000
ОтложитьЧитал
Обыкновенно все военные аналитики единогласно отмечали недюжинные способности Василия Ивановича находить выходы из самых тупиковых ситуаций. Вот и теперь, спустя пару часов упрямого сидения на корточках, в его мозгах созрела смелая спасительная комбинация. Комдив со счастливой физиономией вихрем выскочил на улицу, заключил в объятия опешившего царя и сделал более чем неожиданное предложение:
– Больно служба понравилась мне твоя, Николаша. Не мог бы ты договориться на сегодняшний день с адмиралом, чтобы я подсобил маленько тебе. А уж завтра, как договаривались, отправлюсь сам в лазарет, не стану перечить, пускай чикают.
– На денёк оно можно попробовать, – согласился царь Николай. – Но только работать под моим руководством – боюсь, пересортицу сделаешь. Учиться никому никогда не заказано, тем более что целая жизнь впереди. Не исключено, что когда-нибудь выйдешь на повышение и тебе доверят мое почётное место, вот и пригодятся полезные навыки.
Николай Александрович, поразмыслив самую малость, подошёл к одному из ближайших дежурных телефонов, которые в изобилии были развешаны на стенах домов вдоль всей перспективы улицы. Он достал из внутреннего кармана спецовки голубенькую записную книжечку, открыл её на искомой странице и, словно на мясорубке, вертанул боковую телефонную ручку. Коммутатор ответил незамедлительно, и Романов попросил соединить его с нужным абонентом. Разговор поначалу складывался непросто – по всей видимости, порядки на субмарине соблюдались действительно строго. Но всё-таки по результатам беседы лицо Николая осенила улыбка удовлетворения, и он радостно сообщил Чапаю, что с большим сопротивлением получил разрешение поработать сегодня вдвоём над сортировкой полуфабрикатов из-под двенадцатой палубы.
Василий Иванович настоял не терять понапрасну времени и немедленно приступить к исполнению служебных обязанностей.
Рабочее место Николая Романова по техническим причинам располагалось на палубу ниже, и они в приподнятом настроении, буквально взявшись за руки, помчались туда без оглядки. Судя по оформлению служебного поста, императора следовало отнести к категории людей исключительно обстоятельных. Повсюду на стенах висели графики с производственными показателями. Некоторые графики походили на зубастые пасти акул, некоторые напоминали «девятый вал» Айвазовского. Сырья в помещении накопилось достаточно. Пересчитав по порядку наваленные кучи, комдив без труда взял на заметку самую для него драгоценную и тотчас же схватился за лопату.
– Не стоит горячку пороть, Василий, – урезонил азартного сортировщика Николай, – давай для начала чайку с леденцами отведаем, а потом, помолившись, возьмёмся и за работу. Видишь, у меня в уголке маленький столик стоит, присаживайся, сейчас подключу кипятильник.
Император с придворной изысканностью сервировал чайный прибор, заварил липовый цвет, тонко пробивающийся сквозь общий производственный запах, и лично поворочал серебряной ложечкой в расписной фарфоровой чашке комдива. Как обыкновенно случается за русским чаепитием, приятели расслабились и незаметно погрузились в душеспасительную беседу.
– Ты для чего это, Николаша, от престола отрекся? – задал императору давно уже мучавший его вопрос полный Георгиевский кавалер. – Это же надо, по собственной воле подобную дурость сморозить. Наверное, вот здесь, на служебном посту, не раз и не два вспоминал про былую роскошь царских палат. Вот уж, воистину, «из князей в грязи» по самые уши угодил. Я тебе доложу, на такое стремительное преображение не у каждого Гоголя хватит фантазии.
– А что же, по-твоему, оставалось мне делать, как следовало поступить после позорно проигранной Мировой, а до этого ещё и Японской войны? Победоносная Россия таких поражений даже своим императорам не прощает. Это только ваши комиссары считают, что революцию совершили большевики, тогда как она сделалась неизбежной расплатой за поражение власти в великой войне. Сказать по правде, Василий, вот здесь на сортировке сырья мне живётся гораздо покойней, нежели на престоле Российской империи. Детишек жалко до слёз, но о себе я ничуть не тужу. Мне адмирал обещал встречу устроить с убиенным Алёшей. Цесаревич, оказывается, на секретной субмарине вахту несет, которая базируется на одной из планет в созвездии Хромого Центавра. Может, через несколько парсеков и свидимся, я по случаю разжился коробкой шоколадных конфеток «Мишка на севере», сыночек любил их до самозабвения.
После двух часов не очень обременительного труда, именно в тот момент, когда Николай Александрович поволок на четвёртую женскую палубу первые вёдра тщательно отсортированного полуфабриката, у Чапая в кармане форменного комбинезона призывно заиграл «Интернационал». Василий Иванович не был человеком сентиментальным, но в эту минуту натурально подкатил к горлу ком. Всё-таки настоящая дружба проверяется поступками, и сегодня Создатель показал себя с самой что ни на есть положительной стороны.
Комдив, словно шашку из ножен, выхватил из кармана комбинезона мобильный телефон и, едва не переходя на истерический крик, отозвался:
– Слушаю Вас, Отче наш. Вы даже не представляете, как я соскучился за Вашим отеческим голосом, как ожидаю дружеского звонка. Вот так живёшь и не всегда понимаешь, кто на свете тебе всех дороже, за кого ты готов без раздумья собственную голову сложить.
– Обыкновенное дело, Василий, – как ни в чём не бывало ответил Создатель, – вы всегда начинаете вспоминать обо Мне, когда жареный гусь хорошенько прицелит и клюнет. Ты бы похвалился по дружбе, как устроился на новом месте. Много неожиданного, наверное, открыл для себя. Сам теперь убедился, ничего здесь особенного, нормальная жизнь, только порядка, пожалуй, побольше, чем в твоей непутёвой дивизии. Честно скажи, немного серчаешь, что самовольно переселил тебя в наши пределы? Но ведь жизнь тогда и прекрасна, когда балует нас всякими неожиданностями.
– Не стану сочинять, что обрадовался нечаянному перемещению, – признался Чапай, – однако ничего не поделаешь, придётся терпеть, начну приспосабливаться и к этой космической экзотике. Я человек военный, с хорошей закалкой боевыми походами, найду своё место в строю. С детства мечтал посвятить себя мореплаванию. Конечно, не так это всё представлялось, больше мечталось под парусом ходить, а здесь сплошные галактики и нагромождения тысячелетий. Правда, со службой не всё пока ладится. Адмирал распорядился вахту нести в женской бане, кочегаркой заведовать, и не предупредил, старый плут, что для этого с карманным бильярдом расстаться положено. Может, в хозяйстве кочегару бубенчики и не пригодятся, но всё одно почему-то обидно. Дело даже не в этом, всё-таки хочется как-то поближе к моей главной профессии определиться. Лихой кавалерии наверняка у вас нет, а вот пехота какая-никакая, полагаю, имеется. Согласен хоть рядовым с трёхлинейкой наперевес, хоть подразделением небольшим покомандовать.
– Видишь ли, Василий, профессия твоя больно уж здесь бесполезная, никто в наших пределах воевать не готовится. В отделе кадров постоянно висят на доске объявления с предложением для специалистов мирных профессий, спрос на них очень велик. Был бы ты, скажем, хорошим сапожником или краснодеревцем оказался, с трудоустройством не возникло бы ни малейших проблем. Даже не представляю, куда можно определить на космическом скороходе специалиста по истреблению полных жизни людей. Так и быть, если невмоготу отказаться от детородных своих принадлежностей, попробую выхлопотать медицинскую должность, сам будешь новобранцам яички оттяпывать.
– Отче наш, да на кой мне сдались чьи-то яйца, – в отчаянии запротестовал комдив, – что Вы всё время меня к ним пристегиваете. Мне о них даже подумать противно. Лучше назначьте баранов пасти, к сельским работам я с детства привык, приложу все старания, не подкачаю. За год увеличу поголовье в три раза.
– Такое впечатление, Василий, что ты только вчера на свет народился. Ведь баранов тоже охолащивать в кошаре придётся. Какая разница, кому ножичком яйца приходится чикать – баранам или вновь прибывшим рекрутам. По-моему, ты просто капризничаешь, сам не знаешь, чего добиваешься. Мой тебе добрый совет: держись, как в бою, – шашку долой и где «ваша не пропадала».
– Ради всего святого, умоляю, Отче наш, оставьте меня при Николае Романове, буду прилежно сортировкой сырья заниматься. Не скажу, что дело очень приятное, зато ни с чьими яйцами не придётся возиться. Видно, своё я уже отвоевал, дайте спокойно пожить напоследок.
– Не печалься, дружище, открою секрет: это я по-приятельски переместил тебя в наши края в порядке экскурсии, на один лишь денёк, – неожиданно обрадовал комдива Создатель. – Надо же было как-то продемонстрировать, что за приятные встречи ожидают вас всех впереди, и, как знать, может, сам сделаешь полезные выводы. Хотя я не очень рассчитываю на человеческое благоразумие и подозреваю, что оно на Земле совсем ни к чему. Хорошо, когда есть возможность проживать интересную жизнь по своему усмотрению, для нас это важнее всего. Сейчас возвернёшься обратно в дивизию, обо всём, что случилось с тобой, ни гу-гу. Командир ты толковый, оперативную обстановку сам хорошо понимаешь. Отправляйся в прошлою жизнь.
Очнулся Василий Иванович в жутком поту, в напрочь вымокшей бурке, едва ли не такой, что сушилась на бельевой верёвке поблизости от шалаша. На дворе вечерело, закатное солнце окрасило горизонт и небо над ним широкой палитрой полыхающих зорь. В эту минуту настолько желанным, родным и прекрасным показался Разлив, что легендарный рубака, не стесняясь, уронил скупую слезу.
«Что же это было со мной, – подумал Чапай, – сон ли, какое-то наваждение или в самом деле пришлось наведаться на другую сторону света и лично познакомиться с тем, что ожидает людей впереди? И как теперь жить с этим свалившимся на голову знанием? Может, в самом деле перестать валять дурака и по совету Николая Романова заточиться в жесточайшую схиму? Ещё не поздно неустанной молитвой заслужить себе будущее в каком-нибудь милом местечке, чтобы не сделаться потом тараканом или до скончания веков не ковыряться в дерьме».
Долго ещё лежал в шалаше притихший комдив, обуреваемый напором неподдающихся простому решению человеческих дум.
Глава десятая
Уже денщик тихонечко занёс и подвесил под потолком зажжённый керосиновый фонарь, неизвестно по какой причуде называемый в народе «летучая мышь». Уже из леса начали доноситься первые звуки ночной таинственной жизни, а Чапай всё не поднимался, мучительно соображал, какие выводы полагается сделать, как распорядиться собой после недавней феерической экскурсии. Ведь удалось же как-то адмиралу Нельсону сохранить армейское положение и заступить на почётную капитанскую должность в рулевой рубке космической субмарины. Или тем же скрипичным и прочим музыкальным мастерам предоставили возможность продолжать заниматься любимым своим ремеслом. Стало быть, существует нормальная возможность совмещения земной человеческой деятельности с грядущей предвечностью. Наконец, не придя ни к какому положительному заключению, комдив вздохнул полной грудью, расправил усы и негромко окликнул Кашкета.
Денщик, преданно отиравшийся неподалеку, тотчас подал свой голос и тихонько, бочком пробрался в шалаш.
– Настроение нынче что-то паршивое, – пряча улыбку, заметил Чапай, – сыграл бы что-нибудь для своего командира, давненько не слышал твоей балалаечки.
– Уж и не знаю, как развеять вашу тоску, Василий Иванович. Судя по всему, любимая наша рапсодия «С одесского кичмана» едва ли придется ко времени, тут надо исполнить что-либо очень щемящее, тонко берущее за душу. К вам в последнее время трудно бывает приладиться. Раньше я наперёд узнавал любые желания своего командира, а теперь не могу – всё мечтаете о чём-то никому непонятном. Такое впечатление, что каждый день к самому Карлу Марксу на доклад собираетесь.
Кашкет бережно снял с камышовой стены шалаша подвешенную за головку концертную балалайку и тщательно протёр её висевшим рядышком полотенчиком. Поудобней уселся на своём топчане и принялся сосредоточенно подстраивать сердобольную трёхструночку. Пробные прикосновения, как одинокие капли дождя, украдкой вплелись в звуковую палитру вечернего Разлива. Даже отдалённый жабий переквак начал приобретать какую-то художественную осмысленность в нарождающемся музыкальном калейдоскопе.
– Ты у меня всё-таки однажды доболтаешься, определю я тебя в передовые окопы на доклад к Карлу Марксу, вот там и сбацаешь «С одесского кичмана», будут тебе и пряники с повидлом, и кофе с молоком. Много чего ещё ожидает тебя, дурака, впереди, ты уж поверь своему командиру. Наш Разлив ещё таким раем покажется, белугой завоешь при любом воспоминании о нём. А послушать сегодня мне хочется романс из булгаковской «Белой гвардии», сколько можно разную дрянь на своей балалайке наяривать. Есть что-то в белогвардейских грёзах про белые акации и гроздья душистые от весны моей юности. У нас под южным солнцем до одури в начале лета акации цвели. А ещё в семинарии поп, приехавший из Украины Закон Божий читать, необыкновенно вкусно из цвета акаций варенье варил. Быть может, он в Андреевской церкви служил, что неподалеку от дома Турбиных расположена. Чудаковатый был поп, без поросячьего сала даже в Великий пост не умел обходиться, трескал втихую, запираясь в семинарском сортире. Мы, не будь дураками, пробуравили ножиком дырку в доске и подловили его на горячем. Застигнутый врасплох салоед, не торгуясь, пятерки нам по успеваемости ставил, боялся, чтобы архиерею про его шалости не доложили.
– Вы никак батюшкой, по младости лет, имели намерение сделаться, Василий Иванович? – изображая недоумение, будто впервые слышит, поинтересовался Кашкет. – Представляю вас в бурке на лихом скакуне и как вы по алтарю, вокруг Святого престола, размахивая кадилом, гарцуете. Видит Бог, православие в вашем лице потеряло новоявленного Победоносца. Может, добьём капелевцев и вместе махнем на приход? Я при вас хоть пономарём, хоть регентом готов службу исправно нести, глядишь, и для себя, горемыки, постами с молитвам отпущение грехов заслужу. Больно уж в раю повидаться с брательником Ленина хочется.
Из разрозненных звуков, как из осколков драгоценного сосуда, сосредоточенный денщик начал лепить волшебный силуэт прекрасной музыки. И вот уже в шалаше, заполняя Разлив мелодией тончайшего рисунка, расцвёл непревзойдённый белогвардейский романс. Всё-таки непостижимое существо человек. Сколько раз в своей фронтовой жизни легендарный комдив кромсал и крушил капелевских офицеров, а вот сейчас, так же самозабвенно и неистово, наслаждался благородством хрустальных их душ.
Выслушав до конца белогвардейский романс, Чапай выразил глубокую признательность таланту исполнителя и как бы продолжил прерванный разговор.
– Болтаешь, дуралей, что ни попадя, как бы жалеть потом не пришлось, – по-отечески предостерёг исполнителя Василий Иванович. – Времена такие приходят, что каждому бойцу хорошенько задуматься следует, чем заниматься он станет после победы над капелевцами. Я бы на твоём месте в артисты подался, здесь не может быть никакого сомнения. Говорят, в Москве режиссёр один замечательный объявился, по фамилии Станиславский, к вешалкам очень неравнодушный. Вот бы тебя главным распорядителем вешалок взять и назначить, поди ни один крючок без дела не пустовал бы. Ну а если без шуток, скажи мне, что у нас в целом с искусством в дивизии происходит. Как оно служит великому народному делу, как оправдывает надежды революции.
– Ничего такого особенного с искусством в нашей дивизии не происходит, – невозмутимо сообщил денщик, – всё идет по заведённому распорядку. Композиторы сочиняют музыку, поэты, как им полагается, пишут стихи, артисты играют на сценах спектакли. Те, которые революцию славят, в президиумах на собраниях сидят, а те, которые истину добывают, тоже, похоже, сидят, но писем любимым не пишут. Попадаются отдельные умники, большей частью из тех, которые белокостной болезнью страдают, так они лыжи тихонько в сторону капелевцев навострили, мечтают при их благородиях звёзды с неба хватать. Скатертью дорожка, как говорится. Фурманов, не будь идиотом, распорядился в армейском клубе трёхактный балет «Семён Будённый» всем на зависть поставить. Может, и меня на заглавную роль пригласит, я уже на всякий случай не бреюсь, усы для сходства пушистые отпускаю.
При этом денщик зажмурил от предвкушаемого удовольствия левый свой глаз и провёл большим пальцем по едва наметившейся щетинке будущих роскошных усов. Быть может, в эту минуту он увидел себя на мавзолейном подиуме, может, даже принимающим военный парад из чеканящих по брусчатке кованых армейских сапог.
– Правильно мыслишь, Кашкет, последнее время стал замечать, что в тебе прибавляется революционной закваски. Мы ведь почему с беляками боремся, мы какую жизнь в дивизии наладить хотим? По Марксу и по моему разумению, люди искусства призваны служить своему народу. Именно служение рабочим и крестьянам должно сделаться при коммунизме главной задачей для творческого человека.
Василий Иванович с удовлетворением отметил про себя, что уже полностью готов не хуже Фурманова заведовать политучебой не только среди рядового, но и командного состава. Возникло приятное ощущение, будто он и сам причастен к написанию «Капитала».
– Удивительное дело, – своим чередом не сдавался своенравный денщик, – хорошо помню, как убелённые сединами профессора страстно призывали, заклинали студентов служить одному только вечному искусству. Делали это, доложу вам, весьма убедительно, и, признаться, многие охотно верили им. Согласитесь, в призывах почтенных наставников был здравый смысл. Зачем же служить тому, кто в твоих услугах, быть может, и не очень нуждается.
– Эх ты, недотёпа, неправильно вас учили, совсем не по-революционному, – категорически запротестовал Чапай. – У тебя же есть голова на плечах, сам рассуди. Личный состав не покладая мозолистых рук содержит служителей муз: кормит их, одевает, строит больницы, жильё. Вот за всё это благодарное искусство и должно не оставаться перед щедрым народом в долгу. Всегда справедливо ожидать, чтобы на добро отвечали добром. Если я проявляю ежедневно заботу и снабжаю ездовую кобылу неплохим фуражом, должна же и она отвечать благодарностью.
– Может, вы и правы, Василий Иванович, но сравнивать Шекспира с вашей кобылой мне до сегодняшнего дня просто в голову не приходило. Мне кажется, что этого гениального человека специально никто ничем не задабривал, не брал на своё попечение. Он, как и все великие люди, щедрой рукой расточал неземные плоды освящённого небом таланта. Может, оставить в покое и наших пролетарских служителей муз, пускай порхают на воле, как птицы небесные. Всё-таки хорошо, когда никто никому ничем не обязан и не требует друг от друга наград.
Василий Иванович, разумеется, не лишён был своих представлений о Вильяме Шекспире. И насчёт перед сном помолиться с Дездемоной, и по поводу «Убить или не убить» имел свои, опытом Георгиевского кавалера выстраданные убеждения. Однако какое отношение имеют все эти гамлеты и датские короли к революционной обстановке в дивизии, понимал с трудом. Поэтому деликатно подвёл разговор о проблемах искусства поближе к местным, доморощенным повелителям муз.
– Дался тебе этот Шекспир, зачем нам нужны чужие кумиры, давай лучше о своих писателях поговорим. Наша дивизия талантами не обделена, русские люди башкою крепки и изобретательны. Что ты можешь сказать, например, про писателя Михаила Булгакова, он талантливый сочинитель или же нет? Его романы добавят могущества русскому слову, принесут литературные лавры нашему дорогому Отечеству?
– Мне бы гораздо проще было ответить на этот вопрос, если бы я знал ваше мудрое мнение, товарищ комдив, – предусмотрительно заметил Кашкет. – Всё-таки партия – наш рулевой, опасаюсь, как бы самому не в ту степь забуриться. Иногда мне кажется, что в делах революции я ещё не настолько силён, чтобы на своё беспартийное мнение целиком положиться.
– А мне тогда зачем твой ответ? Ты давай, дураком не прикидывайся, правду скажи: нравится роман «Мастер и Маргарита» или вызывает сомнение? Это гениальное произведение или собачья белиберда? Фурманов на сто процентов уверен, что писатель Булгаков, на самом деле, сбежавший из сумасшедшего дома белогвардейский поручик. И что нам давно уже пора определиться с ним по назначению – то ли обратно в дурдом, то ли обеспечить под стенкой по заслугам исход.
– Я, Василий Иванович, сам всё время ломаю голову, нравится мне писатель Булгаков или нет, вроде бы роман «Мастер и Маргарита» неплохо написан, но бесовщиной от него несомненно попахивает. Так что, ей-богу, не знаю.
– Вот, проходимец, таки отправлю на передовую, чтобы мозги тебе на место поставили. Так всю жизнь дурачком не прокатишь, башку свернёшь обязательно. Колобок, он только сначала от деда с бабкой ушёл, а потом всё одно к рыжей лисице на зуб закатился.
– И что это вы, Василий Иванович, передовой меня постоянно пугаете. Будьте уверены, не хуже Петьки вражеского языка голыми руками возьму. Ни про какую уху сопли разводить не стану. Это у него то чей-то брат занемог, то у кума кобыла издохла. Я сразу шашку наголо и любого противника, как кочан капусты, в солому перекрошу.
– Это с балалайкой-то своей наголо? Не боишься, что кони в дивизии все обхохочутся? Я тебе так скажу: хорошо, когда каждый своим делом норовит заниматься. Вот тебя, дуралея, в консерваториях искусству учили, значит, в искусствах и находи себе применение. Почему бы тебе в нашем армейском клубе не поставить спектакль по роману «Мастер и Маргарита». Главным консультантом пригласим самого Михаила Афанасьевича, пускай сочинитель воплощает на революционных подмостках своих фантастических персонажей. Талантливая молодёжь среди бойцов в дивизии есть, подберём достойных исполнителей на всякую роль, пора красноармейцам в большое искусство подаваться. И вешалку, между прочим, не хуже, чем в московских театрах, соорудим. Не знаю, как с неприятельским языком, а с вешалкой у тебя, убеждён, неплохо должно получиться.
Тем временем в Разлив, на полном скаку, нарушая вечернее умиротворение глухим стуком конских копыт и звоном трясущейся сбруи, залетела штабная тачанка. И вот уже в дверном проёме командирского шалаша замаячила крепкая стать потирающего руки ординарца.
Петька был из тех редких и счастливых людей, присутствие которых в любой ситуации сообщает окружающим весёлый оптимизм и ощущение вкуса здоровой жизни. По всему видно было, что день у Петрухи, как и положено, сложился на славу. Об этом свидетельствовало светлое сияние ликующих глаз и заплечный увесистый сидор, который он по ходу сбросил в руки Кашкету.
Ординарец, источая запах свеженькой водочки вперемешку с конским и собственным потом, с перещёлком офицерских сапог сделал под козырёк и доложился Чапаю о выполненном поручении, особенно отметив доставленный в полной сохранности гостиничный сидор.
Василий Иванович, несомненно, обрадовался возвращению ординарца, но, согласно субординации, не выразил личного восторга и, не обращая внимания на пухлый сидор, недовольно пробурчал:
– Где тебя нелёгкая носит? Уже можно было двадцать раз возвернуться не только из штаба Фрунзе, но на тот свет и обратно смотаться. Не иначе как с бабами где-то возжался, знаю тебя, кобеля.
– Так я же Чумайса в штаб армии по вашему распоряжению сопровождал, – начал торопливо объясняться Петруха, поправляя пристёгнутую шашку и деревянную кобуру немецкого маузера. – Нормальным дружбаном, между прочим, рыжий кренделёк оказался. Часики карманные в золотой оправе по- братски мне подогнал, теперь на службу в Разлив без опоздания буду являться. Свежих банок с тушёнкой полный сидор передал, в знак уважения к вашим геройским заслугам. И ещё акциями с электростанций обрадовать обещал, того и гляди жизнь потихоньку наладится.
– Я тебя, контра, обрадую акциями с народных электростанций, не хватало только в штабе дивизии собственных буржуев иметь. Уж больно торопится на свой лад похозяйничать этот рыжий барбос, последнего слова большевики ещё не сказали. Запомни и ты: мы ещё устроим кое-кому прогулку без яхты, по ленинским, милым сердцу местам. Сибирь необъятная, места для всех хватит. Между прочим, пока ты водяру с буржуем хлебал, мы с Кашкетом времени зря не теряли, вместе ломали голову, что бы такого приятного для молодёжи в дивизии сделать, как приобщить её к сокровищам мирового искусства. И вот решили в армейском клубе поставить спектакль по знаменитому роману Михаила Булгакова. Между прочим «Мастером по Маргаритам» эта весёлая книжица называется. Давай и ты подключайся к пролетарской культуре, будем вместе рядить и советоваться, как бы получше всё это депо обстряпать. Я предлагаю репетировать сразу в авторском присутствии, чтобы было, как говорится, из первых рук. Нечего нам тень на плетень наводить, поэтому сочинителя Булгакова следует немедленно доставить сюда. Пока лошади ещё не охолонули, дуй на тачанке в расположение и к утру хоть разбейся, но доставь его целым и невредимым в Разлив.
– Управлюсь ли за ночь, Василий Иванович? Неровен час, коней загоню. Целый день не выпрягал рысаков из тачанки, сорок вёрст в один конец и примерно столько же было обратно. Может, завтра с утра, на свежих копытах рвану за писателем? Никуда он не денется, доставлю в полной сохранности, получите как из швейцарского банка. Закажете – и пару балерин вместе с ним прихвачу, для настоящего театра они в самый раз пригодятся. Прикидывайте сразу, чтобы тачанку по чём зря не гонять.
– Откладывать ничего мы не будем, – категорически заявил Чапай, – некогда ждать, молод ещё, не знаешь настоящую цену времени. Мне в твои годы тоже казалось, что его и девать вроде бы некуда. А вот ныне такое привиделось, после чего каждый день, минута, прожитая на нашей Земле, начинает казаться таким драгоценным даром, что любые богатства мира с готовностью отвалишь за них. Так что не медли, малость перекури и трогайся в путь. С писателем будь повнимательней, революции нужны толковые головы. А то ведь тебе только словечко против шерсти скажи, шашку небось навострил, что косу перед жатвою.
Петька был одним из тех редких и решительных людей, которые любое поручение принимаются выполнять незамедлительно. Поэтому ещё не остывшие кони с места рванули в карьер, и тачанка умчалась на поиски знаменитого писателя. Только дробное постукивание скорых копыт утонуло в лесной чащобе.
Последнее время распоряжения комдива, его поступки и загадочные ухмылки порядком осточертели ординарцу. Теперь эта идиотская свистопляска с никому не нужным спектаклем. А тут ещё Анка не на шутку запропастилась, молодость уходит, но никакой личной жизни не складывается. Может, пора бросить всё к чёртовой матери и махнуть с ней хотя бы в Актюбинск, поближе к городской, человеческой жизни. Петька сплюнул в сердцах и полосонул нагайкой пристяжного коня.
Оставшись в Разливе вдвоём, комдив распорядился организовать Кашкету традиционный вечерний чай. Денщик немедленно приступил к исполнению. Он подвесил над очагом походный медный чайник и занялся необходимыми приготовлениями.
Василий Иванович, тем временем, расположился за центральным пеньком, разложил на столешнице вышитый бисером кисет с табаком и оправленную в серебро черешневую трубку. Привычным ловким движение он отделил от горелки мундштук, поднял с земли подходящий пруток и начал прочищать курительный инструментарий. Несколько раз собирал трубку, продувал её с лёгким шипением, чем-то оставался опять недоволен и снова прочищал тонким берёзовым прутиком.
– Может, помочь? – поинтересовался незаметно подошедший к командиру денщик. И не дожидаясь ответа, добавил: – Не нравится мне эта театральная затея, Василий Иванович. Поговаривают, будто Булгаков с нечистой силой знается, как бы порчу какую на нас не навёл. Писатель он, может быть, и неплохой, но белогвардейщиной от него за версту попахивает. Если уж так приспичило приобщать красноармейцев к большому искусству, предлагаю поставить спектакль «Буденный и Маргарита». Оно и Маргарите приятно, до самого сердца проймёт, и бойцам хороший пример для подражания. Все эти чёрные кошки и разборки с Понтием Пилатом до добра дивизию не доведут. Фактически, это же наглый подкоп под самого Карла Маркса. Фурманов только вчера рассказывал на курсах ликбеза про прибавочную стоимость, а мы начнём в армейском клубе без счёта червонцы на головы бойцам высыпать. Какой же дурак после этого революцию пойдёт защищать, все немедленно колдовством или ведьмованьем чёрным займутся. И опять-таки, Анка у нас на сносях, рискованно запускать в Разлив нечистую силу, того и гляди уродцем разродится.
– Не боись, не принесёт нам уродца, – самоуверенно заявил комдив. – А червонцы бросать на бойцов с балкона никто и не будет, мы им блестящих значков и грамот почётных подбросим, пускай забавляются. С виду, быть может, раскрасим почти как червонцы, но в буфете они не пройдут. А вообще-то давай отправимся спать, чего-то ни чаю, ни курить мне сегодня не хочется. Долго кряхтел и ворочался в шалаше удручённый комдив. После круиза на космической субмарине в голове заварился непроглядный сумбур. Не находилось ответа на самый главный вопрос: что теперь должно быть критически важным для героя революции – борьба за мировое пролетарское счастье или спасение бессмертной души? В какой-то момент, перед тем как окунуться в целительный сон, ему вдруг привиделось приветливое лицо Николая Романова, ну явно же призывающее на рабочее место блаженного императора. Невероятным усилием воли Чапай отогнал наваждение и окончательно принял решение оставаться рыцарем мировой революции.
Утром, проснувшись против обыкновения довольно поздно, комдив разглядел сквозь дверной проём шалаша сидящих за центральным пеньком ординарца, денщика и, по всей видимости, доставленного в полном здравии живого писателя. На столе отдувался парами большой самовар, и компания, разливая по кружкам крутой кипяток, о чём-то увлеченно беседовала, не забывая черпать из эмалированной миски свежее кизиловое варенье.
На плече у писателя Булгакова, словно охотничий сокол, сидел внушительных размеров чёрный котяра, не обращавший никакого внимания на хозяйничающую в Разливе вертлявую шавку, которая, подвизгивая и вращая хвостом, шныряла между обувкой сидящих мужчин. Особо заметное внимание она уделяла дорогим штиблетам приезжего франта. Собачонка несколько раз обнюхала, облизала их, потом, изловчившись, сыканула пару раз на лакированный глянец, но не успокоилась и стала высматривать новые возможности для совершения мелких собачьих гадостей.