Одни сутки войны (сборник)

© Мелентьев В.Г., наследники, 2019

© ООО «Издательство «Вече», 2019

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2019

Сайт издательства www.veche.ru

Одни сутки войны

1

Ночью на прокаленную дневной жарой землю пролился робкий дождь, и к рассвету в низинах поднялся туман-испарина. Противник усилил прочесывающий огонь.

Командир разведывательной группы лейтенант Зюзин вышел из землянки, потянул носом пахучий воздух, потрогал ладонью высыхающую землю. Потом послюнявил палец и, подняв его над головой, покрутил кистью руки, чтобы определить, откуда ветер. Не оборачиваясь, сказал:

– Пора! – и добавил: – Выходи строиться!

Разведывательная группа – девять бойцов отдельной разведроты, отобранные лейтенантом для выполнения особого задания, вышли из землянки, закидывая за спину тощие вещевые мешки, поправляя оружие и снаряжение. Последним из землянки появился высокий, поджарый майор Лебедев – из разведотдела армии. Он вплотную подошел к Зюзину и мягко, почти заискивающе спросил:

– Не рано? Ведь крайний срок завтра…

– Завтра тумана не будет: земля горячая и ветер на восток повернул. Опять соврали метеорологи.

– Ну-у… не совсем… Дождь все-таки был…

Зюзин ругнулся и накинул капюшон маскировочной куртки на каску.

– И вообще… Не нравится мне здесь! – Он широко повел рукой вокруг. – Поэтому лучше начинать не в срок.

Майор Лебедев промолчал.

Группа Зюзина – четвертая за последние две недели, которую отправляют в тыл противника. Три пропали без вести. Наблюдатели, «слухачи» на переднем крае и провожатые слышали шум боя на маршрутах двух групп. Причем радист третьей группы успел передать: «Попали в засаду. Пробуем пробиться».

Командующий армией ругал разведчиков, из разведуправления фронта добавляли. Армейские разведчики притихли, не зная, что делать. Такого еще не бывало: группы благополучно переходили линию фронта, а потом попадали в засаду. Командующий армией приказал специально выделенными подразделениями прочесать леса и овраги. Ничего подозрительного не обнаружили в ближнем тылу наших войск. Связисты получили указание строжайше соблюдать дисциплину переговоров.

Между тем дальние разведывательные группы и частично партизаны подтвердили, что через узловые станции проследовали эшелоны с войсками противника, скорее всего, с танковыми, а на ближних аэродромах сели новые эскадрильи самолетов.

Пришло лето. Обе стороны готовились к активным действиям.

Чтобы не привлекать излишнего внимания, командующий армией не вызвал к себе лейтенанта Зюзина, а ночью сам приехал в район обменного пункта, лично проверил подготовку разведгруппы и на прощание, сдерживая свой крутой нрав, сказал довольно миролюбиво:

– Передашь сведения – орден. Вернешься в срок – станешь старшим лейтенантом. Приведешь хорошего «языка» – представлю к Герою. Но если…

Зюзин не дослушал командующего, непочтительно перебил:

– Никаких «если» не произойдет.

Командующий промолчал, но глаза его сузились, а ноздри большого, мясистого носа раздулись: он не терпел, когда его перебивали, хотя ценил острое слово. Командующий пожелал удачи и уехал.

Разведчики построились. Зюзин, так и не подав команды «Смирно», приказал:

– Подойти ближе. – Когда разведчики сгрудились вокруг него, почти шепотом сказал: – Слушайте задачу, товарищи. Есть сведения о концентрации танковой не то дивизии, не то корпуса противника. Необходимо уточнить и, если удастся, притащить «языка». Говорю честно: можем нарваться на засаду. Поэтому драться до последнего. Кто останется в живых, продолжает выполнять задачу любыми доступными средствами. Все остальное отработали на занятиях. Не забыли?

– Так точно…

– Что «так точно»? – сердито переспросил Зюзин. – Выходит, забыли?

– Никак нет. Помним.

– Все. Тронулись.

В зеленом небе висели осветительные ракеты. Пулеметы противника плели сложную паутину трасс. Где-то в стороне мирно тарахтел самолет.

Разведчики гуськом прошли по опушке березового леса, постояли перед низиной и один за другим начали входить в туман, как в воду. Сначала скрылись по колено, потом до пояса, потом над туманом покачивались только каски, но вот и они утонули, растаяли.

Майор Лебедев остался на опушке. Он видел, как скрылись разведчики, и подумал, что с этой минуты уже не способен влиять на выполнение задания. До этого он проводил тренировки, с каждым из отобранных в группу изучал местность, старался обеспечить разведчиков всем необходимым. Словом, делал все, что мог. Теперь он стоял и тоскливо смотрел на белесую, чуть колышущуюся массу тумана-испарины, прикидывал, все ли сделал, как требовалось, и немножечко злился.

Он-то сделал все, а вот Зюзин… Ему почему-то не нравился этот строптивый, но удачливый лейтенант. Перед каждым поиском Зюзин обязательно выказывал свой характер. То не хотел идти группой, а шел с бывшим боксером Сутоцким и с щуплым длинноруким снайпером Грудининым, которого по каким-то одному ему известным признакам посчитал разведчиком и перетащил в свой взвод. Втроем они дважды приводили «языков». Из поисков группы Зюзина возвращались всегда без потерь. Как это ему удавалось, лейтенант не рассказывал. А ходившие с ним разведчики объясняли по-разному. Одни осуждали Зюзина: прет на рожон, наудачу. Другие хвалили: отчаянный, но расчетливый. Знает, когда и где рисковать.

Сам Зюзин после поисков и походов в тыл сдавал подробные рапорты и отчеты-схемы, брился и два-три дня отсыпался. Затем мылся холодной водой или обтирался снегом и становился самим собой: хмурым, постоянно чем-то недовольным, неразговорчивым. Небольшие злые глаза, маленький курносый нос на широкоскулом лице, светлые брови – типичный сибиряк.

Вспомнил Лебедев и скандал, который устроил Зюзин, потребовав перевести к нему во взвод только что пришедшего с пополнением рядового Андрея Матюхина. Зюзину тактично объяснили: человека, который пробыл в плену около года, брать в разведку, по крайней мере, не резон. Зюзин стоял на своем.

– Мне нужен именно такой: дважды убегал из плена и уходил от немцев, значит, знает их повадки не по чужим рассказам. Знает форму, язык, оружие, технику… Его не кто-то освободил, сам пробился через передний край! Если человек сам прошел два передних края – немецкий и свой, – значит, разведчик.

Зюзина предупредили: за Матюхина будешь отвечать лично.

– А я и так за каждого отвечаю.

Но в поиски Матюхина долго не брал: заставил овладеть рацией, приемами рукопашного боя… Больше того, недели за две до похода переселил Матюхина из общей землянки в свою, офицерскую.

Такая дружба вызвала недоумение. Что их связывало, никто не знал. Зюзин – сибиряк, забайкалец, Матюхин – донской казак. Зюзин – резкий, Матюхин – скорее добрый, во всяком случае, уважительный. Зюзин выпивал, Матюхин даже законные, «наркомовские», отдавал в общий котел: «Я в плен попал пьяным. Теперь все. До конца войны в рот не возьму». Но как попал в плен – не рассказывал.

И тем не менее Зюзин и Матюхин дружили. Сдержанно, неброско, на людях просто незаметно, но дружили.

И вот когда Зюзину, удачливому Зюзину, выпало такое ответственное задание, он оставил уже проверенного Грудинина и взял с собой Матюхина. При этом потребовал для своей группы не одну, а две рации. Связисты, естественно, возражали: три рации уже погибли, но Зюзин добился своего…

Майор Лебедев стоял на опушке и все вспоминал, прикидывал, оценивал… Постепенно он стал различать не только военные шумы. Оказывается, пели птицы. Он вслушался. Опушка березового колка и принизинный кустарник звенели трелями и посвистом. В небе едва заметно мерцали приглушенные июньским рассветом звезды.

На стороне противника метнулся прожектор, потом полоснули яркие лучи фар и послышался далекий шум моторов. Постепенно он стих, точнее, его заглушил усилившийся прочесывающий огонь. Из тумана густо вылетали светлячки трассирующих пуль и гасли в брустверах наших окопов.

Советская сторона молчала. Лебедев поморщился: следовало бы отвечать, иначе немцы могут подумать, что молчим неспроста. Это насторожит их. Но, прикинув все, майор решил, что, пожалуй, можно и не нарушать огневого режима, принятого в последнее время.

Лебедев подошел к пеньку, сел и стал смотреть на немецкую сторону.

2

Зюзин, как всегда, шел первым. Шел легко, неслышно, чутьем угадывая в тумане кочки и сушинки в заболоченной пойме крохотной речушки, вдоль которой располагалась оборона воюющих сторон. Немецкий берег был чуть выше, наш – чуть ниже.

Когда выбирали место перехода линии фронта, Зюзин забраковал этот участок: через него проходила первая из погибших групп. Он вообще настаивал, чтобы его группу высадили или выбросили с самолета в тылу противника. Но полковник Петров – начальник разведотдела армии – запротестовал:

– Ночи светлые. Самолет могут засечь. Если выбросить вас далеко, будете добираться неделю или больше. А сведения нужны как можно скорее.

– Зато надежнее, вернее.

– Рассудим так: противник знает, что мы уже проходили здесь. Значит, он вправе решить, что вторично мы не пошлем людей тем же маршрутом.

– Верно. Но только в том случае, если тут сидят наши старые знакомые. Они привыкли к нам, мы – к ним. А если новые? Свежие? Они наверняка подстрахуются и перекроют маршрут.

– Тоже верно. Значит, нужно идти не точно этим маршрутом, а попетлять.

– Это само собой. Только леса здесь старые, смешанные, много дуба. Так что полно прогалин – трудно маскироваться. И поля. Как правило, незапаханные.

– Зато заросшие сорняками. Маскировка!..

Они спорили долго, обговаривали различные варианты маршрутов. Потом Зюзин с майором Лебедевым проверяли эти варианты по карте. И все-таки выбрали именно этот, знакомый маршрут: сплошных траншей перед заболоченной и лишь теперь подсыхающей поймой немцы не создали, надеялись, что болото надежно прикроет их боевые порядки. Однако в жару припойменное болото усохло, а немцы по-прежнему обходились поддерживающими огневую связь опорными пунктами и ночными патрулями – либо хитрили, не привлекая внимания противника к этому месту, либо знали, что у русских тут резервов нет и нанести внезапный удар они не смогут. Так или иначе, а проскользнуть на данном участке разведчикам было, конечно, легче, чем в любом ином месте.

К жидким проволочным заграждениям группа вышла точно в срок, даже минут на десять раньше: затвердевшая пойма не задержала разведчиков и мелководную речушку форсировали без особого труда.

Вперед выползли два разведчика, перекусили ножницами нижние нити проволочных заграждений, полежали, послушали и осторожно поползли дальше, ощупывая вошедшую в рост траву – искали мины. Не нашли. Тогда за ними поползли остальные.

Справа, как и предполагалось, едва заметно светилась амбразура дзота – там постоянно дежурили пулеметчики. Слева, за траншеей, горбился наблюдательный пункт. Ночью, как показало длительное наблюдение, в нем отсиживались патрули.

Разведчики молча перемахнули траншеи и по луговине устремились в глубь обороны противника – к дубраве. Сзади раздался приглушенный говор: патрули вышли из ИП и двинулись по траншее к дзоту. Разведчики притаились, дожидаясь, пока патрули скроются в дзоте, – на несколько секунд через открытую дверь пробился слабый свет.

На опушке дубравы пахло просыпающимися грибницами, цветами и чуть-чуть земляникой. Ветер усиливался, жесткие дубовые листья начали жестяно шелестеть. Разведчики перевалили противопожарную канаву и впервые поднялись в рост. Прислушались, осмотрелись и неторопким шагом, пружиня в коленях, держа руки на предохранителях автоматов, углубились в дубраву.

Зюзин отстал и, когда с ним поравнялся Матюхин, шепнул:

– Ты, радист и Сутоцкий идите правее… метрах в ста. В бой не вступать. – Подумал и добавил: – За радистом смотрите – вроде дрожит.

Матюхин шепотом передал Сутоцкому приказ и поймал радиста за подол маскировочной куртки.

Радист вздрогнул, быстро оглянулся. Матюхин жестом приказал ему свернуть вправо, но радист неожиданно рванулся и, злобно скаля зубы, упрямо потянулся за основной группой. Сутоцкий молча показал ему огромный кулак. Радист сник, но подчинился.

Теперь разведчики шли двумя группами, наискось пересекая дубраву, чтобы выйти к заросшим бурьяном полям, проскочить, точнее, проползти их и войти в смешанный лес.

Матюхин пропустил вперед радиста, потом Сутоцкого и пошел замыкающим.

Дубы стояли могучие, разлапистые, шелестели солидно, и тени от них лежали густые, надежные. Но тени эти не перекрывали друг друга. Между ними едва заметно просачивались потоки зеленоватого света: близился ранний июньский рассвет. Сутоцкий и Матюхин жались поближе к огромным стволам, а радист шел по прямой.

Шел не оглядываясь и, видно, только слушал. Когда шорох шагов товарищей затихал, он приостанавливался. Тогда разведчики нагоняли его и слышали прерывистое, шумное дыхание товарища.

Сутоцкий покачал головой: психует парень. Впрочем, такое бывает. Особенно на первых порах. Не срабатывает какой-то мозговой центр, отказывают нервы – и все кажется непоправимо безнадежным, страшным и неизбежным. Потом, когда первый шок пройдет, все станет на свои места.

Но пока шок не прошел, за радистом следовало присматривать. И оба разведчика безмолвно поделили обязанности: Сутоцкий приглядывал за радистом, а Матюхин следил за основной группой и за окружающим.

Ветер крепчал, и дубрава пошумливала все сильнее. Можно было ускорить шаг: шум дубравы глушил шелест травы под ногами. Поэтому, должно быть, к противоположной опушке группа вышла быстрее, чем предполагалось. Появилась надежда, что заросшее поле удастся переползти в предрассветных сумерках.

Однако здесь, на противоположной опушке дубравы, деревья росли особенно редко и казались наиболее величественными и разлапистыми. Светлые полосы между их тенями были шире, и Матюхин пошел медленнее, прикидывая, двигаться в рост или перейти на привычный для разведчика способ передвижения – ползком.

Решить задачу он не успел.

Слева, прямо перед ним и чуть справа полукружьем вспыхнули яркие автомобильные фары. Инстинктивно Сутоцкий и Матюхин упали, а радист испуганно присел, потом, не разгибаясь, круто повернулся и, петляя, побежал назад. В следующую секунду откуда-то со стороны фар ударили автоматы. Разрывные пули впивались в дубы. Запахло взрывчаткой, свежим корьем и почему-то кожей. Радист взмахнул руками и упал.

Сутоцкий выпростал из-под себя прижатый грузным телом автомат и вознамерился было ударить по фарам, но Матюхин прошипел:

– Не сметь! Ползком к дубу.

Сутоцкий не понял и обернулся, всматриваясь в сразу ставшее хищным решительное лицо Андрея. Матюхин был настолько уверен, что Сутоцкий послушается, что сразу повернулся и пополз к дубу. Здесь, за его стволом, в полосе густой тени, он поднялся и, ловко работая руками и ногами, полез вверх, зацепился за сук, потом, перевалившись на толстую ветвь, подал руку товарищу.

Еще ничего не понимая, Сутоцкий ухватился за эту маленькую для него руку и, придерживаясь другой рукой за ствол, тоже вскарабкался наверх. Когда он схватился за сук, Матюхин перебрался выше и залег, распластавшись на огромной ветке. Жестом он приказал Сутоцкому подняться повыше.

Слева, там, где была основная группа, строчили автоматы. Одна за другой гасли разбитые пулями фары, и Сутоцкий, устраиваясь поудобнее, тоже приладил автомат, но Матюхин опять шепнул:

– Не стрелять, Коля. Ни в коем случае!

Сутоцкий посмотрел на него с недоумением, но послушался.

В свете фар показались немецкие цепи. Смотреть на них было жутко. Впереди двигались огромные угловатые тени. Чем дальше отходили солдаты от фар, тем длиннее становились тени и тем ярче, голубее казались всполохи автоматных очередей.

Там, где была основная группа разведчиков, автоматы смолкли, стали рваться гранаты.

Вероятно, потому, что Матюхин и Сутоцкий смотрели туда, где сражались и гибли их товарищи, они не заметили, как, постреливая на ходу, к дубу приблизилась немецкая цепь. Сухой, властный автоматный стук заставил их вздрогнуть и взглянуть вниз.

Немцы тоже почему-то смотрели только вперед и вниз. Шагов через двадцать – двадцать пять кто-то из них наткнулся на мертвого радиста. Из цепи сразу вынырнули несколько человек, подбежал офицер или унтер-офицер, и все склонились над убитым. Вот смутно мелькнула безвольная рука радиста – видно, кто-то щупал пульс. Потом два солдата понесли навстречу свету фар рацию и автомат. Они прошли как раз под дубом, и Матюхин видел, как они щурились и прикрывали ладонями, как козырьками, глаза.

Там, где отстреливались разведчики, затих последний советский автомат, и немецкая цепь стала смыкаться. На прогалине еще бродили несколько групп немцев, остальные опять мерно, не спеша пошли по следам разведчиков, ритмично, через каждые три-четыре шага, нажимая на спусковые крючки автоматов. Потом эта же цепь прошла обратно, и только тогда двое солдат прихватили убитого радиста и за ноги поволокли его по мягкому, еще не зацветшему разнотравью…

Сверху Матюхин видел, что маскировочная куртка на радисте задралась и в просвете между ней и шароварами безвольно и рыхло вздрагивал странно белый в свете фар живот. От этого стало страшно, и Матюхин зажмурился.

3

Когда сходятся июньские вечерняя и утренняя зори, птицы перестают петь. Это насторожило майора Лебедева. Он прислушался. Совсем неподалеку тихо и печально кричала сплюшка, нагоняя грусть.

Противник все так же неистовствовал, все усиливая прочесывающий огонь. Ударил даже тот, обычно молчавший дзот, который был на пути разведгруппы. Но именно это и успокоило Лебедева. По расчету времени разведчики давно должны были пройти передний край, и, если дзот открыл не прицельный, а прочесывающий огонь, значит, все в порядке: группа благополучно миновала передний край противника.

Налетел первый, ощутимый порыв предсказанного Зюзиным восточного ветра. Майор Лебедев поднялся и совсем уже было собрался идти в землянку, чтобы немного отдохнуть перед первым сеансом назначенной связи (впрочем, рации все время работали на прием, и, если бы что-нибудь произошло, радисты немедленно доложили бы), сделал несколько шагов, когда новый порыв восточного ветра поколебал завесу тумана и она стала быстро подниматься. Туман рвался, цеплялся за кустарник, кочкарник и пропадал не сразу, а кусками. И когда он почти исчез, за выступившей темной громадой дубравы вспыхнули фары и почти тотчас же ударили пулеметы или автоматы. Что именно – майор не понял. Но он хорошо слышал, что заработало чужое оружие, видел, как излетные трассирующие пули иногда достигали опушки дубравы и бессильно, как светлячки, гасли, не достигнув переднего края.

Майор Лебедев сразу понял, что произошло, и представил, что произойдет позднее. Провал четвертой группы, удивительная осведомленность противника неопровержимы. О формировании группы Зюзина, ее подготовке, маршруте, задании знали только командующий, начальник разведотдела полковник Петров и он, майор Лебедев. Теперь можно оправдываться, говорить что угодно, но… Во всем объеме и во всех деталях об операции знал только он, Лебедев. Больше того, именно он дал согласие на выход группы в тыл противника на целые сутки раньше намеченного срока. Дал согласие – и очередная группа попала в засаду. Совпадением этого не объяснишь. А раз так, то лучше всего вынуть пистолет и…

Впрочем, это не дело… Это признание своей вины, основание для последующего презрения, это – предательство семьи и тех, кто рекомендовал в партию, в разведку. Нет, их подводить нельзя… Самое правильное сейчас встать и идти по маршруту группы. Ошметки тумана еще кое-где висят. За ними можно будет спрятаться от своих, потом, приблизившись к переднему краю противника, подняться в рост да еще пострелять по дзоту или наблюдательному пункту. Уже рассветает. Немецкие пулеметчики не промахнутся…

Он должен был проводить группу. Он проводил ее. В служебном своем рвении проводил дальше, чем следовало. И вот результат: убит. В этом случае все в порядке. Семья будет получать пенсию, друзья посочувствуют – такое наше проклятое дело. Ругают штабников, а что они могут сделать? Это единственный выход. По-своему честный. Собственный приговор, самим приведенный в исполнение. Никто ничего не теряет и не выигрывает…

Майор Лебедев сделал несколько шагов к переднему краю, к заболоченной пойме, тщательно расправил гимнастерку, поправил фуражку, словно собираясь на встречу с начальством – офицер всегда должен быть офицером. Тем более разведчик. Потом остановился и усмехнулся.

Хорошо. Пал смертью храбрых… Но ведь это подарок врагу! На его, Лебедева, место сядет другой человек, и снова пойдет в тыл врага новая группа, потому что война безжалостна и командующему нужно знать, что появилось перед фронтом его армии. Если он не узнает этого – на армию, на знакомых и незнакомых людей может обрушиться непредвиденный удар и погибнут уже не только разведчики, но и тысячи других солдат. И именно он, майор Лебедев, ценою жизни спасая свою честь, честь своей семьи и друзей, будет виноват в смерти и страданиях многих людей.

Да, крути не крути, а выбор, как и все на войне, вырисовывался безжалостный и точный. Выбор совести, офицерской чести.

Справа, там, куда уходила излучина заболоченной, очистившейся от тумана поймы, небо тронула розоватость, и невидимая сплюшка опять сообщила, что она спит. Майор вздрогнул – он так и не привык к птичьему щебету, – круто повернулся и зашагал в тыл, подальше от невезучей землянки, тайно выкопанной, тайно покинутой и теперь молчаливой, как могила.

Лебедев пошел в тыл, где был его «виллис», где сидели специально натренированные радисты, которые вот уже три дня слушают эфир на необычной, подстроенной к немецкой волне. На это тоже делалась немалая ставка. Радисты Зюзина учились «выстреливать» сообщения в перерывах между немецкими передачами, что затруднило бы противнику пеленгацию раций. Кого слушали радисты, они не знали, хотя все это время майор Лебедев дважды в день появлялся у них и спрашивал:

– Ничего?

– Никак нет, – отвечал старший, – имеется. – И протягивал бланки с текстами, которые составлял майор для тренировки зюзинских радистов.

Ребята справлялись с заданиями хорошо, но Лебедев, получив бланки, становился печальным, озабоченным и ронял:

– Плохо…

И в этот раз он тоже зашел к радистам и спросил, как всегда:

– Ничего?

Сердце у него колотилось, как никогда, он боялся, что ему ответят: «Попали в засаду». Только сейчас, у радистов, он понял, что в нем все еще жила какая-то надежда. Скорее всего на нелюбимого им, но везучего лейтенанта Зюзина. Может быть, там в тылу, он, строптивый, оставшийся без начальственного надзора и руководства, все решит по-своему, все переиграет и выскочит из неминуемой передряги…

Старший смены ответил:

– Никак нет. Молчат.

– Значит, не время, – сказал майор и поспешил уйти, хотя, честно говоря, должен был остаться и ждать еще одного сеанса связи: надежда все еще теплилась.

Лебедев поехал в штаб армии, разбудил начальника разведотдела и доложил, что он думал и видел.

– Вы, конечно, понимаете, чем это пахнет? – спросил полковник Петров своим обычным, мягким, вкрадчивым баском.

– Разумеется. Поэтому и не дождался второго сеанса связи.

– Странно… Логичней было бы дождаться: все-таки какая-то надежда…

– Возможно. Но о результатах сеанса можно узнать по телефону. Последствия же провала нужно срочно ликвидировать.

Полковник походил по избе, потрогал зачем-то угол русской печи и решил:

– Нужно немедленно доложить командующему.

– Так точно.

– Докладывать будете вы.

– Есть.

Майор Лебедев представлял, что означает этот доклад. Он приготовился к худшему и не ждал поблажек. Сам он уже как бы отрешился от действительности, от самого себя, прежнего, и теперь жил чужими, точнее, общими интересами, для которых он, как таковой, не имел ни малейшего значения. Он выполнял свой офицерский долг. Может быть, последний, но все-таки долг.

Полковник опять походил по избе, спросил:

– Есть хотите?

– Нет. Пить.

– А я, представьте, как только неприятность, хочу есть. – Петров достал консервы, хлеб, открыл термос и поставил два стакана. – Пейте. И все-таки советую поесть.

Майор выпил теплого крепкого чая, потом, поколебавшись, налил второй стакан.

– Сядьте. Следующий сеанс в пять утра?

– Так точно.

– Сейчас четыре двадцать. Подождем докладывать командующему. Давайте подумаем, в чем наша ошибка.

– Думал. Все время думал. Найти не могу.

– Предположить, что кто-то из нас троих шпион, невозможно. Что кто-то проболтался – тоже. Значит, нужно искать утечку информации извне. Во-первых, Зюзин отбирал людей только из своего взвода, хотя об отборе знали все разведчики роты. Когда отбирают людей, опытные разведчики могут предположить, что задание сложное. Если они при этом знают, что на таком же задании уже сгорели три группы, вывод сделать нетрудно.

– Правильно. Но все три группы были из разных разведрот. Во всех трех ротах никто не знает, что они погибли. Наоборот, как было договорено, их осторожно информируют, что группы продолжают выполнять задание.

– Все равно нужно проверить этот канал. Во-вторых, штабные работники. О провале могли знать… – Полковник Петров перечислил всех, кто мог знать о провале. – Но они знают также и другое: больше разведгрупп через линию фронта засылать не будут. Пошлют воздухом. Такие группы действительно готовятся. Следовательно, о группе Зюзина они не знали, как вы не знали о десантных группах.

– Возможно, ненадежный человек был в самой группе Зюзина?

– Возможно. Контрразведчики высказывали сомнения насчет некоего Матюхина. Но и они не знали, для чего отобрана группа Зюзина и, значит, Матюхин. Остановимся на этом варианте: Матюхин или кто-то другой – ненадежен. Зюзин, по вашему докладу, тоже был обеспокоен и, стараясь – подчеркнем это «стараясь» – нарушить установленный срок, пошел в разведку как бы по наитию. Значит, даже если у него в группе был предатель, он не успел бы известить об этом противника, а тот – организовать засаду.

– Так точно. Но…

– Предатель мог сделать это по дороге?

– Не думаю. Сложно. Тем более вы сами докладываете, что видели свет фар до перехода. Кстати, раньше этого не было или мы не замечали. Во всяком случае, это настораживающий штрих. Противник овладевает приемами ночного боя и даже вносит кое-что новое – подсветку фарами. Однако для того, чтобы организовать такую подсветку, надо заранее продумать план, вывести в нужное место технику и людей. Значит, ждать нашу группу именно в этом месте. – Полковник сделал паузу, вздохнул. – Таким образом, получается заколдованный круг: все замыкается на нас троих.

– Считаю необходимым напомнить, что по маршруту группы Зюзина наши люди уже проходили.

– Да. Но те, первые группы, шли иной, чем Зюзин, дорогой.

– Так точно.

– А результат тот же.

– Кроме автомобильных фар.

– Правильно… Недавно мы с начальником контрразведки и его заместителем специально занялись рассмотрением причин предыдущих провалов и пришли к выводу: информация могла просачиваться только от нас.

Впрочем, контрразведчик не знал о группе Зюзина. Сегодня он может сказать, что мы поступили неправильно, не поставив его в известность.

– Но тем самым мы намеренно сузили круг…

– Который, не забывайте, замкнулся на нас. – Полковник опять походил, сделал бутерброд и пробасил: – Да-а, дела-а… Горим, как говорится, ярким пламенем. Что будем делать?

– Что горим – ясно. Что делать? Прежде всего думать.

4

Автомобильные фары погасли. Слышались сдержанный говор солдат, негромкие команды, грохот сапог о борта машин, звон оружия. Потом вспыхнули тусклые подфарники, и почти сразу заскрежетали стартеры и фыркнули моторы. Машины медленно выстраивались в колонну. Вскоре они двинулись через непаханое поле.

После того как шум колонны утих, слух обострился, и Матюхин услышал неизбежные в каждом лесу шорохи: может быть, прополз уж или проковылял ежик, может, землеройка вынырнула на поверхность. Но посторонних, человеческих звуков в дубраве уже не было. Матюхин сказал:

– Пронесло.

Сутоцкий промолчал. Он все еще стоял на ветвях дуба, прижавшись большим, плотным телом к стволу.

Матюхин не то предложил, не то приказал:

– Будем спускаться, – и, спрыгнув на землю, залег, огляделся.

Сутоцкий прилег рядом, внятно произнес.

– А все-таки ты – сволочь.

Матюхин вздрогнул, быстро взглянул на товарища:

– Выясним позже. Сейчас будем выполнять задачу. – Он помолчал и стал шепотом раздумывать вслух: – Мне не верится, что они не оставили засаду… Раз они встречали нас так торжественно и если они, забрав трупы, сразу уехали, даже не прочесав второй раз лес и округу, значит, они приблизительно знали, сколько нас. Видимо, нас где-то пересчитали. Правда, на двух можно ошибиться – все-таки сумерки… А вдруг кто-то из наших не убит, а только ранен? Тогда он может сказать, сколько нас было на самом деле.

– Что ж они такие сволочи, как ты?..

– Лейтенант приказал в бой не вступать…

– Смотря в какой…

– Сказал, выясним позже. Я, к твоему сведению, по опыту знаю, что раненным, да еще у немцев, да еще первый раз… можешь и заговорить, Не хочешь, а заговоришь. Особенно в отчаянии. Ведь каждый сейчас уверен, что погибли все. В этом они убедят. Покажут трупы и убедят. Затем, наверное, и брали трупы. Вот и скажешь, чтобы освободиться от пыток и приблизиться к смерти. Там, дорогой, смерть не несчастье, а избавление!.. Значит, не сейчас, так позже нас начнут искать. Да и народ они аккуратный – засаду наверняка оставили. Потому считаю: нам нужно двигаться влево, вдоль передовой, а уж потом, километров через пять, сворачивать на маршрут. Свернем, а там поглядим. Согласен?

– Пошли…

– Поначалу не пошли, а поползли.

И они поползли от дуба к дубу, от куста к кусту. Уже занялась заря, запели птицы, а они все ползли и ползли. Горели колени, ладони, очень болела шея. Как ее ни поворачивай, а она все время в напряжении.

Дубрава постепенно перешла в разнолесок. Все чаще стали попадаться заросли жимолости, орешника, волчьей ягоды и папоротника. Матюхин привстал, огляделся. Было уже совсем светло, лес тихонько пошумливал. Ветер доносил болотную прель.

– Двинули.

Теперь они свернули прямо на запад, в тыл врага. Пройдя метров триста, оба вздрогнули: неподалеку хрустко выстрелила ветка и забились сильные птичьи крылья.

– Черт! Тетерку, видимо, вспугнули. Это хорошо, – проворчал Матюхин. Подумал и предложил: – Но двигаться давай все-таки перекатами. Обоим гибнуть не с руки.

Он быстро пошел вперед, петляя между стволами, и встал за первой сосной, встреченной в лесу. Теперь двинулся Сутоцкий. Он минул Матюхина и тоже затаился за деревом.