Наследство

Глава 19. Шаманка

Никита в нескольких общих фразах рассказал историю своих последних дней. Гости слушали, не перебивая.

Когда он закончил, Степан провел рукой по лысой макушке и протянул:

– Да, дела. Но ты не кисни, у нас тут не жизнь, а сказка. Воздух чистый, тихо, все свои…

– И жрать нечего, – проворчал Серёга, – и так зверье извелось все, так еще и одним ртом теперь больше стало. Говорю я вам, мужики, долго мы тут не протянем…

– А че ты ноешь-то, Серёга? – с вызовом обратился к нему Штырь, – или ты только ныть-то и мастак? Ноги в руки, и вали на все четыре стороны.

– Угомонись, Штырь, – Степан посмотрел на него исподлобья, – раз ты такой борзый, то давай, сам отсюда иди. Поглядим, как далеко уйдешь.

Все трое с недоверием и опаской посмотрели на Никиту, будто сболтнули при нем что-то такое, о чем он не должен знать. Но тот пожал плечами и сказал:

– Я в курсе, как все утроено. Мне Иван рассказал.

– И что ты об этом думаешь? – спросил его Серёга.

Никита не понял, что именно от него хочет Серёга: узнать его мнение насчет того, как все устроено, или насчет нехватки еды и невозможности уйти из деревни. На всякий случай он неопределенно пожал плечами.

– Валить отсюда надо, – сказал Штырь, прохаживаясь по комнате, – иначе передохнем тут с голода.

– И как же ты отсюда свалишь? – язвительно поинтересовался Степан. – Она ж тебя не отпустит.

– Заставим ведьму, – мрачно ответил Штырь.

– Ишь ты, заставит он, – с усмешкой отозвался Серёга. – Столько лет никто заставить не мог, а тебя она возьмет и послушается…

– Я способы знаю, на зоне всякому учили, – тоже ухмыльнулся Штырь, доставая из кармана перочинный нож.

– Но-но-но, – вскочил на ноги Степан, – угомонись, браток. Никого калечить мы не будем.

Тут Никита напрягся.

– Кого калечить?

Все трое посмотрели на него с таким недоумением, будто он просил, сколько будет дважды два. Гости многозначительно переглянулись, но отвечать никто не стал.

– Забей, – буркнул Штырь, – пойдем мы, засиделись.

Мужики, не попрощавшись, направились к выходу. Никита встал было, чтобы их проводить, но Штырь сделал жест рукой, мол, сиди, и Никита остался.

Когда дверь закрылась, в доме воцарилась звенящая тишина. Но в голове у Никиты стал раздаваться хор беспорядочных голосов, выкрикивающих вопросы: «Кого они собрались убивать?», «Кто и как может помешать им уехать из деревни?», «Значит, все-таки можно отсюда уехать?».

Он стиснул виски руками, пытаясь унять рой вопросов, но это не помогало. Ему необходим был глоток свежего воздуха. Он выскочил на улицу в одном свитере, носках и без шапки. Мороз тут же заковал его в свои ледяные объятия, проникая под одежду, под кожу, в самое нутро. Но Никите не было холодно, напротив, ему казалось, что ледяной воздух вытравливает из него все беспокойство и кишащие в голове вопросы, будто дезинсектор, он очищает его. Наполнившись морозным спокойствием, Никита хотел вернуться в дом, но, повернувшись к двери, увидел лежащий у самого порога черный пакет.

Воспоминания о вчерашнем снова всколыхнулись внутри, отдавая тошнотой. Но в тоже время парень понимал, что столько мяса нельзя оставлять просто так лежать. Неизвестно, когда тайга смилостивится над ними и пошлет затворникам Горома дичь. Поэтому нужно было сделать какие-никакие запасы. Никита затащил мешок в дом и принялся разделывать его содержимое. Теперь у него будет пропитание хотя бы на пару дней.

К вечеру парень решил заглянуть к Александре. Несмотря на обилие новых знакомств, свалившихся на него за последние сутки, она по-прежнему оставалась для него единственной, с кем ему хотелось говорить. А еще в глубине души у него теплилась надежда, что она сможет объяснить ему то, что происходит вокруг, ведь она живет в Гороме всю жизнь, она много знает об этих местах, может быть, ей известно что-нибудь о человеке, который не отпускает носителей паразита.

В окнах ее дома уютно горел свет, из печной трубы вился едва заметный дымок, пахло свежим хлебом. Если бы у Никиты спросили, что для него рай, то он вспомнил бы именно этот дом, этот запах, эту женщину. Он стоял на пороге ее дома в нерешительности. Ему важно было определиться, для чего он так стремится к ней. Он признался самому себе, что влюблен, но это этого признания ему не становилось легче. Он хотел быть с ней, но не знал, как. И не был уверен, что это вообще возможно. Только в одном он не сомневался: как только она откроет ему дверь, и он увидит ее седые, уложенные в аккуратный узел, волосы, глаза цвета тайги, услышит ее мягкий с хрипотцой голос, то в его, изможденной переживаниями, душе снова наступит мир.

Но в дверь он не постучал. В окне мелькнула тень, послышались шаги, чей-то мужской голос. Слов невозможно было разобрать, но по интонации было понятно, что говорящий угрожает. Александра отвечала мужчине спокойно, но тот все больше распалялся, он стал повышать голос, слышались слова, похожие на маты. Никита напрягся, готовый ворваться в дом и утихомирить хама. Александра снова тихо что-то ответила, и вдруг раздался грохот и звон. Собираясь выломать дверь, Никита всем весом навалился на нее, но она оказалась не запрета. Он неловко ввалился в комнату, чуть не упал, увидел опрокинутый стол, разбитую посуду, разбросанный по полу хлеб. Рядом с Александрой стоял Штырь. Его кулаки были сжаты, глаза налиты кровью, нижняя челюсть ходила из стороны в сторону. Женщина была ниже его почти на две головы, но смотрела на него сверху вниз, и во взгляде ее читалось презрение к этому человеку.

Они оба отвлеклись на мгновение на Никиту, но потом снова повернулись друг к другу, однако Штырь уже растерял весь свой заряд ярости. Он покосился на опрокинутый стол, сплюнул и пошел к выходу.

– Я тебя предупредил, Сашка, – обернулся он на самом пороге.

Штырь громко хлопнул дверью. Никита порывисто подошел к женщине, взял ее за плечи, слегка сдавил.

– Ты в порядке? Он тебя обидел?

– Нет, не посмел бы, – она повела плечами, освобождаясь от Никитиных рук. – Штырь только кулаками потрясать горазд, да столы опрокидывать.

Она тоскливо посмотрела на разбросанные по полу буханки свежего хлеба. Их было не меньше двух десятков, а теперь все они были испорчены и не годились на продажу.

– Подонок, – вздохнула она и принялась собирать буханки в мусорный пакет. – Целый день работы коту под хвост один движением.

– Я его заставлю заплатить, – Никита ощущал, как его самого наполняет ярость.

– Попустись, – махнула рукой женщина, – ты думаешь, что он мне заплатит за двадцать булок? Да откуда у него деньги? Сам вечно впроголодь живет, сигареты в долг у меня берет. Нечего с него взять.

– Но ведь так тоже нельзя, – не унимался Никита, – сегодня он стол опрокинул, а завтра весь дом разнесет или тебя ударит.

– А ты чего, омолги, защитником моим быть собрался? – она покосилась на него с издевкой.

Никита замялся. Издевка в ее голосе задевала его, он решил промолчать и опустился рядом с ней на корточки, принялся подбирать осколки посуды. Молча они убрали весь беспорядок.

Никита не осмеливался завести разговор, боялся, что в ответ снова услышит что-нибудь язвительное. Но Александра начала сама.

– Что тебе рассказал вчера Иван?

Никита коротко пересказал услышанное. Александра слушала, не перебивая, разглядывая поверхность деревянного стола.

– А потом к тебе пришли Штырь, Серёга и Степан и сказали, что есть какая-то ведьма, которая тут всех держит и не выпускает, да?

Никита кивнул. Не стал спрашивать, откуда она узнала о его гостях.

– А кто эта ведьма, ты не знаешь? – в ее голосе звучала насмешка.

– Нет, я пытался спросить, но они не ответили.

– А ты у меня спроси, омолги, – сказала она с еще большей язвительностью и даже вызовом.

Никита только поднял на нее глаза и тут же все понял.

– Ты…

Он вздрогнул от ее неожиданного и заливистого смеха.

– Я, омолги, потомок того самого шамана, который велел изловить кольцовских казаков и привести сюда. Именно тут раньше старое капище было, тут он их и держал. Не придумав, как паразита вытравить, старик решил хотя бы изолировать их от остального мира. И сделал себя эдакой печатью, которая не дает носителям уехать из Горома. Так что, никуда они, голубчики, отсюда не денутся, покуда я жива.

Она с довольным видом облокотилась на стол, и Никите стоило большого труда не пялиться в ее декольте.

Тут он вспомнил перочинный нож в руках Штыря, и его обдало жаром.

– Он приходил сюда, чтобы угрожать тебе и заставить отпустить всех, – сказал Никита тихо.

– Да, – веселость в голосе женщины сразу пропала. – Выпендривался тут передо мной. «Порежу, – говорил, – и сожру. Представляешь, сколько силы во мне станет, когда я съем шаманку».

Кровь стучала у Никиты в висках, его переполняло бешенство. Он представил, как врывается в дом в тот момент, когда чертов уголовник произносит эти слова, как берет его за шиворот и выбрасывает с крыльца. Но в действительности с крыльца полетел бы сам Никита, со Штырем ему было бы трудно тягаться.

Александра же, напротив, выглядела совершенно спокойной. Это была не первая в ее жизни подобная угроза. Не то, чтобы она к ним привыкла, но никто еще не осмеливался перейти от слов к делу, да и постоять за себя она умела. Ружье, стоявшее в углу у кровати, служило ей не только для охоты, но и для острастки таких, как Штырь.

Никита взглянул на женщину и явственно ощутил ее силу и твердость. Он знал, что пока она жива, она не даст себя сломить и не выпустит паразитов из Горома. Пока она жива…

Глава 20. Признание

– Как ты держишь их здесь столько лет? – спросил Никита. – Неужели за все эти годы никто не пытался сбежать?

– Пытались, – усмехнулась женщина, – еще как пытались, на моей памяти раз пять. Но предок мой постарался. Накрыл Гором и три километра вокруг него куполом.

При упоминании о куполе Никиту бросило в жар, ведь именно таким был его сон, который он видел по дороге в деревню: купол посреди тайги, и он, не способный из него выбраться.

– Как это, накрыл? – спросил он едва слышно.

Александра поставила в центр стола кружку, а на расстоянии о нее по окружности разложила ягоды можжевельника.

– Представь, что кружка – это Гором, а ягоды – амулеты, которые шаман закопал в лесу, когда решил оставить кольцовских казаков здесь. Они и создают барьер, который как купол накрывает это место и не дает носителям отсюда уйти. Стоит кому-нибудь из них попытаться пересечь этот барьер, и его отбрасывает назад, будто током бьет.

– Но ты сказала, что шаман был печатью, и, пока ты жива, никто из носителей отсюда не уйдет.

– Все верно. Пока шаман, точнее, его потомок сам находится под куполом, эта система работает. У всех людей в мире, омолги, если своя о-ми². Так тунгусы называют душу, но на самом деле это что-то вроде энергии, которая исходит от каждого человека. У кого-то о-ми сильная, она способна подпитывать других, иногда даже подчинять себе. У всех шаманов сильная о-ми, у меня тоже. А у кого-то, например, у таких как Штырь, она хилая и гнилая. Им для поддержания своей жизни нужно из других людей ее вытягивать.

– Энергетический вампиризм, – с важным видом вставил Никита.

– Да, что-то в этом роде. Так вот, без сильной о-ми амулеты работать не будут. Я для них как батарейка для фонарика. Поэтому пока я здесь, никто из носителей не пересечет барьер.

Никита лишь кивнул, все было предельно ясно.

Дальше разговор не клеился. Оба сидели, погруженные в свои мысли, и слушали вой ветра за окном. К вечеру погода совсем испортилась. Метель крепчала, наметая по-настоящему непроходимые сугробы. Чем дольше Никита сидел у Александры, тем меньше становился шанс, что он сможет сегодня вернуться к себе. Но он не торопился уйти, а Александра его не прогоняла.

Она смотрела в кружку с остатками чая, водя ней изящным тонким пальцем. Никита никогда прежде не обращал внимания на ее руки, а сейчас они удивили его. Женщина, всю жизнь живущая в деревенском доме одна, сама заготавливающая дрова, добывающая дичь, содержащая магазин, обладала такими красивыми и нежными руками. «Наверное, это все ее травы», – подумал Никита, – благодаря им у нее такая кожа».

Александра будто прочитала его мысли, кокетливо посмотрела на него снизу- вверх и улыбнулась.

– О чем думаешь, омолги? – спросила она.

И снова ее мягкий голос подействовал на парня гипнотически, лишив его способности скрывать свои мысли. Он ощутил тепло, идущее от нее, и наполняющее все кругом, даже самого Никиту. Его мозг словно расслабился, а язык развязался.

– Думаю о твоих руках, – ответил он, и стал подниматься взглядом от кружки вверх, – и о том, как хочу к ним прикоснуться.

Она оставила кружку, взяла его ладонь в свою, провела по ней кончиками пальцев. Никита сидел, будто парализованный, мог шевелить только глазами. Он поднял взгляд на женщину, она тоже смотрела на него. Он силился заглянуть в ее душу сквозь огромные зрачки, понять, о чем она думает, но у него это не получалось. Зато она, казалось, видит его насквозь.

– Смятение, – начала она своим мягким вибрирующим голосом, – любопытство, страх, желание… Сколько всякого тебя переполняет, а ты и не знаешь, как это выразить. А выразить надо, омолги, иначе оно тебя затопит. Расскажи мне, что тебя гнетет? Что тебе хочется узнать? Что сделать? Я же вижу по глазам, что внутри у тебя буря посильнее, чем сейчас за окном. Ты говори, говори, мой хороший, рассказывай.

Никита, не открываясь, смотрел на нее и чувствовал, как все его существо, собранное до этого момента в комок, расслабляется, успокаивается. Мысли больше не были хаотичными и тревожными, они пришли в порядок. Вопросов по-прежнему было много, но они больше не казались неразрешимыми. Он чувствовал, что, если он сейчас произнесет их вслух, то и ответы найдутся мгновенно. Еще он понимал, что она каким-то образом завладела его сознанием, заставила его открыться, но он не мог этому сопротивляться, да и не хотел.

– Ты права, я в смятении, – ответил он, – и мне страшно. Я не знаю, что делать дальше. Мне нелегко далась мысль, что я останусь тут навсегда. Это было трудно, даже мучительно. Но как только я принял то, что отсюда нет выхода, и успокоился, оказалось, что выход-то, все-таки есть. Снова забрезжила надежда вернуться к привычной жизни, чтобы опять все стало понятно, стабильно, просто, безопасно. Снова внутри все взбунтовалось. Я решил, что выберусь отсюда любой ценой. Даже, когда Штырь сказал про убийство, меня это не испугало. Понимаешь? Я впервые в жизни был готов убить кого-то ради достижения собственной цели. Разве это не дико?

Потом снова все с ног на голову: я узнал, что только ты можешь помешать мне уйти отсюда. Выходит, еще час назад я внутренне был готов убить тебя, если потребуется, а сейчас я сижу тут, ты держишь меня за руку, и я спокоен и счастлив, как не был никогда. И сейчас уже никакие блага внешнего мира не заставят меня пожертвовать тобой. Я не могу лишиться любимого человека, даже если это будет стоить мне пожизненного затворничества здесь.

«Вот оно, – подумал про себя Никита, – я только что сказал, что люблю ее. Но поняла ли она, что это было признание? Что она ответит?».

Он внимательно вгляделся в лицо Александры, но на нем не отразилось никаких эмоций.

На мгновение его поразила страшная мысль: что, если для женщины, ради которой он готов откреститься от своей прежней, такой понятной, комфортной и простой жизни, он сам не значит ничего? Что с ним станет тогда?

В голову Никите пришла до пошлости банальная, но как нельзя лучше, подходящая сейчас аллегория на его жизнь – казино. Он пошел ва-банк, поставив всю свою жизнь, со всеми ее целями, смыслами, желаниями на то, что Александра тоже любит его. И, если сейчас она ответит ему взаимностью, то он станет сказочно богат, и не только заберет себе все свое, но и приобретет несравнимо больше. Ну, а, если нет, тогда он – банкрот. У него не останется ничего, кроме свободы выбора, как он хочет умереть.

Никита почувствовал, что в этот самый момент решается его судьба. Его захлестнула адреналиновая волна. Он изо всех сил вглядывался в лицо Александры, стараясь различить малейшие перемены. Он не ощущал течения время, оно или замедлилось, или вообще перестало существовать.

Лицо Александры оставалось непроницаемым. Она поднялась со стула, а Никитино сердце ухнуло вниз.

«Ничего», – вот единственное слово, пришедшее к нему в этот момент. Ставка не сыграла. Конец. Он сидел в полном оцепенении, даже не моргал. Он не видел, куда направилась Александра, она просто исчезла из поля его зрения. Да это было и не важно. Уже ничего не могло быть важно. Никита ясно увидел себя со стороны, направляющегося в ночную таёжную чащу. Он знал, что идет туда, чтобы сесть под каким-нибудь деревом и замерзнуть насмерть, он явственно ощутил холод.

Вдруг на его плечи легли теплые руки. Он вздрогнул от неожиданности. Видение заснеженной темной тайги исчезло.

Александра поцеловала его в макушку и сказала ласково:

– Ох, аявдери³, кто же так женщине в любви признается?

Он резко обернулся и выпалил:

– Боялся сказать по-другому. Теперь не боюсь. Можно еще раз попробовать?

– Попробуй.

Никита вскочил на ноги, взял ее руку в свои ладони и сказал:

– Я люблю тебя и не хочу потерять.

Александра наклонила голову, провела кончиками пальцев по его лицу и ответила едва слышно:

– Я тоже люблю тебя. И ты меня не потеряешь.

Глава 21. Угроза

Никиту разбудил звон чашек. Он открыл глаза и первое, что увидел – невысокую и такую ладную фигуру Александры. На ней была длинная льняная сорочка почти до пят, шаль, спадающая с одного плеча. Волосы, собранные в косу, растрепались ото сна. Она стояла на цыпочках и доставала из шкафа чашки. Никита изо всех сил старался запечатлеть это мгновение в памяти во всех мельчайших подробностях. Впервые за последние годы ему было действительно хорошо.

Он вспомнил события вчерашнего вечера и почувствовал разливающееся по телу тепло. Его признание, ее ответ, их объятия, ее губы, его попытка подхватить ее на руки и унести на кровать, ее мягкое сопротивление, которое он не мог игнорировать. Она ответила взаимностью на его признание, но не дала неограниченного доступа к себе, и в какой-то момент Никита даже устыдился своей напористости. Ведь за признанием в любви не обязательно сразу должна наступать интимная близость. Намного приятнее, когда наступает близость душевная. Тогда ты понимаешь, что у тебя теперь есть человек, который значит для тебя так же много, как ты сам, или еще больше.

Александра достала чашки и блюдца, поставила их на стол и обернулась к Никите. Она улыбнулась ему так мягко и с такой искренней радостью, что он ту же расплылся в ответной улыбке, вскочил с постели подхватил ее и начал кружить. Она смеялась, просила опустить ее, называла его сумасшедшим, а он упивался этим моментом.

Когда они пили чай, Никита спросил:

– Раньше ты меня «омолги» называла, а вчера сказал что-то другое. Что?

– «Омолги» –это у тунгусов «молодой человек». А «аявдери» – это «любимый».

Никита расплылся в улыбке. Ему еще никогда не доводилось слышать в свой адрес такие слова, и тем более на тунгусском.

Он не мог провести у Александры весь день. Ей пора было открывать магазин, а ему – возвращаться домой и решать вопрос с запасами еды. Парень вышел на улицу, когда горизонт только начала розоветь от первых солнечных лучей. Все вокруг казалось ему волшебным и нереальным, будто происходящим не с ним. Его радовал мороз, хруст свежего снега под ногами, высокие сугробы, которые намело за ночь. В некоторых домах уже зажигали свет. Гором постепенно просыпался.

Погруженный в свои радостные мысли, Никита не заметил человека, сидящего на крыльце, поэтому вздрогнул, когда тот его окликнул. Это был Штырь. Он курил и щурился от табачного дыма, недобро смотря на Никиту. Парень хотел было просто пройти мимо, ему так хотелось сохранить свое эйфорическое состояние. Но внутри у него заворочалась тревога, и что-то подсказывало ему, что игнорировать Штыря опасно. Он нехотя подошел в курящему, стараясь придать своему лицу самое спокойное и непроницаемое выражение.

– Так ты, значит, вот с каких карт зайти решил, – ухмыльнулся уголовник. – Нормально так. Я бы и сам мог, только вот она меня к себе не подпускает. Неприступную из себя корчит. А на тебя повелась, на зеленого-то.

В словах Штыря явно сквозила издевка, Никиту так и подмывало ответить на них чем-нибудь таким же едким и поставить мерзавца на место. Но открыто конфликтовать с такими как Штырь было просто опасно для жизни, и парень это понимал.

– Ублажил барышню? – продолжал распалять его уголовник. – Всю ночь, поди, кувыркались?

Никита отвернулся в сторону, чтобы не было видно, как его лицо заливает краска. Но покраснел он не от стыда, а от ярости. Убеждать Штыря в том, что ничего не было, было бесполезно, он с удвоенным энтузиазмом продолжит провоцировать. Грубо одернуть тоже не выйдет. Чтобы Никита ни сказал, результата это не даст, только ухудшит его положение. Оставалось только дать втянуть себя в разговор.

– Чего тебе надо? – парень изо всех сил старался придать твердость своему голосу.

Штырь сделал затяжку, прищурившись, не спеша выдохнул клуб дыма.

– Убеди кралю свою, чтобы она нас отпустила. По-хорошему попробуй. А не выйдет, будет по-плохому.

Посчитав свои инструкции исчерпывающими, уголовник поднялся и вернулся в дом, не попрощавшись.

Никите стало невыносимо мерзко. Кто-то посторонний, и тем более такая сволочь как Штырь, сунул свой нос в их с Александрой жизнь, будто испачкал ее, заговорив об их отношениях. Невыносимо хотелось ворваться в дом к этому негодяю, приложить его мордой об стол, чтобы тот заверещал, прося пощады, и под страхом смерти запретить даже думать об Александре. Но Никита понимал, что даже не сможет сказать Штырю ничего против. Не потому, что боится его, а потому, что никакими словами эту гниду было не вразумить и невозможно поставить на место.

Штырь был чистой воды уркой, с костлявыми, синими от наколок руками, бритым черепом и постоянной презрительной яростью в глазах, какая бывает у загнанных зверей. Он жил по своим бандитским принципам и правилам. Он появился в Гороме лет тридцать назад, когда сбежал из колонии для малолетних, пришел к деревне и в лесу убил одного из местных мужиков. Паразит переселился в него. Деревенские быстро узнали о том, кто их новый сосед, но прогнать его не могли, пришлось смириться. Долгое время Штырь старался держаться в стороне от остальных, но, когда стали возникать трудности с пропитанием, стал подступаться к местным. Теперь он считал себя чуть ли не основателем освободительного движения, ходил из дома в дом, шептался с мужиками, строил планы побега. Но никто полностью не разделял его стремлений бежать. У всех в Гороме были свои дома, семьи, люди жили здесь много лет и даже, если бы могли, вряд ли бы уехали. Но Штыря не держало здесь ничего, кроме сил Александры.

Никита чувствовал, что от Штыря исходит реальная угроза. Ему ничего не будет стоить подкараулить Александру, когда та вечером куда-нибудь пойдет, затащить ее в лес и там убить. Это будет похоже на обычное нападение животного, никто не будет разбираться. Никиту передернуло от этой мысли. Он хотел было вернуться в магазин, но переборол себя. Александра – умная и самостоятельная женщина, она не даст себя в обиду, а если Никита будет пытаться опекать ее, то может сделать только хуже. Предупредить он ее, конечно, должен, и сделает это сразу, как только решит свои проблемы с пропитанием. До вечера Штырь все равно ничего не сделает.

День выдался на редкость удачным. Дома Никита вдруг вспомнил о силках, поставленных в тайге Александрой. Не теша себя большими надеждами, он пошел в лес, на этот раз оставляя насечки на деревьях, чтобы не заплутать на обратном пути. Увидев крупного пушистого зверя, попавшегося в ловушку, Никита приободрился. Теперь ему несколько дней не придется заботиться о еде.

Вернувшись в дом, Никита решил привести себя в порядок. Все же, ему очень хотелось производить на женщину благоприятное впечатление. Он забыл, когда последний раз принимал душ, и нужно было срочно исправлять положение. Вода, есть, чайник есть, какая-никакая плошка есть, гигиенический минимум вполне можно соблюсти, но такого экстремального умывания парень никогда не пробовал. Он все же помылся, насколько это позволила обстановка, и полез в рюкзак за сменными вещами.

Открыв сумку, он замер. Его кольнуло острое чувство невыполненного обязательства. При виде ноутбука Никита впервые за все эти долгие дни вспомнил о работе, но уже в следующее мгновение с неожиданной для себя легкостью отбросил эти воспоминания. Никакая работа, незаконченные проекты, отчеты не имели сейчас для него значения. Его вообще, скорее всего, уже уволили заочно, ведь десять дней, данные шефом на поездку за наследством, уже давно истекли. До него не смогли дозвониться, искать тоже не стали, решили просто уволить. «Тем лучше, – подумал Никита и почувствовал облегчение. – Даже, если бы меня разыскивали и ждали в Москве, я бы не вернулся туда. Не смог бы. Или не захотел бы. Неважно. Как там в книгах пишут? Жизнь разделилась на «до» и «после». Странное получилось «после», но, вроде бы, ничего так».

Он убрал ноутбук на дно рюкзака, переоделся и стал ходить по комнате. За окном уже стемнело, но сколько именно было времени, Никита не знал. Ему хотелось, как можно скорее прийти к Александре, но нужно было дождаться закрытия магазина, чтобы не столкнуться там ни с кем из деревенских. Парень сам себе не мог объяснить, почему ему хочется держать их связь в тайне от остальных. Новенький, да еще и зачастивший к Александре, обязательно станет поводом для сплетен. Люди станут перемывать кости ему и его женщине, станут обсуждать, что между ними происходит, придумывать себе грязные подробности. Нет, не нужно давать им повода для этого.

Но был еще один довод в пользу того, чтобы избегать встречаться с остальными горомчанами. Никита долго откладывал его подальше, не хотел воспринимать всерьез, убеждал себя, что это чушь, но обдумать этот довод все же пришлось. Беспокойство из-за разницы в их с Александрой возрасте свербело и покалывало у Никиты в душе, как маленькая заноза. Она была старше его лет на пятнадцать, хотя он не знал наверняка, сколько ей лет. Пришло время поговорить самому с собой на чистоту. «Ладно, – сказал он про себя, настраиваясь на неприятный монолог. – Давай сначала признаем, что она старше, и намного старше. Это плохо? Она ведь хороша собой, умна, самостоятельна. Откинуть возраст, и, пожалуйста, она была бы идеальной. Но его никуда не уберешь. Ну и что в этом такого? Что местные будут посмеиваться и говорить, что у меня эдипов комплекс? Да они даже не знают, что это такое! А сплетни пресечь невозможно. Обсуждать будут всегда и всех. Так не пойти ли им тогда всем к черту со своими сплетнями? Пускай перемоют кости нам обоим. Рано или поздно им эта тема надоест, и нас оставят в покое».

После такого рассуждения ему стало спокойнее, но заноза все еще слегка покалывала где-то в глубине души. Чтобы окончательно отвлечься, Никиты решил пройтись. Он накинул куртку, нахлобучил шапку и уже потянулся к двери, чтобы открыть ее, как вдруг в нее постучали.