Женский день

© Метлицкая М., 2015

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2015

* * *

Поиски сходства с реальными персонажами абсолютно абсурдны. Все герои придуманы автором. Прототипов нет! А остальное – фантазии читателя.

Автор

– Не выспались? – услужливо спросила гримерша и мазнула Женю кисточкой по подбородку.

Женя вздрогнула и открыла глаза.

– Да, как-то не очень, – грустно согласилась она.

– Со сном или – вообще? – усмехнулась любопытная гримерша.

Женя тоже усмехнулась.

– Зачем же «вообще»? «Вообще» все отлично!

«Не дождетесь, – подумала она, – фигу с маслом! Знаем мы таких. Сочувствующих. Мы вам душу, а вы нам – сплетню. Понесете потом по коридорам Останкино – у Ипполитовой все плохо. Бледная, грустная, короче – никакая. Не иначе в семье проблемы. Ага, счаз!»

Гримерша была немолода, видимо, опытна в делах сердечных и явно приучена к задушевным беседам.

– Глазки? – полушепотом, интимно спросила она. – Глазки будем УКРУПНЯТЬ?

Жене стало смешно – укрупнять глазки! Незаметно вздохнула – раньше ничего укрупнять было не нужно. Глазки были ничего себе. Губки тоже вполне, вполне. Носик тоже не подводил. Волосики средние, но не из последних… да. А ведь права настырная – глазки теперь в укрупнении явно нуждались. И ротик можно было бы освежить. Да и все остальное… освежить, оттюнинговать, укрупнить. Все, кроме задницы и некоторых частей спины.

Гримерша старалась – высунув кончик языка, припудривала, подрисовывала, уменьшала и укрупняла.

Наконец она выпрямила спину, отступила на полшага назад, посмотрела на Женю и сказала:

– Ну, вот. И слава богу! Свежа, молода, хороша. Короче, к эфиру готова. Ну, а в перерывах поправим, промокнем и подсушим – ну, все как обычно!

Женя встала из гримерного кресла, улыбнулась, довольная результатом.

– Спасибо! Спасибо огромное. Вы и вправду большой профи.

Гримерша махнула рукой.

– Столько лет, о чем вы! Десять лет в Малом, семь в Таганке. И здесь уже, – она задумалась, вспоминая, – да, здесь уже скоро двенадцать. Мартышка бы научилась.

В дверь заглянула молодая кудрявая девица.

– Тамар Иванн! Ольшанская прибыла.

Тамара Ивановна всплеснула руками.

– Хосподи! Ну, счас начнется!

Женя присела на двухместный диванчик и взяла в руки старый и потрепанный журнал, предназначенный, видимо, для развлечения ожидающих гостей.

Гримерша начала – излишне поспешно – прибираться на гримерном столике.

Дверь распахнулась, и ворвался вихрь. Вихрь, сметающий все на своем пути. Позади Вихря бежали две девицы, одна из которых была та, кудрявая. Они что-то бессвязно лепетали и были очень взволнованны.

Вихрь скинул с себя ярко-красный кожаный плащ и тяжело плюхнулся в кресло.

Ольшанская была хороша. Женя видела ее только по телевизору и сейчас, позабыв о приличиях, жадно разглядывала ее.

Рыжие, коротко остриженные, под мальчика, волосы. Очень белая кожа, свойственная только рыжим людям, светлые конопушки на прелестном, красиво вздернутом носике. Очень крупный и очень яркий, совсем без помады, живой и подвижный рот. И глаза – огромные, темно-синие, такого редкого цвета, который почти не встречается в усталой природе.

«Классная!» – с восторгом подумала Женя, всегда с удовольствием подмечающая женскую красоту.

Ольшанская обвела взглядом гримерку и уставилась на пожилую гримершу.

– Ну, слава богу, ты, Том! – с облегчением выдохнула она. – Теперь я спокойна. А то… Эти, – она скривила рот и кивнула головой на девчонок, жавшихся у стены, – эти! Эти, блин, напортачат.

Девицы вздрогнули и еще глубже впечатались в стену.

Гримерша Тамара Ивановна раздвинула губы в сладчайшую улыбку, развела для объятий руки и пошла на Ольшанскую.

Но подошла к креслу и застыла – Ольшанская кидаться в объятия не собиралась.

– Может, кофе? – просипела кудрявая.

– Ага, как же! – скривилась Ольшанская. – Нальешь мне сейчас вонючей растворимой бурды из кулера и назовешь это кофе!

– Я сварю! – всполошилась Тамара Ивановна. – Сварю в турочке, с утра смолотый! С пенкой и с солью, да, Алечка?

Ольшанская с минуту, словно раздумывая, смотрела на гримершу, а потом вяло кивнула.

– А, валяй! – разрешила она. И жалобно добавила: – Башка с утра рвется. Прямо сил никаких!

Женя снова уткнулась в журнал – разглядывать звезду ей совсем расхотелось.

«Вот так, – подумала она, – звезда, красавица, успешнее некуда. И такая… Хотя какая? Ну, повыпендривалась малость, с кем не бывает! Звезда ведь, не фунт изюма». Но все равно. Стало как-то неуютно что ли… Не то чтобы она этой Ольшанской испугалась – да нет, глупости, конечно. Просто подумала: всех «забьет» эта цаца. Будет «звездить» и упиваться – собой, любимой. А мы… Мы останемся на задворках, понятно. Под лавкой. Актриса – всех переиграет, ясное дело.

Ну и ладно. Подумаешь!

Но тут же слегка пожалела… Что подписалась на все ЭТО. Зря. Не надо было.

Как чувствовала – не надо.

Она незаметно вышла за дверь – наблюдать за капризной звездой удовольствия мало.

Стала прохаживаться по коридору. В Останкино она бывала и раньше – на записях ток-шоу. Приглашали ее часто, а вот соглашалась она крайне редко. Жалко было и времени, и сил. Да и интереса особого не было – если только в самом начале.

По коридору навстречу ей стремительно, мелкими шагами шла невысокая и очень ладненькая женщина. Она разглядывала указатели на дверях – чуть близоруко прищурившись. За ней бежал тот, кого называли гостевой редактор.

Стрекалова – узнала ее Женя. Вероника Юрьевна Стрекалова. Врач-гинеколог. Очень известный врач. Директор института – не только директор, но и практически создатель. Профессор, член всяческих международных ассоциаций. Умница, в общем. Женщина, подарившая десяткам отчаявшихся женщин счастье материнства. Жене попадались интервью Стрекаловой, и она всегда подмечала, что эта хрупкая и скромная женщина ей очень нравится.

Молодой парень, тот самый встречающий редактор, с кем-то остановился и начал болтать. Стрекалова растерянно оглянулась, ища его глазами, подумала с минуту, вздохнула, остановилась у нужной двери и робко постучалась.

Из-за двери вынырнула кудрявая и, увидев профессоршу, обрадовалась ей, словно родной матери.

– Простите, – залепетала Стрекалова, – за опоздание. Такие пробки! Какой-то кошмар. Я ведь из самого центра, – продолжала оправдываться она.

Кудрявая втянула ее в комнату – практически за рукав.

Женя усмехнулась: ну, эта – овца почище меня! Ликуй, Ольшанская! На сегодня конкурентов у тебя точно нет. И передачу можно смело переименовывать – не «Три соплеменницы, которыми мы восхищаемся», а бенефис Александры Ольшанской.

Женя вздохнула и глянула на часы – в запасе было еще минут двадцать. Можно смело спуститься на первый этаж в кафешку и выпить кофе. За свои, за кровные. Не давясь бесплатной, растворимой бурдой и не выклянчивая «заваренный в турочке».

Впрочем, она не выклянчивала. А предлагать ей никто и не думал – невелика птица. Уж точно – не Ольшанская. Не тот калибр!

Писательница. Автор женских романов. Подумаешь! Сколько их развелось! Перебьется без кофе.

Кофе в кафе был отличный – настоящий капучино, правильно сваренный, с высокой пенкой и коричным сердечком. Женя откинулась на спинку стула и обвела взглядом зал. Знакомые, сплошь медийные лица – ведущие новостей, ток-шоу, актеры, режиссеры.

Из-за столика наискосок ей помахала рукой женщина в красном платье. Женя узнала Марину Тобольчину, ведущую программы, на которую ей, Жене, следовало идти через пятнадцать минут.

Тобольчина была личностью тоже известной. Все смотрели ее программы уже лет пять или шесть. И никогда не было скучно. Тобольчина делала программы про женщин. Раз в два года она лишь слегка меняла формат – вероятно, чтобы не наскучить зрителю. И следовало признать, это ей прекрасно удавалось.

Кто-то считал программы Тобольчиной конъюнктурными, кто-то – похожими друг на друга. Кто-то упрекал ее в жесткости, кто-то в отсутствии искренности.

Но! Смотрели многие. Передачи были нескучные, динамичные. И вопросы Тобольчина задавала не заезженные, не примитивные. И еще – ей отлично удавалось выбить из собеседницы слезу, вытянуть что-то глубоко спрятанное, почти секретное. Профессионал, что говорить. Голос ее журчал мягко, ненавязчиво, словно ручей. Убаюкивал, успокаивал, расслаблял. И тут – оп! Острый вопросец. И собеседница терялась, вздрагивала, чуть не подскакивала в кресле. А деваться-то некуда! Тобольчина готовилась к программам тщательно. Выискивая скелеты в шкафу – ничего вроде особенного… А в глаз, а не в бровь!

Женя читала в Сети, что была пара случаев, когда оппоненты Тобольчиной требовали стереть запись и в эфир не пускать. Фигушки! Тобольчина за каждую запись билась как тигрица. Было даже одно судебное дело, но Тобольчина его выиграла.

И сутяжницу наказали рублем и общественным порицанием. И даже высмеивали в СМИ.

Вообще-то, получить приглашение от Тобольчиной считалось круто, очень круто. Конечно, она была признанной акулой пера – если так можно сказать о телевизионщице.

Тобольчина посмотрела на часы, бодро встала и направилась к Жене. Подошла к ее столику, обворожительно улыбнулась и наклонилась.

– Готовы, Евгения Владимировна? – мягко спросила она.

Женя выдавила улыбку и тоже кивнула.

– Да, Марина. Конечно, готова.

– На гриме были? – осведомилась та.

Женя кивнула.

– Разумеется.

– Тогда – за работу! – Тобольчина еще раз улыбнулась и кивнула: – Пойдемте?

Женя встала, вздохнула и нехотя поплелась следом.

На душе было тревожно.

«Трус! – укорила она себя. – Как была трусихой, так и осталась. Не дрейфь, Ипполитова! Ты ж… давно уже не Женя из шестой школы. Ты Евгения Ипполитова! Звезда российской прозы и любимица тысяч женщин. И даже мужчин. И тиражи у тебя, матушка!..

Так что вперед, дорогая. Забыли про детские страхи, подростковые фобии и климактерические взбрыки. Вперед и с песнями! Про тяжелую, но почти счастливую женскую долю. Ты ж профессионал в этом, Женечка. Куда там Тобольчиной!»

В студии за белым овальным столом уже сидели Ольшанская и Стрекалова. Сидели молча – Стрекалова уткнулась глазами в блестящую от лака столешницу, а Ольшанская разглядывала свой безупречный французский маникюр.

Марина Тобольчина одарила сидящих голливудской улыбкой и опустилась на свое место. Женя села на свободный стул.

Тобольчина просматривала подводки, хмурилась, что-то почеркала карандашом, тяжело вздохнула и подняла глаза.

– Ну, милые дамы, начнем, помолясь?

Ольшанская хмыкнула и посмотрела на часы, Вероника побледнела и осторожно кивнула, а Женя, вздохнув, слабо улыбнулась и беспомощно развела руками.

«Скорее бы все это закончилось, господи! И с чего это я так волнуюсь?»

Тобольчина, словно услышав ее мысли, чеканным голосом промолвила:

– Не волнуемся, не психуем! Не дергаемся. Дышим свободно и полной грудью. Вы все люди с опытом, с камерой знакомы. Я – ваш друг, а не враг. А вы – дамы, достойные восхищения! Народ вас любит. Так что вперед!

И Тобольчина широко и дружелюбно заулыбалась.

– Мотор! – сказал по радио режиссер, у Тобольчиной хищно загорелись глаза, и она чуть поддалась вперед.

– Дорогие мои! – начала она. – Мы снова вместе. Я тоже очень ждала нашей встречи. Я тоже скучала по вас! И вот сегодня, накануне главного женского праздника, мы решили сделать вам прекрасный подарок. – Она выдержала минутную паузу и снова широко улыбнулась: – Итак, представляю вам моих сегодняшних гостей. Хотя в представлении они не нуждаются. Но – правила есть правила. Прошу любить и жаловать – Александра Ольшанская! Звезда отечественного кинематографа. Кстати, не только отечественного. Красавица, умница и очень успешная женщина. Каждый раз, видя Александру на экране, мы восхищаемся ей, стремимся походить на нее и просто ее обожаем.

Ольшанская, чуть приподняв бровь, с королевским достоинством кивнула.

– Моя следующая гостья, – Тобольчина снова обворожительно улыбнулась, – Вероника Стрекалова. Профессор, завкафедрой, автор множества трудов и монографий, наконец, директор института, который я бы назвала Институтом надежды. Член, между прочим, Общественной палаты, жена и мать. И к тому же тоже – красавица!

Вероника Стрекалова побледнела как мел, и на ее лбу выступили капельки пота. Она обвела глазами собеседниц и наконец кивнула.

– И – моя третья гостья! – Тобольчина загадочно улыбнулась и выдержала паузу. – Моя третья гостья, – повторила она, – Евгения Ипполитова! Наш любимый писатель. Женщина, которая знает про женскую душу все и даже больше, чем все. Над чьими книжками мы плачем, смеемся и восхищаемся ими. Она дарит нам счастливые минуты переживаний и надежды. Евгения Ипполитова!

Женя попробовала улыбнуться и кивнула головой.

Улыбка получилась натянутой, а кивок слишком явный, подумалось ей. Ну да ладно. Никто не заметит.

– Итак, – продолжила Тобольчина, – почему я пригласила именно этих прекрасных женщин? Думаю, ответ ясен – все они дарят нам радость, много приятных минут и надежду. Надежду на то, что все поправимо. В любви, в браке и, конечно, в здоровье. Они обещают нам, что все наладится. И еще. – Все они – одного поколения. У них разные судьбы и разный путь к успеху. Но все они жены и матери. Все они прекрасны и успешны. И вполне достойны того, чтобы быть героинями нашей праздничной и, надеюсь, душевной и честной программы.

– Я задаю честные вопросы и жду на них честных ответов! – это был рефрен программы, «фишка» Тобольчиной, которую она повторяла по нескольку раз.

– Александра! – обратилась она к Ольшанской. – Вы, как всегда, молоды и прекрасны. Точнее – с каждым годом все прекраснее и моложе. Скажите, пожалуйста, как вам это удается? Ну, поделитесь секретом. С нами, женщинами, которые вас обожают!

– А я никому не завидую! – резко, почти с вызовом, бросила актриса. – Ни более успешным, ни более молодым. У завистливых теток на лице отпечатывается жабья гримаса – приглядитесь. И убедитесь сами.

– Ой ли? – лукаво улыбнулась Тобольчина – Только ли отсутствие зависти? И совсем без вмешательства пластических хирургов? Ох, как надоели все эти наивные глупости, в которые давно никто не верит, – не завидовать, хорошо высыпаться, огурец и кефир на лицо и прочая ерунда…

Женя видела, как напряглась Ольшанская – на долю секунды по ее белоснежному лбу пробежала легкая морщинка и чуть потемнели глаза. На долю секунды. И тут же она расцвела как маков цвет – улыбнулась так, что мурашки по коже. «Мастерство не пропьешь», – с восхищением подумала Женя.

– Марина, милая, – протяжно пропела Ольшанская, – а к чему мне секреты? Все знают, сколько мне лет. Все знают, в который раз я замужем. А уж про тюнинг – так сейчас этим просто гордятся.

Тобольчина чуть откинулась на спинку стула.

– Все верно, дорогая Александра! Лично я ни минуты не сомневаюсь. Вы же родились в Сибири. А это – уже диагноз. Такая стойкость и такая сохранность! И к тому же – чему вам завидовать? Вам, Александра? Прекрасные дети, замечательный муж… Не говорю уже про вашу карьеру!

Ольшанская милостиво кивнула – дескать, все правда.

Но добавила:

– Родилась, да, в Сибири. Там служил мой отец. Но – родители родом из Петербурга. И там я, собственно, выросла.

Тобольчина перевела взгляд на Веронику.

– Дорогая Вероника, – мягко сказала она, – ну, а теперь к вам.

Профессорша вздрогнула и покорно кивнула.

– Вы удивительная, неординарная, да просто гениальная женщина. Ваши технологии – ноу-хау в науке. Вы успеваете все: и преподавать, и руководить институтом, и даже принимать тяжелые роды. К тому же вы любящая жена и мать прекрасного сына. Как можно сочетать все это? Некоторым не удается добиться успеха даже в одном из перечисленных пунктов.

Вероника Стрекалова, почти не разжимая губ, тихо промолвила:

– Ну что вы! При чем тут неординарная? Это все – знание и хорошее образование. Я просто любила учиться, – совсем тихо прощебетала она.

Тобольчина демонически расхохоталась и махнула рукой.

– Да бросьте, Вероника Юрьевна! «Любили учиться» многие. И где они, что из них вышло? Нет, я думаю, дело не в этом. А в чем же? – и Тобольчина сощурила свои прекрасные зеленые глаза.

– Но я правда не знаю, – растерянно пискнула собеседница, – как-то неловко говорить про себя… такое!

– Да какое «такое»? – удивилась ведущая. – Мы говорим правду! За это нас любят и смотрят. Нашим зрителям интересно знать именно правду про своих современниц. Красивых, успешных, достойных! Потому что, если смог кто-то, значит, смогу и я, вы меня понимаете?

Тобольчина почти перегнулась через стол и в упор уставилась на Стрекалову.

– Господи! Да я правда не знаю, – чуть не плакала Вероника, – поверьте, ничего загадочного! Училась, в двадцать шесть лет защитилась. Кандидатскую. В тридцать шесть – докторскую. Тему заметили, появились соратники и единомышленники. Мне просто очень везло на хороших людей, правда! Вышла пара статей в научных журналах. Заинтересовался министр, поддержал нас – спасибо ему большое. Ну, и дальше уж… Покатилось.

Она замолчала и чуть отпила воды из стакана.

– Вот именно, – подхватила Тобольчина, – вот теперь все понятно! Вы – учились. С интересом, с рвением. И при этом – вот где загвоздка! – успели и замуж выйти, и ребенка родить. И, что же – все сами, одни? Только вы и ваш муж? Простите, но как-то не верится.

Наконец Стрекалова чуть порозовела и повеселела.

– А, вы об этом? Да конечно же нет! Конечно же, не сами. И не одни. Знаете, – тут она улыбнулась и заговорила чуть громче, – у меня замечательная свекровь. Просто чудо, а не свекровь! Да если бы не она… Не было бы профессора Стрекаловой, моей карьеры и моего сына, да и вообще всего того, чем можно гордиться.

– Замечательно! – радостно подхватила Тобольчина. – Теперь мы все поняли. Значит, есть еще одна женщина, наша невидимая героиня. Аплодисменты! Как зовут вашу свекровь, Вероника?

– Вера Матвеевна, – опять почему-то сникла Стрекалова.

– Вера Матвеевна, – бравурно начала Тобольчина, – дорогая! Низкий поклон вам от нас, сидящих в студии. И, думаю, не только от нас. Если бы не вы и не ваша помощь, не было бы у нас такого доктора и не было надежды и веры, что все поправимо и будет хорошо. Потому что мы верим вашей невестке. Верим и доверяем!

– Ну а теперь – к вам, – осклабилась Тобольчина, обращая взор на Женю. – К вам, наша дорогая волшебница! Наша фантазерка, наша сказочница. Уносящая нас в мир чудесных грез. В мир прекрасных и сильных мужчин, в мир нежных и слабых женщин. Вы – тоже загадка – для меня, например. Обычная женщина, работающая в (тут она мазнула взглядом бумагу) в обычной школе, и вдруг – почти в сорок лет! Эта обычная, казалось бы, женщина, мать, жена, служащая, начинает писать потрясающие по своей искренности и задушевности книги. Как же все это вышло, дорогая Евгения? Что предшествовало этому, откуда взялось? Как заиграли вдруг грани вашего таланта?

Женя смущенно развела руками.

– Честно, сама не знаю. Просто… просто однажды, вдруг… Захотелось писать. Я тогда заболела. Лежала долго, полтора месяца. И совершенно не знала, чем себя занять. И вот попробовала. И вдруг – получилось! По правде сказать, я и сама не ожидала.

– Ну… Это как-то… Не убеждает, что ли… – задумчиво протянула Тобольчина. – Вот я, например. Сколько болела, а взять лист бумаги и ручку – даже в голову не приходило. А если б пришлось – вот уж не думаю, что это бы кого-нибудь заинтересовало!

– У каждого своя судьба, – улыбнулась Женя. – Мне вот помог банальный радикулит. Выходит, бывает и так.

– А быт? – продолжала настаивать Тобольчина. – Писатель – профессия творческая. Требующая тишины, уединения. Сосредоточенности. А тут – кастрюли, поварешки, неглаженое белье. И как быть со всем этим? С тем, что заедает нашу женскую жизнь? Ведь вы же работаете дома, все верно?

Женя кивнула. Разумеется, дома. Отдельного кабинета в отдельной квартире, естественно, нет.

Она чуть задумалась, хотя сто раз отвечала на эти вопросы.

– Да приспособилась как-то. Детей отправляла на учебу, мужа провожала на работу. И улетала в свои фантазии – наверное, так.

– Ну, а обед, ужин? Уборка, все то же белье? – почему-то недовольно продолжала гнуть свое Тобольчина.

– Да между делом как-то, – ответила Женя, – сварить суп не проблема. Почистить картошку – тем более. А погладить можно и вечером, у телевизора.

– И вы хотите сказать, что, став известной писательницей, чьи книги выходят огромными тиражами, вы продолжаете стоять у плиты и жарить котлеты?

Женя рассмеялась.

– Ну а куда денешься? Став писательницей, я не перестала быть матерью и женой. А потом – я шустрая. Быстрая, в смысле. И быт мне не в тягость, поверьте.

– Уди-ви-тельно! – по складам пропела Тобольчина и развела руками. – И о чем это говорит? Правильно. Это говорит о том, какие у нас удивительные, потрясающие, необыкновенные женщины! А теперь, – тут она погрустнела, – я вас огорчу. Реклама, мои дорогие. И я успею соскучиться!

Это тоже одна из ее «фишек» – «успею соскучиться». Грустный взгляд, притворный вздох. Расстроилась, вроде как.

Заиграла музыка, и все чуть расслабились. Подлетели гримеры и начали промокать салфетками лица и припудривать кисточкой носы и подбородки. Тобольчина ни на кого не смотрела, хмурила брови и снова вчитывалась в подводку. Ольшанская вальяжно откинулась на спинку стула и попросила горячего чаю. Стрекалова пыталась кому-то дозвониться. Женя встала и прошлась по студии – заныла больная спина, и требовалась небольшая разминка.

– Садимся! – раздался голос режиссера. – Через две минуты мотор. Гримеры ушли с площадки! Марина!

Тобольчина недовольно подняла голову.

– Вяло как-то, – недовольно сказал режиссер, – давай поживее, что ли. А то мы уже спим.

– Приятных снов! – зло прошипела Тобольчина. – Сейчас проснешься. Будет тебе «поживее»…

Женя почему-то вздрогнула и посмотрела на Стрекалову. Та была белее полотна и очень сосредоточенна. Ольшанская по-прежнему рассматривала свой маникюр и была, на первый взгляд, совершенно спокойна. Но Женя увидела, как подрагивают пальцы ее прекрасных, тонких и очень ухоженных рук.

– Пишем! – раздался голос режиссера. – Внимание! Мотор!

Тобольчина сладко заулыбалась и обратилась к Ольшанской:

– Александра, ответьте, пожалуйста, на один вопрос. Быть может, не самый приятный для вашей семьи, но… Опровергните желтые СМИ, пишущие всякие небылицы по поводу вашего уважаемого супруга.

Ольшанская подняла на ведущую свои неповторимые, синие, словно горные озера, глаза, и Женя увидела, как взгляд ее застыл от боли, тут же сменившейся негодованием и яростью.

– Какие именно? – жестко спросила она. – Бульварная пресса пишет много всяческих гнусностей – в том числе и про вас, не так ли?

– Да, так, разумеется! – с жаром подхватила Тобольчина.

Но глаза ее чуть сузились от злости.

– И все же… Не потому, что мы ей, этой прессе, доверяем – конечно же, нет. Но – факт остается фактом. И против него, как говорится, не попрешь. Ваш муж как-то рассказывал, что бизнес в начале пути принес ему много проблем. Например, разборки с криминальными структурами, взятки чиновникам, проблемы с органами власти. Было даже такое, что его похищали. Кошмар какой-то! А теперь – так странно, – он сам ищет пути в политику, туда, где, как он говорил, «честных людей не бывает и быть не может». Это цитата.

Тобольчина, словно застывшая кобра, немигающе смотрела на Ольшанскую.

Ольшанская вздохнула, обворожительно улыбнулась и спокойно принялась отвечать:

– А что, собственно, вас так удивляет? Как строился бизнес в те годы – давно всем известно. По-другому было нельзя. Невозможно! И думаю, каждый бизнесмен может вам рассказать такие страшилки, и даже похлеще! А теперь все стремятся к цивильности. Хотят чтить законы. И что-то исправить – посильное – в нашем, не самом справедливом мире. Разве это неправильно? Нелогично разве? Мой муж человек не бедный, город родной не забыл и хочет – хотя бы там – навести порядок. Я ответила на ваш вопрос? – И она уперлась глазами в ведущую.

– Да, – вяло отозвалась Тобольчина, – теперь все понятно.

– Стоп! – послышался рык режиссера. – В чем дело, Марина? Чего ты скукожилась?

Тобольчина дернула бровью и чуть расправила спину.

– И еще, дорогая! А вы не боитесь так надолго отпускать своего мужа? Ведь он – как мне известно, – почти все время проводит в другом городе! Богатый мужчина, успешный мужчина, красивый мужчина. Может быть, у вас есть секрет? Как оставаться для мужа желанной? Как сделать так, чтобы он думал только о тебе и скучал по тебе? Соблазнов ведь море. И молодых красоток – тем более. А вы, как мне кажется, человек наверняка ревнивый. Ну, это же видно!

И тут раздался дикий крик Ольшанской:

– Это что такое? Вашу мать! Что за провокации? Вы же обещали, что ничего такого не будет! Программа предпраздничная, только комплименты и елей! И что получилось?

В студию вбежали какие-то люди – редакторы, режиссер. Тобольчина резко встала и направилась к выходу.

– Началось! – зашипела она.

– Какого хрена? – продолжала кричать Ольшанская. – Какого хрена, я тебя спрашиваю? – кричала она в лицо худому парню в очках и ярко-розовых кедах.

– А что вас так задело? – допытывался режиссер. – По-моему, вопросы вполне безобидные и заурядные.

– Я ухожу! – заявила Ольшанская. – Мне это надоело! – и встала со стула.

Режиссер и прочие окружили ее и стали успокаивать. Какая-то девушка зашептала ей что-то на ухо. Ольшанская качала головой и продолжала возмущаться.

– Иду курить! – громко объявила она и быстрым шагом вышла из студии.

Началась нервная суета, перешептывания.

Стрекалова не поднимала глаз. Женя растерянно посмотрела на нее и пожала плечами – дескать, что она так завелась? Потом нерешительно сказала:

– Может быть… мы тоже пойдем?

Вероника вздрогнула и беспомощно посмотрела на Женю.

– Вы думаете? – тихо переспросила она.

Женя пожала плечами. Стрекалова тяжело вздохнула и сказала:

– Думаю… что вы правы. Надо смываться.

В эту минуту в студию влетела Тобольчина – с обновленными свежей помадой губами, с широченной улыбкой и сияющими глазами.

– Что, девочки? Пишем? – радостно осведомилась она.

«Девочки» испуганно вздрогнули и переглянулись.

– Актриса, – развела руками Тобольчина, – человек эмоциональный, вспыльчивый, горячий… Бывает! – вздохнула она.

– Ну, а мы с вами… Продолжим!

– Евгения Владимировна, ваша судьба и вовсе загадка. До сорока вы были совсем обычной женщиной, ходили на службу, варили обед. Растили детей. И – вдруг! Вдруг вы стали писать. И чрез два года стали такой популярной и знаменитой! И люди говорят, что ваши романы им так близки и понятны, что, кажется, будто они написаны именно про нас. В чем же секрет, дорогая Евгения? И как вы решили писать? Озарение? Милость богов, так сказать? Или какие-то серьезные события, какой-то рубеж, Рубикон, после чего случилось вот это чудо? Откройте нам тайну! Тайну любимой писательницы…

– Никаких тайн, уверяю вас! Может быть, я вас сильно разочарую, но, поверьте мне, никаких тайн! Все очень просто – на работе начались неприятности, и я ушла. Было начало лета, и искать новую работу сразу не захотелось. Решила – отгуляю лето и уж по осени начну поиски. И вот дача. В воскресенье все разъезжаются – дети, муж. Я одна. Чем заняться? Садом? Правильно! А тут прихватил радикулит – ну, и какой из меня огородник? Тут и случилось – я открыла ноутбук и что-то попробовала. Долго не решалась отправить рукопись. В августе все же решилась. Отправила по электронке в пару издательств. И не сразу поверила, когда через пять месяцев получила ответ. Никто не поверил – ни дети, ни муж. А больше всех – я сама. Не поверила даже тогда, когда заключила договор. Не поверила, когда получила свои первые деньги. Совсем небольшие, но это понятно. Поверила, только когда впервые взяла книгу в руки. Вот тогда дыхание перехватило. На обложке моя фамилия и сзади моя фотография. Это было такое потрясение и такое чудо, что я положила книжку на подушку и все ночь гладила и листала ее. Вот, собственно, и все, – улыбнулась Женя.

– Вы сказали – все разъезжались в воскресенье? – вдруг уточнила Тобольчина. – В смысле – на работу?

Женя удивилась.

– Ну да, на работу. В понедельник же всем на работу. Детям – на учебу, взрослым на работу. Что вас так удивило?

– Угу, – задумчиво произнесла Тобольчина, – вот только… – она помолчала, – вот только, насколько я в курсе, ваш муж на работу тогда не ходил. В смысле – что он в тот момент находился в местах… не столь отдаленных. Не так ли?

Женя почувствовала, как кровь прилила к лицу. Дышать стало трудно, почти невозможно. Стало невыносимо тихо. Руки похолодели, а ноги стали ватными и тяжелыми.

– Да, – хрипло сказала она, – был такой… эпизод. Но – все позади! Ошибка следствия. Мужа оправдали и через год выпустили. Освободили. И принесли извинения.

– От сумы и от тюрьмы, как говорится… – приторно-сочувственно вздохнула Тобольчина и снова заулыбалась, – народная пословица. Да и бог со всем этим! Главное – что все хорошо закончилось, верно?

Почему-то Женя кивнула. Послушно кивнула, словно завороженная. Вместо того, чтобы плюнуть в морду этой стерве и громко хлопнуть дверью. Она сидела на стуле, словно приклеенная. Не было сил встать. Не было сил ответить. Просто не было ни на что сил…

– Евгения, дорогая, – снова запела Тобольчина, – а ваша дочка… Точнее – старшая дочка. Вы как-то обмолвились, что девочка проблемная. Особенно по сравнению с младшей. Вы говорили, что ваша младшая дочь – ну просто ангел. А вот другая… В смысле – старшая. Они совершенно разные, ваши девочки. Я долго рассматривала их фото – и вправду совсем разные! Младшая похожа на вас. А вот старшая – Мария, кажется, – на вас непохожа. И на вашего мужа тоже. И с сестрой они абсолютно разные! Кстати, а как они между собой? В смысле – девочки, сестры? Тоже воюют? Или сейчас все устаканилось? Наладилось со временем?

– Господи, какая чушь! – пролепетала Женя. – Какая несусветная и кошмарная чушь! Откуда у вас такие бредовые сведения?

– Из вашего интервью, – с удовольствием уточнила Тобольчина.

– Бред, – повторила Женя, – у моих дочерей все в порядке. Они – близкие люди, подруги. И моя старшая дочь, Маруся, она давно уже… повзрослела. Удивляюсь, где вы такое… нарыли? Может быть, я не самая лучшая мать и у меня куча промахов в воспитании моих дочерей, но… Главное в своей жизни я сделала правильно!

– Ошибка? – словно обрадовалась Тобольчина. – Ну слава богу! – с облегчением выдохнула она. Кашлянула, глотнула воды и попыталась растянуть губы в улыбку.

– Ну вы уж не занижайте так свою самооценку! – попросила Тобольчина. – Быть женой, матерью и вдобавок писателем – уже о-го-го! Не скромничайте, дорогая Евгения!