Глава 1
– Артём, сынок, забудь ты свою гадину! Забудь! Она-то продолжает жить, замужем, счастлива! Видела я её в городе, светится от счастья и ребеночка под сердцем носит, бессовестная, а ты? Артём, ты жизнь свою превратил в вечный побег. Боишься снова влюбиться, боишься вернуться в город, только бы с ней не встретиться! Артём, тебе мать не жалко? У меня душа рвется от переживаний. Спрятался ото всех, погряз в своей работе, света белого не видишь. А пора бы о своей семье подумать. Жену тебе надо, а дрянь эту забудь! – мать сначала сказала, а после ойкнула, прикрыла ладонью рот. Но было поздно…
Малейшее воспоминание ударом хлыста шпарило хребтину, разрывало душу, выпуская чудовище, дремлющее внутри.
Семь лет прошло, а меня до сих пор наизнанку выворачивает. Все мысли в кучу, вся боль наружу, как нарыв, как непроходящий сепсис. Уже не болит, но бродит по телу, стреляя никому ненужными фантомными спазмами…
Ты словно стоишь у расстрельной стенки, уворачиваешься, только патроны закончились, а звуки выстрелов остались. И ты корчишься, вздрагиваешь, помнишь боль нервными клетками, вот только реальности не чувствуешь.
Нет опоры под твоими ногами. Расстрельная стенка, дуло пистолета, направленное тебе в голову, и глухие хлопки. Вот она – моя жизнь. Баллада по тому времени, когда я был счастлив. Когда мог дышать и любить. А ведь это одно и то же…
Прошло много времени. Даже уже стало казаться, я был готов к встрече с прошлым. Понимал, что город небольшой, все друг друга знают, но не думал, что в прорубь меня окунут тем же утром. И не кто иной, как мама…
Вместо того чтобы обнять блудного сына, она с порога ткнула мне под нос фотографию очередной смазливой девчонки.
– Да-да… – кивал как болванчик, пролистывая электронную почту. Знал, что с матерью проще согласиться, чтобы она уже спустила пар, вывалив на меня несбывшиеся мечты о табуне внуков, очаровательной невестке и традиционном счастье большой дружной семьи.
Я зачем-то включил телефон, чертыхнувшись от тонны сообщений, но лишь бы сдержаться. Только бы не сорваться, не разорваться от злости на родительницу. Раз уж поспать она мне все равно не даст, нужно переключить внимание.
– Прости, сынок, – выдохнула мама и опустилась в кресло. Она машинально стирала пыль с обеденного стола, расправляла бархатную портьеру, только бы не сталкиваться со мной взглядом.
Сколько бы лет тебе не было, мать всегда будет матерью. Якорем, сдерживающим от эмоций, от всплеска гнева. Будь это чужой человек, я бы рот закрыл и послал ко всем чертям с разбитой харей… А это мама.
Её манипуляция слишком очевидна. И даже немного подлая, режущая душу на ленточки. Я и не думал, что до сих пор так сильно болит.
А когда думать, когда тебе суток не хватает, чтобы просто поспать? Некогда… Я как вечный двигатель, наученный не останавливаться. Можно сдохнуть от усталости, но только бы не останавливаться…
А в этом городе мне на шею многотонный груз ложится. Грудная клетка каменной становится, мешая легким расслабиться, вдохнуть…
– Мам, а давай честно? Что тебя так тригернуло? Ведь ты могла мне мозг вынести и по телефону, – сделал глоток кофе, открыл дверь на террасу и закурил, наблюдая, как горький сизый дым кружится в свежести утреннего сквозняка. Солнце только зависло над морем, но уже через час станет нечем дышать.
Вдох – выдох… Пьяная дрожь по венам. Как одуряюще прекрасен этот плотный густой наполненный ароматами соли воздух. А я уже и забыл, как он пьянит голову терпким коньяком.
– Артём, ну все уже твои друзья женились, некоторые уже дважды, а ты у меня бобылем ходишь! Я хочу найти тебе девочку. Хорошую добрую, милую, – мама ласково погладила меня по руке. – Чтобы любила тебя, ценила… Она родит тебе деток, и ты снова начнешь улыбаться. Сынок, столько лет прошло… Все уже зажило и зарубцевалось, а я улыбку твою дежурную вижу только по праздникам. Она как татуировка на твоем лице… Маска. А я хочу своего сына обратно! Хочу слышать его сильный смех, от которого фамильный сервиз звенел, хочу видеть чистые глаза, полные жизни, а не эти черные жемчужины вечной скорби…
– Опять эта пластинка! И ты прибежала с утра, чтобы наставить меня на путь истинный? Или сразу приглашение в ЗАГС принесла? С женой там познакомимся? – мое терпение трещало по швам. – Мать, а как она вообще? Горячая? Мне мало, чтобы щи были вкусные. В постели-то она активная или так, для галочки, только в дни овуляции и с непременной маской отвращения? А здоровье? Проверила?
Недосып, сложнейший перелёт и перманентная усталость давали о себе знать. Голова трещала так, что моргать было больно! Зарубцевалось, говоришь? Тогда почему мне до сих пор невыносимо жить? Почему за месяц до поездки домой я начинаю пить, как скотина, только бы вечером отрубиться и не вспоминать!
Я думал, приеду в свою квартиру, распахну дверь на террасу, впуская морской воздух, и усну на пару суток. Но не тут-то было…
– Ты только посмотри! Любочка – красавица, умница, – мама вновь стала подсовывать мне фотографию. – Два высших образования. Медик, Артем! Она медик! Отец из Минздрава, мама в администрации работает. Отличная семья с чистыми помыслами, с желанием хорошего будущего для своей дочери…
– Хватит! Тебе бы тоже пора подумать о будущем своего сына, потому что договорные браки ещё никому счастья не принесли. Или такой расклад тебя устроит? Главное, чтобы общество было удовлетворено по всем фронтам? Дом на берегу, газон, голые пяточки детей, покорная невестка в платье в пол, и я… радостный, опьянённый счастьем от выбора матери. Так в твоем идеальном мире?
Мама уже было открыла рот, чтобы возразить, возмутиться, но мой телефон ожил, заполняя тишину квартиры трелью. В других обстоятельствах я бы даже реагировать не стал, но разговор этот сильно утомил.
– Слушаю, – я встал и снова запустил кофе-машину.
– Тёма, здорово, – смутно знакомый голос завибрировал в динамике за мгновение до гробовой тишины. И мне словно в солнечное сплетение шибанули. Легкие сжались, а желание уехать обратно в Москву стало просто нестерпимым. – Не узнал?
Не узнать этот голос было невозможно. А так хотелось забыть. Раз и навсегда! Молчал, наблюдая, как заполняется чашка, как дрожит карамельная пена, а когда машина отключилась, я сделал судорожный вздох.
–Это Паха Лихой. Помнишь такого?
Глава 2
– Лихой… – я машинально схватился за сигареты и выскочил на террасу, закрывая за собой дверь. – Ну, здорово. Чему обязан?
– Нам бы встретиться. Не телефонный это разговор, – мой некогда лучший друг был серьезен, не пытался заискивать, шутить, говорил сухо и по делу. А ведь это было несвойственно ему. У Пахи на всё нашелся бы анекдот, шутка, присказка… Пять минут общения с ним, и компания рыдала от смеха похлеще чем от забористой дури.
– Паш, давай только сразу на берегу договоримся, – я закурил и сел на мягкий диванчик, наблюдая, как над морем расходится туманная дымка. Пляж медленно оживает, впуская толпы бледных туристов, ресторанчики начинают дымить мангалами, насыщая воздух тонким ароматом свежезаваренного кофе. – Если тебе бабки нужны, то соррян, это не ко мне. Если совет, то не умею и не практикую. Если излить душу, то поздно – клиент, то есть наша дружба, скорее мертв, чем жив…
Черт, откуда он узнал, что я в городе? Найду трепача – либо яйца, либо язык откручу, в зависимости от пола стукача.
– Да не нужны мне твои деньги! В жопу заснул их себе, усек? Если бы не хороший человек, то и звонить бы тебе не стал, – огрызнулся Лихой, даже не дослушав меня. – Поговорить надо. Пять минут и можешь снова валить в свою столицу, считать бабло и ненавидеть, сколько угодно.
– Когда? – растирал переносицу, уже второй раз за утро пожалев, что приехал домой. Мог бы просто отправить деньги в подарок и не сталкиваться с прошлым, которым фонило отовсюду.
– Да хоть сейчас.
– Тогда через час на нашем месте? – сказал и зажмурился, представляя старый грузинский ресторанчик, стены которого до сих пор хранят самые яркие моменты.
– Его снесли год назад, Тём, – друг вздохнул, словно знал, что именно я чувствую. Вроде город все тот же, но с каждым моим приездом что-то да меняется. Словно кто-то нарочно стирает всё для меня важное, ценное. – Подгребай ко мне. Виноградная, пятнадцать. В любое время. Слышишь?
– Договорились…
Я ещё долго сидел и смотрел, как на кухне суетится мама. Над плитой горит уютная лампочка, на столе накрыт завтрак, а она уже вовсю моет пол, изредка посматривая в мою сторону. От любопытства по её шее аж красные пятна рассыпаются, но держится матушка…
Конечно! Ей ещё сватать мне очередную пассию. Черт, а где она их находит? Этих идеальных умниц и красавиц, этих одиночек с пятьюдесятью высшими образованиями и виртуозным владением роялем? И почему от этого процесса так нестерпимо тошно? Фальшью тянет, показухой. Чтобы было не хуже, чем у других, чтобы впитывать зависть, катая коляску с долгожданным внуком. Только бы по канонам «нормальной» семьи…
Я гад, конечно. Ещё какой…
Этот город умер для меня много лет назад. А родители стали сопутствующими жертвами. Они с пониманием принимали и мой переезд, и рисковый бизнес, который в столице было не так-то просто раскрутить. Пахал как папа Карло, не ради золотых монет, на что намекнул Лихой, а чтобы стереть память. Чтобы не болело сердце, чтобы вытравить из себя собственное прошлое.
И получалось…
Пока жил в Москве, все круто было. Ничего не ёкало, не ныло. Но стоит только клацнуть на клавишу в каком-нибудь агрегаторе авиабилетов, все… Все по одному месту.
– Кто звонил? – вкрадчиво спросила мама, пытаясь не сталкиваться взглядом.
– По работе.
– Тогда садись завтракать, – она улыбнулась, убрала швабру, вымыла руки и указала на кресло. – Каша твоя любимая, сырники, и чай сейчас заварю.
– А сгущенка?
– И сгущенка, – мама выдохнула и опустила руки мне на плечи, обняла, поцеловала и затаилась. – Как я рада, что ты вернулся, сын.
– Вот с этого и нужно было начинать…
Я притворялся, что занят разбором вещей, что жду важного письма, что хочу спать…
На самом деле внутри все сжималось от нежелания вновь видеть Лихого. Сам не понимаю, какой черт меня дернул согласиться на эту встречу. Но что-что, а слово своё я привык держать. Поэтому собрался, спустился в подземный паркинг, где для меня брат оставлял тачку, чтобы я комфортно передвигался по городу, когда приезжал в гости.
Комфортно…
Странное это слово. Нелепое какое-то. Громкое – да, но за ним прячутся годы тяжелой работы. И вот тогда вся моя семья смогла ощутить этот комфорт. Родители, как и мечтали, купили небольшой домик, с кайфом ушли на пенсию, а старший брат открыл автосервис.
Я до сих пор не понимаю, зачем мне понадобилась квартира в этом городе. За семь лет я и жил-то здесь от силы дней десять. Зачем она мне? А затем, что я терпеть не могу гостиницы.
Словно и не было этих лет…Те же улицы, тот же зной, тот же аромат моря. Воздух вкусный-вкусный, наполненный весельем, свободой и чужим счастьем. Я даже не понял, как въехал в знакомый частный сектор, останавливаясь у нужного дома.
Глава 3
Не успел заглушить двигатель, как скрипнула калитка, являя моего бывшего лучшего друга, Пашку Лихого. Замер, рассматривая сверкающую лысину, седеющую щетину и потухшие глаза взрослого и сильно задолбавшегося по жизни человека.
– Здорово. Проходи, – Пашка держал на руках белокурую девчонку лет трех, а та с удовольствием водила по его лысой черепушке мелком. – Сонь, хватит позорить отца.
Прирос к креслу, не желая покидать авто. За столько лет я ни разу не интересовался его жизнью, просто вычеркнул, забыл, уничтожил. Поэтому видеть его вот таким… домашним было дико и больно.
Пока я дурел, пил, мучился от непроходящей бессонницы, он строил семью, рожал детей, слышал первое «папа»? И вдруг осознание, что мать отчасти права, обухом шибануло по голове. Все жили в то время, пока я подыхал…
– Ну, привет… – скрипнул зубами, пытаясь не напугать ребенка. Улыбнулся мелкой, получив ответную беззубую улыбку.
– Дядь, хочешь касетку? – крошка протянула ручку, разжала ладонь, на которой лежал растаявший шоколадный батончик.
– Нет, спасибо, – я рассмеялся и тут же захлебнулся, когда дверь небольшого дома открылась, а на крыльце показалась светленькая девушка. Она замерла, растерянно переводя взгляд с Пашки на меня и обратно.
– Тёмыч! – завопила Алиска и бросилась ко мне. Повисла на шее, рискуя задушить, к чертям собачьим. – Я думала, что уже не увижу тебя никогда!
Алиска скакала вокруг меня, рассматривала, визжала, то и дело отходя на несколько шагов назад.
– Вороной, ты и раньше-то был красавчиком, а сейчас и вовсе сдохнуть можно от твоего брутального обаяния, – Лиса захихикала, наблюдая, как раскрываются от удивления глаза Лихого. – Павлик, ну тебя-то я люблю безусловной любовью.
– Как сына, что ли? – крякнул Пашка. – Видишь, Вороной, как сильно меня любят женщины? БЕЗ-УС-ЛОВ-НО!
– Дурак… Ну какой ты у меня дурак! – Лиска бросилась обнимать Лихого, замаливая обиду на свои слова. – Ну чего вы у порога-то? Дашуль, иди к маме на ручки. А вы проходите на террасу, стол давно накрыт.
Черт… Нужно было встречаться на нейтральной территории, чтобы не видеть всего этого! Но убегать было поздно, поэтому я пошел вглубь ухоженного двора. Территория небольшая, но такая уютная. Высокий забор, детская площадка, дорожки из камня, петляющие меж красивых клумб.
Мы вошли на небольшую, но симпатичную террасу, огражденную полупрозрачным тюлем. Пашка явно нервничал, дергался, то и дело косясь на небольшой винный холодильник.
– Выпьешь? – наконец, выдохнул он.
– Паш, я за сутки спал полтора часа, поэтому если выпью, то вырублюсь прямо здесь, – сел в кресло, осматриваясь вокруг. – А если ещё правдивее, то давай говори, и я снова исчезну.
– Боюсь, что выпить все равно придется, – Лихой потер лысину, рыкнул и достал из холодильника графин водки. Сел напротив, наполнил рюмку и долго крутил её в руке. Он словно собирался с духом, усугубляя напряжение между нами.
– Паш, говори, и разойдемся. Эта встреча на хер не сдалась ни тебе, ни мне. Прошло слишком много…
– Марина в реанимации, – выпалил он и залпом осушил стопку, даже не поморщившись. Вскинул влажные от слез глаза, уставившись так, словно это я должен испытывать вину перед ним! Перед всеми этими предателями! Я?
Стиснул челюсть, только бы не выдать то пламя, что лютовало внутри. Да я её записку на огрызке листочка до сих пор наизусть помню!
«Артёш, я ухожу. Так будет лучше, поверь… Сначала будет больно, я знаю. Но вскоре все забудется! Со временем перестану приходить к тебе во снах, мой голос станет тише, а после и вовсе растает дымкой над морем… Я только прошу тебя, будь счастлив…»
Восемь лет отношений оказались стерты запиской на клочке бумаги. Только бумага та была не простая… Это был обрывок пригласительного на свадьбу с будто бы нечаянно оставленными адресом, датой и временем. Тем злополучным вечером я увидел, как моя женщина в белом платье идет под венец с моим лютейшим врагом.
– И? Лихой, я чего-то не понимаю, – закурил, только бы занять чем-то руки, только бы отделаться от нахлынувших воспоминаний. – Мне какое дело до Голубевой, или кто там она теперь… Семь лет прошло!
Черт! Ну почему я такой кретин? Чего я хотел услышать? Покаяния бывшего друга, сдавшего меня ментам? Мы же из одной чашки хлебали с самого детства, а когда пришло время подтвердить дружбу, он слился, как крыса… Бросил меня в ментовке, а сам слинял. Зато чистенький, семейный и в белом пальто. А ведь он был единственным, кто мог дать показания! И теперь мне нотации думает читать? Укора во взгляде даже не пытается скрыть…
Я было вскочил, чтобы свалить отсюда, пока не размотал его харю, как мечтал все это время, Пашка поймал меня за руку и с силой швырнул обратно в кресло.
– Вороной, ты как был упертым придурком, так и остался. Никого не слышишь, прешь как танк! – заорал Лихой, нависая надо мной.
Глаза его были красными, губы тряслись, он явно сдерживался, то и дело косясь в сторону дома. И в этот момент двери открылись, и к нам выбежал парнишка лет шести. Он нёс поднос с дымящимся хачапури, горку нарезанных овощей и блюдо с тонкими слайсами сала.
– Пап! Мама сказала, чтобы ты много не пил, – пацан поставил поднос, чуть притормозил, осмотрев меня, а потом улыбнулся. – Это Ворон? Это же он на фотографиях?
– Кому Ворон, а кому дядя Артем, – Пашка выдохнул и растер ладонями лицо, пользуясь паузой. – Давай, Тём, беги к маме…
Тёма?
«– Вороной… Слово даю, когда сын родится, Артёмом назову!
– Лихой, ты ударился, что ли? Нахер парню эти мучения? Я не знаю ни одного Артёма, не хлебнувшего тонну дерьма. Не порть жизнь мальцу!
– Вот мой сын станет первым счастливчиком. А крестный отец поможет ему. Правда?
– Ты че, в крестные зовешь?
– Да я без тебя крестить даже не стану… Слово даю!»
Кивнул в знак приветствия пацану, и даже попытался улыбнуться. Лихой захрипел, раскачиваясь их стороны в сторону. Он казался бутылкой шампанского, которую встряхнули, ожидая, когда рванёт…
Глава 4
Внутри раскручивалась турбина напряжения. Умом понимал, что этот вечер не удастся забыть. Желание Лихого поговорить было настолько нестерпимым, что он красными пятнами покрывался. Пашка аккуратно поцеловал сына в макушку, вдохнул запах и кивнул на дверь.
– Иди, Тёмыч, скажи маме, что отец разрешил перед сном мультики посмотреть. Но только полчаса.
– Ну, паааап…
– Двадцать минут! – рявкнул Паха, прищуриваясь для пущей убедительности.
– Есть полчаса…
– Хер с тобой, – как только пацан ускакал в дом и плотно закрыл за собой дверь, я плеснул и себе, вдруг осознав, что уйти просто так не получится.
Проглотил, как воду родниковую, выдохнул, откинулся на спинку кресла, ожидая, когда прошлое вновь раскинет свой гадкий капкан, из которого мне хоть и удалось сбежать, но вот шрамы остались… Ноющие, загнивающие…
– Не бросал я тебя, Вороной, – тихо произнес Пашка.
– А где ж ты, сука, был? Где? Мне десять лет корячилось, а из свидетелей только дружок-мудила, сбежавший при первом шухере! – шептал, но так надрывно, что у самого кровь в венах стыла от этого звука. – Где, мать твою, Лихой, ты был все два месяца, которые меня менты прессовали?
– Десять лет? – хмыкнул Пашка и повернулся ко мне. – А мне пятнадцать шили. Особо крупный размер. Взяли на кармане при понятых и генерале!
– Чего, бля? – хохотнул, пытаясь увидеть в его взгляде малейший признак шутки. – Ты че мне в уши льёшь, Лихой?
Мой друг в жизни не прикасался к дури, считая это поводом, чтобы начистить морду наркоману. На дух их не переносил, кровь кипела у него, потому как вырос в такой семье. Вечно избитая мать, отец-нарик, голодные братья и опека, приходящая домой как по расписанию.
Только что толку, что они приходили? Толстые и сытые тетки осматривали пустой и уже год неработающий холодильник, что-то задумчиво писали в кожаной папке, а после со спокойной совестью уходили. Никого не спасла эта опека… И сосед участковый тоже не спас. Отец все равно убил мать в очередной горячке.
Поэтому слышать про эту странную статью было абсолютно дико!
– Че ты несешь, Лихой?
– А вот когда я приехал показания давать, меня у ментовки и повязали. Куча свидетелей, толпа высокопоставленных начальников, даже сам генерал вышел следить за шмоном. В машине сумку с наркотой нашли, ну а дальше – меня в кандалы и в камеру. Срать они хотели на мои гражданские права, три месяца не пускали ни родных, ни адвоката! – Лихой вскочил и бросился к бассейну. Зачерпнул ладонью воду и стал плескать на голову. – Левин, сука…
– Кто?
Нутро коркой льда покрылось…
Я семь лет не произносил эту фамилию вслух. Семь гребаных лет!
– Левин. Заявился в камеру и сказал, если хочу выйти, то должен молчать. Мол, с тобой он всё перетёр, отпустили уже, припугнул легонько, и ты сам сбежал далеко-далеко… А я там остался! Ты что-то тоже не бросился меня искать! – Лихой подскочил ко мне и схватил за грудки, сжимая футболку у горла с такой силой, что ткань затрещала. – Что ж ты, друг мой, сразу ему поверил, что я скрысился? Поверил, что бросил? Сукой меня считал все эти годы, да?
Я ничего понять не мог…
Факты, воспоминания, слезы матери – все в кучу смешалось.
Тот месяц я помнил смутно, ориентировался по ощущению. И то, что говорит Пашка, было настоящим шоком.
Ко мне тогда в камеру отец пришел, сказал, что Лихой уехал из города, чтобы не светиться у ментов. Старик умолял меня написать повинную, дабы скостить срок… Но я упирался. Как баран ждал, что сейчас Пашка одумается и подтвердит, что никакой дом я не вскрывал, а с ним всю неделю бухал. Но друга всё не было, и не было…
А потом меня просто отпустили, передав письмо от девушки, которую я любил больше жизни. До сих пор наизусть его помню… Могу забыть, кому бабок занимал, когда ТО у тачки, могу просрочить загранник, но эти её долбаные слова помню.
Мы с Лихим долго молчали, смотря друг другу в глаза. Не шевелились, рычали, только пламя ярости не испускали. Он сжимал меня за горло, а я выкручивал его руку, видя, как ему больно… Но Пашка не отпускал, а я не привык сдаваться.
– Ещё рано? – вздохнула Алиса, тихо входя на террасу. Она не бросилась разнимать нас, просто прошла мимо и села в кресло. – Я думала, вы уже по третьему кругу бьете морды друг другу.
– Лиса, иди в дом, – рыкнул Пашка, и как только он разжал пальцы, я тоже ослабил хват.
– Никуда я не пойду. Секундант нужен? Нет? Но ничего, потерпите бабу в своем обществе. Кто-то же должен скорую вызвать? – она откровенно стебалась, вот только голос звенел от тревоги. – Тём, ты только помни, что я одна двух спиногрызов не вывезу.
– Язвой была, язвой и осталась, да? – внезапно я рассмеялся, рассматривая блондинку, которую помнил в боевом окрасе, скрытом под черным шлемом байка.
– Есть такое. Лихой надеялся, что на втором кесаревом вырежет это дерьмо из меня, но увы… – она кивнула и наполнила наши стопки. – Итак? Начнем собирать события тех дней сначала? Давайте я сразу скажу, что не уйду, пока вы не поговорите! Боже, как я вас ненавижу…
Внезапно Алиса зарыдала, пряча лицо в ладонях. Захлёбывалась, глотала воздух, растирая горло в попытке успокоиться.
– С детства ненавидела, потому что от вашей компашки вечно были проблемы. Слышишь шум – Вороной, Лихой и Витязь дерутся. Вся школа об этом знала. А когда выросли, бесили своей неразлучностью. Мы же даже на свидание с Пашкой ходили в вашем сопровождении! И через полчаса это уже было не свидание, а сходка в местном спорт-баре! – Лиса то ли рыдала, то ли смеялась взахлеб. Даже Пашка опешил от этой реакции, глаз не сводил с жены, давая возможность выговориться. – А сейчас ненавижу, потому что два взрослых мужика настолько упрямы и глупы, что позволили сраному Левину сломать свою дружбу. Вас девушки не разлучили, а Левину удалось…
Она говорила легко, вот только в словах её было столько убийственной правды, что горло сжималось в приступе удушья. И, кажется, я был не одинок. За столом повисло тяжелое молчание, нарушаемое лаем собак, приглушенной музыкой с набережной и жалобным криком ласточек.
– В тот день, когда тебя арестовали, мы хотели рассказать о беременности, Лиска была уже на четвертом месяце, – Пашка нарушил молчание первым. – А когда меня отпустили, из СИЗО я поехал прямиком в роддом. Тёмка родился недоношенным, слабым…. А я был в камере без связи с внешним миром. Лиса в реанимации, к пацану не пускают, я до утра стоял у серых стен роддома, вспоминая молитвы… Просил, лишь бы только они не оставили меня одного.
Лихой выпалил самое важное для него, самое болезненное, самое жуткое, что пришлось испытать. Смотрел в глаза, давая понять, что это только начало…