Святополк Окаянный

© Майборода А.Д., 2019 © ООО «Издательство «Вече», 2019

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2019

Предисловие от автора

В первоначальном варианте роман не предваряли никакие предисловия. Однако, представив данный роман на рассмотрение рецензентов, я столкнулся с бурными обвинениями в отсутствии патриотизма. Это меня изрядно озадачило, так как никогда за собой отсутствия патриотизма не замечал и в своем сочинении даже не помышлял затронуть чье-либо самолюбие.

В своем романе я старался как можно точнее держаться сути событий происходивших на огромной территории, населенной множеством племен, говоривших на разных языках. Киевская Русь не была государством в привычном нам виде. Единой нации не было. Племена, населявшие ее, часто были враждебны по отношению друг к другу. Князья, недавние чужеземцы-варяги, говорили на языке, отличном от языка местных племен, роднились с князьями и королями других стран. Костяк их дружин составляли такие же чужеземцы, как и они.

Детей княжеских с малолетства отправляли в выделенные им уделы, и в своих братьях они видели больших врагов.

Все это объединяло только одно – сила великокняжеской дружины.

Впрочем, я не буду пересказывать то, что уже написано в учебниках истории, а также сочинениях авторитетных историков: Н.М. Карамзина, С.М. Соловьева и других. Отмечу только, что так называемые точные исторические данные основываются на художественных сочинениях, написанных столетиями позже описываемых событий. А потому и сочинения уважаемых авторитетных историков, и источники, на которые они опирались, являются все тем же субъективным взглядом на мир. Такими же субъективными являются и прозвища древних князей: Мудрый, Окаянный и т. п. Все эти оценки даны спустя полтысячелетия историками в целях решения конкретных политических задач своего времени. В этом легко убедиться, прочитав их сочинения. Надо только внимательнее читать сноски мелким шрифтом.

В представленном мною романе я всего лишь несколько отошел от канонической версии событий и пытался руководствоваться нормальной логикой.

События происходят на стыке девятого и десятого веков. Умер великий князь Святослав. Его наследником становится старший сын Ярополк. Но младший брат Владимир, рожденный от рабыни, прибегнув к обману, убивает законного правителя и берет его беременную жену в наложницы. Даже по тем грубым временам поступок Владимира выглядел слишком аморально. Спустя некоторое время рождается сын Ярополка Святополк. Чтобы успокоить дружинников и бояр, Владимир вынужден был объявить Святополка своим сыном. Но Святополк оказался старше родных сыновей Владимира, и потому имел полное законное право на отцовский стол. Это явилось источником последующих проблем. После смерти Владимира его дети затеяли борьбу за власть над всей Русью. В борьбе никто не смотрел ни на чьи права, и использовались наиболее эффективные приемы устранения своих соперников. Приемы были крайне грязные, но говорить о высокой нравственности в той борьбе смешно и наивно. И сейчас политика остается не самым чистоплотным делом.

Но не надо думать, что наши предки чем-то отличались от других. Подобные же события происходили и в других странах. Именно в этот период норманны в захваченных европейских странах создавали княжеские и королевские династии.

В связи с этим невозможно закрывать глаза на очевидные факты, и тем более идеализировать одних князей и осуждать других. Все они – и князья, и бояре, и простой народ, вели себя в соответствии с моралью и обычаями той, а не нашей эпохи. При том что мораль той эпохи существенно отличалась от нашей.

Таким образом, глупо осуждать автора за отсутствие патриотизма при изложении своего видения исторических событий тысячелетней давности, о которых в архивах остались только смутные свидетельства летописцев, живших веками позже. В любом случае при оценке исторических событий более полезны рассудительность и логика, чем вдалбливаемые в сознание людей сиюминутные мифы и штампы в интересах сиюминутных политических задач. Я же убежден, что говорить неприятную правду всегда патриотичнее и полезнее, чем повторять красивую ложь.

Поразмыслив, я сообразил, что вызвало столь яростное неприятие романа. До сих пор я считал, что критики без дополнительных пояснений поймут, что их вниманию предоставляется роман на исторический сюжет, в котором присутствует изрядная доля вымысла. Ведь художественное произведение отнюдь не учебник истории и в первую очередь отображает мир таким, каким его воспринимает автор. Поэтому художественное произведение может вызвать интерес у читателя к описываемым историческим событиям, но ни в коем случае оно не способно являться источником точных исторических данных.

Так, наглядным примером такого художественного сочинения является знаменитый роман Александра Дюма «Три мушкетера». Читатель сочувствует отважным мушкетерам и осуждает коварного кардинала Ришелье, строившего козни королю и королеве. В реальности именно благодаря реформам Ришелье монархия во Франции получила абсолютную власть.

С субъективным мнением автора можно соглашаться или нет, но это уже вопрос, относящийся к другой сфере.

И тем не менее напомню хорошую русскую пословицу: «Сказка ложь, да в ней намек…»

Часть первая. Пасынок

Глава 1

В небольшой комнате на темных дубовых стенах – дуб хороший и крепкий материал для строительства, но слишком мрачный для внутреннего убранства палат, – устроено множество полок. На полках тесно лежат светло-желтые пергаментные свитки и множество шкатулок из кипарисового дерева с почерневшим от времени серебряным окладом, тесненным витиеватыми узорами. Шкатулки дорогие. В каждой шкатулке хранится по толстой книге в тяжелой обложке из дерева, золота и серебра. Книги и свитки – великая драгоценность, а потому хранятся с великим тщанием.

Чтобы удобнее знакомиться с книгами и свитками, к окну из маленьких круглых стеклышек приставлен большой стол, а рядом скамья с мягкой подушкой и резными боковинами. На боковинах вырезаны чудные звери: то ли собаки, то ли львы, стоящие на задних лапах и грозно скалящие клыки.

Стол также захламлен клочками новгородских берестяных писем, среди которых виднеется глиняный кувшинчик-чернильница, покрытый синей глазурью, из которого торчит гусиное перо.

В этой комнате живет и работает летописец Иоакин, который охраняет все это богатство. Для него поставлена в темном углу широкая лавка, устланная овчиной, на которой он спит. На лавке неудобно, жестка она, но Иоакин монах, и по чину ему не пристало нежиться в мягких постелях.

Иоакин щупл и невысок ростом. Лицо худое и скуластое, нос виснет, как у осенней черной лелеки-аиста. А руки по-женски нежные, испачканные в чернилах и не привычные к тяжелой работе. Дрянь человек, никакой пользы, – скажет темный смерд, увидев его. Но маленькие подслеповатые глазки монаха глядят умно и понимающе – за умение писать красным слогом его и сытно кормят, и теплый угол дают.

На нем всегда темная монашеская хламида, напоминающая черный саван, а поверх, несмотря на то, что на улице стоит жарища, наброшен лохматый овчинный тулуп. Иоакин, родившийся и выросший в теплой Греции, мерзнет в местном климате. В темной скромной одежде он почти сливался с тенями и казался выходцем с другого света, случайно забредшим в княжеский терем.

Монах тоскует по родине, но не вернуться ему в родные места уже никогда. Не вернуться, ибо призван он Богом нести свет истинной веры в эти варварские места. И поэтому монах, несмотря на холод и жару, несет свой тяжкий крест с истинным христианским терпением.

Несколько лет назад Великий киевский князь Владимир выделил своему малолетнему пасынку Святополку в удел Туровскую землю, захваченную несколько десятков лет назад его дедом.

Туровцы – варяги и власть в этих землях брали при Рюрике. При этом перебили местных славянских вождей и бояр. Много при этом пролилось крови. Но вся та кровь показалась невинной забавой, когда загребущие руки алчных Рюриковых детей дотянулись до этих мест.

О том, как рюрики резали туровцев, до сих пор среди местного черного народа ходят жуткие слухи, а мамки пугают непослушных детей: смотри, придут Хоки-рюрики, голову отрежут, кишки выпустят, слушайся мамку!

Заодно, после долгих уговоров, Владимир отпустил в Туров и свою наложницу – прекрасную гречанку Юлию, мать Святополка.

И еще толком не устроившись в новых теремах, Юлия поторопилась поселить привезенного вместе с ней из Греции монаха-писца в отдельную комнату и там ежедневно и еженощно вести подробную летопись событий. Ей хотелось, чтобы в памяти потомков осталась ее история: как царская дочь из благополучной и спокойной Византии попала к дикарям, живущим в огромных заснеженных лесах, и как она превратилась из жены великого князя в монахиню, а из монахини в наложницу. Эта история ей казалась необыкновенной.

Заодно Иоакин вел текущую княжескую переписку, поэтому Юлия утро начинала с посещения кельи монаха.

Старательно выводя буквы бледными руками, часто макая в чернильницу, скрипел как железной иглой по стеклу, белым гусиным пером по желтому пергаменту.

В год 6488

Владимир вернулся в Новгород с варягами и сказал посадникам Ярополка: «Идите к брату моему и скажите ему: «Владимир идет на тебя, готовься с ним биться». И сел в Новгороде.

И послал к Рогволоду в Полоцк сказать: «Хочу дочь твою взять себе в жены». Тот же спросил у дочери своей: «Хочешь ли за Владимира?». Она ответила: «Не хочу пойти за сына рабыни, но хочу за Ярополка». Этот Рогволод пришел из-за моря и держал власть свою в Полоцке, а Туры держали власть в Турове, по нему и прозвались туровцы. И пришли отроки Владимира и поведали ему всю речь Рогнеды – дочери полоцкого князя Рогволода. Владимир же собрал много воинов – варягов, словен, чуди и кривичей – и пошел на Рогволода. А в это время собирались уже вести Рогнеду за Ярополка. И напал Владимир на Полоцк, и убил Рогволода и двух его сыновей, а дочь его взял в жены.

 

И пошел на Ярополка. И пришел Владимир к Киеву с большим войском, а Ярополк не смог выйти ему навстречу и затворился в Киеве со своими людьми и с Блудом, и стоял Владимир, окопавшись, на Дорогожиче – между Дорогожичем и Капичем.

Владимир же послал к Блуду – воеводе Ярополка, – с хитростью говоря: «Будь мне другом! Если убью брата моего, то буду почитать тебя как отца, и честь большую получишь от меня; не я ведь начал убивать братьев, но он. Я же, убоявшись этого, выступил против него». И сказал Блуд послам Владимировым: «Буду с тобой в любви и дружбе».

О злое коварство человеческое! Как говорит Давид: «Человек, который ел хлеб мой, возвел на меня клевету». Этот же обманом задумал измену своему князю. И еще: «Языком своим льстили. Осуди их, Боже, да откажутся они от замыслов своих; по множеству нечестия их отвергни их, ибо прогневали они тебя, Господи». И еще сказал тот же Давид: «Муж скорый на кровопролитие и коварный не проживет и половины дней своих». Зол совет тех, кто толкает на кровопролитие; безумцы те, кто, приняв от князя или господина своего почести или дары, замышляют погубить жизнь своего князя; хуже они бесов. Так вот и Блуд предал князя своего, приняв от него многую честь: потому и виновен он в крови той. Затворился Блуд (в городе) вместе с Ярополком, а сам, обманывая его, часто посылал к Владимиру с призывами идти приступом на город, замышляя в это время убить Ярополка, но из-за горожан нельзя было убить его. Не смог Блуд никак погубить его и придумал хитрость, подговаривая Ярополка не выходить из города на битву. Сказал Блуд Ярополку: «Киевляне посылают к Владимиру, говоря ему: «Приступай к городу, предадим-де тебе Ярополка». Беги же из города». И послушался его Ярополк, выбежал из Киева и затворился в городе Родне, в устье реки Роси, а Владимир вошел в Киев и осадил Ярополка в Родне. И был там жестокий голод, так что осталась поговорка и до наших дней: «Беда как в Родне». И сказал Блуд Ярополку: «Видишь, сколько воинов у брата твоего? Нам их не победить. Заключай мир с братом своим», – так говорил он, обманывая его. И сказал Ярополк: «Пусть так!». И послал Блуд к Владимиру со словами: «Сбылась-де мысль твоя, и, как приведу к тебе Ярополка, будь готов убить его». Владимир же, услышав это, вошел в отчий двор теремной, о котором мы уже упоминали, и сел там с воинами и с дружиною своею. И сказал Блуд Ярополку: «Пойди к брату своему и скажи ему: «Что ты мне ни дашь, то я и приму». Ярополк пошел, а Варяжко сказал ему: «Не ходи, князь, убьют тебя; беги к печенегам и приведешь воинов», и не послушал его Ярополк. И пришел Ярополк ко Владимиру; когда же входил в двери, два варяга подняли его мечами под пазуxи. Блуд же затворил двери и не дал войти за ним своим. И так убит был Ярополк. Варяжко же, увидев, что Ярополк убит, бежал со двора того теремного к печенегам и долго воевал с печенегами против Владимира. С трудом привлек его Владимир на свою сторону, дав ему клятвенное обещание. Владимир же стал жить с женою своего брата, гречанкой, и была она беременна, и родился от нее Святополк. Грех это. Несчастен тот ребенок, что родится от двух отцов.

Написав последние слова, Иоакин отложил перо в сторону. Он снова перечитал написанное. Затем поспешно, пока не высохли чернила, мягкой тряпочкой стер последние слова.

И вовремя он это сделал, потому что в келью упругим шагом вошла женщина. Ее шаг был так плавен, что казалось, она плывет как лебедь в спокойных водах.

Княгине Юлии уже три десятка лет. Но она по-прежнему красива. У нее тонкие благородные черты лица и большие темные глаза, лучащиеся прозрачной печалью, как у человека, изображенного на иконе, что висит в переднем углу. Он манит, как камень из древнего азиатского города Магнесии. Он таит в себе загадку, которую невольно хочется разгадать.

Краешек губы монаха тронула едва заметная улыбка. Ох, не зря, великий воин Святослав, увидев девицу Юлию, едва не потерял голову и привез ее, как самую ценную добычу, в Киев и подарил любимому сыну. Ох, не зря князь Владимир, презрев людские обычаи и честь рода Рюрикова, взял в наложницы жену убитого им брата.

Прошелестев богатым парчовым платьем, Юлия присела на краешек стульчика, обитого красным бархатом, и монах, который встал со своего места и, поклонившись, приветствовал по-гречески княгиню, подал ей законченные листы летописи.

Юлия пробежала по листам внимательным взглядом. На последних словах ее взгляд споткнулся, и ее глаза подернулись легким туманом.

– Но стоит ли об этом писать? – спросила Юлия, слегка осевшей тонкой флейтой. – Нужна ли людям эта подлость?

Монах уронил на пол тулуп и с неуступчивой гордостью промолвил в ответ:

– Мною написана истинная правда.

– Правда? – переспросила с сомнением Юлия. – Но что есть правда? Люди грешны, а потому у каждого своя правда.

– Правда одна, – с угрюмым превосходством в голосе проговорил монах.

Юлия легко тряхнула головой:

– Люди слышат и видят только то, что хотят слышать и видеть.

Она встала, подошла к окну и посмотрела в маленькое круглое стекло, через которое виднелась высокая стена из толстых бревен, а за ней город.

– Правда одна, – вновь повторил монах и добавил: – Мы пишем для князей и бояр, которые и так знают правду. Смердам моя летопись не нужна.

Юлия отвернулась от окна. Ее лицо, спрятавшись в тени, потемнело. «Гордец!» – подумала она.

Монах с трудом различил на ее губах ироничную улыбку.

Немного погодя, Юлия проговорила:

– Иоакин, ты ошибаешься. Люди и их обычаи не вечны. Из ныне живущих никто не будет читать твои летописи. Но летописи пишутся для далеких потомков.

Монах упрямо сжал губы, отчего рот превратился в незаметную щель. Он строго возразил:

– Я помню это, потому и пишу правду. По этой правде пусть потомки и судят нас. И я в этой правде не изменю и слова.

«Он глуп, – решила Юлия. – Он глуп, потому что считает, что знает истину. Но истину простой человек не может знать, так как истину знает только Бог».

Еще раз бросив насмешливый взгляд на самоуверенного монаха, Юлия вышла из кельи, так ничего и не проговорив в ответ. Ее ждали более серьезные дела, чем спор с писцом.

А монах, поразмышляв о странном споре и так и не придя к объяснению, из-за чего он возник, начал снова писать. Пока писал, думал, что ничто в мире не вечно, вечно только слово, ибо со слова начинался этот мир. А слово должно нести истину.

Глава 2

Тихая река Припять тонкой серебристой змейкой скользит среди темных лесов и гнилостных болот и омутов, из которых она, как утренняя заря из ночи, выходит чистой и незапятнанной, подобно юной девственнице, выросшей в смраде обыденной жизни. Выйдя из болот и лесов, река разливается не очень широко, но несет свои скромные воды с гордым благородным достоинством.

На высоких берегах Припяти люди, избравшие этот скромный водный поток для своих перемещений, поставили огороженные высокими острозубыми заборами – не столько от зверей, сколько от других же людей, – городки.

Самый большой из них – Туров. Его окружают мощные рвы и высокие стены из толстых дубовых бревен. Из-за стен виднеются острые, отливающие осиновым серебром крыши княжеского дворца.

Он стоит на самом высоком берегу, – с реки грузно подниматься в город, но и врагу не так-то просто добраться до его стен.

Но недолго здесь продержались Туры. И гниют ли теперь их порубленные кости в местных болотах или в сухих седых ковыльных степях, где бродят дикие кочевники, – неизвестно, потому что ушли Туры в безвестность, называемую вечностью… Только имя местечка осталось.

Но мертвым все равно, что происходит с их бренными телами, потому что главное в человеке не то, что видимо в нем, а то, что невидимо, но что и делает его живым. Что происходит с бренными телами умерших, важно для живых людей.

Как говорил «плачущий» греческий мудрец Гераклит Эфесский, глаза и уши – дурные свидетели для людей, если души у них варварские.

Гераклит знал, что говорил. Он был аристократом, царских кровей, лишенный власти. Он был большой гордец. Он говорил, что презирает людей за то, что те сами не знают, что говорят и делают. Он говорил, что эфесцы заслуживают того, чтобы их перевешали поголовно за то, что те изгнали его друга Гермодора. Кстати, по характеру такую же язву. Законы родного города он считал безнадежно плохими. В конце концов согражданам надоело его вечное недовольное нытье, и они возмечтали любым путем избавиться от него. Мечтая об этом, они из лукавства без всякой меры прославляли имя Гераклита. Хитрость их была проста, – многие мечтают в советчиках иметь мудреца, и вдруг найдется глупец, который соблазнится Эфесским Гераклитом. И такие быстро нашлись, – и афиняне, и персидский царь Дарий клюнули и пообещали мудрецу за переезд к ним горы золота. Но мудрец был настолько несносным и вредным, что даже за богатые посулы не захотел оставить своих земляков в покое.

После этого эфесцы впали в отчаяние и даже некоторые предложили всем жителям города сбегать к морю и утопиться. Однако эта мудрая идея понравилась не всем. И тем не менее в конце концов измученные эфесцы сдались, пришли к мудрецу, поклонились и сказали: – «Ты считаешь наши законы плохими, так дай нам новые законы, и мы будем жить по ним».

Но Гераклит был настоящим мудрецом, а потому он хорошо знал, что всегда выгоднее критиковать и оценивать других, чем самому делать что-то полезное. На критике легко прослыть великим мудрецом. Поэтому он гордо отказался дать новые законы, безапелляционно заявив при этом, что лучше играть с детьми, чем участвовать в государственных делах.

И пришлось эфесцам уйти несолоно хлебавши и жить по старым, неправильным законам. В итоге они прожили долго и счастливо.

Что ж, Гераклит был большой гордец, но он все же был варвар, потому что не верил в Христа и был огнепоклонником.

А глаза и уши – дурные свидетели для людей, если души у них варварские. Поэтому люди – варвары, в каком бы они веке ни жили и кем бы они себя ни считали, а потому они и не видят людей, а видят одни вещи.

Но вернемся в Туров.

Через ров, окружающий город, в котором зеленеет дурно пахнущая застойная вода, положен деревянный мост. Здесь все деревянное: и мосты, и стены, и дома, в домах посуда. А для моста это особенно удобно, потому что деревянный мост легче сжечь в случае приближения врага.

В дубовой стене, обмазанной толстым слоем глины, открыты ворота, окованные железными полосами. От железа и закаменевшего дерева ворота тяжелые настолько, что по утрам их приходится открывать, а когда вечерние мутные тени станут бесконечными и с реки и низин потянет холодом, то закрывать с помощью упряжки толстоногих лошадей.

Пока ворота открыты, предназначенные для этого лошади равнодушно хрустят сеном в конюшне за стеной. Выполнив работу, они снова возвращаются на место. И так каждый день. А когда они потеряют силы от старости, их убьют, а жесткие, похожие на узловатые веревки, подобные тем, что таскают ворота, жилы отдадут собакам. Ну, а если повезет, – то город осадит враг, и горожанам нечего станет есть, и их раньше времени съедят люди. Если повезет…

Открытые ворота охраняют двое сторожей.

Солнце печет. На камни, которыми умощен въезд в город, босой ногой ступить невозможно. На сторожах негнущиеся зипуны из толстого войлока, с нашитыми железными пластинами. Зипуны длинные, до колен и из-под них видны обвисшие колени полосатых штанов, икры, туго завернутые в серые от пыли онучи, от чего ноги кажутся неестественно толстыми, как столбы-подпорки.

А на головах у них железные шлемы-колпаки с острым верхом, – они начищены до блеска и сияют под жарким солнцем, как нимбы святых, так что взглянуть на них больно.

В руках сторожей короткие копья. Незачем сторожам другое оружие, незваных гостей они и палкой способны прогнать, а с воином им все равно не справиться. Сторож ведь приставлен для того, чтобы, когда появится враг, прокричать тревогу. И ничего более.

Время полуденное, людей не видно. Один сторож, длинный, с худым лицом, заросшим клочьями жидкой седой бороды, из-под носа, как две длинные сопли, свисают пакляные усы, сидит на бревне в тенечке. От скуки плюет в ров, стараясь попасть в лягву, пучащую из бурой тины черные глаза-бусины. От этого упражнения вся борода заплевана.

Другой сторож, молодой Воик, стоит посредине дороги. Он еще молод, во всю щеку румяна, бороденка едва курчавится. По лицу текут струи пота, оставляя на грязной коже причудливые узоры. А взгляд по-собачьи жалостливый. Под войлоком ему жарко, ему хочется в тень, и из побелевших, как у вареного судака, от яркого солнца глаз пускает тоскливые взгляды на своего мучителя в тени.

– Ант, ну Антушка, – жалобно ноет он, поводя лаптем по пыли. – Дай посидеть в тени. А?

Длинный плюнул в ров удачно, – плевок попал в голову лягушки и та, ошарашенная свалившимся ей на голову счастьем, тут же беззвучно утонула. Даже круги по воде не пошли.

Воик глупый и наглый, как все молодые. Ант не любил розовощекого молодца. Впрочем и других молодых тоже. Он желал показать свое презрение к Воику, поэтому достигнув попадания плевком в лягву, он подчеркнуто неспешно думал, что в своих упражнениях надо идти дальше, – попробовать что ли попасть в лягву щепкой… или камнем что ли…

Прошло несколько минут, прежде чем он показал, что обратил внимание на жалобные слова своего напарника.

Однако огрызнулся незлобливо, скрипучим, как несмазанная телега, голосом, и, как старый пес, – больше из долга, чем по необходимости:

– Не скули, Воик!

Потом лениво подумал, что неплохо бы поучить молодого и показать, что поставлен над ним начальником, – хоть маленький прыщ, а должен показать свой нрав, молодому будет наука – слушайся старших и не болтай попусту.

Ант нравоучительно заскрипел:

– Тебя недавно взяли в сторожа, и мне поручено присматривать за тобой. Ты думаешь, стоять на воротах дело простое? Всякий дурак может нести службу?

Он ухмыльнулся, показав, в оскале, желтые с чернотой, как в горелой вырубке, пеньки:

– Нет не всякий. Стоять в воротах дело не такое простое, как кажется. Летом в войлочных зипунах жарко, пот течет реками. А к вечеру, после закрытия ворот, шатает от усталости. Зимой – ледяной ветер с реки продувает до самых костей, не спасет и колючий бараний тулуп с полами до самых пят. Здесь ошибиться нельзя, – если в город без разрешения князя пройдет чужой человек, будет знатная порка сторожам.

Ант сморщил щеки, опять оскаливаясь желтыми, как у старой собаки, пеньками, и зашевелил обвислыми усами:

– Ты хочешь батогов по мягкому месту?

Воик опасливо мотнул головой:

– Не за что меня батогами угощать.

Ант ехидно сощурил глаза.

– Не за что? А как ты думаешь, почему батогами потчуют именно по мягкому месту?

Воик поморщил лоб, но не нашел ответа, смачно сплюнул остатками слюны в пересохшем рту в пыль, и сердито пробормотал:

– Почему, почему, – а сам-то знаешь? Наверно, не знаешь, а вопросы задаешь.

– Молод ты, еще глуп, – снисходительно проскрипел Ант. – А бьют по заду, потому что мозги у дураков, подобных тебе, опускаются из головы как раз в нижнюю часть тела. Вот и бьют мозги, чтобы они на место вернулись.

Воик обиделся, ему хотелось сказать Анту что-либо неприятное и злое, но, покосившись на Анта, промолчал. Ант поставлен старшим сторожем, и если не захочет, то прогонит Воика с ворот или скажет, чтобы его и в самом деле выпороли. И хоть на воротах муторно скучно стоять, однако город привратникам неплохо платит. Это неплохой приработок к гончарному ремеслу, которым Воик занимался с отцом. Лепить горшки хорошее дело, но денег лишних не бывает, и отец, который пока и сам со старшими сыновьями справлялся с гончарным делом, отправил младшего сына на приработок.

Воик зло подумал, что жизнь несправедлива, когда отец умирает, то двор и имущество отходят к старшим сыновьям, а о младших должны побеспокоиться старшие; однако им мало дела до младших братьев.

Эта мысль усилила грустное настроение Воика, и он, громко сопя, отошел к другой стороне ворот и начал тыкать копьем в стену и чертить на ней острием какие-то фигуры, – то ли лося, то ли собаку.

От этого увлекательного занятия его оторвал появившийся на дороге малорослый человек с большой корзиной на голове. Человек был худ. Его кожа приобрела темно-коричневый цвет. И вместе с корзиной человек выглядел как осенний гриб подберезовик на тонкой ножке и с большой тяжелой шляпкой, которая клонит его в сторону. Осенние грибы полны дождевой воды и в руках расплываются, как кисель.

Это рыбак Мокоша нес рыбу на княжескую кухню. Нечего его было задевать, но Воик вдруг захотел вылить на его голову накопившееся у него в душе зло. Зло на то, что он родился младшим сыном; зло на отца, чье имущество после его смерти перейдет к старшим сыновьям; зло на Анта, который от скуки кидает камни в темно-бурых лягв; зло на всю жизнь.

Загораживая проход выпяченной широкой грудью, Воик начал допытываться у рыбака, который ткнулся прямо корзиной в его лицо. Из корзины струился тинистый запах свежей рыбы.

Воик недовольно крутанул носом и зло оттолкнул рыбака, который от толчка едва не упал.

– Что несешь, смерд? – грозно хмуря белесые брови, почти не видные за обвисшими розовыми щеками, маленькими и круглыми, как у откормленного порося, спросил Воик, поигрывая копьем и норовя острием ковырнуть впалую грудь рыбака.

Ант, уронив рядом с собой на землю камешек, который он приготовил для того, чтобы кинуть в лягушку, изумленно привстал.

Мокоша – хороший мужик. Когда княжеская ключница воротит нос от принесенной им рыбы, он отдает рыбу Анту; а тот продает ее затем своим знакомым. Много ли мало, а доход от этого Ант имеет. Нельзя бить руку дающего. Поэтому Ант подал строгий голос:

– Воик, угомонись! Мокоша свой человек.

Мокоша, сняв с головы корзину и поставив ее на землю, устало кивнул Анту. Мокаша жил в хижине на берегу реки, далеко в стороне от посада, потому от ходьбы утомился.

– Будь здоров, Ант!

На голове Мокоши оказалась смятая, как высохшая коровья лепешка, и такого же цвета, шапочка из толстого войлока. Эта шапочка смягчала давление корзины, которую он нес на голове. На шапочке виднелись белесые змеящиеся ручьи и серебристые, как мелкая монета, пятна рыбьей чешуи, – рыба, обложенная лопухами и крапивой, от жары тем не менее давала течь, и вода просачивалась сквозь ивовые прутья, на голову рыбака. Корзину с рыбой надо было бы нести рукой, но так далеко не уйдешь – неудобно.

– Будь здоров. А рыба-то сегодня хороша? – ввязался в дружелюбный разговор Ант.

– Мелковата, сплошь бубырь… – вытирая пот со лба грязной узловатой ладонью проговорил Мокоша. Он пожаловался:

– Боюсь, ключница рыбу не возьмет. Князю и его дружинникам нужна большая рыба.

– А я люблю мелкую рыбу, – мечтательно щурясь, проговорил Ант. Глаза его превратились в маленькие щелки, заросшие волосами. Трудно было в этих щелях рассмотреть хитрый взгляд.

– Ну если ключница не возьмет рыбу, то как всегда, всю корзину занесу тебе на двор, – пообещал Мокоша.

– Заноси, – внешне равнодушно, но довольно проговорил Ант. Ему ужасно захотелось, чтобы ключница отказалась от сегодняшнего улова. Простые горожане народ непривередливый, все сожрут, была бы цена недорогая. Ант распорядился:

– Отдашь рыбу Малке, а я потом с тобой расплачусь.

Мокоша вскинул корзину опять на голову.

– Ну, я пошел. Солнце жарит, как бы рыба не завонялась.

Мокоша прошел за ворота, а Ант поучил Воика.

– Ты, когда идет рыбак, или кто несет какой плод, Воик, особенно не препятствуй им, – нажалуются ключнице, а та передаст воеводе, будет нехорошо. Потому что мы приставлены не пускать в город плохих людей и вовремя в случае чего закрыть ворота. А полезных людей неча трогать.

Смутившийся Воик возразил:

– А как его узнаешь – плохой это или хороший человек? Полезный или нет?

– А тебе ничего узнавать не надо. Сопляк ты, чтобы домогаться до почтенных людей, – сердито проговорил Ант, вытирая заплеванную бороду. – Вон идет девка. Попробуй ее не пусти.

Девка и в самом деле была ой как хороша. В нарядной одежде, на ней ярко-алый сарафан с синими и белыми полосами по низу подола. Под сарафаном ослепительно белая рубаха. На ногах новые красные сапожки. Голова укутана дорогой полупрозрачной тканью, из-под которой виднеется иссиня черная толстая коса. Губы спелые, сочные и сладкие, как переспелая черешня. Брови, как две черные стрелы, смело летят вразлет. Но больше всего обращают на себя внимание глаза – странные, словно два белых шара, с черными точками посредине. Зрачки смотрят нагло и весело. Они колдовски притягивают к себе взор; и почему-то, когда встречаешься взглядом с ними, по спине пробегает мелкая дрожь и чувствуешь какой-то непонятный страх, но трудно отвести от них взгляд.