Когда я обнаружил в боли и даже в самом стыде примесь чувственности, я стал испытывать не страх, а скорее желание быть наказанным снова.
Жан-Жак Руссо
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Добрейшая тетушка Гликерия Павловна ежемесячно выплачивала Арсению некую сумму наличных на карманные расходы. Сумма эта была невелика, но и развлечений в Березине было немного и обходились они куда дешевле, чем в столице. Пожалуй, о Березине стоит все же сказать два слова. Во-первых, это вовсе не город, а городок, немногим больше села, и, во-вторых, возле Березина полвека назад построили железную дорогу, ту самую, Николаевскую, которая соединила Санкт-Петербург и Москву. А стало быть, в городке был вокзал и привокзальная площадь. В одноэтажном, сложенном из тесаного песчаника, здании вокзала кроме всего прочего располагалась закусочная, открытая до поздней ночи. В эту закусочную можно было зайти, как с площади, так и прямо с перрона, толкнув тугие тяжелые двери со стеклами. Что до привокзальной, мощеной булыжником, площади то она была не пойми какой формы и шла под уклон, и с одного её краю вечно стояла большая лужа, и в этой луже в дождливые годы непременно водились лягушки. Окружали площадь стоящие фасад к фасаду дома все в два этажа – каменные, сложенные из кирпича, а то и вовсе с почерневшими бревенчатыми стенами. Возле железнодорожных путей в самом углу привокзальной площади, словно прячась от добропорядочных граждан за будкой сапожника и старой вековечной липой, стояла, одна неприметная постройка. На первом этаже была не то лавка, не то какая-то артель, но сколько Арсений помнил, там всегда было заперто. А весь второй этаж занимал дом терпимости.
Арсений привычно обходит с торца это неказистое здание, взбегает по деревянной лестнице с навесом, останавливается возле двери без вывески и дважды дергает за шнурок. Слышно, как за дверью звякает колокольчик. Арсений нетерпеливо постукивает ногой на дощатому настилу и глядит на площадь. Возле вокзала стоит полдюжины колясок – извозчики дожидаются вечернего поезда. От дверей закусочной, держась, рукой за стену, бредет пьянехонький мужик в одетом набекрень картузе. Лежащая на панели черная собака, старательно вылизывает хромую лапу. Остывшее красноватое солнце уже касается городских крыш, и на булыжной мостовой лежат прозрачные тени.
Наконец, за дверью слышаться легкие быстрые шаги. Стучит задвижка, дверь отворяется и в сумрачном коридоре Арсений видит Любочку Кшесинскую в полупрозрачном кисейном платьице.
– Здравствуйте, Арсений Захарович, – говорит барышня и поправляет рукой завитые темные волосы.
– Здравствуй, Любаша, – говорит Арсений и шагает через порог и тут же недовольно кривит лицо, потому что слышит мужские голоса, долетающие из залы.
Стоит сказать, что Арсений никогда не посещал дом терпимости на выходных, он бывать здесь исключительно по будним дням в ранние вечерние часы, чтобы по возможности не сталкиваться с другими посетителями.
– Кто это у вас? – спрашивает молодой человек Любашу, раздумывая, не уйти ли ему.
– Так рано еще, никого нет, – говорит Любаша, запирая дверь. – А это грузчики. Они уже уходят.
– Что еще за грузчики? – ворчит Арсений и проходит по коридору мимо чучела медведя, стоящего на задних ногах.
Подле чучела на стене висит овальнее зеркало в потемневшей деревянной раме. В зеркале Арсений видит мельком свое конопатое гладко выбритое лицо, рыжие, оттенка бронзы волосы, которые не помешало бы постричь короче. Сколько их не причесывай, вихры не желают лежать и торчат в разные стороны. На Арсении сюртук, жилетка и белая сорочка в полоску. Сюртук заметно поношен и такой покрой в столице уже вышел из моды, но в уездном Березине Арсений Захарович выглядит франтом.
В окна залы бьет вечернее солнце, и сквозь прозрачную кисею платья Арсений видит черные чулочки Любочки и кокетливые панталоны с лентами и рюшами. Барышня чувствует его взгляд и зябко поводит плечами, и косит на Арсения шальным глазом.
В единственном доме терпимости в городе Березине было три жрицы любви – мадам Брюс – сама хозяйка борделя, Авдотья Истомина и Любаша. И как ни скудно было тетушкино вспоможение, Арсений Балашов воспользовался услугами каждой из куртизанок.
Сперва, как и многие мужчины этого уездного городка, он едва не влюбился в мадам. Прасковье Брюс было хорошо за тридцать, но она сумела сохранить точеную стройную фигурку и была гибкая, словно девочка. У мадам были завораживающие серые глаза, нос с горбинкой и большой рот с тонкими красиво очерченными губами. Арсению казалось, что Прасковья Брюс оказалась в Березине проездом, словно сошла ненароком с поезда, который следовал не то в Париж, не то в Стамбул. Обычно мадам встречала гостей в полупрозрачном кружевном пеньюаре. Она курила папироски через длинный костяной мундштук и недурно играла на пианино, а то, что инструмент, стоящий в зале, был порядком расстроен, придавало очарование этим модным в прежние времена пьескам Дюрана, Лакомба и Дебюсси.
Поначалу Прасковья совершенно вскружила голову Арсению Балашову, но через месяц-другой его любовный пыл пошел на убыль. Отчасти это случилось по самой пошлой причине – любовные услуги мадам Брюс стоили недешево, а молодой человек был весьма стеснен в средствах.
И тогда Арсений стал коротать вечера с Любочкой Кшесинской.
Что до Любочки, то она была самой юной из куртизанок. Барышня была худенькая, невысокого роста, но с большой красивой грудью. Особую прелесть ее лицу придавали немного косящие, будто у ведьмы, глаза. И в этих глазах вечно плясали какие-то веселые бесовские огоньки. Совсем не сразу Арсений разобрал, что Любаша была девкой с придурью. Как-то раз она вздумала упрямиться и отказала Арсению в пустячном удовольствии. Арсений пригрозил пожаловаться мадам. Любаша тотчас встала на колени подле кровати и стала упрашивать, этого не делать. Барышня призналась Арсению, что у нее дурной характер, и ее надобно учить, и лучше всего будет дать ей дюжину пощечин. Щеки у Любаши разрумянились от смущения, и говорила торопливо и не очень связано, а ее глаза косили больше обычного. Арсений не стал упрямиться и отвесил барышне пару звонких оплеух. На глазах у Любаши выступили слезы, она принялась благодарить Арсения и целовать ему руки, а после с необычайным рвением исполнила все его нехитрые пожелания.
Но эти игры показались Арсению слишком уж мудреными. А он искал в доме терпимости простых радостей плоти. И стоит сказать, ему пришлась по вкусу третья здешняя куртизанка – Авдотья Истомина. Это была молодая крепко сбитая женщина с полными ногами и широким массивным задом. Ее крестьянское округлое лицо было не лишено миловидности. По какой-то причине Авдотья терпеть Арсения не могла, он чем-то ужасно раздражал эту женщину. Но работа, есть работа, и куртизанка, деланно улыбаясь, вставала по-собачьи, как велел Арсений, и в эти минуты её лицо становилось угрюмым, а глаза тоскливыми и злыми. Пожалуй, эта с трудом скрывая неприязнь и покорность, а еще – большая белая задница Авдотьи, похожая на подушку более всего распаляли похоть Арсения Балашова. И потом, за свои труды Авдотья Истомина брала куда меньше чем мадам Брюс.
Пройдя в залу, Арсений и правда видит грузчиков в синих поддевках, фартуках и сапогах. Прасковья дает каждому по монете, те благодарят хозяйку и уходят, оставив после себя запах махорки и чеснока. Внимание Арсения привлекает непонятного назначения предмет интерьера, который эти самые грузчики внесли и установили возле стены промежду окон. Больше всего эта штука похожа на раскладную стремянку немногим выше человеческого роста. С одной стороны «стремянка» обшита мягким и плотным сукном. Примерно посредине в суконном полотнище прорезано большое прямоугольное окно, а на самом верху «стремянки» – овальное отверстие поменьше. На массивных деревянных стойках закреплены кожаные ремешки с пряжками.
– Рада вас видеть, Арсений Захарович, – говорит мадам Брюс и улыбается молодому человеку, будто старому знакомому.
Стены залы оклеены синими обоями с золотыми полосами, и эти полосы горят в закатных лучах, падающих из окон. Вдоль стен стоит пара диванчиков, с протершейся обивкой, рядом – круглый столик, в одном углу – пианино, в другом буфет, где на полках поблескивают бокалы для шампанского и рюмки.
– Здравствуйте, мадам, – отвечает Арсений. – Позвольте полюбопытствовать, а что это такое?
И он подходит ближе к «стремянке».
Стоя у окна в полосе медного солнечного света Авдотья Истомина хмуро глядит на Арсения и тянет из стакана густой хлебный квас. Её русые волосы заплетены в толстую короткую косу. Тяжелая пышная грудь рвется наружу из белого корсета с кружевами. Черные чулки плотно обтягивают крепкие ноги. Арсений представляет, как Авдотья Истомина опускается на колени, наклоняется вперед и опирается локтями об атласное, винного цвета покрывало, которым обычно застелена кровать в ее комнатке. Авдотья носит старомодного кроя просторные панталоны, их штанины не сшиты между собой от паха и до самого пояса. Это удобно, не нужно развязывать тесемку, расстегивать пуговицы и каждый раз стаскивать панталоны, достаточно развести в стороны два куска тонкой льняной ткани, прикрывающих массивную задницу Авдотьи, и жадному взору Арсения предстают эти белые и мягкие, как сдобные булки ягодицы. Молодой человек чувствует, как тяжелеет его член, и начинает сладко ныть внизу живота…
– Это чрезвычайно удобное приспособление изобрела одна англичанка в начале прошлого века. Звали эту предприимчивую даму Тереза Беркли, – рассказывает мадам Брюс. – Вот с тех пор все так и называют этот станок – «лошадка Беркли».
Прасковья останавливается рядом с Арсением. От мадам волнительно пахнет горькими духами и табаком. В её длинном костяном мундштуке тлеет папироска, и дымок серой лентой плывет к распахнутому по случаю летней жары окну. Пшеничного цвета волосы Прасковьи Брюс коротко острижены, как говорят «а-ля гарсон», что очень идет мадам и делает ее решительно не похожей ни на одну женщину в Березине.
– Но, право, я удивлена, что вы не видали «лошадку» прежде. У нас в захолустье это диковинка, но в столице такие станки можно найти в каждом борделе.
Молодой человек только пожимает плечами. Покуда его не выгнали из университета, Арсений захаживал в столичные бордели, но такую «лошадку» отчего-то нигде не приметил. Разглядывая деревянную раму, обитую с одной стороны плотным сукном, молодой человек по-прежнему пребывает в недоумении.
– А ты, Любаша, вот что, – говорит мадам Брюс, оглядываясь на сидящую, на диване барышню. – Будь добра, сходи, нарежь прутьев. И не забудь поставить их в воду.
– Да, мадам, – кротко отвечает Люба Кшесинская и отчего-то краснеет.
Она достает из буфета ножичек и, опустив очи долу, быстро выходит за дверь.
– Я гляжу, Арсений Захарович, вы не знаете, что и думать?
Мадам Брюс затягивается табаком через длинный мундштук, и поглядывает на молодого человека с лукавой улыбкой.
– Признаться, ума не приложу, – разводит руками Арсений. – Вы нарочно меня интригуете?
– Интригую, а как же иначе… Я скажу вам, Арсений Захарович, эта «лошадка» была весьма доходным изобретением. Она буквально озолотила мисс Беркли. У нее был бордель на Шарлот-стрит для клиентов с весьма специфическим вкусом. Их еще называют флагелланты. Вы, верно, слыхали?
– Нет, не припомню.
Мадам Брюс пожимает плечами и подходит к «лошадке» с той стороны, которая обитая мягкой тканью.
– Вот, взгляните, высоту и угол наклона можно регулировать. Встаньте сюда. Ну же, не бойтесь.
Чувствуя некоторое смущение, Арсений подходит к «лошадке» и встает между стоек.
– А теперь наклонитесь вперед, – говорит мадам и слегка подталкивает Арсения в спину.
Молодой человек хватается руками за стойки и прижимается всем телом к плотно натянутому сукну. Через сукно Арсений чувствует, как упирается ляжками и грудью о перекладины «стремянки». Его лицо оказывается вровень с овальной прорезью.
– Смотрите, как это удобно, – говорит мадам Брюс. – Ноги и руки пристегивают к «лошадке» ремнями. Еще один ремень затягивают на пояснице… Для порки будет довольно и одной барышни. Но чтобы получить все возможное удовольствие от «лошадки», понадобятся услуги еще одной куртизанки.
– Мадам, я по-прежнему блуждаю в потемках, – признается Арсений. – Я не могу взять в толк, для чего могут понадобиться две куртизанки?
– Ну как же… Представьте, Арсений Захарович, вас в одном исподнем или и вовсе голого пристегивают к «лошадке», – сладким голосом говорит мадам Брюс. – Одна барышня хлещет вас прутьями по заднице, как нашкодившего мальчишку. А другая с помощью вот этого окошка стимулирует ваше возбуждение. Причем, она может делать это, как руками, так и ртом.
Закончив объяснение, мадам Брюс, хорошенько шлепает Арсения ладонью по ягодицам. Раздается звонкий и сочный шлепок.
Арсений от неожиданности вздрагивает, а потом смеется и оглядывается.
– Простите, Арсений Захарович, не смогла удержаться, – признается Прасковья Брюс. – Так что же, не желаете ли попробовать сами. Любаша уже вернулась с розгами.
Арсений и сам видит, что Люба Кшесинская стоит посреди залы и держит в руках дюжину длинных и довольно толстых березовых прутьев, отчищенных от листвы.
– Так вы говорите, кто-то платит за то, чтобы его высекли? – спрашивает Арсений Балашов. – По мне, так это довольно странно.
– Не знаю, как в нашем захолустье, а вот в Англии охотников до розог великое множество, – отвечает мадам. – Если вы не слыхали, порку розгами называют английским удовольствием.
– Пакостники и срамники вот, кто они такие эти англичане, – ворчит Авдотья Истомина.
Потеряв интерес к «лошадке», Арсений проходит по зале. Молодой человек никак не может решить, с кем из трех куртизанок предаться любовным утехам. Он примечает лежащую на диване книгу. На обложке отпечатано заглавие – «Письма из турецкого гарема», вместо имени автора стоит – Аnonymous.
– Коли есть охота, возьмите почитать, – мадам Брюс зевает и прикрывает ладошкой рот. – На мой взгляд, довольно утомительное чтение. Авдотьи книжка надоела, а Любаша и вовсе ничего не читает.
Арсений замечает, что уголки страничек загнуты там и сям, из-за чего книга имеет неопрятный вид. Так делают люди грамотные, но скверно воспитанные, и Арсений уверен, что это именно Авдотья Истомина загибала уголки страничек.
Он открывает книгу где-то вначале, расправляет уголок и пробегает страницу глазами…
ГЛАВА ВТОРАЯ. ПИСЬМА ИЗ ТУРЕЦКОГО ГАРЕМА
В тот роковой вечер турецкий принц лишил меня девственности. Сейчас ты узнаешь, как все было на самом деле. Меня провели по сумрачному лабиринту гарема в роскошную комнату, где на ложе под парчовым балдахином с золотыми кистями возлежал принц Карабюлют. На вид принцу было лет сорок, он был довольно тучный и высокий, с ровно подстриженной щегольской бородкой. Его смуглое лицо сперва показалось мне грозным и даже красивым на восточный манер. Но присмотревшись, я заметила, что губы принца были слишком яркими и полными, будто у женщины, а темные глаза маслянисто блестели и были медлительны, как у рыбы.
Капитан немедленно распростерся ниц, а после, поднявшись, почтительно заговорил с принцем то и дело, указывая на меня. Принц выслушал капитана весьма благосклонно. Откинувшись на подушки, он какое-то время откровенно и молча меня разглядывал. Этот пристальный бесцеремонный взгляд его темных маслянистых глаз, словно срывал с меня одежду. Смутившись, я в свою очередь принялась разглядывать ковер под ногами. Принц сказал что-то капитану, голос у него был низкий, рокочущий и густой, будто патока. Оба мужчины рассмеялись, а потом капитан, поклонился и вышел прочь. Карабюлют поднялся, потрепал меня по подбородку и на хорошем английском сказал, что сегодня воистину счастливый день, ибо в его гареме появилась такая прекрасная рабыня.
С этими словами принц отвел меня к дивану и без дальнейших церемоний обнял за талию и, несмотря на все мое сопротивление, заставил сесть к себе на колени. Обвив одной рукой мою шею, он притянул мои губы к своим. Турок стал дерзко меня целовать и просунул свой язык в мой рот, и это вызвало ощущение, которое совершенно невозможно описать. Это была первая подобная вольность в моей жизни.
Вы, наверное, догадываетесь, какое возмущение и ужас подобное обхождение вызвало у меня поначалу, но я должна признаться, что мое негодование длилось недолго. Мое женское естество откликнулось на его поцелуи и помогало его похотливым действиям, которые находили отклик в сокровенных уголках моего сердца. Мои крики и мольбы превратились в тихие вздохи, и, несмотря душившую меня ярость, я не могла сопротивляться.
Заметив, что я растеряна, принц Карабюлют внезапно запустил руку мне под нижние юбки. Взбешенная этой грубостью, я попыталась вырваться из его объятий, но турок крепко меня держал. Принц продолжал целовать меня, приводя в величайшее смятение, и по мере того, как оно росло, я чувствовала, как моя ярость и силы убывают. У меня стала кружиться голова. Я почувствовала, как рука принца быстро раздвинула мои бедра, и один из его пальцев проник в то место, которого, видит бог, никогда прежде не касалась ни одна мужская рука. Если чего-то и не хватало, чтобы довести меня до полного замешательства, так это волнующего ощущения, которое я испытывала от прикосновений его пальца. Каким ужасным моментом это было для моей добродетели! Как я страшилась потерять свою невинность, как я молила принца отступить в те минуты! Но горячие и влажные губы турка снова впились в мои губы, а его палец по-прежнему находился там, где ему не коим образом нельзя было быть! И каждый следующий поцелуй становился все приятнее, пока, наконец, я не стала сама ему отвечать с тем неуместным пылом, который заставляет меня краснеть и сейчас, когда я пишу эти строки.
Набравшись смелости, я заговорила с принцем, хотя едва могла смотреть ему в лицо. Я рассказала ему о коварстве пиратского капитана, о своей помолвке с Робертом, о большом выкупе, который заплатит за меня дядюшка, если меня освободят без дальнейших покушений на мою добродетель. Принц терпеливо выслушал меня. Ободренная его вниманием, я продолжила свои мольбы, подкрепленные слезами, но внезапно Карабюлют привлек меня к своей груди и поцелуями осушил мои слезы, ответив такими решительными словами,
– Ты молишь напрасно, твоя судьба предрешена. Я не расстанусь с тобой за все сокровища мира. Не тешь себя, милая, тщетными надеждами на выкуп. Восхитительный аромат твоего девственного цветка предназначен для моего наслаждения. Через несколько дней я вернусь, и тогда, прекрасная гурия, ты должна без колебаний и стеснения подчиниться моим неистовым желаниям. Как ты могла хоть на мгновение вообразить, что я настолько глуп, чтобы отдать такую красавицу, как ты, в объятия другого и позволить сорвать твою девичью розу. Нет, милая, это нежное наслаждение, несомненно, предназначено мне.
У меня совсем упало сердце от такого решительного отказа! Между тем принц прервал свои настойчивые и бесцеремонные ласки и повел меня в апартаменты, которые мне предстояло занять…
В моей спальне было три больших окна. Приглядевшись, я обнаружил, что окна выходят на море. Гарем принца Карабюлюта стоял на высокой скале, и морские волны бились о позеленевшие камни так далеко внизу, что мне сделалось дурно. Отсюда не было никакой возможности сбежать!
Заметив, что я побледнела, принц взял меня за руку и подвел к кровати со множеством бархатных, вышитым золотом подушек. На стенах подле кровати висела пара зеркал, и еще оно зеркало было закреплено на потолке. Принц заключил меня в объятия, он почувствовал, что я вся дрожу, как в лихорадке и сказал,
– Когда я скоро вернусь, я избавлю тебя от всего этого трепета и страха.
Принц поцеловал меня долгим поцелуем и ушел, а я без сил опустилась на кровать. Чувствуя себя совершенно разбитой после пережитого, я решила лечь спать. Был вечер, и из окна спальни я видела, как солнце, пройдя свой путь по небосводу, опускается в море. Я стала раздеваться, и в тот самый момент, когда я уже сняла платье и готовилась надеть ночную сорочку, я услышала, как распахнулась дверь. В то же самое мгновение я оказалась в объятиях принца Карабюлюта, который был так же обнажен, как и я. Вы не можете себе представить мой ужас и отчаяние в этот момент!
Беззащитная и обнаженная, я была брошена на кровать, мои мольбы и крики разносились по всему дворцу, но никто не пришел на помощь, чтобы предотвратить мою гибель. Что могла сделать такая слабая девушка, как я, против такого могущественного противника? Ровным счетом ничего. За время меньшее, чем требуется, чтобы об этом написать, Карабюлют раздвинул мои бедра и расположился между ними. Я и сейчас содрогаюсь при одном воспоминании о тех ужасных муках, которые испытала, когда принц превратил мое целомудрие в кровоточащие руины.
Сопротивляться натиску было бесполезно, турок был во много крат сильнее, и разложил меня на кровати, будто беспомощную куклу, как ему было удобно. Его уд, его мужское естество страшило меня. Уд принца походил на темный искривленный рог, оплетенный венами. Помогая себе рукой, Карабюлют немного пропихнул уд внутрь меня. И хотя он беспрестанно целовал меня, я испытывала только страх и стыд. Я почувствовала, как он проникает все глубже и закричала от боли. Но мои мольбы о пощаде и слезы были бесполезны. Мои крики, казалось, только подстегивали и все более распаляли его. Карабюлют яростно целовал меня и покусывал мои груди, пока полное слияние наших тел не возвестило о том, что весь его ужасный уд вошел в меня целиком. Находясь в объятиях принца, я чувствовала, как его уд двигается у меня внутри и причиняет такую острую боль, что вскоре потеряла сознание…