Посольский десант

Владимир Михайлов
Посольский десант

Слова чужого языка доходили до сознания как бы с натугой, пробиваясь сквозь плотный занавес электронных преобразований, чтобы преодолеть двойную инерцию – мембран и непривычности. Но и став понятными, они, слова, до такой степени не соответствовали зримой ситуации, что Изнову продолжало казаться: хитрая механика безбожно врет, и на самом деле смысл разговора совершенно иной, хозяева по какой-то своей причине не желают донести до невольных своих гостей подлинный смысл произносимого или же просто разыгрывают сценку с непонятной целью. Посол покосился на спутников: не исключено, что только ему подсунули аппаратуру со сбоем, они же все разумеют. Но и на их лицах было написано то же осторожное недоумение, не более того. Оставалось лишь вздохнуть и слушать дальше.

А сцена и на самом деле была непонятной, хотя и очень занимательной, начиная с того интерьера, в котором она развивалась – или игралась, может быть.

Зал, в котором все происходило, похож был, пожалуй, на космический терминал в какой-то из узловых точек пространства – впрочем, скорее даже не на терминал, а на стартовый эллинг внутрисистемных сообщений или на посадочный зал космического лифта где-нибудь на Дораде или Симоне Второй. Потолок его, смыкавшийся граненым куполом на поистине неимоверной высоте, был, похоже, зеркальным и щедро бросал вниз потоки света, излучавшегося тремя сплошными ярусами прожекторов, способных, казалось, расплавить и вольфрамовый монолит, и вообще все на свете, если только поместить предмет в фокусе. В результате взаимодействия светильников и потолка низ зала был погружен в яркий, но не резкий свет, не дававший теней, и все происходившее – даже будь то в сотне метров – различалось совершенно четко. Например, было совершенно ясно видно, что в дальнем от смотревших конце зала стены вообще не было – помещение ничем не отделялось от широкой улицы, скорее даже проспекта, по которому струился непрерывный поток машин, тротуары же были заняты такой же плотной массой людей – а вернее, здешних обитателей. Если же посмотреть вправо – там виднелась, отделенная от прочего пространства стеклянной (или из другого не менее прозрачного материала) стеной, какая-то мастерская, а может быть, целый цех, уставленный – насколько можно было отсюда различить – какими-то совершенно незнакомого вида машинами и аппаратами, видимо, работавшими на полную мощность – судя по доносившемуся с той стороны непрерывному, хотя и приглушенному расстоянием гулу. Похоже, и вся остальная внутренность эллинга была заполнена какими-то – как их назвать? – предприятиями, заведениями, может быть, даже находился невдалеке и ресторан – судя по долетавшему сюда слабому, но весьма привлекательному запаху приготовленной еды; откуда-то издали доносилась ритмичная, словно для танца, музыка, исполнявшаяся, похоже, целыми сотнями музыкантов; одним словом, под граненым куполом помещалось, кажется, буквально все, что могло вызвать у нормального человека – или человекоподобного – самый живой интерес.

Однако те события, при которых пятеро – двое землян и три их спутника – присутствовали, хотя и не совсем по своей доброй воле, совершались не на таком расстоянии, а здесь, рядом, в нескольких метрах, в пространстве, ничем не ограниченном, кроме разве нескольких расположенных пятиугольником длинных диванов, но все же ощутимо отличавшемся – благодаря, может быть, этой относительно нормальной мебели, какая в нем размещалась, – от остальной прилегавшей части грандиозного помещения, которую заполняли – не считая того, о чем было уже сказано и что находилось достаточно далеко, – не очень понятного назначения механизмы в равной доле с кубами и цилиндрами, в коих по каким-то неуловимым признакам угадывалась электронная начинка, а также экранированными шкафами, где сохранялись, надо полагать, потребные в этом хозяйстве материалы; были там и тележки на маленьких пухлых колесах – наверное, для быстрого перемещения в этом пространстве, и другие тележки – с перилами, но без колес; две такие платформы сейчас парили где-то на полпути между полом и потолком; и еще мало ли что там находилось.

Впрочем, вовсе не вся эта машинерия озадачивала Изнова и его спутников. Видывали они и не такое в разных концах мироздания. Нет; другое было непонятным – хотя, надо сказать, что-то сейчас происходило в сознании гостей, отделявшая их от остальных присутствовавших существ грань все истончалась, многое, казавшееся непостижимым, вдруг яснело, и в какие-то мгновения начинало вдруг представляться, что происходит все это в давно и хорошо знакомых местах – на Терре, может быть, или в крайнем случае на Синере, и до полного понимания событий остается лишь какой-то совсем малый шажок.

Непонятное же заключалось прежде всего вот в чем. На этом самом пятачке, условно выделенном из всего подкупольного простора, находились, кроме гостей (доставленные сюда, они как-то сразу оказались отодвинутыми в сторону и даже вовсе забытыми, так и не успев додуматься, чего же ради их, даже не спросив согласия, сюда притащили, предварительно остановив в пространстве и заставив заниматься всякими, совершенно для них неожиданными и непривычными, делами, так что все пятеро уже стали было прощаться с недопрожитой жизнью), – кроме них и того, кто находился здесь еще до того, как их доставили – сидел, удобно развалившись, в пухлом, словно накачанном, кресле, время от времени поднося ко рту что-то, напоминавшее длинный, украшенный тонкой резьбой мундштук кальяна, с видимым удовольствием вдыхая и после паузы выдыхая зеленоватый дымок, – кроме, следовательно, шестерых, еще не успевших и словом обменяться, тут вдруг как-то неожиданно оказалась еще самое малое дюжина – людей не людей, но, в общем, соответствовавших им здешних обитателей, внешне даже не очень разнившихся от землян или от того же Меркурия; детали, конечно, не совпадали, но дипломатам и разведчикам сейчас не до мелочей было, хотелось прежде всего хотя бы понять – что же с ними будет дальше, отчего и зачем их сюда доставили, каким еще испытаниям собираются подвергнуть и когда же отпустят и позволят (если вообще отпустят и позволят) продолжить свой так удачно начатый сколько-то времени тому назад на Иссоре путь. Вот и приходилось смотреть, слушать и как-то соображать. Если, кстати, отвлечься от мелких деталей, принять эту дюжину условно за людей, то получалось воистину любопытное впечатление. Все они были, по людским меркам, хорошо, иные даже очень хорошо, одеты (чтобы понять такую вещь, вовсе не обязательно быть в курсе местных мод, вполне достаточно оценить даже и на глазок качество материала и тщательность выработки одежды, хотя цветовые вкусы могут в разных мирах, конечно, до смешного не совпадать); и не только одеты, но и неплохо откормлены (если сравнить хотя бы с тем персоналом, что доставил путешественников с космодрома сюда), и голосами обладали зычными, хотя интонации порой казались землянам и даже их спутникам не вполне сопоставимыми с тем, к чему люди привыкли дома и в других знакомых мирах. И только по прошествии немалых минут все это стало понемногу находить какое-то – может, и неверное, но хотя бы приемлемое – объяснение.

Итак, эта начальственная (по впечатлению) дюжина неожиданно оказалась здесь и сразу завладела вниманием ленивого курильщика в пухлом кресле. Как-то так получилось, что они выстроились полукругом, так что восседавший оказался в центре его, и заговорили было все сразу, так что сперва никакой электронике не под силу оказалось выделить из речевого потока хоть какие-то членораздельные синтагмы. Существо с кальяном на это вроде бы никак не отозвалось, продолжало безмятежно вдыхать и выдыхать зелень; и только глаза, у здешней расы глубоко укрытые в глазницах, как в амбразурах толстостенного железобетонного дота, и отблескивавшие лишь тогда, когда свет падал глядевшему прямо в лицо, – глаза курильщика вдруг как бы прыжком (почудилось даже, что щелкнуло при этом) оказались на поверхности, даже выдвинулись над плоским, в общем, лицом и – показалось – даже загорелись угрюмым красным светом, как если бы внутри каждого из них включился мощный и быстродействующий нагревательный элемент, способный любой металл довести до красного сперва, а потом и до белого каления. И действительно, глаза сидевшего в центре очень быстро налились яростным белым светом с малой примесью зеленого; а достигнув этого – стали медленно поворачиваться вокруг внутренней оси, как астрономические самосветящиеся тела, уменьшенные только до крайней миниатюрности; поворачиваться, фокусируя взгляд поочередно на каждом из лиц, потом быстрым качанием – вниз-вверх – фиксируя каждую фигуру, затем мгновенной остановкой как бы ставя точку и вновь поворачиваясь на несколько градусов, переключаясь на стоявшего следующим, чтобы повторить свои движения в той же последовательности.

Людям в их неведении трудно было определить, что несли и что выражали эти глаза в своем взгляде; но факт был неоспорим: уступая то ли угрозе, то ли, может быть, просто внушению или же подчиняясь более сильной воле, каждый из дюжины, столкнувшись с лучевым ударом этих глаз, вдруг умолкал, словно у него пресекалось дыхание, свои глаза, тоже выдвинутые было на огневой рубеж, поспешно убирал в глубину зрительных туннелей и даже закрывал – но на миг только – амбразуры заслонками век; фигура, только что выражавшая монументальность, сразу как-то обмякала, мало того – начинала покачиваться, выражая неустойчивость. И таким образом за считанные секунды в пространстве вновь воцарилась тишина, и стало слышно, как за пределами меблированного пятачка с его полукруглым столом, расположенным перед курильщиком кальяна (именно так и хотелось думать: не он сидел за столом, но стол был расположен перед ним, сидевший – хочешь не хочешь – оставлял впечатление центра системы координат, по которому определялось местоположение всего остального), а также длинными диванами, тоже вроде бы надутыми и составлявшими внешний периметр условной выгородки, – за этим периметром по-прежнему жужжали, щелкали, посвистывали даже разные механизмы. И только тогда центр системы начал издавать звуки, которые теперь для терран стали, как уже упоминалось, сами собой понемногу складываться в постижимые человеческим разумом слова.

– Вы, организм! – Так восприняли люди обращение, каким Центр вовлек в диалог фигуру, стоявшую крайней справа. – Э-э… Кто?

Фигура, похоже, несколько растерялась.

– То есть… как это? Простите, Отец Эфира, я не понимаю…

– Кто вы, я спрашиваю – ясно, кажется? Отрекомендуйтесь вкратце.

Организм, показалось, в небольшой мере подрос и расширился. И звук его голоса показался вдруг схожим с густым тоном кулис-тромбона.

– Каждый организм на планете Тивиза скажет вам, кто я: ни один организм в нашем мире не бывает на экранах столь часто, как я! Да, ручаюсь вам: ни один не скажет…

(«Какая-то здешняя звезда, – негромко пробормотал Федоров сидевшему рядом Изнову. – Хотя и не красавец – но это по нашим понятиям, а они, может, таких именно и любят…»)

Сидевший выпустил в сторону телезвезды струйку дыма. Последил за тем, как она завихрялась – и все остальные тоже следили, словно от того, как струйка раскудрявится, и зависело все дальнейшее.

(«Ритуал это, что ли?» – снова шепнул Федоров. На что Изнов ответил лишь кратким «тсс!».)

– Каждый организм на планете Тивиза, – ответил тот, кого только что назвали Отцом Эфира (процедил лениво, когда струйка наконец растаяла до полной незримости), – такой глупости никогда больше не скажет.

Телезвезда – или кем он там был, – могло показаться, превратился на миг в свое собственное бронзовое изваяние.

– Вы, – произнес он горлом, – ничтожный экранщик… Как вы смеете…

Курильщик, похоже, его и не услышал. Он лишь лениво протянул руку к установленному на столе плоскому аппарату и ткнул, даже не глядя, в одну из множества кнопок на панели.

– Штаб общей программы, – проговорил он в пространство, нимало не повысив голоса.

– Я – весь внимание, шеф, – откликнулся аппарат приятным, хорошо поставленным, хотя и слегка взволнованным и выражавшим радость голосом.

– Там у вас этот организм… как его бишь? Ну, тот, что до сих пор сидел в Политизиуме… Э?

– Дир Нак? – не вполне уверенно предположил аппарат. – Наш любимый Персонаж?

– Бэ, какой вздор. Любимый? Ну да, он самый. Вытащите-ка его на монитор. Со всеми потрохами. И покажите мне.

– Одно мгновение, шеф!..

И действительно: не более одного мгновения прошло – и плоский, немалого размера (примерно два метра на полтора) экран, укрепленный на монументальной консоли в пространстве между двумя длинными диванами, за спинами стоявших полукругом, зеленовато засветился, и на нем определилось лицо этой самой телезвезды – узнаваемое без труда, хотя и куда более уверенное, с выражением как бы героически возвышенным и без тех морщин и бородавок, какие можно было без труда различить на оригинале. Глаза на мониторе были обращены, находясь на полном вылете, вперед и несколько вверх – как если бы Персонаж созерцал нечто, невозвышенным организмам недоступное. Весь полукруг стоявших разом, как бы повинуясь неслышимой команде, повернулся кругом и, как и гости и даже сам Отец Эфира, уперся взглядами в изображение.

– Да нет, – сказал Отец лениво, вытащив ненадолго мундштук изо рта. – Эту картинку можете оставить себе – на тот монитор, что у вас в туалете. Выведите мне документы. Поучительные. Ну вот, скажем, из раздела «Развлечения».

Вдохновенное лицо дрогнуло и исчезло; вместо него появилась совсем другая картинка.

– Ну вот, теперь нарисовали то, что нужно, – так же лениво констатировал Шеф. – Король развлекается…

И в самом деле, то, что возникло сейчас на экране, не очень сочеталось со звучным словом «телезвезда», однако вполне могло сойти за развлекательное зрелище. Упитанная полураздетая туша неуклюже ворочалась, передвигаясь на четвереньках, стремясь достигнуть невысокого столика, на котором были богато представлены сосуды весьма характерной, знакомой, пожалуй, на всех планетах формы. Изнов услышал, как Меркурий громко проглотил набежавшую слюну. Поминутно опрокидываясь на бок, туша все же продвигалась вперед и, наконец оказавшись на расстоянии вытянутой руки, медленно разогнулась, напоминая работающий подъемный кран, отягощенный неимоверным грузом, утвердилась на коленях, с третьей попытки ухватила сосуд, наклонила – и, крупно сотрясаясь, орошая стол, все же наполнила бокал. Дотянулась до него ртом. Осушила. Несколько секунд шумно дышала, раскачиваясь на коленях, словно маятник метронома. Потом мягко завалилась на бок (бокал покатился по ковру, не разбившись), дрогнула раз, другой, втянула глаза и, похоже, уснула.

– Продатируйте, – потребовал Отец Эфира.

Аппарат немедленно отрапортовал:

– Двадцать восьмое число месяца Листьев.

– Вот-вот, – согласился Отец. – То есть накануне встречи с группой Доверенных Антеларского Конгресса, специально прилетевших для обсуждения Секанской проблемы, невзирая на неблагоприятную обстановку в пространстве в узле Кин. Излишне будет напоминать, что встреча не состоялась, поскольку изображаемый организм если уж начинает развлекаться, то прекращает эту сессию не раньше недели, а то и двух. Вот так. Ну, давайте следующую запись…

– Требую немедленно прекратить это издевательство!

Голос, произнесший эти слова, нимало не напоминал звук духового инструмента, хотя исходил из того же самого организма.

– Ну, зачем же, – возразил Отец Эфира безразлично, – лишать присутствующих нескольких веселых минут? Да и зрелища последуют еще более поучительные и назидательные – для всякого претендента…

– Я… Я очень прошу. Я умоляю, наконец!..

– Ну, разве что так… Хорошо, хватит. Уберите эту порнографию.

Сказанное относилось к возникшим было на мониторе кадрам, в которых уже замелькали какие-то организмы другого пола.

Экран погас.

– И все равно! – совершенно неожиданно для всех закричал вдруг Великий Персонаж. – Вам не удастся, со всеми вашими провокациями и фальшивками… Народ любит меня! Знает! И не позволит…

– Общие программы, – прежним своим негромким голосом, но как-то очень слышно произнес Отец Эфира. – Мое распоряжение.

– Слушаю, шеф!

– Вот то, что вы нам только что показывали, а также все остальное в том же духе, что у нас есть в записях… Много у нас такого?

– Ну, шеф, можно показывать от рассвета до заката, день за днем…

– Ага. Так вот, все это – незамедлительно! – выстроить, смонтировать, снабдить комментарием, размножить по максимуму и разослать в обязательный прокат по всем каналам, внутрипланетным и внешним, эфирным и кабельным – короче, всем, всем, всем! С выпуском в ранние вечерние часы. Ежедневно. Комментарий закажите Ива Серу, у него хорошая хватка на тексты такого рода.

– Э-э… М-м…

– Что?

– Шеф, лучшие часы у нас ежевечерне заняты «Паладином Гриметы», третья сотня серий идет к концу – возникнет недовольство…

– Клянусь эфиром, вы думаете копчиком. Недовольство – от такого материала? Вы лучше просмотрите еще раз программы: нам, без сомнения, придется выкраивать еще и утренние часы для повторения.

– Разве что за счет предвыборных?..

– А больше и взять неоткуда.

– Шеф… Могу я предложить?

– Светлая мысль возникла?

– Просто маленький корректив. Может быть, выделить под эту программу один канал целиком – популярный, скажем, семьдесят шестой – и крутить по нему без перерыва, только с рекламными врезками. А по другим регулярно оповещать об этой передаче.

– Бред. Семьдесят шестой занять – первый спортивный канал? Вот тогда уж точно нас станут брать штурмом. Семьдесят шестой – когда приближаются полуфиналы Кубка Семирад? Придет же в голову такое! Даже последний олух…

– Виноват, шеф. Считайте, что я ничего не говорил.

– Вот то-то. Сделайте лучше вот что: освободите пятьдесят… Нет, не пойдет… Очистите тридцать пятый, вот так. Да-да, порноканал. И по нему гоните круглосуточно, с рекламой, а оповещение об этом давайте по всем программам ежечасно. Уяснено? На все даю вам… бэ… Час.

– Конечно, шеф. Уложусь. Светлая мысль!

– Именно. Ну, выполняйте.

– Уже начал, шеф.

Отец Эфира, или шеф, откинулся на спинку кресла. Пососал мундштук. И только после этого обратил внимание на странное движение, возникшее среди стоявшего полукруга.

– В чем дело? Почему беспорядок?

– Наш Первый Видимый… Ему…

– Можете смело называть его бывшим. С приставкой «экс». Ну, что он? Возражает?

– Он без сознания, шеф. Кажется, проглотил что-то…

– Хлипок оказался…

Он снова протянул руку к пульту.

– Центр здоровья? Врача и носилки ко мне. Нет, не для меня, не волнуйтесь. Тут одного неврастеника надо привести в сознание, потом отвезти домой. В Сиреневый Дворец. Вот именно.

Он затянулся дымом. Повернул голову.

– Итак, продолжим.

– Однако, Отец Эфира… Он все равно не выдержит этого. Возраст, сердце, нервы… Столько лет на посту…

Шеф смотрел, как струя дыма разрастается кудрявым деревцем.

– Бэ… Да, пожалуй. Сам виноват – забыл, с кем разговаривает.

Он нажал кнопку.

– Общие программы!

– Слушаю, шеф. Работаю, аж дым идет…

– Предыдущее распоряжение отставить до половины. Программу подготовить, но без команды не выпускать.

– Понял. Выполняю.

– Этому – ну, о котором мы говорили только что, – закрыть эфир повсеместно и бессрочно. – Он несколько повысил голос. – Чтобы впредь ни на одном экране планеты это рыло не появлялось! Даже в сортирах и вытрезвителях!

Стоявший полукруг теперь снова был обращен лицами к Отцу Эфира, но на этот раз как-то явственно, хотя и нечленораздельно, загудел.

– Что, все еще считаете – круто? – поинтересовался шеф. – Любимому Персонажу останется один только путь – искать убежища в других мирах? Да нет, никто его не примет… Нет, я – добрый организм и наказываю мягко. Ну ладно, с этим все. Помогите санитарам, вы там… Что вы копаетесь? Уколите. Пусть приходит в себя. Теперь – вы. Кандидат в претенденты номер два, если не ошибаюсь?

– Так точно, шеф. То есть, я хотел сказать – да.

– Вы это и сказали. Не стесняйтесь точных формулировок. Как вас там, я запамятовал?

– Иро Пан, шеф.

– А, да, конечно. Вы этот… этот… Кто вы?

– В смысле – кем сейчас являюсь?

– А какой еще смысл может быть в моем вопросе?

– Разумеется, шеф, вы, как всегда, правы. Сейчас я занимаю пост Главного Начальника по управлению снабжением.

– Ха-ха.

– Простите?

– Надо говорить: «Виноват?»

– Еще раз простите. Виноват?

– Нет, ничего. Просто вспомнилось. Снабжаете чем? Кого?

– Информацией. Членов правительствующего симпозиума. По проблемам экономики, развития планетного хозяйства.

– Бэ. Завидный пост. Это у вас там лепят прогнозы? Не погоды, понятное дело, а экономические. Как все поднять в трехдневный срок, и так далее.

– Ну… В какой-то степени…

– Да вы не стесняйтесь. Всем нам случается врать. Человек слаб. Что же это вы – с такого безмятежного, можно сказать, места – и в самые пучины экраники? Раньше ведь вы других мазали – а сейчас все начнут мазать вас – и не медом… Тягота-то неподъемная. То ли дело – ученый организм, говори, что хочешь – ответственности никакой.

– Э-э… Так сказать, я… – Неожиданно кандидат, казалось, пришел в себя – заговорил громче и уверенней, глаза навыкате как бы заискрились розовыми искрами. – Стремлюсь свои глубокие и оригинальные знания поставить на службу родной планете. У меня уже вся программа продумана, разбита по пунктам… И сыграна будет как по нотам.

– Музыкант… Ну ладно, не старайтесь – и так все понятно. Честолюбие – вот что нас губит. Как сказано – жадность организм сгубила… Так, хорошо. Сейчас посмотрим…

Он снова отвлекся к аппарату.

– Мою личную операторскую. Си? Давай живой ногой ко мне. С примерочным комплектом. В три секунды – бегом марш!

(«А порядочек у них здесь, как на военном корабле, – пробормотал Федоров, ни к кому из своих в частности не обращаясь. – Смотрите-ка: и правда – бегут!»

«Не понимаю: неужели так трудно помолчать немного? – тут же откликнулся Изнов. – Еще, чего доброго, вызовете неудовольствие…»

«Вы чего это – уже испугались? – густым басом вступил в обмен мнениями Алас. – Подумаешь! Видывали мы и не таких!»

«И все же помолчим лучше, – заключил Меркурий. Был он хмур, и ему все, происходившее на их глазах, похоже, совершенно не нравилось».)

Вызванный же организм тем временем действительно примчался, и не в одиночку: с ним, голова в голову, прибыли еще двое – один тащил объемистый сундучок, другой – какое-то сложное электронно-оптическое устройство, которое и принялся устанавливать незамедлительно, растопырив массивный многоногий штатив. Центр же тройки, видимо, тот самый Си, которому и была дана команда, вытянулся перед шефом.

– Готовы, шеф. Кого примеряем?

Шеф ткнул мундштуком кальяна во второго кандидата.

– Вот его посмотри.

– Слушаюсь. Этого, значит…

Си – был он долговязым, со слегка растрепанной прической, одет в серо-зеленый комбинезон – неторопливыми, мягкими шагами приблизился к примеряемому.

– Будьте любезненьки… Выйдите из строя, чтобы можно было с вами ознакомиться всесторонне… Три шага вперед. Вот-вот, Ваша Перпендикулярность, здесь и остановитесь…

Оператор примерки медленно, не отрывая предельно выкаченных глаз от кандидата в кандидаты, обошел вокруг него раз и другой, неизменно обращаясь к нему лицом, словно планета, чей оборот вокруг оси равен полному эллипсу, описанному вокруг светила. Затем остановился, плавно повернулся к Центру Координат, склонил голову к плечу и сделал такую гримасу, словно только что тщательно разжевал недозрелый лимон. Одновременно он высоко поднял плечи и позволил им свободно упасть.

– Ну как? – поинтересовался шеф.

Оператор-примерщик покачал головой.

– Каша, шеф, жидкая каша на воде. Ни линии, ни фактуры. С таким фасом я постыдился бы выходить на улицу. Да и профиль, надо сказать… Никакого ритма, сплошное спотыкание, этот профиль прямо-таки трещит, а хорошее лицо должно петь, вы же знаете.

Обсуждаемый продолжал стоять неподвижно, лишь часто-часто моргал.

– Да, похоже на то, – согласился Отец. – Ну а если попробовать от противного? Слепить не сахарного красавчика, а наоборот – этакого уродца, но впечатляющего. Чтобы избиратель вспоминал и вздрагивал.

Оператор секунду помолчал, размышляя. Потом одним прыжком приблизился к аппарату на штативе, приник к видоискателю, нацелился объективом на обсуждаемого, несколько секунд смотрел. Соответствующее изображение одновременно возникло и на большом мониторе. Затем, что-то пробормотав себе под нос, оператор стал нажимать клавиши и переводить рычажки. После каждого его движения лицо на экране изменялось: сжималось, растягивалось, перекашивалось, углы рта то поднимались, то круто устремлялись вниз, оба вместе или по очереди, глазницы сближались, потом вдруг разбегались до предела возможного, глаза стали внезапно безнадежно косить, в одну, а затем и в другую сторону, а дальше и вовсе враздрай: один устремил взгляд вниз, другой – в потолок. Подбородок вовсе исчез, снова возник, вытянулся и вроде бы даже загнулся кверху. Уши вплотную прижались к голове, потом одним движением оттопырились, встали перпендикулярно, словно паруса, ловящие попутный ветер. Менялся и цвет кожи – от густо-красного до светло-зеленого. Все смотрели на экран, все были очень серьезны: на их глазах происходил акт вдохновенного творчества.

Наконец оператор оторвался от нарамника. Вздохнул и развел руками.

– Ну, вы сами видите, шеф. Все возможное… Ну, если уж нет основы, то ее и не будет. Клоуна сделать можно, а вот чудище никак не получится. Только смеяться будут.

– А если пропустить через фильтры?

– Ничего не спасет, шеф. Вы же знаете: уж раз я говорю…

– Знаю, знаю. Ну что же… Постой. Ты все же это сохрани. И еще поработай на досуге.

– Слушаюсь… – В голосе оператора слышалось глубокое уныние.

– Ну, не для этой роли, конечно, – усмехнулся шеф. – Наоборот. Если все-таки подберем кандидата, – он сделал паузу, взглядом просканировал оставшихся в шеренге, пожал плечами. – Не знаю, правду говоря, где мы его найдем – пока все идет какой-то второсортный материал, даже третьи сорта… Но, может быть, посчастливится все-таки… то этого мы выпустим конкурентом – и тогда обеспечим фавориту полную победу. – Он ухмыльнулся, повернул голову к кандидату. – Согласны – на таких условиях?

Как оказалось, претендент был все же не из самых робких и не уверенных в себе.

– Я не в короли красоты баллотируюсь, – заявил он. – И лицо мое, пусть и не очень привлекает дам, вполне нормальное тем не менее. Во мне главное – не облик, а моя программа. И стоит зрителям хоть раз ее услышать, как все разумные организмы поймут…

– Ну конечно, конечно, – проговорил шеф успокоительно. – Все будет очень хорошо, даже самым наилучшим образом, уверяю вас. Вот только как вас зрители услышат – это мне не совсем понятно. Вы собираетесь станцию купить? А кто, интересно, вам ее продаст и кто выдаст лицензию?

– Как бы вы меня ни старались изуродовать, даже с ваших экранов мои слова донесутся…

– Донесутся, безусловно… Си, вы записали все, что он тут вякал?

– До последнего слова, шеф.

– Давайте-ка послушаем…

И Отец Эфира поудобнее устроился в кресле.

В следующее мгновение зал заполнился несусветной звуковой мешаниной. В ней были свист, визг, какое-то кваканье, фырчание и другие, совсем уж неприличные звуки. А единственные членораздельные слова, прорывавшиеся время от времени через этот акустический мусор, имели явно непристойный смысл.

– Вот, уважаемый, что вы нам наговорили.

– Но это возмутительно! Это преступление!

– Да ничего подобного. Помехи, странности прохождения волн, дефекты аппаратуры – мало ли что может приключиться, в мире нет ничего совершенного… Ладно, я уже потерял с вами даже не знаю сколько времени. В двух словах: вы согласны на мои условия? Или я отлучу вас от эфира пожизненно, и вы больше никогда… Да или нет?

Кандидат в кандидаты опустил голову.

– Да… – пробормотал он.

– Что?

– Я говорю: согласен!

– Очень разумно. Да не унывайте, клоун ведь тоже артист – и в политике тоже. Да вы и не единственным таким окажетесь. – Он покосился на остальных. – Подберем еще… Тут кто-то из вас драться любит, мне помнится. Кто – вы?

Тот, к кому он обращался, отрицательно мотнул головой.

– Это я, шеф, – проговорил стоявший по соседству с первым. – Ну и что? У меня темперамент такой – он требует. Да это всем и нравится к тому же. Так что смело можете выставлять меня.

– В принципе, конечно, не исключено – если остальное соответствует. Си, как полагаете?

– Сделать этому примерку, шеф? Так, на первый взгляд, с ним можно будет поработать.

– Сделаем, пожалуй. Только не сейчас. Я устал от всей этой бестолковщины. Надо отдохнуть, хотя бы с полчасика. Вы все – честолюбцы – выметайтесь. Посидите в буфете, что ли. Вам финансирование уже открыли? Нет? Ну, тогда по чашке и по рюмке – за счет предприятия. Ладно, и чего-нибудь на закуску. Вас потом вызовут – когда я решу продолжить наши словопрения… Посмотрите заодно и наши последние развлекательные программы – они иногда бывают даже смешными, хотя и не настолько, как наши сегодняшние дела… Чего вы еще ждете? Шагом марш!

Претенденты послушно замаршировали к выходу из ограниченного диванами пространства. Поднялись со своих мест и пятеро путешественников.

– Нет-нет, – проговорил шеф доброжелательно. – К вам это не относится. Останьтесь пока что. Си, аппаратуру тоже не трогайте – может быть, еще пригодится. Си! Вы что – оглохли? Уснули?

Оператор примерки, казалось, и на самом деле выключился из реальной действительности: он словно окаменел, вперив взгляд в одну, похоже, точку.

(«Посол! – прошептал Меркурий с некоторым страхом в голосе. – Вы слышите? Ваше Свечение!..»

«Слышу, конечно. В чем дело?»

«Что он на вас так смотрит? Клянусь мечами, мне страшно! Они тут не каннибалы, случайно?»

«А черт их знает… Вы уверены, что на меня? Скорее на Госта».

«Да вы сами прикиньте… А если даже и на Госта – все равно, это, по-моему, очень опасно. Такой, я бы сказал, хищный взгляд…»

«Да, в самом деле. Давайте все-таки попытаемся хотя бы выйти из этого круга. Встали?»

«Не… не знаю. Я боюсь, а мы совершенно безоружны…

«Тогда обождем еще: может быть, ничего страшного…»

«Слушайте: о чем они там?»)

Шеф и в самом деле успел еще раз окликнуть своего оператора, прежде чем тот очнулся и уразумел, что к нему обращается начальник. В следующее мгновение он на цыпочках подбежал к Отцу Эфира и склонился к его уху. Он шептал долго, но что именно – услышать было невозможно.

– Да? – громко спросил шеф. – Ты думаешь?

– Вглядитесь сами. Там такой материал, такие возможности – не стыдно будет показать хоть всей Галактике…