Растерянный континент. В защиту демократии и независимости Европы

© Guy Mettan, text, 2022

© Оформление, ООО «Издательство АСТ», 2022

* * *

Предисловие. Европа: есть ли свет в конце тоннеля?

Общество начинает распадаться, когда его члены задаются вопросом «Что будет дальше?» вместо «Что лично я могу сделать?»

Дени де Ружмон

Когда два года назад я закончил первую редакцию этой книги для моего французского издателя, в Евросоюзе царил хаос, перед ним стояло множество неотложных проблем: подъем среди популистских партий в Италии, Польше, Венгрии, Австрии, Нидерландах и Франции, бесконечные хаотичные переговоры с Великобританией вокруг соглашения по постбрекситу, ожесточенные массовые демонстрации во Франции, напряженность в отношениях с США во время правления президента Дональда Трампа, а также утрата доверия к Европейской комиссии, в то время возглавляемой Жозе Мануэлем Баррозу, а затем Жан-Клодом Юнкером.

Сегодня картина выглядит более оптимистично. Популистские движения провалились, особенно в Италии и Австрии, и идут на спад в Нидерландах и Германии. Соглашение по выходу Великобритании из Евросоюза достигнуто, хотя никто не знает, хорошо это или плохо. Президентство Байдена, похоже, предвещает лучшее взаимопонимание и сотрудничество между Соединенными Штатами и Евросоюзом. Недавно избранный Европейский парламент, после прихода Урсулы фон дер Ляйен и Шарля Мишеля во главу соответственно Еврокомиссии и Евросовета, кажется, пользуется большей популярностью, чем предыдущий.

А самое главное, пандемия COVID-19 положила конец протестным движениям вроде «желтых жилетов» во Франции, по крайней мере на время. Она также заглушила голоса стран, проповедовавших политику жесткой экономии (Нидерланды, Австрия, Швеция и Германия), которые оказались вынуждены открыть свои сейфы. Обобрав до нитки Грецию в 2015 году, страны, исповедующие взгляды дядюшки Скруджа, наконец согласились расстаться со своими евро и потратить их на общий масштабный план восстановления.

Означают ли эти добрые вести, что Европа готова к перезагрузке? Что теперь все будет хорошо?

Лично я так не думаю.

По одной простой причине: исторические, экономические, политические и государственные предпосылки, которые ставят под угрозу будущее европейского континента, никуда не делись. Пусть даже сами европейцы настроены теперь более положительно, одной корректности Джо Байдена после грубости Дональда Трампа недостаточно, чтобы изменить корни европейской политики и устоявшиеся тренды в отношениях Европы с Америкой.

По сути дела, если взглянуть под определенным углом, то ситуация даже ухудшилась. Появились новые трудности: необходимость восстановления экономики и общества после пандемии COVID-19, огромные долги, экономические отношения со стремительно развивающимся Китаем, повсеместный отход от «мягкой силы» вследствие хаотичного управления пандемией, растущая напряженность в отношениях с нашим ближайшим соседом – Россией, особенно после неосторожного высказывания Джо Байдена, назвавшего Путина убийцей, расширяющиеся санкции, – все эти новые проблемы требуют решения.

Чтобы обосновать наши размышления о будущем Европы, мы рассмотрели предыдущие попытки объединить европейский континент. После развала Римской империи было предпринято шесть таких попыток – от Священной Римской империи до Наполеона, Гитлера и Сталина, стремившихся установить свое господство самыми жестокими, бесчеловечными способами. Все они потерпели фиаско. Очень важно понимать, почему. И здесь следует провести историческую параллель между нынешними евро-американскими отношениями и эволюцией, пройденной Древней Грецией, которая претерпела ряд этапов постепенного распада – от ревностной независимости до полного подчинения Риму.

Сегодня перед Европой стоят те же внутренние и глобальные проблемы, что и в прошлом. Идея объединения континента сталкивается с теми же просчетами и тупиками, что и в предыдущих попытках. Основную дилемму на сегодняшний день можно определить так – быть или не быть вассалом Америки?

В данном контексте настоящая книга преследует три цели и состоит из трех частей.

В первой, исходя из моего личного знания Европы, мы проследим, как вышеупомянутые проблемы решались или не решались на разных этапах истории континента. Сталкиваясь со схожими трудностями, Древняя Греция и средневековая Европа иногда добивались успеха и находили оригинальные решения, а порой терпели исторические неудачи. Подобные уроки прошлого всегда конструктивны.

Вторая часть книги представляет собой более глубокий анализ стоящих перед современной Европой проблем: сильные и слабые места не только Евросоюза, но и институционального строительства Европы; серьезный дисбаланс, препятствующий движению вперед, и удушающий примат экономики и права над политикой; разрастающееся совершенно неудовлетворительное управление; военная опека США и отсутствие суверенитета, а также нагнетаемая Соединенными Штатами напряженность в отношениях с Россией и странами Средиземноморья.

В третьей части стоящая перед Европой дилемма рассматривается сквозь призму двух возможных сценариев будущего. Согласно первому сценарию, Европу, неспособную перестроиться самостоятельно или принять реалистичные решения в собственных интересах, пожирают ее старые пороки. Точнее, Европа выбирает путь незначительности, предпочитает по-прежнему подчиняться постоянно растущим требованиям США, не в силах решить свои конкретные задачи в сфере обороны или энергетической политики, лишаясь потенциальных экономических выгод от сотрудничества с Китаем и его проекта «Один пояс, один путь» и вынужденно увязая все глубже в крайне опасной конфронтации с Россией.

Естественно, как гражданин Европы, я предпочитаю второй сценарий. Согласно ему, европейцы трезво оценивают то, что поставлено на карту, отдают себе отчет в существующих проблемах и создают организационную структуру, которая позволит им избавиться от растущего господства США и предотвратить неизбежное скатывание в вассализацию, используя возможности нового пространства, которое открывает зарождающаяся китайская держава, для создания подлинно демократического и суверенного федерального союза.

В этом нет ничего невозможного. В качестве модели можно взять пример Швейцарии после 1815 года. На тот момент, хотя ее институты были действительно федеративного типа, они были невнятны, политически непригодны и вряд ли демократичны. Из-за этого Швейцария была не в состоянии решать задачи, встававшие перед ней на мировой арене, – необходимость быстро реагировать на экономические перемены (промышленная революция) и ускоренные перестановки в политике в связи с появлением новых соседних держав, которые начали оспаривать традиционное превосходство Франции. Однако со временем и в результате борьбы Швейцария создала уникальную и по-настоящему демократическую форму государственного управления, которая успешно установила правила разрешения внутренних конфликтов и сумела сохранить культурное, религиозное и языковое многообразие страны, обеспечив таким образом на десятилетия социальную, экономическую и политическую стабильность без серьезных столкновений и безрассудных войн. Маленькая Швейцария добилась всего этого, невзирая на давление своих могущественных соседей. Может, Европе есть чему поучиться у Швейцарии?

Поэтому я рассматривал Европу не только с точки зрения Евросоюза, а, скорее, исходя из тех возможностей, которые появятся, если она когда-нибудь станет единым целым. Действительно, нежелание признавать Европу во всей ее географической целостности также является частью большой европейской проблемы. Нельзя построить сильную эффективную Европу, если считать противником вторую половину континента. Внутреннее строительство невозможно отделить от строительства внешнего, от окружающего мира. Не будет успеха в одном, если игнорировать второе.

Благодарность

Я хочу поблагодарить всех тех, кто своим терпением и полезными советами помог мне в работе над этим проектом, особенно Андре Херста, почетного профессора Женевского университета и великого знатока Фукидида и Древней Греции; моего коллегу Ришара Верли, владеющего всеми тонкостями политики Парижа и Брюсселя; моего друга и коллегу Арно Дотезака за то, что он любезно поделился со мной своими многолетними и скрупулезными исследованиями Европейского союза и НАТО; многих других, например, Слободана Деспота, Ришара Лабевьера, Сергея Пилипенко и Юрия Обозного за их дружескую поддержку, моих издателей Олимпию Верже и Сержа де Палена, Ивана и Настю Озеровых, фонд «Нева», а также моих жену и дочь Мириам и Оксану.

Не менее важно упомянуть моего переводчика Мирну Фараж и передать особую благодарность Диане Г. Кольер за ее безупречную работу с текстом и познавательные комментарии. Они внесли в это издание особую свежесть.

Также благодарю издательство АСТ, в частности редакторов Татьяну Чурсину и Воденикову Алену за оказанную помощь в издании книги.

Часть I. Неутешительный процесс познания

Глава 1. Европа: от энтузиазма к разочарованию

Непреложным законом истории остается тот факт, что современникам не дано распознать еще в истоках те важные движения, которые определяют их эпоху.

Стефан Цвейг, «Вчерашний мир: воспоминания европейца»

Я ровесник Европы. Я родился в пятидесятых годах и открыл для себя Европу, когда в начале семидесятых мне исполнилось шестнадцать. Учитель немецкого языка нашел мне работу на время летних каникул в качестве Hilfskrankenpleger, иначе говоря, сиделки, в больнице Санкт-Мариеншпиталь в Кельне. За два месяца я узнал Германию и хорошо выучил немецкий, исполняя приказы старшего медбрата, бывшего сержанта подводной лодки, и выслушивая истории жизни умирающих пациентов. Мне часто доводилось сопровождать их в последний путь до морга. Я даже привязался к одному из них – последнему из доживавших свой век гвардейцев кайзера Вильгельма II. Этот пруссак умер так же, как жил: чопорным и несгибаемым, как алебарда.

На следующее лето, благодаря студенческому железнодорожному билету, позволявшему мне путешествовать по всей Европе по низким тарифам, я открыл для себя Италию: Помпеи, Ватикан и Кастель-Гандольфо. Туда меня пригласил приятель, один из швейцарских гвардейцев папы римского, и мне невероятно повезло, когда я однажды наткнулся на папу Павла VI во время его прогулки по саду. После этого была Греция времен режима «черных полковников» и Парфенон, где меня случайно заперли, и я провел ночь в одиночестве, любуясь сиявшими подо мной огнями Афин. В то время массовый туризм ограничивался пляжами Римини, и объекты Всемирного наследия ЮНЕСКО охранялись весьма избирательно. Через год я окончил школу и поступил учиться на бакалавра в Тонон-ле-Бен во Франции. После учебы я уехал в Англию и шесть недель проработал помощником садовника в Хартфордшире, доводя газоны до совершенства щипчиками для бровей и распивая чай под трофейными львиными головами, которые когда-то вывезли из Танганьики вдовы полковников, павших на службе Его/Ее Величества.

Мое знакомство с европейским коммунизмом состоялось позже, после целой череды новых молодых увлечений. В Югославии и Боснии я открыл для себя прелести Мостара и Сараева – городов, казавшихся сонными и мирными, пока их не разрушили национализм и фундаментализм. А тогда они пробуждались к жизни только с заходом солнца, и горожане дружными компаниями выходили прогуляться вдоль реки Миляцка. Пятнадцать лет спустя мне предстояло найти ту же Боснию, разрушенную бомбардировками и истерзанную пристрастными СМИ, спешившими с выводами, кто в той войне был хороший, а кто плохой. В октябре 1980 года я был в Праге, а потом в Варшаве – в первые жаркие недели польского движения «Солидарность», когда его главные деятели Валенса, Геремек и Михник проводили протестные акции одну за другой.

Между 1984-м и 1989 годом мне довелось часто бывать в Будапеште, который при режиме Яноша Кадара выдавали за либеральную витрину коммунизма. Кстати, именно в Венгрии 2 мая 1989 года я, совершенно ошеломленный, лично присутствовал при первом прорыве через железный занавес, когда венгерские пограничники своими руками резали колючую проволоку и пилили столбы на границе, чтобы пропустить в Австрию поток «трабантов», которые стекались сюда из Восточного Берлина через венгерские степи, мимо озера Фертё. В начале ноября 1989 года я работал над репортажем о лоббистах в американском Сенате и из Вашингтона наблюдал падение Берлинской стены. Старый мир рушился, а новый только рождался, и Европа была полна радужных надежд.

Мой ранний опыт знакомства с Европой, словно инициационные путешествия «компаньонов» в Средние века, сделал из меня убежденного европейца. Он дал мне возможность почувствовать на вкус огромное многообразие нашего континента. Я открыл для себя, например, что французы мыслят прямолинейно, что немцы думают эллипсами, по кривой, а русские – по спирали: их мысли будто бегут по бесконечному винту. Но всех их обошли итальянцы: они вообще не думают, а только чувствуют и что-то изобретают.

Исторически так сложилось, что в Европе сошлось великое множество культур. Памятники древности позволяют воочию убедиться в том, что картинки в учебниках по латинской грамматике, истории и иностранным языкам соответствуют действительности. Одно это, наряду с тонким искусством вплетать индивидуальные пути развития отдельных народов в общую великую историю – а тогда зарождался именно этот процесс, характерный для древних цивилизаций – дал континенту все необходимое, чтобы порадовать молодежь, в то время жаждавшую снести внутренние границы.

Все эти годы Европейское сообщество было для меня организацией, которая внедряла на практике потрясающий политический проект и служила моделью цивилизации. Тем более, что начиная с середины 80-х годов Еврокомиссия, возглавляемая тогда Жаком Делором, сумела, по крайней мере поначалу, заразить своим энтузиазмом послевоенное поколение бэби-бумеров. А в начале 90-х конец холодной войны и объединение Германии принесли ветер надежд невиданной прежде силы.

Таким образом, на протяжении пятнадцати лет я был убежденным проевропейцем, или «евро-турбо», как в Швейцарии называли сторонников Евросоюза. Я был идеалистом и пацифистом и мечтал о прекрасном будущем моей страны и всего обновляющегося континента. Поэтому мне удалось убедить моих издателей поддержать первую народную инициативу по вступлению Швейцарии в Европейское сообщество. Летом 1990 года я решительно выступал за запуск «евроинициативы» в экономическом журнале, где я тогда работал. Наш боевой клич, обращенный к швейцарцам, звучал так: «Вы нужны Европе!» Восемнадцать месяцев спустя инициатива с треском провалилась, сумев едва наскрести половину из требовавшихся 100 тысяч подписей.

Однако ничто, казалось, не могло охладить мой энтузиазм. 20 мая 1992 года, когда Федеральный совет официально передал в Брюссель заявку на вступление Швейцарии в Евросоюз, заголовок передовицы в газете, где я был редактором, радостно гласил: «Европа вновь обретает свое утраченное сердце!» – и сопровождался рисунком, на котором сияющая от радости Швейцария была изображена сердцем престарелого, но весьма бодрого европейского континента.

Конец европейской мечты

Но мое увлечение очень быстро сменилось разочарованием.

Прочитав книги «Человек ли это?» Примо Леви, «Жизнь и судьбу» Василия Гроссмана и «Красного коня» Эудженио Корти, я открыл для себя оборотную сторону медали. Ужасы, перенесенные советскими узниками в концлагере Нойенгамме, о которых мне рассказал друг, депортированный из Франции босниец, глубоко меня потрясли. Этот же друг позже поможет мне разобраться в скрытых нитях югославской трагедии и в географии ненависти, накопленной за время нацистской и оттоманской оккупации, которую вновь пробудили локальные всплески этнического национализма.

Первое разочарование постигло меня 6 декабря 1992 года. В этот день народ Швейцарии большинством в 20 тысяч голосов отказался присоединиться к Европейской экономической зоне (ЕЭЗ), задуманной как нечто вроде зала ожидания при Евросоюзе. Неожиданно моя мечта разбилась о суровую реальность демократии. «Черное воскресенье», как окрестил его один из федеральных советников, прославившийся именно этим термином, отозвалось похоронным звоном для всех, кто подобно мне, мечтал стать частью строящейся Европы^[1] Для моего поколения это стало шоком. Как мы могли отказаться от перспективы открытости и прекрасного будущего и попасть в ловушку «узколобых популистов», предрекавших беду? Может, нам надо было продолжать мечтать, невзирая на мнение народа? Или, наоборот, признать, что граждане Швейцарии правы, отказавшись от мечты? Крах коммунизма и распад Советского Союза, который только что буквально разобрали по частям у нас на глазах, показали, что хвататься изо всех сил за мечту – это в лучшем случае тупиковый вариант, а в худшем – преступление. Но мне потребовалось время, чтобы понять это.

Неутешительный процесс познания

Отрицательный результат референдума в Швейцарии, который сторонники интеграции Европы предпочли бы забыть, тем не менее имел важные последствия для судьбы континента. С одной стороны, он положил конец стараниям Комиссии Делора создать второй авторитетный орган, который занимался бы делами новых государств, готовых к сотрудничеству, а в перспективе – вступлению в Европейский союз: Австрии, стран Скандинавии и Восточной Европы. Неудача ЕЭЗ ускорила поспешное расширение Сообщества, что очень быстро привело к нарушению его внутреннего баланса. Углубление интеграции – длительный и утомительный пошаговый процесс – было наспех закреплено в нескольких неудачных договорах: Маастрихтском, Амстердамском, Ниццком и Лиссабонском, а основные усилия были сосредоточены на расширении членства, что было намного проще и результативнее. Не найдя средств обеспечить качество, Европа уступила миражам количества.

После поражения в швейцарском референдуме ЕЭЗ превратилась в полупустую оболочку, куда входили только Норвегия, Исландия и Лихтенштейн, в то время как остальные члены Европейской ассоциации свободной торговли (ЕАСТ), Австрия, Швеция и Финляндия, поспешили вступить в Евросоюз, уверенные в том, что у них нет иного выбора. Этот эффект снежного кома быстро распространился на восточноевропейские и средиземноморские островные государства: Польшу, страны Балтии, Словению, Словакию, Чехию, Венгрию, Мальту и Кипр, которые всеми правдами и неправдами стремились попасть в НАТО и в процессе оказаться принятыми в Евросоюз.

Но прежде всего нежелание народа Швейцарии присоединиться к Европе подстегнуло всяческие протестные движения и партии в оппозиции к Евросоюзу. То, что вскоре стало «всплеском популизма», на самом деле началось вечером 6 декабря 1992 года с победы у избирательной урны правопопулистской Швейцарской народной партии (также известной как Демократический союз центра, UDC). Победа народа должна была гарантировать неоспоримую демократическую легитимность всем разнообразным движениям, противившимся вступлению страны в Евросоюз, и сплотить их в борьбе, показав, что и они могут победить в голосовании. С тех пор популистские партии продолжали множиться в странах-членах Евросоюза, как правило, в ходе выборов или референдумов. Так что значение тогдашнего голосования в Швейцарии для последующего развития Европы трудно переоценить.

Все усиливающееся расхождение между практикой демократии и стремлением объединить Европу любой ценой дало повод для сомнений и скептицизма по отношению к преимуществам и законности такого объединения, а также к элите, правящей Союзом. Как увязать вместе демократические права и построение единой Европы? Было ли это расхождение лишь предполагаемым, вызванным временной неприспособленностью европейских институтов, или результатом структурных недочетов в Евросоюзе, которые эвфемистически называли «дефицитом демократии»? Для Швейцарии, где граждане привыкли пользоваться своими демократическими правами чуть ли не каждый месяц, было бы немыслимо отказать народу в его суверенности и подвергать сомнению его решения. Неслучайно в Швейцарии «сувереном» является народ.

Конец мифа о мире в Европе

Сразу за моим первым разочарованием пришло следующее, еще более серьезное, окончательно разрушившее мои «общеевропейские» мечты: наступил конец мифу о мире в Европе. В тот самый 1992 год произошло несколько трагических событий в России и Югославии. Бывший Советский Союз, распавшийся на пятнадцать частей в декабре 1991 года, стал жертвой размежевания территорий, протестов и кровавых расправ. Не приняв в свое время проект Горбачева по Общему европейскому дому, Европа позволила России погрязнуть в хаосе и анархии, оттеснив ее на задний план. А затем, когда Россия стала восстанавливаться, Европа превратила ее скорее в противника, чем в партнера.

В Югославии тлеющие с 1990 года угли были раздуты Германией и Ватиканом, которые поспешили признать независимость Словении и Хорватии в одностороннем порядке в июне 1991 года. Летом 1992-го пламя перекинулось на Боснию – самую уязвимую из бывших республик федеративной Югославии, вызвав череду войн, осад городов, этнических зачисток и бомбардировок, которые закончатся только весной 1999 года после противозаконной бомбардировки Сербии с применением авиацией НАТО боеприпасов с обедненным ураном. Разрушение югославской федерации во имя национализма и сепаратизма, с которыми Европа якобы боролась, всегда казалось мне возмутительнным. Я сам был журналистом и знал, как СМИ манипулируют общественным мнением. Например, в декабре 1989 года, незадолго до падения коммунистического режима в Румынии, разгорелся скандал после опубликования фотографий трупов в белых саванах, обнаруженных на кладбище в Тимишоаре и представленных жертвами бойни, устроенной по приказу Чаушеску и его жены. Эти фотографии мгновенно облетели весь мир, через несколько дней состоялась казнь диктаторской четы, а спустя время выяснилось, что к этой бойне Чаушеску отношения не имеют.

Другой скандал разразился в октябре 1990 года вокруг ложных свидетельских показаний о предполагаемых бесчинствах армии Саддама Хуссейна сразу после вторжения в Кувейт. 14 октября молодая «медсестра» из Кувейта, заливаясь слезами, свидетельствовала перед американским Конгрессом, что иракские солдаты выбрасывали младенцев из медицинских инкубаторов и оставляли умирать прямо на полу, что они разрушали все на своем пути и пытали людей. Ее показания, послужившие США основанием для развязывания первой войны в Персидском заливе, оказались ложными, подстроенными PR-агентством, чьи услуги оплачивал Кувейт с ведома американских спецслужб.

Новый виток наступил летом 1992 года, когда на фоне продолжавшегося югославского кризиса британские тележурналисты приехали снимать сюжет о боснийских пленных в лагере Трнополье в Боснии. Было очень жарко, и многие были раздеты по пояс. Один из мужчин, Фикрет Алич, выглядел совершено изможденным вследствие легочного заболевания. В снятом документальном фильме видно, как к камере приближается группа мужчин, а журналисты разговаривают с ними из-за изгороди, с боков и сверху обнесенной колючей проволокой (изгородь эта являлась заграждением от коров). Телевизионщики сняли и сфотографировали пленных от пояса вверх так, что казалось, будто колючая проволока пересекает их туловища. Одна из фотографий, взятых из фильма, тут же попала на первые страницы большинства западных изданий с заголовками вроде «Бельзен-92», подразумевая нацистский концлагерь.

Эта фотография была использована в качестве доказательства в Международном уголовном трибунале по бывшей Югославии (ICTY) во время суда над сербскими государственными чиновниками и в значительной мере способствовала обострению конфликта, вызвав гнев сербских экстремистов, возмущенных тем, что их сравнили с нацистами, между тем как их страна пережила оккупацию гитлеровской Германии. А через несколько лет разгорелась полемика вокруг британского журнала Living Marxism («Живой марксизм»), в котором разоблачалось неправомерное использование фотографии репортерами британского телеканала ITN^[2]. Суд вынес постановление, основываясь не на содержании, а на форме, и таким образом поддержал пропагандистскую операцию, которая никоим образом не способствовала восстановлению мира, а, напротив, выставила европейскую страну в неприглядном свете…

В 1999 году другая аналогичная фотография с изображением жертв массовых убийств сербами гражданского населения в деревне Рачак, послужила толчком для начала бомбардировок Сербии силами НАТО, что, в свою очередь, привело к многочисленным жертвам среди мирных граждан… Однако при тщательном рассмотрении снимка видно, что он был подретуширован для более драматичного эффекта, и убитыми оказались солдаты в камуфляжной форме, а не простые крестьяне.

В 2003 году кампания по мистификации общественного мнения приняла официальный оборот, когда госсекретарь США Колин Пауэлл размахивал лабораторными пробирками перед Советом Безопасности ООН, утверждая, что у Ирака есть оружие массового уничтожения, и таким образом оправдывая второе вторжение американских войск в эту страну…

Со временем оказалось, что большинство подобных кампаний в СМИ были сфабрикованы или ошибочны. Но вред был уже нанесен: цели, которые они преследовали, достигнуты, истина скрыта. Поэтому теперь я всегда подвергаю сомнению правду в официальном изложении, будь она о Европе и ее благородных чувствах или любая другая.

Таким образом, в девяностые годы Европа, которая всегда ратовала за мир и выступала против национализма, предстала в новом, более мрачном и зловещем свете после прямого или косвенного участия в развале – именно во имя национализма – Федеративной Республики Югославии, бывшей федерацией народов, признанной международным правом. На мой взгляд, демонизация одного конкретного национализма, в этом случае сербского, во благо более «достойного» национализма других народов, например, словенского, хорватского или религиозного национализма мусульман в Боснии, вступает в глубокое противоречие с европейскими ценностями. Тем более что балканская игра в дурака продолжалась, достигнув кульминации с признанием односторонней независимости Косова в 2008 году.

Как после этого верить в дискурс Европы о мире и высоких идеалах, если они служат для маскировки войны и самых низменных националистических интересов? При всей ее риторике и возвышенных заявлениях о завершении Вестфальского миропорядка разве Европа не вернулась к тому, чтобы, как любая другая держава, ревностно продвигать собственные интересы вразрез с провозглашаемыми ценностями и идти на любые крайности ради достижения цели?

Подтверждением тому служит целый ряд печальных событий. Это и бомбардировка Ливии, и поддержка сирийских повстанцев-салафитов в 2011 году, и экономическое давление на Украину в конце 2013 года, когда финансовая и техническая помощь была оказана сторонникам смены режима в Киеве, и признание захвата власти самым радикальным крылом Евромайдана 22 февраля 2014 года, несмотря на соглашение, подписанное накануне тремя представителями Франции, Германии и Польши и избранным президентом Виктором Януковичем.