моей сумочке телефон чей-то.
– Это… это разве твоя сумочка? – Катины глаза стали круглыми, словно яблоки.
– Смотри. У меня точно такая же. – Она схватила свою и потрясла ею над головой. – Значит, я в твою свой телефон затолкала… Вот дура!
Катя стала красной, как сваренный в пиве рак. Актрисой она была первосортной.
– Господи! Молодой человек! – на её глазах навернулись слёзы.
Она подошла к ещё не верящему в своё счастливое избавление официантику, взяла его за руки.
– Простите! Простите меня, ради бога! – она потупила глазки. – Ну хотите, я вас поцелую, чтобы простили? – Эти лукавые глазки уже кокетливо смотрели в его глаза.
– М-м-м… Да, – промямлил парнишка.
Катя чмокнула его в щёку. На сим инцидент был исчерпан. «Королева драмы», – произнёс Вальтер. Но этого никто не услышал.
Больше не пели. Собрался мужской кружок, но теперь не вокруг Вальтера – вокруг Кати. Ведь только она Звезда ночи.
Было уже около четырёх утра, когда осоловелый от выпитого отец Владимир, заговорщически наклонился к Кате, и вдруг спросил: «А вот скажи-ка мне, Екатерина, чего не может бог?»
– Вопрос с подвохом, – сказала Катя. – Ведь он же всемогущ, а значит может всё.
– Так-то оно так, – согласился отец Владимир, – но всё же есть кое-что, что и ему неподвластно.
– И что же это?
– Э нет, – отец Владимир хитро прищурился, – ответ не выдам. Сама догадайся.
«Классный вопрос! – обрадовалась Катя. – Подписчикам в блоге задам. Пусть голову поломают».
А ещё через час она, отбившись от провожатых, шла одна по пустынной улице, вдыхая сырую прохладу предрассветного города.
И только, уже поднимаясь по лестнице к двери своей квартиры, она вспомнила о давешнем инциденте с сестрой. Катя была уверена, что Ленка, сделав пару кружков вокруг дома вернулась, и уже видит десятый сон, но… Ленкиных кроссовок на месте не было. На обувной полочке лежал её телефон.
Проснувшись, Катя сладко, до хруста в косточках, потянулась. Часы показывали половину одиннадцатого.
«Ленка! – мысль прошила её пулемётной очередью, разметав в клочья остатки просоночной неги. – Вернулась ли?»
Катя пулей вылетела из постели и понеслась в Ленину комнату. К её ужасу, картина не изменилась: она не нашла там ничего, кроме аккуратно заправленной кровати сестры.
«Спокойно!»
Нужно взять Ленин телефон и отыскать Свету Семенову. Ну должна же там быть Света Семенова! Непременно должна. И позвонить…
Дойти до Лениного телефона она не успела. Зазвонил её собственный.
«Кто это там ещё?»
Чертыхнувшись, Катя метнулась в спальню, схватила мобильник.
Аудиозвонок по Телеграм. От какого-то Beelzebub.
Кто это? Очередной горе-поклонник? Нашёл время! Но шестое чувство настойчиво шепнуло Кате: «Ответь».
– Здравствуй, милая! – поприветствовал гнусавый дискант.
– Кто это?
– Вельзевул.
– Что вам нужно?
– Это тебе нужно, Катенька. Не мне.
– Я не могу сейчас говорить, – Катя была в секунде от того, чтобы сбросить так не вовремя решившего развлечься придурка.
– Сестрёнку потеряла, да?
Катю бросило в жар.
– Кто вы? Что с Леной? Где она? – выпалила Катя срывающимся голосом.
– Вельзевул. С ней пока всё нормально. Она у меня. – Дискант ответил на каждый из вопросов размеренно и последовательно.
В разлетающимся на осколки Катином мозгу, начало оформляться осознание происходящего.
– Вы киднеппер? Вам нужны деньги?
– Киднеппер? – Вельзевул усмехнулся. – Получается, в некотором смысле, да. Но деньги мне не нужны.
– Тогда, что вам нужно?
– Это тебе нужно, Катя, – повторил Вельзевул, и добавил. – Вернуть сестру. А я просто хочу помочь.
– Что я должна делать?
– Наконец-то! Первый правильный твой вопрос. – Дискант удовлетворённо хрюкнул. – Отвечаю. Слушаться.
– В чём?
– Второй правильный вопрос. Отвечаю. Во всём.
– В чём конкретно?
– Третий правильный вопрос. Умничка! Слушай. Первое. Создаёшь в Телеграм секретный чат со мной.
– Я… я не знаю, как это делать, – растерялась Катя.
– Не глупи. Это дело одной минуты. Загугли – узнаешь. Второе. Ты делаешь только, что я тебе прикажу. И НЕ делаешь того, что я не прикажу. Ясно?
– Угу.
– Третье. Не задавай лишних вопросов. Ответов на них не будет. Уяснила?
– Угу.
– Четвёртое. Ты даже не думаешь обратиться в полицию, к частному детективу, сообщить родителям, сказать об этом любому, кто бы мог привлечь мусоров. Начав розыск, мусора наследят. Наследит и частник. Я узнаю. И тогда ты не увидишь сестру никогда. Поняла?
– Д…да…
– Пятое. Ты идёшь на прогулку. Пешком. Можешь гулять, где пожелаешь. Не пользуешься машиной. Не садишься в такси. Не используешь общественный транспорт. Только пешком. Ты запомнила?
– Да.
– Вопросы.
– Если тебе не нужны деньги, то зачем ты тогда?..
– Это лишний вопрос, – перебил Вельзевул.
– Хорошо. Когда мне идти на прогулку?
– Чем раньше, тем лучше. А ещё лучше, прямо сейчас. Лена очень надеется, что ты поторопишься.
– Хорошо.
– И запомни. Мне известен каждый твой шаг, каждый твой ход. Я везде.
2
Вернувшись домой с подневольной прогулки, Катя, нервно сбросив кроссовки, завернула в ванную, присосалась к крану. Долго, большими глотками, пила невкусную тепловатую воду. На кране остались алые следы от помады. Покусывая, умело подправленные силиконом губы, прошла в зал, с ногами забралась на диван, крепко обхватила руками колени.
Мысли осами роились в её голове. Хаотично кружили, кололись, жалили. Одной ей точно не справиться. Позвонить папе. Рука предательски тянулась к лежащему рядом смартфону. Нет! Она отшвырнула мобильник на другой край дивана.
«Не звони родителям… не звони в полицию… не обращайся ни к кому, кто может привлечь мусоров… я узнаю… ты больше никогда не увидишь сестру».
Катя кляла себя за свой эгоизм, за ослиную принципиальность. Ну могла же она уступить Ленке, могла же не пойти раз в свой проклятый «Совок»! Или могла же она броситься за ней вниз по лестнице, вернуть, забрать у Ленки ключи и закрыть дверь на замок. Дура, дура, дура!!!
Семён Аркадьевич… Эта мысль выпорхнула спасительной белой птицей средь роя жалящих насекомых. Друг семьи и ангел-хранитель, адвокат по гражданским делам, честь и совесть, правозащитник… Когда папу, замдиректора стройкомпании, подставили и подвели под статью за хищение, кто спас его от тюрьмы? Когда чуть не оттяпали их, Сапрыкинскую, землю под дачный участок, кто сумел восстановить справедливость? Когда, тогда ещё восемнадцатилетнюю идиотку Катю, задержала полиция со спичным коробком анаши в кармане, кому удалось всё уладить? Ему. Семёну Аркадьевичу.
Он точно не подведёт, этот старый матёрый, но честный лис. Он сумеет, он не наследит, он выловит этого психа безо всякой полиции. Катя кошкой прыгнула к телефону. Дрожащим пальцем отыскала Семёна Аркадьевича в списке контактов, кликнула на значок вызова.