ИДОЛ
Аврора
К смерти родителей невозможно быть готовой.
Как минимум это ощущается ударом под дых, как максимум – смертоносной молнией, испепеляющей до костей.
Мне достался второй вариант, поскольку они не оставили мне даже предсмертной записки перед тем, как добровольно уйти из жизни. Вместе.
Вместо этого они завещали мне не только огромные долги семьи Хейз, но и тысячи немых вопросов, которые вот уже несколько недель душат меня, не дают спать, медленно уничтожают изнутри.
Тысяча вопросов, но смысл один: как они могли так поступить со мной?
Добровольно уйти из жизни, не оставив даже предсмертной записки. И сделать это в тот самый момент, когда я только начала оправляться после исчезновения . Если бы сестра была рядом, я, возможно, смогла бы пережить все это.
Но сейчас мне кажется, что такое пережить невозможно. Чувство вины сжирает меня изнутри. Настолько сильно, что я опустилась до того уровня, что стою в коридоре психиатрической клиники, прямиком за дверью кабинета, в котором сейчас идет собрание психологической поддержки из фонда по предотвращению подобных случаев. Здесь собрались люди, находящиеся в глубокой депрессии. Я не могу даже произнести это слово на букву «с» даже в своих мыслях, поэтому называю другим словом на «с» – случай.
Только когда твои родители осознанно уходят из жизни, это не случай, черт возьми. Это, мать их, решение.
Нервно сглатываю и, с отчаянным выдохом наклонившись, ударяюсь лбом об стену в аккурат рядом с дверью. Тело дергается, будто не принадлежат мне. Меня разворачивает на сто восемьдесят градусов, словно сам дьявол хватает меня за плечо и бесцеремонно крутит, как тряпичную куклу. Ледяная стена обжигает спину, и я скатываюсь вниз, оседая на полу и обхватывая колени руками. Мой взгляд устремляется в никуда, реальность расплывается перед взором. Чувствую себя оболочкой, аватаром, лишенным содержания. Огонек, который когда-то горел внутри, окончательно погас, оставив вместо себя лишь холодную пустоту.
Какое страшное слово «никогда».
Мне никогда не выплатить эти долги.
Я никогда не получу объяснение родителей.
И я никогда больше не увижу свою сестру, с которой поссорилась в день ее отъезда. Я уже не верю, что она хочет меня видеть, даже если жива.
Вздрагиваю всем телом, услышав неспешные шаги по направлению ко мне. Приходится заставить себя встать. Я не хочу, чтобы кто-то видел меня размазанной по полу, побитым котенком, оставленным в одиночестве.
Мне однозначно стоит войти в этот зал собрания психологической поддержки. Но я не могу.
Через стекло я наблюдаю за незнакомыми людьми, которые наверняка сейчас по очереди рассказывают психиатру о своей травме или душевном потрясении. Здесь все, как и я, потеряли близких. Или себя.
Но я не знаю, что здесь делаю. У меня язык не повернётся рассказать все, через что я прошла. Я ненавижу плакать, когда кто-то смотрит или находится рядом.
Никто и никогда не увидит моих слез.
Мне нужно уйти отсюда. Я скорее умру, чем кому-либо расскажу о своих чувствах. Озвучить их – значит предстать жалкой, ничтожной и слабой перед толпой неизвестных лиц и перед самой жизнью. Озвучить их – означает признать потерю, сдаться.
А я не могу сдаться, как мои родители. Я не могу позволить себе быть слабой.
В последний раз взглянув на происходящее за стеклом, и ощутив себя больной сталкершей, намереваюсь развернуться и ретироваться из этого дурдома. Набрасываю капюшон толстовки на голову и порываюсь в сторону выхода, но не тут-то было: мое плечо вдруг оказывается в твердом мужском захвате. Душа устремляется в пятки, сердце переходит на бег. Какого черта меня лапает незнакомец?
Добавьте к этому: незнакомец в психиатрической клинике.
Мало ли сколько здесь душевнобольных.
– Уже уходишь? – мужчина удерживает меня на месте, нарушая абсолютно все мои личные границы. Резко задираю голову, отчего капюшон слетает с моей головы, и анализирую внешность незнакомца. Но он мне знаком.
Он один из них.
И пусть я не помню, как его зовут, я совершенно точно знаю, что он принадлежит семерке дьявольских ублюдков из YELE.
Точнее, теперь уже шестерке.
Самый главный ублюдок трагически погиб почти сразу после суда.
Насколько я помню, тот, что передо мной – был самым адекватным из ублюдков. Его заостренные и маскулинные черты лица смягчают круглые очки. Он явно позаимствовал их у Гарри Поттера. Губы молодого мужчины сжаты в тонкую линию, и, несмотря на то, что от его темно-зеленых глаз расходятся «доброжелательные морщинки» и он улыбается мне глазами, кажется, что он больше похож на волка в овечьей шкуре, чем на святого отца, пришедшего успокоить мою душу.
– Да, ухожу. Не трогай меня, – пытаюсь пресечь беспардонное поведение бывшего сокурсника по институту. Сокурсник – громко сказано, ведь я младше него лет на пять или даже семь.
«Дьявольская семерка» – так все их называли. Они были старшекурсниками и заканчивали магистратуру, когда я только поступила на первый курс Йельского университета. Их громкая слава разлеталась за ними шлейфом интриг, сплетен и тайной грязи. Для образовательного комитета они были представителями студенческого тайного братства – обычное дело в университетах «Лиги плюща». Члены подобных братств в дальнейшем очень часто становятся президентами, политиками и другими крупными фигурами на шахматной доске сильных мира сего. Для всех остальных – зачинщиками развратных вечеринок, на которых творилось Дьявол знает что, и мне очень жаль, что мне довелось попасть на одну из них и увидеть то, что мне не стоило видеть.
– Узнала меня? – пытаясь казаться доброжелательным, он раздвигает губы в фальшивой улыбке. Хотя, быть может, это лишь мое искаженное восприятие? Я сейчас в настолько подавленном состоянии, что у меня паранойя.
Мир явно настроен враждебно по отношению ко мне или кажется мне таким.
– Ты тоже учился в YELE. По-моему, мы пересекались на лекциях по философии или психологии, – пытаясь образно сбросить пыль с задворков памяти, предполагаю я.
– Ага. Я тот самый парень, которого ты отшила, когда я пригласил тебя на бал в честь окончания семестра, – он подмигивает мне, играя бровями, и слегка поправляет пшеничного цвета волосы. Они достаточно длинные, что он мог бы собрать их в короткий хвост на затылке, как в студенческие времена.
Стоп. Я помню, что он носил такую причёску?
– Прости. Мне во время учебы было не до романов, – я начинаю напрягать мозг, вспоминая детали студенческого прошлого. Это было на первом курсе, поэтому так не просто.
Мне и сейчас не до романов. Времени прошло не так много, но за три года я успела потерять трех близких людей и диплом университета мечты.
Следующий пункт – потерять себя, очевидно.
– Не трогай меня, – напоминаю ему я, кидая выразительный взгляд на его крупную руку, до сих пор крепко сжимающую мое плечо.
– Да, прости. Я был так удивлен, когда увидел тебя здесь, что переборщил с напором, – немного смущаясь, откликается парень, и мне начинает казаться, что он не настолько ужасен, каким я его запомнила. Так, погодите… это тот самый? Самый адекватный из семерки?
– Просто я здесь работаю гипнологом и увидел тебя, эээ… в не самый подходящий момент. Я подумал, тебе нужна помощь, – вкрадчивым, мягким, почти убаюкивающим голосом произносит Грант. У него удивительный голос, которым можно озвучивать книги. Внезапно я начинаю ощущать, как мои ноги становятся ватными. А энергетика, исходящая от него, вдруг ощущается приятной и вполне безопасной. – Так ты идешь в группу поддержки? Иногда, чтобы полегчало, нужно просто выговориться.
– Я не просила тебя раздавать мне советы, – огрызаюсь я, пряча руки в карман толстовки. – Если ты стал крутым гипнологом, мог бы придумать что-то пооригинальнее. Мне нужно идти.
– Я могу тебе помочь, – он явно вновь хочет схватить меня за плечо, но я останавливаю мистера навязчивость уничтожающим взором.
– Да с чего ты взял, что мне нужна помощь? Сам себе помоги.
Во мне явно слишком много агрессии. Еще чуть-чуть и я начну налетать на прохожих с рвением боксера, дорвавшегося до груши.
– Я знаю, что у тебя произошло. Все читают новости, – блондин понижает голос до шепота, слегка озираясь по сторонам. – Твое фото было во всех статьях. Страшная трагедия, сочувствую тебе.
– Мне не нужно сочувствие, – вновь занимаю оборонительную позицию я, скрещивая руки на груди. – Ты мне никто, чтобы я обсуждала с тобой личные темы. Я даже не помню твоего имени.
– Грант Монтгомери. А ты – Аврора Хейз.
– Допустим, Грант. Привет, Грант, – с легкой издевкой бросаю я. – И пока, Грант, – пытаясь развернуться к нему спиной, окончательно ставлю точку я.
– У меня есть к тебе предложение, которое решит твои проблемы.
Я резко останавливаюсь, возводя глаза к небу. Мои проблемы решит только Господь, если вдруг соизволит вернуть мне всех, кого я потеряла.
Лиаму. Маму. Папу. Мечту – ведь из Йеля меня беспощадно выгнали.
– Я же сказала, что мне не нужна помощь. И у меня нет никаких проблем. По крайней мере тех, что тебе под силу решить.
– Тебе не нужна финансовая помощь?
– Нет, – твердо чеканю я, но это стоит мне неимоверных усилий.
Кому в этом чертовом мире не нужна финансовая помощь? Учитывая, в какой я ситуации, уже завтра мне нужно искать вторую работу. Я совсем одна и недавно стала совершеннолетней. Едва ли мне светят пособия по потере кормильцев.
– Я знаю, что произошло, – на мгновение ужас сковывает мое сердце. В глазах Гранта пляшут лукавые искры, и наш разговор все меньше кажется мне случайным. – Все читают новости, я узнал твою фамилию и не смог пройти мимо. Ты – дочь одного из уважаемых профессоров нашего университета. Я знал твоего отца, и он принимал у меня очень важный экзамен, и думаю, он не похож на того человека, кто может покончить с собой…
– Я не знаю тебя и не собираюсь обсуждать с тобой свою семью, – я все еще не понимаю, какого черта я до сих пор не послала Гранта в ближайшую преисподнюю.
Кого я обманываю? Знаю. Прекрасно знаю. Грант – один из семерки дьявольских наследников. Один из них стал бы моим личным палачом, если бы был сейчас жив.
И его зовут…
Кэллум Торнтон.
– Я здесь, чтобы помочь тебе, – вновь и вновь повторяет гипнотизер одну и ту же фразу, словно от этого она проникнет в мой мозг и внушит, что мне действительно нужна помощь.
– Мне. Не нужна. Помощь.
– Деньги нужны всем. Особенно юным девушкам, оставшимся без опоры под ногами.
– Давай сразу к делу. Что ты от меня хочешь? – Грант хмурится и несколько секунд разглядывает меня сканирующим взором. Он чем-то обеспокоен: очевидно, расстроен, что его так называемый гипноз не сработал. Шарлатан чертов.
– Ты, наверное, знаешь, что у тебя интересная внешность, – ставит мне оценку Грант. – Не красавица, но в тебе что-то есть, – все внутри меня вспыхивает, когда я отслеживаю его жалкие манипуляции. – Полагаю, именно это ты чаще всего и слышишь о себе. У тебя цепляющие черты лица, хоть они и далеки до совершенных.
– Хочешь, чтобы я и против тебя дала показания в суде? А я подам. За оскорбления из уст человека, который считает себя начинающим психиатром.
– Не стоит мне угрожать, Ава, – мягко отвечает Грант. – Я тебе не враг. Ты и сама знаешь, что я был самым святым из них.
Это правда. За Грантом нет плохой славы. На нем самом жестко ездили, поскольку он был тем еще прыщавым зубрилой. К слову, сейчас его кожа чиста, словно он все эти три года пил магическое зелье, навсегда избавляющее от адского акне. И пусть сейчас его внешность далека от образа «типичного ботаника» и ближе к «интеллектуальному Казанове», я все равно не чувствую и толики той смертельно опасной энергетики, которая всегда исходила от Кэллума Торнтона.
Среди дьяволов и их грехов он был их долбаным идолом, которому они поклонялись.
– Что ж, предлагаю тебе направить твою внутреннюю праведную святость на благое дело – помощь людям, которые реально в этом нуждаются. И запомни: если ты хочешь понравиться девушке, комплименты из серии «ты красивая уродина» не работают.
– Хорошо, сдаюсь, – усмехается Грант и раскрывает ладони, разводя их в разные стороны. – Она так не ломалась.
Мое сердце пропускает удар, земля в один миг уходит из-под ног. На какие-то доли секунд мне кажется, что я ослышалась.
– Ты… ты что-то знаешь о Лиаме? – голос скрипит, становится чужим и незнакомым. Слезы душат, кислород становится в ту же секунду ядом. Я чувствую себя так, словно Грант одним лишь упоминанием о моей сестре вырвал часть моего сердца, оставив внутри зияющую рану. Снова. Я скучаю по ней каждый день, каждую минуту. Даже по нашим глупым ссорам… Я отдала бы все, чтобы вернуть все это хоть на мгновение.
И больше не умирать каждый день от чувства вины.
– Не так много. Я знаю круги, где пользуются услугами, которые она предоставляла, – откровенно намекая на то, что Лиама занималась чем-то постыдным и грязным, произносит Грант. – Я о контент-услугах, разумеется. Ты могла бы хорошо зарабатывать, также создавая фото контент. С твоей фигурой даже лицо не имеет значения, – продолжает самоутверждаться Грант, постоянно оценивая мою внешность. – Вот, держи. Это небольшой подарок от организаторов твоих потенциальных работодателей, – он протягивает мне странный футляр, напоминающий коробку для украшений. – На обратной стороне указан мой номер. Если надумаешь присоединиться, просто отправь сообщение «я в игре» на мой номер. Но твое время ограниченно, – ленивым взором он опускает взгляд на свои смарт часы. – До вечеринки-посвящения остается всего три дня. После, попасть туда не будет возможности.
Он выдает это в лоб. Так откровенно и бесстыдно, что я даже теряюсь от подобного предложения. Я думала, девушек зазывают в индустрию через социальные сети или обманными путями.
– О чем ты? Проституция? Эскорт? Онли фанс1?! Что это? Что ты знаешь о Лиаме? Где она?! – несвязный поток вопросов пульсирует в голове. Ладони потеют, потому что с тех пор, как он намекнул, что может знать о Лиаме хоть что-то, я потеряла способность трезво мыслить.
Родителей я уже не верну. Я видела, как их тела ушли под землю. Но Лиама… Лиама просто уехала и не вернулась. Перестала выходить на связь и сделала все, чтобы ее не искали.
– Я ничего не знаю о ней, – с неохотой протягивает мне Грант, и почему-то это звучит искренне. – Сказал, чтобы зацепить тебя и обратить внимание. Считай, надавил на болевую точку. Твоя сестра, судя по социальным сетям, очень хотела красивой жизни и богатого папика. Ее заманили к шейхам на заработки, а там… там все просто. Либо взяли в рабство, либо она вышла замуж. Я в этом не замешан. Я предлагаю совсем другое. А что именно, ты узнаешь, если отправишь сообщение и успеешь на посвящение.
– Не похоже, что «другое». Что конкретно ты мне предлагаешь?
– Возможность снова почувствовать себя живой, Аврора, – понятия не имею, откуда он все обо мне знает.
Вчера, засыпая и задыхаясь от беззвучных слез, я просто шептала, уставившись в потолок: «Я хочу просто почувствовать себя живой».
– Что это, черт возьми, значит?
– Я не собираюсь объяснять. Это не в моей компетенции. В мои задачи входит лишь предоставление возможности и передача… футляра с бесценным содержимым, – Грант многозначительно косится на коробку, которую я уже ненавижу.
Но давайте признаем честно: когда вам в руки дают черный футляр, ставлю на то, что вы будете умирать от любопытства, гадая, что находится внутри.
– Ты просто шестерка какого-то сутенера. Передай своему боссу, что ему стоит искать проституток на специальных сайтах, – демонстративно швыряю футляр в мусор, словив на себе пронзительный и недовольный взор Монтгомери. Грант за секунду меняется в лице. – Знаешь, ведь ты был одним из дьявольской семерки. Хоть и не самым крытым из них, но вас боялись, – сделав шаг вперед, я ментально бросаю ему вызов. – Перед вами трепетали. И вам поклонялись. История знает много случаев, когда члены дьявольской семерки становились мэрами, главами спецслужб и президентами страны. Но то были другие времена. Сейчас вы опустились до уровня сутенёров, торговцев запрещенкой, психиатров и кого там еще? Вы так и не выросли из своих игр. А вот я повзрослела рано. Мне пришлось. Всего хорошего, Грант, – не позволяя ему ответить мне, я, наконец, разворачиваюсь и направляюсь к выходу из клиники.
Вот так. Проблема этого странного разговора решена моим легким движением руки и ударом черной коробочки об дно мусорного бака.
Мне плевать, что там в этой коробке. Хоть миллион долларов. Никакие деньги мира не заполнят дыру размером с Сатурн в моей груди.
Противоречивые эмоции захлестывают меня, накрывают лавиной, проворачивают в десятибалльном торнадо.
Кэллум Торнтон – мой личный ад, и несмотря на то, что он явно уже находится именно в пекле, получить весточку от кого-то, кто был его другом, – такое себе событие. До мурашек по коже.
В себя прихожу лишь на тяжелом выдохе, осознав себя уже за рулем своей старенькой, но резвой тойоты. Мчусь по скользкой трассе, вцепившись в руль. Дождь хлещет как из ведра, дворники едва справляются с напором ливня. Атмосфера вокруг напоминает декорации к фильму «Сумерки», но, к сожалению, моя жизнь – не съемки, а ужасающая реальность. Мысли о произошедшем в клинике обнажают нервы, превращая их в оголенные провода, в беспорядочном танце заискрившие в голове.
Сердце подскакивает, в один миг меня заносит на встречную полосу. Я разогналась слишком сильно. Резко выворачиваю руль, чуть не врезавшись в грузовик, выскакивающий из дождя и тумана, словно чертов Джек из коробки. ( американский аналог фразы «черт из табакерки»)
Сердце колотится как бешенное, когда я паркуюсь на обочине. Руки дрожат вместе с рулем, а мысли захватывают воспоминания о том, как мы с Лиамой ездили на природу. Хайкинг по лесам и горам был нашим общим хобби, обернувшимся страшной трагедией. Флешбеки клипом проносятся в голове, словно кадры из черно-белого фильма.
Я так больше не могу. Глушу мотор, принимая решение переждать ливень от греха подальше. Слезы наворачиваются на глаза, и, кажется, если сдержу их сейчас, они меня просто задушат.
Уткнувшись в руль, я все равно не даю им волю. Невыраженные чувства застревают в груди, словно инородный предмет, который можно иссечь лишь операбельным путем.
– Ты должна быть сильной. Кто, если не ты? – тихо шепчу себе под нос, прислушиваясь к звукам заглючевшего навигатора, который постоянно повторяет мне автоматическое «сбавьте скорость».
ГЛАВА 2
Кэллум
«Я своими глазами видела, как он это сделал».
Это были последние слова Авроры Хейз на том самом суде. Она дала против меня финальные показания, перевесившие аргументы моих адвокатов. Это предложение, вылетевшее из ее уст – последний гвоздь в крышку моего гроба.
Маленькая, неприметная зубрилка с щербинкой и веснушками, так называемый «книжный червь» в юбке, ползающий по святая святых – моему Йельскому университету. Аврора была совершенно не вхожа в мой дом, в наше братство и наши знаменитые вечеринки, но появилась там в самый неподходящий момент без приглашения.
А теперь, когда я буквально с того света передал ей пригласительный билет стоимостью в несколько тысяч долларов, она вышвырнула его в мусорный бак.
Я уничтожу ее, когда доберусь до нее. Точнее, когда она доберется до моей прекрасной тюрьмы.
Мне не пристало бегать за дерзкими плебейками, но именно ее я хочу видеть на коленях перед собой.
Ее я хочу сделать своим главным развлечением и закуской в «Идоле». Стать участником нового реалити-шоу, созданным для удовлетворения потребностей потребителей определенного контента – своего рода честь, подарок. Но даже на этапе приглашения она посмела выкинуть ключ в мусорный бак и подписала себе приговор на изощренные моральные пытки в будущем.
В этом мире правит баланс добра и зла, законы кармы.
Аврора Хейз отправила меня в этот ад, обернула мою жизнь в пепел, но пришло время, когда я верну долг и заберу ее с собой.
И пусть все считают меня мертвым, поскольку моя смерть была инсценирована группой профессионалов, а сам я уже три года заперт в этом особняке с огромной прилегающей территорией, расположенном в Богом забытом месте, мне приходится развлекать себя далеко не милыми вещами.
В список входят запрещенные вещества, обнаженные девушки всех национальностей и привлекательных моему глазу размеров и прочие грехопаденческие забавы, которые мне порядком надоели.
Мне просто необходимо разнообразие.
Девиз «Идола» звучит так: «Здесь ты снова почувствуешь себя живым», но на данный момент нет никого и ничего, что способно утолить мой эмоциональный голод.
Я давно ничего не чувствую. Конченный эмоциональный импотент, и это не лечится. Но я хорошо имитирую все, что необходимо, для выстраивания манипулятивных нитей и коммуникаций в наших сумасшедших элитных кругах.
Семья Торнтон вхожа в дом президента любой страны, и это не удивительно. Все, кто правит балом, обожают предметы роскоши. Часы с заветной гравировкой «Торнтон» есть в вишлисте каждого уважающего себя представителя мировой элиты.
– Чего желаете, мой господин? – от напряженных мыслей меня отвлекает приторно-сладкий голосок одной из проституток. В полумраке хамама царит атмосфера запретных удовольствий и бесконечного порока. Вдыхаю, ощутив насыщенную влагу и ароматы восточных благовоний, обволакивающих меня невесомым покрывалом. Мягкий свет, проникающий сквозь небольшие отверстия в куполообразном потолке, создает зловещую игру теней на мраморных стенах.
Мой взгляд фокусируется на центральной плите – гебек-таши, на которой лежат как минимум дюжина красивейших девушек, демонстрирующих мне свои округлые задницы. Каждая из них из кожи вон лезет, пытаясь привлечь мое внимание, и рассчитывает на то, что именно ее я выберу для того, чтобы глубоко и долго накачивать спермой.
Они убоги в своем желании понравиться мне и заслужить бесценные секунды моего времени.
Они не возбуждают, подобно всем вещам, что доступны просто так, в любое время и практически бесплатно – та цена, что перепадает им за послушание и покорность, это сущие копейки для меня, поэтому в них я не вижу никакой ценности.
Хотя… у пятой справа действительно самая красивая задница.
А у той, что подобралась ко мне ближе всех и нарушила мое одиночество, чертовски заманчивая грудь. Но даже два этих упругих мячика не достойны того, чтобы я задержал на них взгляд дольше трех секунд. И вот мой взор вновь гуляет по небольшим фонтанчикам, из которых струится прохладная вода, создающая контраст с горячим паром, наполняющим помещение.
Лениво наблюдаю за тем, как две соблазнительницы встают прямо на платформе и начинают двигаться в такт ненавязчивой, немного мистической музыки, в которой преобладают барабанные и этнические звуки. Шелковые накидки ласкают их чистые и холеные тела, золотые украшения мелодично позвякивают при каждом движении. Бедра красавиц описывают идеальные круги, а животы волнообразно двигаются, демонстрируя мастерство и контроль над каждой мышцей. Несмотря на всю грацию, с какой они танцуют и стараются, я вижу их в не в костюмах Шехерезад, а в обличии «мяса для утех».
Я называю их наложницами, хоть я и далеко не арабский шейх и не имею ничего общего с этой эстетикой. Разве что с гаремами, которые существовали в любой мировой культуре.
Та, что подобралась ко мне ближе всех, вновь начинает непрошенный разговор и тянет ко мне свои наманикюренные пальцы, норовя прикоснуться.
– Без рук, – небрежно бросаю ей. Взглядом указываю вниз, невербально предлагая ей разместиться на коленях передо мной. – Начинай. Ты помнишь правило.
А правило одно: никаких, мать ее, рук. Никаких прикосновений.
– Да, мой Господин, – безымянная наложница опускается передо мной. Судя по тому, как рыжеволосая соблазнительница морщится, ей очень больно стоять коленками на каменном полу. Она инстинктивно хочет ко мне прикоснуться, направив свой голодный взор на мой член.
Не сказал бы, что у меня стоит колом. Мне давно недостаточно всех этих голых шлюх и развратных пейзажей, чтобы возбудиться, особенно когда мои мысли витают где-то очень далеко.
– Я сказал: без рук, – шиплю я, ощущая кончики ее пальцев на своем прессе. – Работай языком и губами.
Она берет мой член в рот, и я вновь устало выдыхаю, осознав, что будущий минет даже не стоит и грамма моего внимания. Ну кто так делает? Я же сказал: работай языком. Губы, а тем более рот должны быть чуть позже.
Мне бы не хотелось объяснять шлюхам, как нужно сосать.
Какого черта я должен тратить на это время.
С первых секунд я осознаю, что неумелая эскортница не доставит мне удовольствия. Мне жалко тратить свой биоматериал на ее желудок, и поэтому я просто оттягиваю девицу за волосы от своего члена и выверенным движением отодвигаю в сторону. Молча встаю, взяв полотенце с каменной скамьи, и оборачиваю его вокруг бедер, посматривая за тем, как зеленые глаза ведьмы загораются обидой и раненным самолюбием.
– В другой раз. Если повезет снова здесь оказаться, – поддевая ее подбородок, успокаиваю расстроенную нимфу. – Ты получишь повышенную ставку за смену. Так, будто ты сделала лучший минет в моей жизни. У меня хорошее настроение.
Судя по ее взгляду, ее куда больше порадовало бы отсосать мне, нежели щедрые чаевые за просто так.
– Простите, мой Господин, – она виновато опускает взор, и я вижу, как ее тело постоянно выдает ее. Еще чуть-чуть и она повиснет на моих бедрах, резко сдерет полотенце и нападет на мой член – лишь бы доказать то, что она искусная гейша.
– Я исправлюсь…
– Не стоит, – завязываю полотенце крепче, мысленно подумав про себя, что «у меня не стои́т». – Мне это не интересно, – направляюсь к выходу из хамама. Сразу за дверью расположен лифт, ведущий в мой кабинет. Пару минут, и я оказываюсь в уединенном пространстве, воплощающим мое представление об идеальном уголке интроверта, каковым я и являюсь.
Мне не надоел вид, открывающийся из моей великолепной тюремной камеры. А как иначе назвать место, из которого мне невозможно свалить. И то, что я являюсь мертвым для всего мира – не единственная причина. Оглядывая кабинет в современном минималистичном стиле с преобладанием темных тонов, медленно подхожу к рабочему столу, предвкушая зрелище, которое меня ждет.
Одна лишь мысль о том, что сейчас я увижу ее, будоражит меня куда сильнее того мясца, что я видел в парной.
Огромные панорамные окна от пола до потолка, открывающие захватывающий вид на величественные скалистые горы, покрытые зеленью, кажутся мне увлекательными декорациями к сегодняшнему просмотру.
Опустившись в широкое кресло, я сперва надеваю часы – я не могу жить без этого аксессуара и снимаю его крайне редко. Я держу в руках истинное произведение искусства и осознаю глубокую связь с родом Торнтон, которые создали целую империю часов и украшений для элиты.
На моих написано мое имя: «Кэллум Торнтон», и я знаю, что дедушка лично наносил эту гравировку на задней стороне циферблата. Данный аксессуар выполнен из белого золота, изящные линии его дизайна безупречны от деталей до их полировки. Мой дед был непревзойденным мастером, и его я уважаю намного больше своего отца, который родился не только с золотой ложкой во рту, но и со звездной болезнью.
Любуясь тем, как римские цифры, искусно выгравированные и заполненные черной эмалью, контрастируют с нежным фоном, создают ощущение глубины и объема, я надеваю их на запястье. Кожа крокодила приятно соприкасается с кистью, и я окончательно расслабляюсь.
Эти часы – не просто инструмент для наблюдения времени. Они являются символом престижа, истории и семейных ценностей, воплощенных в драгоценном металле и камнях.
Завершив свой традиционный ритуал, я включаю ноутбук, откидываясь на кресло.
– Чем сегодня занималась, маленькая мятежница? – усмехаясь, просматриваю записи Авроры за день. – Это я уже видел.
– Покажи настоящее время, – приказываю я, и мне открывается запись с ее видеорегистратора. Аврора в машине. Я слышу звук капель дождя, ритмично ударяющихся об лобовое стекло ее машины. – Покажи себя, девочка, – чувствуя себя чертовски хреново за это нежное «девочка», я сжимаю зубы, надеясь на то, что Ава услышит меня или почувствует.
Это невозможно, но мне бы хотелось… чтобы она реагировала на мое тело так же, как и я на ее.
Важное примечание: тело. Не она. Мне интересен лишь процесс эксплуатации ее тела. Оно особенное и уникальное для меня лишь тем, что оно закрыто, недоступно и не плывет к моим ногам.
Совратить на умоляющий о большем, поцелуй, хорошую девочку – куда интереснее, чем трахнуть готовую на все, шлюху.
Я не вижу ее лица, только капюшон, закрывающий мне обзор на Аву, поскольку она сидит, уткнувшись лбом в руль. Судя по тому, как трясутся ее плечи, она плачет, точнее, пытается заплакать.
– Оу, тебе так больно. Я предложил тебе лекарство. Твое лекарство у меня, – произношу я едва слышно, не прекращая наблюдать за ней.
Мисс Хейз издает гортанный рык, переполненный болью и отчаяньем, и вдруг резко поднимает голову, бросая взгляд прямо в камеру.
– Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу! Я даже заплакать не могу! Господи, дай мне хоть одну слезинку! Я настолько жалкая, что даже не могу заплакать, – сотрясая воздух, возмущается она. Лицо ее искажает гримаса боли, но глаза едва мокрые. – Настолько жалкая, что не достойна даже предсмертной записки…
Два темных омута затягивающих в свои зыбучие пески. Я никогда не видел таких пронзительных глаз – я не писатель, чтобы придумать им красивые эпитеты, но если бы я мог дать им описание, я бы назвал их «моя погибель». В тот день, в зале суда, она посмотрела на меня так, что весь мир перестал для меня существовать. Словно увидела насквозь, словно всего лишь на миг допустила обо мне новые мысли, заглянув за грани образа идола в «семерке дьяволов», и увидела настоящим. Но было уже слишком поздно.
Ее зрачки расширяются, пока она судорожно снимает с себя толстовку, оставаясь в белой майке. А я смотрю в ее глаза и не могу визуально насытиться горьким шоколадом, теряя контроль.
Ее кожа на шее покрывается испариной, а затем – быстро краснеет. Это похоже на приступ нервного дерматита, и я предполагаю, что девушка находится в глубокой депрессии. Она держит в себе много чувств и эмоций, вынашивая внутри десятибалльный торнадо, и в этом мы похожи. Страшно представить, что бывает, когда два смерча пересекаются на едином клочке земли.
Скоро не нужно будет представлять, мы обязательно встретимся и проверим в реальности.
Грудь Авы быстро опускается и вздымается, она откидывает голову назад, демонстрируя мне свою нежную шею. Яремные вены напряжены и буквально служат мне манящим указателем на ложбинку ее груди, едва закрытую белой майкой.