002
ОтложитьЧитал
«Совершенно верно! – радостно подхватывала Аня. – Моя жизнь – в нем, в Игоре! И я счастлива, что живу его жизнью. Что облегчаю ему эту жизнь. Что снимаю с него все бытовые хлопоты, разруливаю проблемы. У гения и должна быть такая жена! Ну вспомни литературу! Гении состоялись только при хороших женах! А при плохих… Он очень талантливый, Карка! Ты же сама это видишь и понимаешь. А то, что он сложный… Так кто из них, мужиков, простой? Только один рядовой, обычный, станет нервы мотать за просто так, просто так будет выпендриваться. А мой… Сложный, но – необычный. И за это можно потерпеть его фокусы и тяжелый характер. Гению прощается все».
Каринка тяжело вздыхала и, не соглашаясь, качала головой: «Душечка! Ты просто чеховская Душечка. Хотя… Чему я удивляюсь? Можно было предположить. Только зря ты о себе забыла – ты ведь талантливая, Анька, а на себе поставила крест».
Каринка любила порассуждать о взаимоуважении и самоуважении, о партнерстве, о реализации личности.
Аня не перебивала ее, не останавливала – только кивала и при этом думала: «Ничего не понимает Карка! Ничего. Ну да ладно, полюбит – поймет. Где личные амбиции и призрачная карьера? И где – счастье? Смешно».
Личная жизнь Карины не складывалась: это было понятно и без задушевных разговоров – полная, безнадежная тишина. Зато успешно складывалась карьера – к тридцати годам она защитилась и начала преподавать.
В отсутствие мужа Анна иногда доставала мольберт и писала. По-прежнему лучше всего ей удавались цветы и птицы. Цветы – лохматые, как она их называла: астры, пионы, георгины. Получались они как живые – казалось, дотронешься и почувствуешь пальцем капельки росы, услышишь слабый аромат. А птицы – ну это вообще загадка. Ладно там всякие синички, сойки, трясогузки и снегири, которых полно в наших широтах. А вот откуда брались экзотические, тропические, редкие и заморские чудеса? Непонятно. Никогда она их не видела. А получались как живые – с блестящими перьями, трепетными крыльями, глянцевыми клювами и яркими бусинами глаз. Хищные и наглые чайки, гордые орлы и сапсаны, крохотные трепещущие колибри и носатые смешные туканы, важные павлины и забавные удоды, многоцветные, пестрые лорикеты и алые виргинские соловьи. Она доставала свою заветную любимую энциклопедию и часами могла рассматривать редких заморских, никогда не виданных птиц.
Перед приездом мужа картинки свои Анна прятала. Почему? Да сама не понимала – стеснялась. Но однажды не убрала – забыла. Просто поставила к стене у окна, под гардины. А Игорь увидел. Аня навсегда запомнила его лицо – презрительную насмешку, даже брезгливость.
– Так скоро и до ворон дойдешь! – безжалостно бросил он и недовольно мотнул головой.
Вот тогда все и закончилось – окончательно. Она убрала свои причиндалы далеко-далеко и запретила себе доставать. И вправду, зачем заниматься этой ерундой? У нее есть дела поважнее. У нее есть он, Игорь. Достаточно.
Одиночество Аню не тяготило – если бы не грустные мысли. В отсутствие мужа она расслаблялась, много читала, ходила в кино, в театры, на выставки. Да и дом – а теперь у них был дом – требовал внимания и заботы. Нужно было доставать мебель, ткань на шторы, посуду и все прочее, что превращает обычную квартиру в уютную и красивую.
Правда, пару раз она еще поймала себя на мысли, что хочется достать бумагу и карандаши. Но она почему-то испугалась этого и крамольные мысли прогнала – не дай бог. Почувствовала себя воровкой.
Муж приезжал из командировок усталый, замученный и раздраженный. Анна с разговорами не лезла: отдохнет – расскажет, а нет – так и суда нет. Может быть, у него неприятности. Игорь делился с ней нечасто – только под хорошее настроение, но такое бывало довольно редко. Она видела, что часто раздражает его, и не обижалась – просто тихо уходила к себе. Теперь, по счастью, у нее была своя комната.
Однажды заговорила с мужем о ребенке: «Может, обратимся к врачу?» Он удивился и нахмурился: «Тебе это надо? – И, не дожидаясь ответа, сказал: – Мне – нет. Мне и так хорошо, Аня. Потребности в детях я не ощущаю. И никакой тоски у меня нет. Мы живем своей жизнью, и мне кажется, мы с тобой вполне ею довольны и даже счастливы. Или я что-то не понимаю? Тогда объясни».
А она, дурочка, растаяла от этих слов, выхватив из всего ряда только одно: «Мы с тобой счастливы». Значит, он все-таки любит ее, раз счастлив с ней и никто третий ему не нужен?
Все, тема закрыта. У него – работа, у нее – он. Живут же люди и так. Тем более – с гением. А гении… У них все по-другому. К ним нельзя с обычными мерками. И Анна успокоилась.
Тем временем Каринка готовилась к родам. Ничего себе, а? Сообщила об этом по телефону: «Да, кстати! Мне в феврале рожать! Давай махнем в Ленинград, а? Пока я еще хоть как-то передвигаюсь».
Обалдевшая Аня выдавила из себя тихое «да».
В Ленинграде мотались по музеям, жили у каких-то знакомых Айвазянов, уставали до чертиков и, придя домой, тут же валились спать. Аня не задавала вопросов – кто он? Кто отец будущего ребенка? И почему, собственно, так, в одиночестве?
Как-то Карина небрежно обмолвилась сама – так, между прочим: «Он – мой коллега, женат, развестись обещает, но я, как ты понимаешь, реалист и сюрпризов от природы не жду. Как будет, так и будет. В конце концов, рожаю я для себя. Ребенок нужен мне, точка. Поднять мне его помогут, ты же понимаешь. Есть бабушка, мать. Нянька, в конце концов. Справимся. Главное – чтобы он был! А муж – так он мне и не нужен. Я не ты, Ань! Чтобы хвостом ходить за кем-то и о себе не помнить. Ты меня знаешь».
Аня не обижалась – все правильно. Каринка не такая, как она. Та никогда бы не смогла жить чужой жизнью и никогда не смогла бы похоронить себя под бременем чужого таланта. Она сама по себе. И еще она смелая, не то что трусиха Аня. Так было всегда – что тут нового, чему удивляться?
Удивляться было нечему, а вот зауважала Аня подругу еще сильнее – на все человеку наплевать, и на общественное мнение в первую очередь. Ведь наверняка на кафедре все знают о ее романе. Не исключено, что слухи дойдут и до жены этого дяденьки-профессора. Вполне возможны неприятности для Каринки. А ей по барабану! Плевать и на коллег, и на трусливого папашу, и на своих студентов, и даже на собственную родню. Захотела ребенка – пожалуйста! И вправду, что ждать милостей от природы? Возьмут замуж – не возьмут, уйдет профессор от жены или нет – почему надо строить свою жизнь в зависимости от чужого мнения, ситуации и обстоятельств? Это ее личное дело – ее ребенок. Она ни на кого не рассчитывает и готова отвечать за него. Отвечать – вот это главное. А кто отвечает – тот и принимает решения. Да и в материальном плане Карина была вполне независима – зарабатывала она прекрасно.
И в который раз Аня подумала, какие они с подругой разные. Небо и земля. Лето и зима. Вода и камень. Но ближе Каринки у нее никого не было. И у Каринки, кажется, тоже – очень хотелось так думать. И еще при взгляде на подругин округлившийся животик мелькнула мысль – а может, зря? Зря она тогда послушалась Игоря. Нет, не про аборты речь – что об этом теперь говорить? Про врачей. Может, стоило пойти и попробовать? Медицина продвинулась вперед, есть новые технологии. Да и окончательный безнадежный диагноз ей никто никогда не выносил.
Но мысль эту тут же прогнала – у всех своя жизнь и своя судьба. Не все одинаково сильны духом. Не все способны на поступки. Не все так решительны. Не все могут идти вопреки. И не у всех мужья – гении! Это уж точно.
Каринка родила мальчика. Да такого красавца! Тогда все шутили, что она смело может зарабатывать на младенце – готовая реклама детского питания. Смуглый, румяный и синеглазый, с огромными мохнатыми ресницами, он и вправду был прекрасен, этот мальчик. Конечно, моментально жизнь семьи закрутилась вокруг красавца ребенка – прабабушка Нина, бабушка Нуне и дед Аветис. А через три месяца Каринка вышла на работу – дела не ждали, начинались приемные экзамены. Нашлась и няня – родственница из Еревана. Дом по-прежнему оставался шумным – гости не переводились, родня наезжала все так же часто и даже чаще – все жаждали потискать чудесного малыша. На кухне, как всегда, царили суета и разгром – пеклось, жарилось и варилось. Входная дверь, как и прежде, не закрывалась.
Каринка тогда впервые пожаловалась подруге – устала. На работе суета, да и дома не отдохнешь. И однажды, приехав к Ане, тут же рухнула на диван и блаженно закрыла глаза: «Как у тебя хорошо, господи! Чисто и тихо».
Игоря Березкина по-прежнему рвали на части – провинциальные и столичные театры мечтали получить его в качестве художника-постановщика. Он еще чаще отсутствовал и Анну по-прежнему с собой не брал. Но она уже и не просилась – привыкла. А вот Каринка не успокаивалась:
– Господи, и где он нашел такую дуру? Приезжает зачуханный, похудевший, с блестящими глазами – скорее всего, от бурной жизни. А тут эта дурочка варит ему отварчики и отпаивает бульончиками – красота! Вьется вокруг, как бабочка, крыльями хлопает. «Игоречек! То или се? Или, может, это?» А этот милый Игоречек лежит с великомученическим взглядом на диване и складывает губки скобочкой: «Ах, я устал! Как я устал!» А от чего, спрашивается, ты устал? От работы? Ну не знаю – молодой и здоровый мужик. Может, от возлияний и еще кое от чего?
– Для чего ты мне все это говоришь? – обижалась Анна. – Чтобы испортить мне настроение?
Каринка мотала кудрявой головой:
– Нет, моя дорогая. Исключительно для того, чтобы ты очнулась. Проснулась наконец и зажила своей жизнью. Не его, а своей, понимаешь?
– Как это – своей? – переспрашивала растерянная Аня. – У нас одна жизнь, общая. Одна на двоих!
– Ты совсем дура? – распалялась подруга. – Это у него жизнь! Работа, встречи, поездки, знакомства. Люди вокруг, общение. А у тебя – прозябание! Одно сплошное прозябание у тебя! И самое ужасное, что тебе это нравится! Тебе так тепло в твоем привычном болоте, что ты и нос высунуть боишься. Боишься нарушить свой призрачный, зыбкий покой. А он не побоится, не сомневайся. Как только захочет, выкинет тебя за борт и тю-тю, поминай как звали! Забудет тебя в ту же минуту. И заслуги твои забудет – как не было!
Аня обижалась и принималась плакать. Зачем так жестоко? Нет, она понимала: подруга говорит из лучших побуждений. Успокоившись, мысленно соглашалась с ней – муж давно живет своей жизнью. Своей. А она – его жизнью. Она и вправду его прислуга, тень. И ему так удобно – в любое время, как только он явится, в доме чисто и вкусно, выстирано и выглажено. Тихо и благостно. Ни одного вопроса, ни одной претензии. Не жена – подарок судьбы.
Каринка настаивала, чтобы Аня снова взялась за рисунки, пошла работать – хоть в школу, хоть в кружок, куда угодно, лишь бы занять себя, вспомнить профессию, оторваться от кастрюль и утюга. «Ты ведь талантливая, Анька! И так бросить свою жизнь ему под ноги!»
Родители старели и болели – из молодых стариков они превратились в стариков обычных. В их жизни ничего не изменилось – только раньше они ходили на работу, а сейчас перестали. На подоконниках, тумбочках и столах стояли вечные пузырьки с лекарствами – казалось, они так упоенно и увлеченно болели, что получали от этого удовольствие. Стопками собирались журналы и брошюры о болезнях и лекарствах. Приобретались какие-то магические камни для очищения воды, магнитные браслеты, пирамидки из неизвестных металлов, лечебные грибы страшного вида и прочая шарлатанская атрибутика, от которой Анна приходила в бешенство.
– Прекращайте заниматься этой ерундой! – кричала она. – Идите гулять, езжайте в санаторий, на море, наконец! Покупайте фрукты и вкусности! Получайте от жизни радость и удовольствие!
Родители отмахивались и обижались. А Каринка, услышав ее жалобы, рассмеялась:
– Кто бы учил, а? Ты? Это ты учишь получать от жизни удовольствие? Самой не смешно?
– У меня – другое, – обижалась Анна.
Каринка отступала:
– Что с тебя взять? Любая другая – не такая дура, конечно, – завела бы на твоем месте любовника. Хотя бы любовника! Но это не ты. Подумай – твоего Березкина, чтоб ему, никогда не бывает дома – не муж, а капитан дальнего плавания. И кто бы растерялся на твоем месте? Ты носишься со своей верностью и преданностью как с писаной торбой. А кому она нужна, твоя верность? Вот ты подумай! С чем ты останешься на старости лет? А годы, моя милая – сама знаешь. Нам уже к сорока. И сколько осталось? Ты не подумала? А вспомнить и нечего.
Аня возмущалась и обижалась – предложить ей такое! Любовник! Смешно! Она так любит Игоря, своего мужа. А сколько осталось? Нет, не думала она об этом. Да и зачем?
Но часто плакала по ночам. Каринка права – она совсем одинока и никому не нужна. Чистая правда. Конечно, теперь ее любовь к мужу стала немного другой – они отвыкали друг от друга, физической близости почти не было, а душевной… Наверное, не было никогда. И все-таки он родной человек. Но изменить свою жизнь казалось ей невозможным – она дочь своих родителей, Каринка права.
Однажды все же решилась – взяла путевку и уехала на море, в Ялту. Муж, кстати, не возражал. А она и не ждала возражений – понимала, ему наплевать.
Осенняя Ялта была прекрасна. Анна бродила по набережной, сидела в кафе, любовалась на горы и море. Вот там, в кафе, к ней и подсел немолодой и приятный мужчина:
– Не помешаю?
Она вздрогнула и покраснела, как первоклассница.
Разговорились, вместе пошли по набережной.
Он сдержанно рассказывал о себе – женат, есть дочь, ленинградец, инженер на Кировском заводе. Проводил до места и предложил встретиться на следующий день. Анна растерялась и, наверное, выглядела глупо:
– Встретиться? А зачем?
Он рассмеялся:
– Да скоротать время! У нас, отдыхающих, его же полно!
Она растерянно кивнула.
Весь следующий день ходила сама не своя, без конца повторяя: «Зачем? Зачем мне все это надо?»
Приближалось время свидания. Анна неотрывно смотрела на часы и тряслась как осиновый лист.
А в результате никуда не пошла. Ночью ругала себя: «Каринка права, я идиотка. Ну что бы от меня, убыло, что ли? Сходили бы в кино, или просто прошлись по набережной, или посидели бы в кафе. Ну не изнасиловал бы он меня, в конце концов, посреди улицы! Почувствовала бы себя женщиной, а не никому не нужной кухаркой, прачкой и вечной утирательницей соплей». А потом подумала: «И что дальше? Ну на следующий день? Снова в кино? А зачем ему это надо? Наверняка ему нужна короткая и легкая связь – курортный роман, мужики и едут сюда за этим. А мне роман ни к чему. Значит, я все сделала правильно». И, уговорив себя, она крепко уснула.
Кстати, спустя неделю встретила этого инженера на улице – под ручку с дамой. Увидев Анну, он ухмыльнулся, а она облегченно выдохнула – значит, все правильно! Ему все равно – она ли, другая, какая разница? Умница она, умница, сразу его раскусила.
Но почему-то после этой встречи ей вдруг захотелось домой.
Каринка много работала – дед Аветис совсем сдал, бабушка Нина держалась из последних сил, а Нуне… Нуне тяжело заболела. Все обошлось, вовремя подхватились, удачно и быстро сделали операцию, прогнозы врачей обнадеживали. Только кормильцем теперь стала Каринка. По ночам писала за деньги диссертации, «диссеры», как она говорила. А что, отличный заработок.
– Все ползу, жирею – вздыхала она. – А как не жиреть? Ночью начинается: кофе, бутерброд, снова кофе, конфета. И опять бутерброд. Иначе усну.
Она и вправду здорово раздалась, а ее яркая южная красота начала увядать.
А вот Аня стала еще суше – годы не брали ее. Да и не рожавшая, она легко сохранила фигуру.
– Сзади пионерка, спереди пенсионерка! – смеялась Карина.
В сорок лет Каринка снова удивила весь мир, объявив о своей новой беременности. Услышав эту новость, Аня вскрикнула и тут же зажала рот ладонью:
– Карка, ты сумасшедшая! В сорок лет и снова без мужа? Нет, ты определенно свихнулась, подруга!
Каринка беспечно смеялась. И снова замуж не собиралась. Будущий папаша оказался ее аспирантом – приезжий парень двадцати восьми лет. Ну, каково? Он не отказывался от ребенка и с удовольствием бы женился на его матери. Но Каринка отмахнулась:
– Замуж? За этого младенца? Еще один рот, о чем ты? Притащить его в дом и повесить себе на шею? Нет уж, спасибо, хватит с меня нахлебников. Сама знаешь – четыре рта. По-моему, достаточно.
Но на этот раз получилась двойня. Два парня. Вот такая ирония судьбы.
И снова прибыла родственница – теперь уже из Баку. А Каринка вышла на работу через полгода – разросшуюся семью надо было кормить.
Только теперь она похудела и перестала быть похожей на себя – ее подчас и не узнавали. Но она была счастлива:
– Три сына, понимаешь? Я же мать-героиня! Ох… Смех сквозь слезы, Анька! – И начинала смеяться, утирая слезы ладонью.
Аня кивала и соглашалась. И в который раз удивлялась Каринкиной стойкости и силе духа.
На пятилетии близнецов Нина Константиновна, оглядев внучку и ее подругу, подняла рюмку.
– Вот как получилось, – тихо сказала она. – И ты, Кара, и ты, Аня… – Она помолчала. – Не очень у вас сложилось, девочки. Не спорьте, не очень! – строго предотвратила она возражения. – Но как уж есть. И дай вам бог сил на все! Тебе, Кара, на детей и на работу. А тебе, Аня, тебе… Ну сама знаешь. Каждый выбирает свою судьбу, какая ему по душе. Вы выбрали свои – и бог вам судья! Только, девочки, будьте здоровы! Я вас умоляю!
Через полгода после этого дня рождения Нина Константиновна ушла. А еще через три месяца ушел ее муж, Аветис Арамович. Не смог жить без любимой Ниночки – проплакал три месяца и отправился следом.
Старший сын Каринки Сашенька вырос умницей и остался все таким же красавцем – лучший мамин дружок. А близнецы задавали жару – когда тебе за сорок, сложновато уже с пацанами. Но Каринка держалась. И мальчишек держала в ежовых рукавицах. Хулиганистые получились парни, но хорошие – умненькие, добрые и понятливые. И все дружно обожали свою шумную мать.
Нуне Аветисовна держалась, но давала о себе знать болезнь, куда денешься. И мальчишки, все трое, теперь, в отсутствие вечно работающей матери, терпеливо, нежно и трепетно ухаживали за бабушкой. В сорок шесть Кара стала деканом.
«Главное, чтобы все функционировало – руки, ноги и голова, – говорила Каринка. – А дальше все будет нормально».
Мальчишки ее могли приготовить ужин, убрать квартиру, погладить рубашки, сходить в магазин.
«И как это ей удалось, – думала Аня, – не понимаю! Ее же никогда не бывает дома – какое там воспитание? Да и сил у нее на него нет, на воспитание это. Гениальная женщина – моя подруга. Нет, правда ведь гений!»
Примерно в то же время овдовел бывший Каринкин любовник – отец ее первого сына Сашеньки. И тут же нарисовался в Каринкиной квартире, изображая горькое раскаяние и пылкую любовь к обоим – а уж к сыну, красавцу и умнице, особенно.
Каринка только посмеивалась – ага, спохватился! А уж когда «старый пень», по ее же определению, предложил ей руку и сердце, вообще залилась громким девичьим хохотом. А чуть позже – бурной, но справедливой тирадой:
– Очнулся? Прозрел? Вспомнил о сыне? И меня, как выясняется, не забывал? А где ты был, дорогой, все эти годы? Ты думаешь, я забыла, как ты под стол прятался, когда я заходила на кафедру? Как боялся столкнуться со мной в коридоре? Как прятал глаза, если мы встречались в столовой? Память подводит? А вот меня – нет! Вали отсюда подобру-поздорову! И чтобы больше – ни-ни!
Профессор испарился, как корова языком слизала.
А возмущенную мать успокаивали дети. И больше всех – старший, Сашенька. Объявившийся папаша был ему неинтересен – в его жизни всегда была одна мать – любимая, самая мудрая.
Кстати, отец близнецов, тот самый жалкий и нищий аспирантик, поначалу детей навещал. А потом пропал – женился, завел законных детей и, кажется, вообще из Москвы уехал – такие ходили слухи.
– Я никогда на них не рассчитывала, – говорила Карина, гордо откинув все еще красивую, хотя и уже седую голову. – Никогда! Я всегда рассчитывала только на себя. Поэтому и детей родила для себя.
И ей было чем гордиться, кто спорит?
Трое детей и ни одного мужа. Один муж на всю жизнь и… Страх родить от него, законного. Странно, не правда ли? Но уж… как есть.
Анины родители умерли совсем не старыми людьми – ну если по возрасту. Чуть за семьдесят. Сначала ушел отец, а вскоре и мама. На отцовых похоронах было совсем мало народу – две соседки и Каринка с мальчишками. Три красавца, три знойных, чернокудрых и светлоглазых красавца, Каринкины парни, несли гроб с Аниным отцом – Березкина, как обычно, в Москве не было – кажется, работал тогда он в Улан-Удэ. Правда, отбил телеграмму: «Аня, прости, не могу, через неделю выпуск, премьера, а у нас – полный завал. Катастрофа. Прими соболезнования. Игорь». На маминых похоронах его тоже не было, Аня и не помнит, куда он уехал в тот раз и почему не смог приехать. И опять Каринины сыновья несли гроб, и опять ее было некому поддержать – в такие трудные дни и без мужа. Соломенная вдова, Каринка права. Они с Игорем чужие, совсем чужие люди. И зачем? Зачем это все нужно? Когда давно ничего уже нет. Давно. Давно нет семьи – как бы она ни уговаривала себя, как бы ни врала, как бы ни утешала. Ничего уже нет, кроме ее любви. Нет даже памяти. Все давно уже стерлось, как на переводной картинке: потрешь и – ничего. Одна труха на подушечке, стряхнул – и нет и следа.
У Каринки работа. Дети. Жизнь. А у Анны? У нее ничего. Пустота. Одна гулкая и звенящая пустота. Она совсем раскисла после смерти родителей. Они не были ей близкими людьми, но с их уходом она окончательно поняла: одна. Одна на всем белом свете. Каринка не в счет, у нее своя жизнь, и жизнь далеко не простая.
Как-то в декабре, когда до Нового года оставалось дней двенадцать, она сидела напротив мужа, который только вернулся из очередной поездки и с аппетитом обедал – ел мясо.
– Березкин! – вдруг сказала Анна. – А давай разведемся!
– Зачем? – удивился он, не переставая жевать.
– А зачем нам все это надо? – спросила она, обведя взглядом их красивую кухню.
– Лично меня все устраивает, – отрезал Игорь. – И тебя, я думаю, тоже. Не рефлексируй, живи как жила.
– А если я не хочу? – отчаянно закричала она. – Если мне надоело? Надоело ждать тебя, чувствовать, как от тебя пахнет чужими бабами! Зачем мне такая жизнь? Закрывать за тобой дверь и снова оставаться одной? Ты же… – Она задохнулась от своего горя. – Ты же сломал мою жизнь! Заставил меня сидеть дома и прислуживать тебе. А я, между прочим, – она разрыдалась, – тоже была талантлива! И если по-честному, ничуть не меньше тебя! Просто тебе повезло – у тебя был отец. И в ту же минуту ты заткнул меня, упрятал в чулан. Как же, талант у нас ты! А мне не положено. Ты даже не дал мне родить ребенка – отправлял на аборты, только бы никто не нарушил твой комфорт. И с чем я осталась? Ответь, Игорь! Ты видишь, во что превратилась моя жизнь?
– Все не так, Аня! – спокойно ответил он. – Все личный выбор каждого. И эта жизнь – твой выбор. Дети, говоришь? А зачем ты меня тогда послушала? Наплевала бы, в конце концов. Устроила скандал. Взяла бы и родила! А работа? Почему ты не работала, Аня? Я тебе запрещал? А ты бы возразила! Послала бы меня куда подальше! Наорала, разругалась бы в пух и прах. Ушла бы от меня, на крайний случай! Ан нет – ты все принимала! А знаешь почему? Да потому, что тебе так было удобно. Прожила, как за каменной стеной, а сейчас ищешь виноватого. Нельзя ни под кого прогибаться, Аня. Знаешь, как в песне: «Чтоб тебя на земле не теряли, постарайся себя не терять». Жаль, что ты так и не поняла этого. И кстати! Сделай мне чаю! Если это еще не совсем противоречит, так сказать! – Он усмехнулся.
– Я разведусь с тобой, Березкин! – тихо сказала она пристально, словно впервые разглядывая его. – Разведусь и начну новую жизнь.
Он кивнул, вытер салфеткой руки и перед тем, как выйти из кухни, обернулся:
– А чай, дорогая, я все-таки жду, не обессудь.
От бессилия Анна разрыдалась.
На Новый год Березкин не остался, коротко бросил:
– Я уезжаю. Дела.
Она ничего не спросила – теперь все было окончательно ясно. Раньше он еще хоть как-то соблюдал приличия. А теперь перестал. Конечно, у него давно другая семья. Вполне возможно, там дети. Это у нее никого нет. Никого и ничего. Вот такой итог.
Она, как ей казалось, была настроена решительно и пыла не растеряла – сходила к юристу, проконсультировалась по поводу развода.
Каринка не удивилась:
– А, собралась? Долго же ты собиралась. Ну что ж, в добрый путь! Только видится мне…
– Что? – испугалась Анна.
– Да так, ерунда. А ты подумала, на что будешь жить? Он же попрет тебя из квартиры. Как пить дать попрет! Куда ему новую жену привести? А привести надо – один он не сможет. Привык, чтобы все подавали на блюдечке. А деньги? Ты же привыкла к хорошей жизни. Ты давно забыла, что такое «мало» или «не хватает».
– Наплевать, – отмахнулась Аня. – И на квартиру наплевать, и на деньги! Квартира у меня есть – родительская. А деньги… На хлеб себе заработаю. И на кефир тоже. Я не обжора, ты знаешь. Ем как воробей. А тряпок у меня – на три жизни хватит. Все, Кар! Я решила. И ты меня не отговаривай.
– А я и не думала тебя отговаривать, – удивилась Карина и странно посмотрела на подругу, словно не веря тому, что она правда решилась.
Хотелось сделать все красиво, по-киношному, например, написать ему письмо: «Игорь, ты напрасно думал, что мое намерение развестись – всего лишь угроза. Ты всю жизнь считал, что я твоя тень, что я – никто. Что ни гордости, ни человеческого достоинства у меня нет. Ты был прав, но и заблуждался! Все было так, но все изменилось. Я решила – я от тебя ухожу. И мне ничего от тебя не надо – ни квартиры, ни денег. И не потому, что я такая гордая или такая дура. Нет. Я просто хочу попробовать сама. Смогу ли я? Я хочу доказать это себе – в первую очередь. Ну а потом всем остальным. Впрочем, остальные меня не очень волнуют. Карина, единственный близкий мне человек, любит и принимает меня любой. А тебе давно на меня наплевать. Я это вижу и знаю. Да ты и не особенно это скрываешь. В общем, я попробую. Будь здоров и счастлив. Я тебя за все простила. Я не простила себя.
А ты ведь во многом был прав! Аня».
Письмо было написано, перечитано тысячу раз и сто раз исправлено.
Далее план был таков: собрать только личные вещи – и все. Никаких там вазочек, тарелочек, картинок и прочего – не забирать. И уйти. С одним, так сказать, чемоданом. Ну или с тремя – тряпок, конечно… Кошмар. Сколько же барахла накопилось!
– Так и уйдешь? – удивилась Карина. – Всё ему, а ты ни с чем? Не горячись, подруга. В конце концов, ты заслужила.
– Что заслужила? – рассмеялась Аня. – Да, так и уйду, и ничего мне не надо. Понимаешь, если я останусь в этой квартире или заберу все барахло, у меня ничего не получится. Я это чувствую.
– А квартира-то при чем? Ты же ее так любила!
– При чем тут квартира? Вот именно – ни при чем!
Анна съездила в квартиру родителей. Да… странное зрелище. И кошмарный, невыветривающийся запах – запах болезни и лекарств. Казалось, корвалолом пропахла не только квартира, но и несчастный серый и грязный, убогий подъезд. Вытертые верблюжьи одеяла – Аня их помнила с детства. Штопаные пододеяльники и простыни. Кастрюльки с отбитой эмалью. Чашки со сколами. Старые крупы, пахнувшие плесенью. Затхлость и убогость – нищета умеет быть опрятной, а вот скупость…
«Господи, как они прожили жизнь! – с отчаянием думала Анна, бродя по квартире. – А я? Да я прожила ее так же, только в другом антураже. Дочь своих родителей. Нищая духом».
Но в руки себя взяла и сквозь слезы принялась за уборку. Вечером пришел Каринкин Сашенька и помог отнести на помойку пластиковые мешки с барахлом.
Ночевала у Каринки. Одно счастье – теперь они снова были рядом, окна напротив! «Да только ради одного этого стоило уйти от мужа!» – шутила Анна. И все-таки было грустно. Как странно развернулась жизнь – она снова на прежнем месте и с теми же исходными данными. Нет, не с теми же – тогда вся жизнь была впереди. А сейчас… «Сейчас я старуха, – думала Анна. – Нет, не внешне! Внешне я вполне ничего – в душе я старуха. Рухлядь, если по-честному».
Хотелось переехать побыстрее, пока не заявился Березкин. Но тут вмешалась Каринка. Уговорила на ремонт и даже нашла двух молдаван для этого дела. Аргументировала просто и ясно:
– Пока есть деньги, жить в этой убогости я тебе не позволю. Ты все еще его жена – бери семейные деньги, и вперед! Трать от души – новый холодильник, новая плита, телевизор и кровать – в конце концов, будешь жить по-человечески, по крайней мере начнешь свою новую жизнь в более-менее человеческих условиях.
Не согласиться с этим было сложно. Плитку и обои помог купить все тот же безотказный Саша. Он и возил ее в магазины. Анна не выбирала, брала то, что попадалось – торопилась. Не дай бог не успеть! Приедет Березкин, и неизвестно, как все повернется. Вдруг начнет уговаривать, и у нее, как всегда, не хватит сил противостоять. Пожалуй, этого она боялась больше всего.
Рабочие трудились справно – а главное, быстро. На качество Анне было решительно наплевать. Главное – поскорее переехать. Она уже потихоньку завозила вещи и подкупала посуду, как вдруг ей позвонили. Было совсем поздно, кажется, полдвенадцатого ночи – она точно не запомнила. Низкий мужской голос уточнил:
– Вы Анна Березкина?
Она испугалась и тихо ответила:
– Да.
Горло перехватило от страха. Мужчина молчал и тихо покашливал.
– Что-то случилось? – просипела она.
Незнакомец громко выдохнул, набираясь решительности, и выпалил:
– Вы только не волнуйтесь! В смысле – держитесь! Ваш муж, Игорь Березкин… он… умер.
– Как? – спросила она. – Как это – умер? Когда?
Мужчина немного воспрянул, оживился:
– Сегодня. В два часа дня. Острый инфаркт.
Анна недослушала и положила трубку. Замерла над телефоном, не понимая, что делать дальше. Спустя часа полтора она позвонила Карине.
– Умер Игорь, – сказала она. – Что мне делать, Кара?
Через полчаса на пороге ее квартиры стояли Каринка и Саша. В семь утра Саша набрал тот ночной номер. Анна слышала, как он говорит с кем-то на кухне – тихо и внятно, задавая короткие вопросы. Карина гремела на кухне посудой. Анна поднялась и, как больная, держась за стенку рукой, добрела до кухни. Оба, и мать, и сын, с тревогой разглядывали ее, вопросов не задавали – Каринка молча налила ей крепкий кофе и положила на блюдце бутерброд.
– Ешь! Впереди трудные дни. Надо поесть.
Анна отодвинула блюдце и только тогда разрыдалась. В этот момент до нее дошло – ее Игоря больше нет. И прежней жизни – пусть калечной, нечестной и неудачной – тоже. Ничего больше нет. Вообще.