Дидро и цивилизация России

Редакционная коллегия серии HISTORIA ROSSICA

Е. Анисимов, О. Будницкий, А. Зорин, А. Каменский, Б. Колоницкий, А. Миллер, Е. Правилова, Ю. Слёзкин, Р. Уортман

Редактор серии И. Жданова

Материал для книги собран при поддержке Дома наук о человеке (Париж).

Рукопись подготовлена в рамках поддержанного РГНФ научного проекта № 16-01-00083.

© С. А. Мезин, 2018

© ООО «Новое литературное обозрение», 2018

* * *

Моим друзьям посвящаю

Введение

Дени Дидро был единственным из корифеев Просвещения, посетившим Россию. Русская тема занимает важное место в его политических сочинениях. Философ высказался о многих животрепещущих вопросах развития России в XVIII веке. Однако в сочинениях Дидро, чуждого шаблонных суждений, почти нет однозначных и прямых оценок российской действительности и деятельности русских реформаторов – Петра I и Екатерины II. Уяснить суть восприятия философом России совсем не просто. Особые отношения, установившиеся у просветителя с Екатериной II, не всегда позволяли ему прямо высказываться на этот счет. Философ выработал специальную тактику общения с императрицей, чтобы исподволь, в виде разрозненных замечаний и вопросов, высказать свое истинное отношение к цивилизации России и ее «цивилизаторам» и тем самым повлиять на направление политики Екатерины. В сочинениях, вышедших без указания имени автора, как отрывки для «Истории обеих Индий» Г.-Т. Рейналя, или в неопубликованных «Замечаниях на Наказ» Дидро мог быть более откровенным. Однако и здесь он не столько оценивал русских монархов, сколько предлагал свой вариант цивилизации страны, подвергая тем самым сомнению прежний опыт реформирования. Отношение к России формировалось у Дидро в 60–70-е годы XVIII века в ходе выработки собственной концепции цивилизации в тесной связи с теоретическими исканиями эпохи Просвещения.

Хотя в некоторых научных и многих популярных работах до сих пор бытует мнение о наивном философе, ловко одураченном или «купленном» русской императрицей, отношение Дидро к России не было ни наивным, ни поверхностным, ни благостным. В серии своих «русских» сочинений Дидро с поразительной прозорливостью сумел обозначить многие болевые точки развития России, словно смотрел на века вперед: слабая и неравномерная концентрация населения на огромной территории, разительный разрыв между столицей и провинцией, неразвитость дорожной сети, почти полное отсутствие экономической и политической самодеятельности населения, патернализм власти, неэффективность прямых заимствований западноевропейских образцов…

Предлагаемое исследование принадлежит к области изучения отраженной реальности, образа «другого», европейского взгляда на Россию. Эти сюжеты активно и успешно изучаются гуманитариями в последние десятилетия. В настоящей работе речь пойдет не только об образах России, Петра I и Екатерины II, которые в явном или скрытом виде присутствуют в сочинениях Дидро, но и о конкретной программе цивилизации России, которую развивал и предлагал французский мыслитель. Автор далек от мысли, что современные политики могут принять к сведению рекомендации философа XVIII века. Однако нельзя не обратить внимания на необыкновенную злободневность идей Дидро о цивилизации (модернизации) России. Мыслитель удивительным образом подметил слабые стороны «реформ сверху», обратил внимание на малую эффективность заимствования готовых форм европейской культуры и на те тупики, в которых может оказаться Россия даже при гениальных реформаторах, если не будут соблюдаться определенные экономические, политические и социальные условия процесса цивилизации.

В связи с тем что понятие «цивилизация», присутствующее в заглавии работы, будет часто использоваться на ее страницах, необходимо сделать предварительные пояснения. Дидро был одним из первых, кто использовал слово «цивилизация» в форме существительного в его новом понимании^[1], в то время как в глагольной форме – «цивилизовать» – оно широко применялось и раньше в значении приобщения к культуре, смягчения нравов. С самого начала слово «цивилизация» было многозначно. Оно понималось и как определенный уровень развития общества, когда оно способно порождать произведения искусства и литературы, и как поэтапный процесс развития – переход от «варварского» состояния к «цивилизованному», и как некая совокупность мер, направленных на достижение «цивилизованного» состояния. Как замечает современный исследователь, новая трактовка «цивилизации» авторами XVIII века содержала три семантических составляющих: «историческую – характеризуемую понятиями „прогресс“ и „эволюция“; антропологическую – относящуюся ко всей материальной и духовной деятельности человека; воспитательную – ориентированную на целенаправленное совершенствование индивида, общества и человечества в целом»^[2]. Просветители XVIII века верили, что путь цивилизации в самом широком смысле един для всех народов.

В заключение краткого введения хочется поблагодарить всех, кто способствовал моей работе над темой. Особую благодарность приношу Сергею Яковлевичу Карпу и Надежде Юрьевне Плавинской, которые приобщили меня к изучению россики Дидро и оказали неоценимую помощь в подготовке этой книги. Спасибо Жоржу Дюлаку, Джанлуиджи Годжи, Кристофу Франку, с которыми мне посчастливилось работать в Доме наук о человеке в Париже осенью 2005 года; они щедро делились со мной своими идеями и публикациями. Благодарю за дружеское содействие работников Российской национальной библиотеки Наталию Михайловну Сперанскую, Аллу Августовну Златопольскую, Ольгу Дмитриевну Симбирцеву, а также Сергея Викторовича Королева. Мне всегда помогали в работе сотрудники отдела редких книг Научной библиотеки имени В. А. Артисевич Саратовского государственного университета, за что я им искренне благодарен.

Глава 1
Дидро и Россия: историография и источники

Историография

Изучение темы «Дидро и Россия» началось в конце XIX века. В XX веке осмысление темы испытывало сильное политическое давление, в первую очередь в Советской России, но не только. Наглядное представление о том, как часто исследователи обращались к рассмотрению русских связей Дени Дидро, дает известная библиография Фредерика Спира, доведенная до 1986 года^[3]. В ней отмечено более полусотни книг и статей, имеющих прямое отношение к интересующей нас теме. Понятно, что большинство из них принадлежит французским и русским авторам. К сожалению, работа Спира была продолжена лишь частично^[4]. Между тем Дидро как одна из ключевых фигур в русско-французских культурных связях второй половины XVIII века был героем многих работ последних десятилетий, когда заметно увеличились возможности научных контактов российских и зарубежных историков. 300-летний юбилей знаменитого просветителя вновь оживил внимание исследователей к творческому наследию Дидро, в том числе и к его «русским» страницам.

У истоков большой темы «Дидро и Россия» стояли французский историк и издатель сочинений Дидро Морис Турне (1849–1917) и русский историк Василий Алексеевич Бильбасов (1838–1904). Последний в своей книге «Дидро в Петербурге»^[5], основанной главным образом на переписке императрицы с просветителем и письмах их современников, показывает пример диалога широко мыслящей, либеральной правительницы с выдающимся мыслителем, работы которого признавались «вредными» и находились под запретом в России и в конце XIX века. Сама книга Бильбасова едва избежала цензурного ареста^[6]. Некоторые документы из богатого приложения к монографии Бильбасова до сих пор сохранили значение уникальных первоисточников. В предисловии к журнальному варианту своего исследования Бильбасов писал: «Из русских людей XVIII века, современников Дидро, только двое ценили его по достоинству – две женщины: императрица Екатерина II и княгиня Екатерина Романовна Дашкова; все остальные, бывшие в сношениях с Дидро, – Иван Иванович Бецкий, князь Дмитрий Алексеевич Голицын, С. К. [sic!] Нарышкин и др. – имели при этом в виду более Екатерину, чем Дидро. В записках русских современников не осталось никаких следов его учения (курсив мой. – С. М.)»^[7]. Сегодня появились основания сомневаться в этом безапелляционном заявлении историка. Но в целом Бильбасов, не имевший в своем распоряжении «Философских и исторических записок» для Екатерины II («Mélanges philosophiques, historiques, etc.») и пользовавшийся только перепиской и вопросами Дидро императрице, не только отметил важнейшие точки соприкосновения Екатерины и Дидро до поездки последнего в Россию, но и в общем-то верно очертил круг проблем, о которых беседовали его герои. Он допустил ошибки лишь в деталях, называя сопровождавшего Дидро в его путешествии в Россию Нарышкина Семеном Кирилловичем, говоря о том, что Дидро никак не обозначил своего отношения к Петербургу, приписывая Дидро сочинение Фридриха Мельхиора Гримма «Опыт об образовании в России» («Essai sur les études en Russie») и т. д. Бильбасов оказался родоначальником распространенного до сих пор мнения, что Дидро ничего не знал о России. К этому он добавлял, что и сама Екатерина II знала свою страну очень плохо, а потому их беседы могли носить характер общих рассуждений^[8]. Казалось бы, последующая публикация «Записок» для Екатерины II должна была скорректировать этот вывод. Однако мысль исследователя о «полном незнании» Дидро России и о том, что в Петербурге он находился в человеческом и информационном вакууме, к сожалению, оказалась очень живучей. В заслугу же Бильбасову следует поставить то, что он, несмотря на недостаток источников, заметил, что обе стороны – и философ, и императрица – придавали диалогу серьезное значение^[9].

Интерес Мориса Турне к этой теме был изначально вызван стремлением разыскать в России материалы, необходимые для предпринятого им и Жюлем Ассеза в 1875–1879 годах издания полного собрания сочинений Дидро. Турне называл путешествие Дидро в Россию «одним из наиболее значительных эпизодов его жизни»^[10]. В своей книге «Дидро и Екатерина II» (1899) он рассматривал все важнейшие сюжеты взаимоотношений своих героев. Он последовательно описал историю покупки Екатериной библиотеки Дидро и связанные с этим жесты поистине царской щедрости. Он показал стремление философа отплатить своей благодетельнице посильной помощью в различных делах. Речь идет о посредничестве Дидро в приглашении в Россию Этьена Мориса Фальконе и Пьера-Поля Мерсье де ла Ривьера, о стараниях Дидро, направленных на предотвращение публикации книги Клода Карломана Рюльера о дворцовом перевороте 1762 года, посредничестве при покупке картин для Эрмитажа. В отличие от Бильбасова, на первом плане у французского автора выступал именно Дидро с его сочинениями, написанными для русской императрицы. Турне удалось ввести в научный оборот важнейшие источники, подлинники которых хранились в России, – «Записки» для Екатерины II и (частично) «Замечания на Наказ». При этом его, разумеется, более интересовал общеевропейский контекст диалога философа с императрицей, чем российские проблемы. Русские контакты Дидро не привлекали особого внимания французского исследователя, хотя он в отличие от Бильбасова правильно называл имя человека, который сопровождал Дидро от Гааги до Петербурга, – Алексей Васильевич Нарышкин^[11]. Сообщил Турне и некоторые новые детали об отношении петербургского общества к Дидро в 1773–1774 годах. Русский рецензент книги Турне В. Тихомиров, кратко пересказавший ее основное содержание, отметил новизну материала, извлеченного из донесений шведского посланника в Петербурге Ю. Ф. Нолькена, писавшего, что Дидро во время своего пребывания в русской столице «постоянно возбуждал зависть и черные клеветы»^[12].

В контексте изучения русско-французских культурных связей деятельность Дидро нередко упоминалась в работах французских русистов Альфреда Рамбо, Леонса Пенго, Эмиля Омана, Луи Рео. Например, один из зачинателей французской русистики Альфред Рамбо еще до Бильбасова и Турне отметил важные сюжеты общения просветителя с русской императрицей^[13]. Вместе с тем он развил сомнительную версию о «слишком доверчивом Дидро», который в диалоге с русской правительницей выступал «ребячливым мечтателем». Автор ошибался и в деталях, например, утверждая: «когда Дидро приехал в Россию, она (Екатерина II. – С. М.) ему выслала навстречу камергера Нарышкина».

Если вплоть до начала XX века Дидро считался в России опасным вольнодумцем, труды которого публиковались с купюрами, то после 1917 года советских историков и обществоведов в основном интересовали вопросы мировоззрения философа, которого обычно характеризовали как великого материалиста и одного из предшественников марксизма. Американский историк Арнольд Миллер посвятил советской историографии Дидро специальное исследование с характерным названием «Присвоение философа»^[14]. Автор изучил советские публикации, посвященные Дидро, в том числе и в их историко-культурном аспекте, и пришел к неутешительному выводу: советские ученые активно изучали Дидро, но они сужали, схематизировали, выхолащивали содержание его идей; марксистский подход убил живую душу философа. Нет необходимости оспаривать вывод Миллера об одностороннем, политизированном понимании творческого наследия Дидро в советской историографии, хотя сам автор признает, что в ряду конъюнктурных работ были исключения. Французский рецензент книги Миллера справедливо подметил, что автор нередко демонстрирует довольно грубый подход, представляя выводы советских историков в карикатурном виде, вообще не признавая марксизм сколько-нибудь плодотворным исследовательским методом. При этом он оказывается в неловком положении, когда, например, хвалит работу француза Жака Пруста, не догадываясь, что последний считал себя марксистом^[15].

Типичным и отнюдь не худшим образцом советской историографии Дидро является книга Ивана Капитоновича Луппола (1896–1943) «Дени Дидро. Очерк жизни и мировоззрения», впервые опубликованная в 1924 году. В издании 1934 года автор стремился устранить из своего исследования «непомерное приближение» французского мыслителя к диалектическому материализму. В третий раз книга вышла уже через много лет после смерти автора в Мордовских лагерях – в 1960 году. Советский философ и литературовед не обошел вниманием и вопрос об отношениях великого энциклопедиста с российской императрицей. Проявляя незаурядное знание литературы и основных источников, Луппол отмечал личные симпатии и политические расхождения, возникшие в результате общения Дидро с Екатериной. Автор отверг не раз возникавший у недоброжелателей Дидро тезис о преобладании корыстного интереса в отношениях философа с императрицей. Он тонко подметил особенности формы изложения («легкий и игривый каскад остроумных и в то же время серьезных и глубоких мыслей») и преподнесения философом своих мыслей в беседах с Екатериной (ненавязчивая манера, отсутствие унижения перед монархиней)^[16]. Однако автор разделял общий высокомерно-пренебрежительный взгляд советских историков на Екатерину II (обладавшую «некоторой начитанностью» и «мало понимавшую в искусстве»), которая, по его словам, вовсе не воспринимала, «пропускала мимо ушей» все мысли и предложения философа^[17]. Тема «Дидро и Россия» рассматривалась Лупполом лишь в плане его отношений с Екатериной II.

О контактах «русского вельможного дворянства» (И. Бецкий, Е. Дашкова, Д. Голицын, Г. Орлов, С. (sic!) Нарышкин) с Дидро упомянул Сергей Александрович Макашин в предисловии к томам «Литературного наследства», посвященным литературным связям России и Франции^[18]. В его статье также звучала свойственная советской историографии пренебрежительная оценка связей Екатерины II с французскими просветителями. Но при этом утверждалось (впрочем, голословно), что Дидро тщательно изучал экономику и быт России, готовясь к поездке в северную столицу и уже находясь в ней^[19].

Серьезным вкладом в популяризацию творческого наследия Дидро было издание собрания его сочинений в 10 томах^[20]. Каждый том должен был сопровождаться вступительной статьей и комментариями^[21]. Обширное введение к первому тому, содержавшее характеристику эпохи, а также очерк жизни и взглядов Дидро, было написано И. К. Лупполом. Здесь наряду с незаурядной эрудицией автора в наибольшей степени проявился вульгарный социологический подход к предмету с его характерным словарем: «идейный вождь французской буржуазии», «классовая дифференциация», «идейная гегемония», «французское самодержавие», «разгул дворянщины» и т. д. Касаясь вопроса об отношениях Дидро с Екатериной II, автор противопоставлял философа «с открытой душой» императрице, надевшей «маску лицемерия, игры и искусной лжи»^[22].

Может показаться странным, что именно во второй половине 1940-х годов, в период ждановских идеологических кампаний, тема «Дидро и Россия» зазвучала с новой силой. Этому способствовал выход 10-го тома собрания сочинений Дидро, содержавшего сочинения, относящиеся к России. Этот том, включающий статью А. И. Молока и комментарии П. И. Люблинского, сданный в набор в начале 1946 года, готовился еще до войны. Вводная статья Александра Ивановича Молока (1898–1977) отличается в целом хорошим научным уровнем, хотя и не лишена отдельных недостатков, частично обусловленных условиями того времени. В работе заметна идейная и даже текстуальная близость к соответствующей главе монографии И. К. Луппола, однако отсутствуют ссылки на книгу репрессированного академика. Анализируя россику Дидро, А. И. Молок отмечал устойчивый интерес философа к русской тематике и широкий круг проблем, затронутых французским философом в беседах с императрицей и в других специальных сочинениях: вопросы внешней политики, введение в России представительного правления, создание «третьего сословия», перенос столицы в Москву, вопросы воспитания, образования и др. Однако Молок не увидел в «русских» текстах философа внутренней связи и концептуального единства. Автор констатировал контакты Дидро с Дашковой, Д. Голицыным, Бецким, его встречи в Петербурге с Фальконе и Мари-Анн Колло, доктором Николя-Габриелем Клером (Леклерком) и Пьером-Шарлем Левеком, Г. Орловым, петербургскими академиками. По традиции, идущей от Бильбасова, Молок называл Нарышкина, у которого остановился Дидро в Петербурге, Семеном Кирилловичем. Он повторил ошибочное утверждение С. А. Макашина о том, что аббат Гийом-Тома Рейналь приезжал в Россию, неточно датировал работу Вольтера над «Историей России». В духе своего времени Молок утверждал, что «вся передовая Европа» приветствовала культурные и военные (!) успехи России в XVIII веке. Едва ли можно принять вывод автора о том, что реформы, необходимые для России, Дидро «рассматривал как продолжение великой преобразовательской деятельности Петра»^[23]. В статье А. И. Молока присутствуют, хотя и не акцентируются, мысли о том, что общение Екатерины с Дидро было лишь данью моде, а философ питал иллюзии в отношении «просвещенного абсолютизма» Екатерины II – эти положения станут почти обязательными в статьях советских историков.

В вводных очерках и комментариях Павла Исаевича Люблинского (1882–1938) содержалась известная на тот период информация об истории публикуемых текстов. Кроме того, он впервые правильно атрибутировал «Опыт об образовании в России» Ф. М. Гримма, который до тех пор ошибочно приписывался Дидро. Также обращает на себя внимание мысль автора о том, что «советы французского философа не прошли для Екатерины совершенно бесследно»^[24].

Гораздо более тенденциозными оказались отклики на издание россики Дидро. Если в статье А. И. Молока констатировались (не без оснований) симпатии Дидро к русскому народу, то в рецензии Бориса Песиса идея величия России уже звучала как лейтмотив, а Дидро выступал в качестве критика загнивающего Запада^[25].

Не лишена интереса рецензия Александра Ивановича Казарина, хотя ее автор и склонен к навешиванию политических ярлыков. В ней Дидро рисовался как наивный защитник общечеловеческих идеалов. Он обвинялся в «непростительной для мыслителя такого масштаба наивности» и даже в «недостаточном» (по сравнению с физиократами) знании политической экономии. Казарин заявлял, что Екатерина II сумела обольстить и одурачить философа. Без тени сомнения рецензент утверждал, что в сочинениях Дидро о России «говорится очень мало»: «Великий просветитель плохо знал нашу страну, хотя и любил (!) ее». Все эти утверждения выглядели бы легковесно и претенциозно, если бы не тот факт, что советский политэконом едва ли не первым обратил внимание на то, что в сочинениях Дидро присутствует «программа цивилизации страны» (курсив мой. – С. М.)^[26].

Между тем для французской и мировой историографии темы «Дидро и Россия» особое значение приобрела книга Альбера Лортолари^[27], надолго определившая отношение западных исследователей к взаимоотношениям французских просветителей с Россией. Глубокий скептицизм в отношении любых социальных проектов и экспериментов, обстановка противостояния Востока и Запада, общая атмосфера холодной войны, несомненно, повлияли на подход автора к историческому материалу. В своем исследовании Лортолари подчеркивает огромное различие между «русским миражом», творимым в трудах просветителей (как полагал историк, это делалось не вполне бескорыстно), и реальной Россией – отсталой страной с реакционным и агрессивным правительством. Хотя Лортолари мог лишь предполагать, какие страницы «Философской и политической истории заведений и торговли европейцев в обеих Индиях» Рейналя были написаны Дидро, он верно указал на те критические пассажи о России из издания 1774 года, которые свидетельствуют о скептических взглядах философа накануне путешествия в Петербург. Автор утверждал, что у Дидро «не было больших иллюзий относительно России и русских. От этого его надежно предостерегали частые беседы с теми, кого он называл „прибывшими из России“, книга Шаппа д’Отроша, откровения разочарованного Фальконе, а возможно и Рюльера»^[28]. Однако корреспондент и собеседник императрицы – утверждал Лортолари – легко и охотно предавался иллюзиям, когда это было ему выгодно. Он верил, что Екатерина может исправить положение в России. При этом, считал Лортолари, Дидро и до и после путешествия мало знал Россию: нигде не был, ничего не видел, кроме «искусственного», «космополитического» Петербурга, где он жил малое время, притом плохо себя чувствовал, не знал языка и т. д. Мечтатель, который ничего не видел и не слышал, Дидро спрашивал о России людей, которые были заинтересованы в том, чтобы ему лгать. Много раз подчеркнутая наивность «философа» (последнее слово Лортолари всегда брал в кавычки!) является своеобразным лейтмотивом всей главы, посвященной Дидро. Автор пришел к выводу, что в своих беседах Дидро и Екатерина расходились во всем: «Отныне все их разделяло» («Tout les séparait désormais»). «Философ» вскоре понял бесполезность своих наставлений монарху и перестал писать «записки» для Екатерины после 3 (14) декабря, хотя их встречи продолжались^[29]. Итог визита Дидро в Петербург Лортолари подвел в двух словах: «позорный провал» («échec mortifiant»).

Как видим, политическую тенденциозность проявляли и западные, и советские авторы, писавшие о Дидро. Однако она почти не обнаруживается в названном выше издании сочинений Дидро о России, подготовленном П. И. Люблинским и А. И. Молоком, а также, например, в статье Марии Владимировны Крутиковой и Александра Митрофановича Черникова, где впервые приводится (в переводе) текст вопросов Дидро, направленных в Академию наук и касающихся природных богатств Сибири. Авторы полагали, что Дидро в полной мере использовал свое пребывание в России «для наиболее полного ознакомления со страной»^[30]. Менее оригинальной представляется статья Черникова о связях Дидро с Академией наук, где говорилось о «радушной» встрече петербургскими академиками «своего ученого французского собрата»^[31].

Статья Крутиковой и Черникова позднее вызвала отклик со стороны Жака Пруста^[32]. Получив копию французского оригинала вопросов Дидро, заданных петербургским академикам, автор не только опубликовал их, но и связал их с планами философа по изданию «Энциклопедии» Дидро и д’Аламбера в России. Пруст основательно предположил, что сведения, полученные с помощью вопросников, Дидро планировал использовать в русском издании «Энциклопедии»^[33].

Важное уточнение в историю взаимоотношений Дидро с русской императрицей внесла статья Сергея Кузьмина, обнаружившего в архиве подлинную рукопись «Философских и исторических записок» для Екатерины II («Mélanges…») и обратившего внимание на ее разночтения с изданием М. Турне, которое было использовано и в советском издании сочинений Дидро 1947 года^[34]. Кузьмин первым указал на то, что записки составлялись философом накануне бесед с императрицей, а не после них, как считалось ранее, что, впрочем, не исключает и последующей работы Дидро над рукописью^[35]. Это замечание проясняет степень свободы и откровенности в общении философа с императрицей. Вместе с тем автор развивал традиционную идею о философе, одураченном императрицей, и обвинял Дидро в «политической близорукости» (само выражение характерно для партийных проработок сталинского времени). Почти все авторы советского периода стремились «развести» Дидро и русскую императрицу^[36] и «привязать» философа к революционной традиции: «Он стал идеологическим вдохновителем Радищева и одним из самых почитаемых мыслителей и художников для русской революционной демократии XIX века – для Чернышевского, для Писарева», – говорилось в популярном издании^[37].

Уточнения, сделанные С. Кузьминым, позволили Полю Верньеру подготовить более точное издание «Философских и исторических записок» под названием «Беседы с Екатериной II (1773)»^[38]. В предисловии издатель отметил, что Дидро очень хотел быть полезным русской императрице. Философ не знал России и начал изучать ее во время визита. Однако его контакты с русскими и французами в Петербурге (за исключением Нарышкина) не давали ему нужной информации. По словам Верньера, Дидро «ничем не был одурачен» («il ne dupe de rien»), он смело ставил перед императрицей острые вопросы, увлеченный опасной и увлекательной «игрой в жмурки»^[39]. Французский издатель высказал надежду, что обнаружение подлинника «Mélanges» в России повлечет за собой их научное издание на русском языке, однако этого не произошло.

Канадский литературовед Эмиль Лизе выявил еще 19 относящихся к «Mélanges» страничек, не вошедших в переплетенный для императрицы сборник^[40]. Эта находка позволила уточнить содержание и график бесед Дидро с Екатериной. Она дает основания утверждать, что встречи не прекратились в декабре 1773 года.

Между тем Екатерина II стала своеобразной persona non grata в советской историографии. Поэтому внимание исследователей переключилось на связи великого просветителя с русской культурой и ее деятелями, развивалась идея о глубоком интересе Дидро к России, ее природе и людям. Самый значительный повод для разработки этой темы дала публикация, появившаяся в 1932 году в… русском эмигрантском издании.

Вообще историки русского зарубежья, продолжавшие традиции дореволюционной историографии, внесли некоторый вклад в разработку интересующей меня темы. После опубликования во Франции полного текста замечаний Дидро на «Наказ» Екатерины (1920) вопрос о взаимоотношениях философа и императрицы затрагивал Антоний Васильевич Флоровский^[41]. В частности, он обратил внимание на конкретный характер многих замечаний философа (осуждение Петербурга, указание на слабое развитие внешней торговли и промышленности, недостаточное состояние медицины и т. д.), что свидетельствует о знании Дидро некоторых сторон русской действительности. Исследователь екатерининского «Наказа» Флоровский, проанализировав «Замечания» («Observations») Дидро, пришел к парадоксальному выводу, что Екатерина в своей законодательной деятельности находила вдохновение в трудах французских просветителей, но при этом дух Просвещения оставался ей чужд: «здесь столкнулись, конечно, два разных мира, мир мысли свободной и свободолюбивой и мир мысли, связанной традицией и вкусом к просвещенному властвованию»^[42].

В эмигрантском сборнике Общества друзей русской книги в Париже была опубликована статья библиотекаря Национальной библиотеки Жана Порше^[43], давшая ценный материал для характеристики знаний Дидро о русской культуре и роли братьев Нарышкиных как информаторов философа. Примечательно, что французский библиотекарь более сдержанно, чем впоследствии советские историки, оценивал степень знакомства Дидро с русским языком и литературой. Тем не менее его окончательный вывод звучит вполне оптимистично: Дидро «не терял времени, и… при помощи своих друзей… усердно изучал Россию»^[44]. Материалы о русских книгах Дидро, свидетельства интереса философа к русской литературе и русскому языку заставили взяться за перо целый ряд советских авторов конца 1940-х – 1950-х годов.

Основываясь на найденной Порше в Национальной библиотеке собственноручной «Росписи русских книг», принадлежавших Дидро, Владимир Иванович Чучмарев развивал идею о глубоком интересе философа к русской культуре и русскому языку^[45]. Однако материал подан автором с националистическим нажимом и антизападными выпадами, что позволило американскому критику усмотреть в статье Чучмарева проявление идеологической пристрастности, характерной для периода холодной войны^[46]. В статьях Чучмарева присутствует ряд необоснованных положений и допущений. Например, о том, что Дидро оказался таким же последовательным русофилом, как Вольтер, что он восторженно принял вольтеровскую «Историю Российской империи», что он был поклонником трудов М. В. Ломоносова, якобы «опережавших историческую науку своего времени», и т. д.

Александр Иванович Казарин в статье 1958 года вновь писал об обольщенном Екатериной II философе, который питал необоснованные иллюзии в отношении Семирамиды Севера^[47]. Правда, на этот раз Казарин уже находил у Дидро основательный интерес к России и к Петербургу в частности. Автор также справедливо заметил, что Дидро не стремился расширить круг общения с русскими людьми во время пребывания в Петербурге. Как известно, у философа не появилось желания лично познакомиться с А. П. Сумароковым, Д. И. Фонвизиным, А. П. Лосенко, он нигде не упомянул о писавшем его портрет Д. Г. Левицком. В это же время другие авторы могли с легкостью утверждать вопреки фактам: «Русские ученые избрали Дидро членом Академии наук. Живя в России, он близко сошелся с ними (курсив мой. – С. М.). Уезжая на родину, Дидро увозил с собой веру в высокое предназначение русского народа и его науки»^[48].