В лесах

Что за книга, что за диво, да жаль только особливо не посоветуешь никому. Не все любят, вернее сказать, многие избегают религиозной тематики в читаемом, предпочитают экшн неспешному течению повествования, сотканного из мгновений, именующих себя самой жизнью. А здесь как раз все перечисленное имеется в большом количестве. Глухие заволжские леса, где со времен церковного раскола XVII века нашли пристанище приверженцы старых обрядов, не хотевшие жить сообразно новой реформе патриарха Никона и впоследствии получившие название «старообрядцы».По территории раскиданы многочисленные монастырские скиты, благодаря которым и в которых усиленно блюдут чистоту канонов православной веры, завещанной отцами. Живут за счет богатых подаяний купцов, промышленников, да и в целом населения, могущего нести в церковь сырым и вареным: помянуть, отпраздновать рождение, свадьбу, да просто грех замолить…Мало ли их у людей ? Чай святых-то нет среди простых смертных..В скитах находят душевное умиротворение и покой, потерявшие его в миру, зачастую в силу предательства, порой родительского, больше личного, случившегося по молодости лет. Скрывают они за своими толстыми стенами многие тайны рождения и смерти, позора и отчаяния. Живут там разные люди, истово молящиеся и приносящие покаяние, а есть и не гнушающиеся под охраной церковных стен, с именем Бога на устах творить грехи страшные…Кому воздастся по вере его, кого не минует кара…Мирской стороной жизни старообрядцев представлена семья купца-тысячника Патапа Максимыча Чапурина, состоящего из него, жены Аксиньи Захаровны, да двух заневестившихся дочерей Настасьи и Прасковьи. Его роль отца и мужа в семье непререкаема, его слова – закон для домашних, но и он со своей стороны чтит, любит и уважает жену, заботится о ней и о детях не на словах, а на деле. Если и прикрикнет, то для острастки больше. Его торговая деятельность, многочисленные деловые и личные связи с разнообразными людьми демонстрируют чем жили и занимались, как развивали отношения в сфере бизнеса (по современному), домашняя жизнь помогает понять и почувствовать внутрисемейный уклад, отношения между супругами, родителями и детьми.Полнота и разнообразие представленной картины в то время и в том месте не только познавательна, но и увлекает не меньше современных произведений. Любовь, предательство, почитание родителей, погоня за золотой монетой, многие искушения, жажда обладания чужим ли телом, ли богатством – ничего не теряет актуальности с течением времени и сменой веков и поколений.Книга не читается, буквально как песня льется полноводной рекой, до краев наполненной народным фольклором. Тут тебе шутки-прибаутки, поговорки, разнообразные емкие словечки, отображающие местный говор и дающие представления вообще как разговаривали промеж собой люди в то время в разных жизненных ситуациях, традиции, песни и обряды венчальные и погребальные....Просто кладезь русской старины и отличного литературного языка.Несмотря на кажущийся объем и отсутствие как таковых активных действий, повествование не стоит на месте, многочисленные персонажи настолько яркие выпуклые и запоминающиеся, что не дают не забыть о себе, не потерять нить повествования. Личная история каждого оказывается интересной с той или другой стороны. И даже в чем-то предугадывая развитие событий, продолжаешь с интересом следить за происходящим, потому как тут будет и экскурс в историю скита, и насущные проблемы религиозного или личного содержания, перемежающиеся фольклорными напевами, в которых чувствуется «душа народная» и настроение сообразно событию.Любителям тематического чтения, исторического романа, желающим окунуться в старину -рекомендую.

"Россию придумали четыре Еврея: Левитан, Левитан, Шишкин и Тредиаковский. "Д. ГорчевЗнаете же императив: «В России надо жить долго»? Я вот всегда думала, что это сказал дедушка Корней и легкомысленно добавил: «потому что интересно», но по вредной привычке полезла проверять цитаты и засыпалась. Оказалось, что это вообще неизвестно кто и зачем придумал – вирусное изречение с ускользающим источником (нулевой пациент, вероятно, Островский), окончание, оправдание и объяснение которому каждый волен изобрести сам: в диапазоне от мелкого «чтобы пережить всех мемуаристов» (Сологуб) до циничного «а то до пенсии не доживёте» (действующий гарант). На мой вкус, я уже до хрена долго здесь живу – пора бы и мне уже понять, что с этим делать. Например, прекратить делать вид, что весь массив заслуживающей пристального внимания «классики» уже про- и перечитан, и перестать шарахаться, как цирковая лошадь от пчёл, от авторов, чьи сдвоенные фамилии, указывающие на предпочтительный ареал обитания, надёжно зафиксированы во втором ряду главной последовательности, и от их просторных, нарочито неторопких, обстоятельно повествовательных книг, будто бы и писанных с расчётом на вынужденных долгожителей и неучтённую кучу их времени в инертном ожидании, когда же «долго» перерастёт – наконец – в «счастливо» или – на худой конец – в «хорошо». Задушить снобское обыкновение не фотографироваться на фоне берёзок и кремлей, побороть иррациональный страх напороться на квасное русопятство, лыком шитую метафизику, сусальное летописательство и благолепно изукрашенные паутинистые углы, перешагнуть порог, сразу за которым падает на голову и рассыпается на составляющие «Толковый словарь живаго великорускаго языка» (не вздумайте накрывать им шляпу волшебника!), и понять, что проживи в России хоть четверть века – фонарь и аптека на месте, хоть триста лет – ничего не меняется тут, кроме словарного запаса (что уже прорыв не хуже космической программы, учитывая местную литературоцентричность и приверженность канонам) и по-прежнему непонятно ни что делать, ни кто виноват, если ты не успел спрятаться. Но это я проспойлерила раньше времени.Предположу, что в 60-70 годы позапрошлого века, когда мытая Россия вдруг внезапно и остро почувствовала движение под боком немытой, поиск корней и фольклорные изыскания оказались в тренде, а судьба народная не волновала разве что конченных социопатов, крупномерная этнографическая беллетристика Мельникова-Печерского, основанная на живом, собранном вручную материале, была востребована, читалась с интересом, восторгом или скепсисом – в любом случае, имела спрос и резонанс. Те же самые чувства она способна вызывать и сейчас, особенно у охотников путать литературу с историей, стряхивающих паутину с увесистого тома, чтоб выяснить в подробностях «как жили наши предки» и приложиться к истокам. Условно, этот фокус пройдёт, только если ваши предки – из старообрядческой тусовки Поволжья 19 века, а безусловно – если ставите подобную цель, нужно быть предельно внимательным и нелегковерным, чтоб случайно не захлебнуться в благодатном потоке «родной речи», нащупать твердую почву и разглядеть лес за деревьями. Язык – главная ловушка, флагманская фата-моргана эпопеи «В лесах» – он действительно завораживает и восхищает, все эти неперечислимые «исстари», «посолонь», «кондовые леса» и «девичьи супрядки», не столько вписанные в контекст, сколько создающие его, – выглядят диковинно, но не искусственно, глаз не режут, серьёзных трудностей восприятия и перевода не вызывают, в текст входишь, как рука в разношенную перчатку: тепло, свободно, удобно, разве что не по сезону, да и гуглить в перчатках неловко как-то. Медицинский факт: речь каждого, кто прочитал Печерского, неизбежно приобретает былинные интонации на срок напрямую зависящий от силы индивидуального лингвистического иммунитета – другие рецензии почитайте, для напримера. Очень заразно. И лестно: надо же, а язык-то наш куда более велик и могуч, чем завещал товарищ Ленин, как самобытно и экзотично мы могём, ежели захочем. Вот! Тут-то и иллюзия. Уже не предположение, я твёрдо уверена – ни одна самая изолированная и аутентичная община в реальности никогда так не разговаривала, вряд ли живые люди в режиме нон-стоп шпарили как по писаному в прологах, минеях, пресловутом словаре Даля и прочих святых источниках древлего благочестия, уснащая свою бытовую речь без промаха разящими фаерболами пословиц и поговорок, затягивая песню в самые патетические моменты – ну разве что обитатели до поры притопленного Китеж-града. Тут-то и диссонанс. Потому что сами люди и их истории, мастерски увлекательно рассказанные автором, – очень правдоподобные, непридуманные, выписанные в режиме «подслушано Ветлуга» и «наблюдая за нижегородцами», максимально несоответствующие мечтам пуристов-почвенников о никогда не бывалом золотом веке, даже с учётом описанных циклопических застолий с белорыбицей, наливками и вёдрами икры – сколько можно жрать? На уровне мелодраматического сюжета – деспотичные отцы семейств самодурствуют, ловко скрывающие пассионарность бабы крутят ими по своему усмотрению, хорошие девушки влюбляются в козлов, плохие тоже, никто не заморачивается на предмет потерпеть до свадьбы, бога никто не боится, ничем хорошим сие не заканчивается; на уровне социологического исследования – в скитах разврат и бастарды, в семьях – пьянство и снохачество, кругом кумовство, коррупция и погоня за лёгкой наживой, бога никто не боится. Но сатирический, обличительный тон у автора приглушён, нет гнева и пристрастия в нём, вместо этого он заставляет персонажей водить бесконечный хоровод и распевать на манер бессмертной оперы «Хованщина», то и дело вклиниваясь с не совсем уместными сольными ностальгическими ариями про Ярилу и ягодки-цветочки, предваряя их не менее странно выглядящими пушкинизмами: дела давно минувших дней, мол. Как так-то? Эти люди – его современники: разные, яркие, выпуклые, трагичные и несуразные, пустые и амбициозные, похотливые и хитрожопые, щедрые и сострадательные, тщеславные и наивные – обычные, пускай и с не всегда психологически докрученной логикой поведения, но с вполне достоверными, узнаваемыми характерами в каких-то уж совершенно документальных обстоятельствах. Почему для каждого из них не предусмотрена своя интонация (пусть даже в рамках утверждённого вокабулярия), свой способ высказаться, почему язык подзаборного алкаша и вора ничем почти не отличается от языка степенного и самоуверенного тысячника, а мать-игуменью можно на слух отличить от попрыгуньи-белицы, только потому, что первая светских песен не поёт? Ну разве что заезжему невзрачному донжуану добавлено изюму в виде присказки «Ох, искушение!»Для себя я ответ нашла, но вовсе не настаиваю, чтоб все со мной тут же согласились (Мельников спорный писатель). Дело в том, что это повествование – отчётливо колониальное по своей сути, и рассказ в нём ведётся о чужаках глазами чужака, пусть и предельно внимательного к мелочам, деталям быта, национальным и сословным особенностям автохтонов. Это нисколько не умаляет его локальной этнографической ценности: здесь можно узнать, чем пахнут ремёсла, сколько приданого полагается поповской дочке, когда сеять капусту, доходен ли токарный товар на Макарьевской ярмарке, как организовать свадьбу «уходом», чтоб сильно не побили, и как сбывать фальшивые деньги, чтоб не сразу посадили – много всякого занимательного. Всё это вполне могло бы сойти за инсайдерский путеводитель, качественную журналистику, не перегруженную драматургией, не преследующую никаких магистральных целей, кроме общеобразовательных и развлекательных – кабы не одно фундаментальное «но»: это – фольклорный эпос. И дремучая жизнь обитателей провинции, скрывающихся в складках ландшафта, придерживающихся своих традиций, одинаково оторванных как от метрополии (никакой, например, Москвы, как смыслового сакрального центра, практически не существует: для староверов Москва – это, в лучшем случае, авторитетные старцы Белокриницкого согласия), так и друг от друга (разделение на своих и чужих в границах одного поселения, не говоря уж о разных берегах Волги), практикующих глухую оппозицию в духе «лучше не высовываться, где надо – подмажем, а власть – какая ни есть, надо терпеть» – предстаёт в каком-то ином свете, представляется чем-то подлинным, исконным, истинным для очарованного архаикой сознания, но на деле это кажимость гармонии, рожденная посредством одних только волшебных слов. Магия языка и ткань художественного нарратива, сливая всё и вся, территории, времена, сословия и классы, в абстрактное всеобщее, вытесняет из зоны видимости действительные противоречия исторической реальности. Поволжье глазами Мельникова-Печерского – не меньший миф, чем Индия Киплинга или Оклахома Лонгфелло. Нет, я не говорю, что это плохо – с какой стати? Просто не надо упускать из виду подобные соображения – а то у долгожителей память хоть и долгая, но избирательная, и ладно рассказанным сказкам они верят, как дети малые.

Хорошая книга мне попалась, я бы даже сказала преотличная. Роман показался увлекательным, несмотря даже на совершенно незамысловатый сюжет. Чего уж скрывать, если говорить исключительно о сюжетной линии, то книга могла бы быть и в разы короче, не потеряв ничего в ходе действия. Но вся соль-то не в этом. Роман Печерского по своей сути превосходная беллетризованная энциклопедия русской культуры быта. Читая «В лесах» мы узнаем как жил русский народ в первой половине девятнадцатого века. Автор показывает и купечество, и артельные бригады рабочих, и ремесленников, и раскольничьи скиты. Герои, в общем-то, очень даже живые. В них легко поверить. Правда, и злилась я на персонажей частенько: на одного за подлость, на другого за слабость духа, на третьего за наивность, на четвертого за упрямство. Ух, давно я так эмоционально не воспринимала выдуманных персонажей. А что если они не выдуманные? Может они самые, что ни на есть живые? Может они – это мы?Именно в этой рецензии мне хотелось бы уделить несколько слов основным героям. И начну я, пожалуй, с Патапа Максимыча. Чапурин… Ах, какой мужчина! Первостатейный купец, но вот уж кто мужчина! Почему-то Господь Бог не дал ему сына, а наградил двумя дочурками-дурами. Несправедливо. Ему б достойного наследника. Создав образ идеального мужчины, Чапурин, видимо, решил, что этого более чем достаточно. Остальные лица мужского пола этого произведения поддерживают верность традиции: чем больше внимания уделяется герою, тем он отвратительнее. Алексей Лохматый, будь он неладен! Так хорошо парень начинался. Мы с Патап Максимычем сразу же были им очарованы, еще при первой встрече! Чапурин сделал его своим приказчиком. А чем могла одарить Алешу я? Разве что своей читательской улыбкой. Но, как видно, оба мы растратили свои дары напрасно. Подвел нас Алеша, обманул доверие. Гнилой человечишко!Василий Борисыч, o sole mio! Как ж он меня раздражал!!! Даже говорить не хочется про него ничего, как надоедливая муха. Тьфу на него. Тьфу на него еще раз.Який – хитрый, мстительный, расчетливый. Мог стать романтическим героем, а стал тем, о ком я постоянно думала «накажи его Бог». И что же? Наказал. Так тому и быть. Настя, дочка Патап Максимыча – дурища. Как еще сказать? Такие перспективы у нее были, все загубила. И себя в том числе.Фленушка – вот интересный персонаж!!. Уверена, что однозначной оценки среди читателей образ Фленушки вызвать не может. Интересная девушка, подозреваю ее в том, что она водолей:)Матушка Манефа – сестра Чапурина, оно и чувствуется, сестра брату под стать! Уважаю я ее, да и как иначе. Матушка заслужила почет, уважение как героев произведения, окружающих ее, так и читательское. Очень интересный язык, много всяких «словечек» того времени настолько приглянулись мне, что вошли в мой повседневный язык. Например, прекрасное слово «супрядки». Правда устроить их удается только на двоих с сестрой, а не большой развеселой компанией, но увы…