Лайф Квест

Глава 1

Безмятежная ночь, кутаясь в бархатное покрывало, прошитое искрами звезд, неспешно парила над невидимым во тьме океаном и вдруг – замерла, испуганная и оглушенная. На ее пути вырос скалистый остров, а на его вершине, как огромный брильянт на черной подушечке, сверкал ярко освещенный особняк. Перед окнами в такт громкой музыке били разноцветные струи фонтана, а по широкой лестнице к распахнутым настежь дверям поднимались нарядные пары.

Маленький самолет, натужно гудя, облетел остров и приземлился на усыпанном маячками аэродроме. В это же самое время над крышей дома оглушительно взорвались петарды – небо озарилось вспышкой, с шипеньем и треском посыпались с него пылающие изумруды и рубины. Испуганная ночь отползла обратно в океан, а вечеринка на острове продолжалась.

Но странно – несмотря на фейерверки, музыку и щедро накрытые столы, гости оставались серьезными. Никто не шутил, не улыбался и, тем более – не смеялся.

Мужчины во фраках и галстуках – бабочках тихо переговаривались, потягивая золотистый коньяк и янтарный виски. Немолодые лица, стареющие по разному типу – благородно или безобразно – все, как одно, несли на себе одинаковое выражение превосходства и легкой надменности.

Возраст их спутниц колебался от юного до весьма почтенного. Дамы постарше драпировались в шелк, меха и перья, блистали драгоценностями.

Те, что помоложе, вместо мехов и бриллиантов выставляли напоказ еле прикрытые груди и стройные ноги, словно лишний раз доказывая избитую истину – только старость нуждается в украшении, а молодость прекрасна сама по себе.

И те, и другие вели себя сдержанно, с достоинством подносили бокалы к накрашенным губам, не торопясь, брали с искусно сервированных блюд закуски.

На маленькой круглой сцене флегматичные музыканты играли джаз, официанты следили за бокалами и пепельницами гостей, и никто не обращал никакого внимания на салют за окнами.

Лишь один человек – невысокий и стройный, со строгим, тонким лицом и черными густыми волосами, тронутыми сединой на висках – вышел на балкон и любовался огненной феерией.

Цезарь Завидский, владелец особняка, устроивший этой ночью прием для тайного общества бессмертных, смотрел, как догорающие искры падают в темную воду, зажигая и окрашивая во все цвета и оттенки.

Сверкающий шар с визгом раскрутился и выстрелил розовым и золотым, рисуя на угольном небосклоне сюрреалистическую картину – облака, похожие на нежные лепестки пиона, на фоне сказочно – бордового заката. Это зрелище вдруг напомнило забытый эпизод, и Цезарь, незаметно для себя, с головой ушел в прошлое. Он уже не видел фейерверков и не слышал, как возникший из – за портьеры официант предлагает напитки.

Он был там, в своем детстве, и смотрел, как солнце, жаркое и палящее, теряло силу и, остывая, наливалось розовым. Море, наоборот, розовея, становилось теплее и теплее.

– Это оттого, что в него падает солнце, – убежденно говорил Шайни, бросая в воду плоские камушки, – когда оно упадет, море станет горячим, как молочный суп.

– Опять придумываешь! – отвечал Джахи – так в той жизни звали Цезаря. Он ревностно следил за тем, сколько раз подпрыгнет камень братишки.

Оба брата происходили из древнейшего рода бессмертных. Он брал начало от тех времен, когда люди жили по тысяче лет, сохраняя память о каждом из воплощений.

Братья знали легенду рода наизусть – добрая нянька, укладывая их спать, почти каждый раз рассказывала эту старую – престарую сказку.

Кончалась она всегда одинаково:

– И вот однажды, люди решили, что они не хотят умирать и снова рожаться. Они захотели стать равными богам и вознестись сразу на седьмое небо – туда, где нет ни трудов, ни забот, ни страданий, где все желания исполняются, едва приходят в голову.

– И они построили колесницу! – перебивал ее нетерпеливый Джахи.

– Они построили колесницу, – кивала головой Салиха, – но вместо того чтобы вознести людей к богам, колесница провалилась вниз. В необитаемые миры, где нет ни единой живой души, где течет ядовитая черная река забвения, а на ее скалистых берегах собираются полчища серых бабочек с перьями, как у птиц.

– Я никогда таких не видел, – робко встревал Шайни.

– Пусть боги оградят тебя от этих бабочек, малыш! Они слетаются тучами, закрывают небо и день становится таким же темным, как ночь. Но еще хуже бабочек их прожорливые гусеницы.

– Я видел много гусениц и даже раздавил парочку, – Джахи не упускал случая похвалиться.

– О нет, это не обычные гусеницы! Они так же бесконечны, как сама чернота из которой они выползают и питаются они не капустными листьями, а человеческой плотью.

– Мне страшно! – восклицал младший братишка, а старший только снисходительно ухмылялся:

– Чего бояться, дурачок, это было сто лет назад.

– Не сто, а много тысяч лет назад, – поправляла его Салиха, – колесница сломала границу между мирами и в пробоину хлынули черные воды забвения, а следом за ними налетели несметные полчища бабочек и закрыли солнце. Наступила тьма и голод, и в кромешной тьме невидимые черви стали пожирать людей.

На этом месте даже у смелого Джахи начинали чесаться глаза, а трусишка Шайни уже откровенно шмыгал носом.

– Хорошо, что кучке бессмертных удалось укрыться в подземном дворце. Никто не знает, кто и для чего его построил, но он, вместо того, чтобы расти вверх, уходил под землю. День и ночь спускались люди по длинной лестнице, пока не оказались в безопасности. А когда черные воды сошли, бессмертные выбрались наружу, но что – то с тех пор переменилось. Вероятно боги прогневались на людей, и у тех стали рождаться младенцы, которые умирали, не прожив и ста лет. К тому же, они потеряли способность помнить предыдущие жизни.

– А куда делась черная вода и злые гусеницы?

– Не знаю, мои дорогие, – Салиха прижимала напуганных братьев к себе и гладила их черноволосые головы – Нам не дано знать, как устроен мир. Говорят, там, наверху, есть такая сила, которая все приводит в порядок, даже если кто – то его вдруг нарушит. Наверное, это правда, а иначе, как бы существовал этот мир веками и тысячелетиями в неизменном порядке?

Как бы там ни было, но дар бессмертия у Джахи и Шайни сохранился. И это главное.

Так уж все устроено – боги наказывают непослушных.

Наказали и братьев, когда они на закате тайком сбежали из дома, чтобы проверить, горячим ли становится море, принимая в себя кровавый, остывающий круг солнца.

– Теплая, – разочарованно протянул Джахи, пробуя ногой темнеющую на глазах воду.

– Осторожно, камни скользкие!

Шайни всегда тревожился. Переживал за все и вся, за каждую раздавленную букашку и сломанную веточку. Бился за каждого лягушонка, которого Джахи пытался надуть через тростниковую трубочку.

Слабак!

Джахи не такой. Он настоящий мужчина, воин и победитель.

Желая подзадорить братишку, Джахи сделал шаг вперед и со злорадным удовлетворением услышал, как тот кричит с берега:

– Осторожно! Брат, вернись! Уже темно, пойдем домой!

Голосок тонкий, срывается. Вот – вот расплачется, бедняга.

Голая пятка предательски съехала со скользкого от водорослей камня, и Джахи с головой ушел под воду. Соль разъедала глаза, обдирала нос и горло. Он не мог откашляться, барахтался, захлебываясь и задыхаясь, пока не потерял сознание.

Очнулся от рвоты – казалось, что вместе с пеной наружу выворачиваются внутренности. Лежал на боку, скрючившись и содрогаясь в конвульсиях, а в уши лез оглушительный рев Шайни.

На этот звук наложились испуганные крики взрослых. Джахи подхватили и понесли сквозь фиолетовый вечер. Солнце уже утонуло в притихшем море, и в наступившей темноте ярко полыхали языки пламени – на берег набежала целая толпа, все с факелами в руках. Он плыл в окружении факелов и радовался чудесному спасению.

Вплоть до того момента, когда их с братом поставили перед темным от гнева лицом отца.

Мать и прислуга робкой кучкой толпились у дверей, боязливо перешептывались, но не решались приблизиться.

Братья стояли на каменных плитах посреди огромной залы, дрожа от холода и страха.

Джахи крепко стиснул зубы, стараясь унять дрожь. А Шайни все плакал и всхлипывал, и замолчал только тогда, когда отец на него прикрикнул.

– Кто позволил вам одним уйти на берег? Вы огорчили всю семью и рисковали своими жизнями, нарушая божественные планы!

– Это все Шайни, – Джахи кивнул в сторону брата, – он придумал, что когда солнце падает в воду, она становится горячая, как суп. Я хотел проверить.

– Если бы не твой брат, эта проверка оказалась бы смертельной! Подумай об этом. Если ты не ценишь благородное происхождение и жизнь во дворце, что ж… приготовься к рождению в семье бедняка. Работа от зари до зари и вечный голод научат ценить даже самое малое.

«Если бы не брат?» – озадаченно подумал Джахи, а отец продолжал:

– Ослушание – большой грех, и тяжесть его велика. Возможно, он отяготил бы твою душу настолько, что после смерти она опустилась бы уровнем ниже. У тех, кто воплощается ниже пятого уровня, пропадает дар. Человек уже не помнит предыдущих воплощений, и жизнь его коротка, как у попугая. Благодари богов и брата, что остался жив.

– Благодарить брата? Так это он меня спас?!

Джахи не мог поверить своим ушам. Маленький, слабый и плаксивый выдумщик – как он смог вытащить его из воды?

Не каждый умеет быть благодарным, вот и Джахи не сумел. Вместо благодарности в душе завелся червячок ревности и грыз изнутри, и рос с каждым днем, питаясь завистью и обидой.

– Вы слышали? Младший брат спас старшего! Вон, вон они идут, смотрите.

Стоило услышать нечто подобное, проходя по улице, как жаркое солнце заволакивалось тусклой дымкой, а в глазах темнело. В ушах начинало звенеть, и гомон уличных зевак исчезал, оставляя Джахи один на один с уязвленным самолюбием.

Стоило матери обнять младшего сына, как ревность старшего поднимала голову, вызывая острую, почти физическую боль.

Он начинал вымещать эту боль на Шайни – щипал его исподтишка, пачкал одежду, дразнил и обзывал. Давил при нем его любимых букашек, с болезненным удовольствием наблюдая, как темные, блестящие глаза брата наполняются слезами.

Шайни никогда не жаловался, сносил все молча. Правда, пару раз бросался в драку.

Один раз это случилось из – за развороченного муравейника, второй – из – за котенка.

Они нашли его в саду – то ли кто – то из детей прислуги забыл питомца, то ли он сам пролез сквозь дыру в заборе, чтобы укрыться от жары в тенистых зарослях.

Крошечный, щуплый, с короткой голубоватой шерсткой, больше похожей на пух, он смотрел на Джахи кротко и доверчиво.

Джахи поднес его к лицу и дунул в розовый нос. Котенок чихнул и жалобно мяукнул.

– Отпусти, ему больно! Ты его сильно жмешь, – заволновался Шайни.

– Не выпущу! А захочу – и вовсе раздавлю! – подзадорил старший младшего и сдавил мягкое брюшко посильнее. В ответ раздался жалобный писк.

– Отпусти!!!

Шайни, словно маленький бычок, наклонил голову и атаковал брата. Они боролись в густой траве, забыв про котенка, который, конечно же, не стал дожидаться исхода поединка и сбежал. Пыхтели, тянули друг друга за волосы и за все, что подвернется под руку, пока их не обнаружила нянька и не заголосила на весь сад.

И опять они стояли перед суровым лицом отца, а тот, сложив руки на груди, буравил их острым взглядом, и грозный его голос метался под каменными сводами.

– Так – то ты платишь брату за спасение? Что ты за человек, Джахи? Бог оставил тебе жизнь, чтобы ты облагораживал свою душу, поднимался по кармической лестнице к свету…

– Он сам на меня набросился! – возмутился Джахи.

Шайни молчал и стоял истуканом, опустив кучерявую голову.

– Шайни, – обратился отец к младшему сыну, – это правда? Правда, что ты посмел начать драку со старшим братом?

– Правда, – прошептал тот, опуская голову еще ниже и заливаясь краской.

– Продолжай, – властно приказал отец, – рассказывай – из – за чего.

– Из – за котенка. Он мучил котенка…

– Ах, вот как, – произнес отец, – что ж, вижу, что вам обоим не хватает силы. Тебе, Шайни, нужно стать сильнее, чтобы научиться держать себя в руках. А тебе, Джахи – чтобы не обижать тех, кто слабее тебя. Сильный никогда не обидит слабого – запомни это.

На следующий день отец сделал братьям царский подарок. Вернее, сразу два царских подарка.

Но ни одному из них Джахи не обрадовался.

– Цезарь, ты в порядке? – на плечо легла тяжелая рука, и Завидский, очнувшись, вернулся в настоящее.

– А что со мной может случиться на собственном балконе? – ответил он вопросом на вопрос, поворачиваясь лицом к высокому, широкоплечему Эдмунду Макловски по кличке Гризли.

Он и правда, был похож на старого, обрюзгшего медведя. Рослый, неуклюжий и грубый. Даже фрак и бабочка не делали его изящнее. Даже очки в золотой оправе, которые он напялил на плоский нос и сквозь которые щурился маленькими, подслеповатыми глазками, не придавали ему ни грамма респектабельности.

Эдмунд владел сетью игорных домов.

Все бессмертные чем – нибудь владели.

Роберт Лисовец, по кличке Лис кормил мир полуфабрикатами. Тайпан, известный как Алан Снейк, и Черная вдова, носящая имя Фелиция Шекет, делили фармакологию.

Банковской системой заправляли трое. Один из членов клуба был президентом, другие прославились как артисты или писатели – все они обладали либо деньгами, либо славой, либо тем и другим сразу.

И не удивительно – за прожитые тысячелетия можно добиться чего угодно.

В поисках удовольствия Цезарь перепробовал все. За долгие годы он наигрался в политику и даже несколько раз повлиял на ход истории, засветился в мировой науке и прославился актерской игрой. И все ему приелось. Ни слава, ни толпы поклонниц уже не возбуждали и не вызывали интереса. Ему надоело раздавать автографы, вызывать ажиотаж одним своим появлением и щуриться от вспышек камер.

Поразмыслив, он подстроил собственный уход из жизни, обставив его с размахом и помпой – проводить в последний путь цвет нации пришла вся страна и его именем тут же назвали центральную площадь.

«Ужасная трагедия! Знаменитый актер скончался ровно за месяц до юбилея! Фен – убийца! Смерть в ванной от удара током! Пятеро фанаток последовали за своим кумиром! Пять самоубийств!» – газеты пестрели заголовками и фотографиями, на которых Цезарь с красивым, восковым лицом, лежал в гробу, утопая в живых цветах.

Он листал газетные страницы и, с мудрой усмешкой на свеже – прооперированном лице, поглядывал в окно. Там расстилался бесконечный лазурный океан. И ни одной живой души. Ни журналистов, ни поклонниц, ни зевак.

Цезарь устал от всего и от всех отдалился.

Первое время он безмерно наслаждался одиночеством. Дышал океанским бризом, валялся на белом песке и нежился в теплых волнах. Никаких контрактов, съемок, переездов, перелетов и навязчивых фанаток.

Все общение свелось к отдаче приказаний небольшой, проверенной команде прислуги и пилоту. Яхтой он управлял сам.

Но когда он впервые пропустил заседание клуба, потому что никто не побеспокоился о его приглашении, он понял, что для того, чтобы оставаться на плаву и быть в списках сильных мира сего, нужно напоминать о себе постоянно.

Еще лучше обойти всех и вся – от обиды в нем заговорили амбиции – и стать во главе этой бессмертной кучки.

Так, чтобы они все – все до единого – смотрели ему в рот.

Вот как туповатый Гризли сейчас.

Цезарь снисходительно потрепал Эдмунда по мускулистому плечу. Хотя и уступал в росте и силе, в очередной раз почувствовал свое превосходство и над ним, и над хитрым Лисом, и над желчным Тайпаном, и над всеми остальными. Теперь они все зависели от него. Только он один владел артефактом, на который молились все бессмертные.

– Что, народ заждался ритуала? Ну что ж, пойдем, начнем, пожалуй.

Да, он – Победитель. Побеждает всегда сильнейший, и не его вина, что кто – то оказался слишком слаб.

Глава 2

Этой ночью Кристиану опять приснился рай. Его персональный и в то же время – он был уверен – самый настоящий. Кособокая сараюшка, наполовину утопленная в густых и высоких зарослях крапивы. Кустарник, словно политый сметаной – маленькими белыми цветами, настолько тесно облепившими ветки, что не видно листвы. Тяжелое гудение пчел. Березовая роща – как будто вдалеке, но при этом такая отчетливая, что каждая зарубина на коре сияет в глаза. Каждый ствол – ярок и бел, как полуденное солнце. Легкое облачко листвы, словно парящее в золотом свете. Тропинка – через кусты, мимо сарая, туда, в теплые изумрудные глубины… И хочется по ней идти, так манит она, такое неземное блаженство сулит, какого и не бывает в жизни, потому что не выдержит его душа, испарится, как эфир.

«Там мой дом, – подумал во сне Кристиан. – Если дойду до рощи, назад уже не вернусь. Хорошо бы… но как же бабушка? Канг?» И, как всегда случалось, при этой мысли тоскливо засосало под ложечкой. Нахлынуло непонятное чувство вины, жалости и тревоги.

Бабуля – крепкая не по годам – целый день суетится, варит, моет, скребет, бегает рысью, как молодая, но последние месяц – два начала сдавать. То за сердце схватится, то охнет, вынимая противень из духовки, то замрет на середине движения, словно раздумывая, а на самом деле выжидая, пока перестанет кружиться голова. И вены у нее на руках вздулись, синие и полноводные, как реки на географической карте. Бодрится: «До ста двадцати доживу! У нас в роду все женщины – долгожительницы». А сама тайком от внука меряет давление и пьет порошки из пакетика. Все из – за того, что завелась в ней червоточина…

Кристиан резко сел на постели, потирая скулы. Остатки сна еще трепыхались в воздухе золотыми бабочками, но от эйфории не осталось и следа. Ну, почему рай и ад находятся так близко друг от друга?

Сквозь тюлевые занавески сочилась ясная рассветная зелень и влажно поблескивало тонкое лезвие молодого месяца. В открытую форточку затекал холодный воздух. Первый день осени, вернее, первое утро. Кристиан поежился. Что – то было не так. Не то чтобы лучше или хуже, но по – другому, непривычно. Какое – то ощущение полноты появилось. Как будто две капли текли по стеклу, каждая сама по себе, и встретившись, слились в одну большую каплю. Или месяц – новый и острый – рос незаметно, из ночи в ночь, округлялся и вырос в пухлую белую луну. Или как огуречные семена, которые бабуля ранней весной заворачивала в мокрую тряпку и ставила в блюдечке на окно, разбухали, впитывая воду, и проклевывались бледными мохнатыми корешками.

Кристиан снова лег. Свесил одну руку с кровати и тихо, одними губами, позвал:

– Канг!

Он услышал, как пес завозился на коврике, и тут же шершавый язык прикоснулся к пальцам. Облизал благодарно и бережно, как умел только он, успокаивая и словно напоминая о чем – то давно забытом. Его пес. Странно, но и собачий язык сегодня казался тверже, чем всегда.

Кристиан улыбнулся и отнял руку.

– Канг, что случилось, а?

Белый мастиф молча положил голову на край кровати.

– Ты тоже чувствуешь? Вот и я, только объяснить не умею. Наверное, я в этот раз чуть – чуть приблизился к той роще. Хоть на полшага, а ближе, – Кристиан вздохнул и закрыл глаза, снова расслабляясь. Он знал, что больше не заснет, но вставать не хотелось. Нет ничего противнее, чем раннее утро, когда дом еще спит и на всех предметах, как матовый лак, лежит сонный зеленый свет. – Ладно, давай еще поваляемся. Часик, да? Сегодня в школу. Пойдешь со мной, дружище?

Разумеется, приводить в класс собак не разрешалось, но Канг – другое дело. Он никому не мешал. Его даже никто не видел. Грузный пес ходил за Кристианом по пятам, а во время уроков дремал под партой, лишь иногда чутко вздрагивая и поводя ушами. Густая собачья шерсть грела Крису ноги, а преданность – сердце. При всей своей флегматичности Канг умел постоять и за себя, и за хозяина. На него можно было положиться. Не то чтобы Криса часто обижали. Его считали странным, не от мира сего и сторонились – презрительно, как сторонятся зануд и ботанов. Но не задевали и не бойкотировали демонстративно, а если и шептались за спиной, то он предпочитал об этом не знать. Сплетни – пустое дело. От них человеку не прибудет и не убудет. Так говорила бабушка, и Кристиан с ней соглашался.

Всюду – на улице, в транспорте, во дворе или в школе – его окружало кольцо отчуждения и неловкости. Подошел одноклассник, надо о чем – то говорить, но о чем? Крису не интересно то, что интересно другим мальчишкам, его ровесникам. Музыкальные группы, компьютерные игры, ютуб… Он бы побеседовал о физике, о парадоксах времени и устройстве Вселенной, но кто станет его слушать?

Или в автобусе – надо передать деньги кондуктору, а пассажиры впереди оживленно болтают о чем – то своем. Как привлечь внимание? Голос у Кристиана тихий. Кричать неловко и неудобно отвлекать людей от разговора. Тронуть за плечо? Еще хуже. Вот, и стоит он, и мнется, жалобно – так что самому противно – повторяя: «Передайте, пожалуйста, на билет…»

Или в компании, когда кто – нибудь обращается к нему, как будто бы серьезно, а все вокруг смеются. Как узнать, шутит человек или нет? И если да – то, как на это реагировать? Обижаться или смеяться вместе с другими? Что уместно? Что не вызовет осуждения, ответной обиды или презрения окружающих? Человеческие эмоции для Кристиана – как запертый ларец. Между людьми все запутанно и сложно, не то, что в науке. Крис любил учиться, но терпеть не мог ходить в школу. Такой вот парадокс.

Поваляться не дала бабушка. Заглянула в спальню, повела острым носом, словно принюхиваясь.

– Костенька, в школу не опоздаешь? Вставай, милый. Уже полвосьмого! Ты ранец собрал?

Бабуля упорно называла его школьную сумку ранцем.

Крис натянул одеяло на лицо.

– Не опоздаю, – буркнул он, – и я не Костенька.

Бабушка покачала головой и скрылась за дверью, а Кристиан вылез из теплой постели и нехотя начал одеваться. Джинсы, майка… холодные, жесткие, словно накрахмаленные стылым зеленым утром. Настроение совсем испортилось и, конечно, не из – за «костеньки». Беглого взгляда на бабулю было достаточно, чтобы понять – червоточина стала глубже. Она казалась еще чернее, бездоннее, чужероднее – узкое, геометрически правильное отверстие с припухлыми, воспаленными краями. Из нее как будто тянуло сквозняком.

Кристиан беспомощно совал руки в рукава. Никак не получалось натянуть рубашку. Он чувствовал себя неумелым и никчемным. С любимой бабулей, самым близким ему человеком творилось страшное, а он не только не мог ничего сделать, но даже понятия не имел, что происходит. Что это? Рак? Но онкология выглядит иначе. Как два огромных хрустальных шара – очень красиво на самом деле, особенно если не знать, какие страдания она причиняет больному. Тогда что же? Похоже на свищ… На духовный свищ? Ведь эта штука сидит не в физическом теле. Но и тело уже страдает. Вчера бабуля споткнулась на ровном месте. Если бы не Канг – переломала бы себе все кости. Пес кинулся ей под ноги и амортизировал удар. Она, разумеется, ничего не поняла. Мелко перекрестилась и пробормотала что – то про ангела хранителя, который подхватил ее под локоток, и про то, что старость – не радость. Это, конечно, так, но и от старости человек настолько быстро не меняется. Буквально за пару дней бабушкины глаза потускнели, ушло из них живое любопытство. Она ссутулилась и словно сделалась меньше ростом. Так это начинается. Усталость, безразличие, которое человек поначалу пытается скрыть – даже от самого себя, затем легкое недомогание, бессонница, колющие боли то там, то здесь. Врачи ничего не находят – и не найдут, до самого конца. Откуда – то он знает, что так и будет. Потом… нет, лучше не думать. Кристиан глубоко вдохнул. Выдохнул. Стало немного легче. Убрал беспокойство с лица и вышел на кухню.

– Костенька, что – то у нас псиной попахивает, – сказала бабуля, подавая яичницу и большую кружку ячменного кофе. – Никак из соседей кто собачку завел? Странно, сколько здесь живу, а чужих запахов не слышала. Изоляция тут хорошая. Старый дом. Или ты что – то с улицы принес?

Крис чуть не поперхнулся бутербродом. Неужели она учуяла Канга? Но это невозможно. Пес не пах ничем, даже для Кристиана, а для всех прочих – тем более.

– Что я мог принести? Это, наверное, из кошачьего туалета.

Бабушка всплеснула руками.

– Никак на пол напрудил, поганец? Вот я ему! – шаркая тапочками, новой, отяжелевшей походкой, она поплелась в ванную, туда, где под раковиной был устроен туалет для Муськи – лоток полный песка. Бросила на ходу. – Ты ешь, Костенька, ешь… Яишенка стынет… Невкусная она – остывшая.

Муська – не кошка, как можно заключить из клички, а здоровенный черно – белый кот – вальяжно вышел из бабулиной спальни, фыркнул на Канга и, не торопясь, проследовал в гостиную. Он любил сидеть на широком подоконнике, глядя вниз, на снующих у подъезда людей, или спать на батарее. Даже летом, когда отопление выключено. Специально для него там лежала плоская бархатная подушечка.

Кристиан недолюбливал кота, но сейчас ощутил слабый укол совести. «Оговорил беднягу. Нехорошо, если бабуля его отругает, но не мог же я выдать Канга? Да она бы и не поверила». Как ни странно, но про Канга он никому и никогда не рассказывал. Ни бабушке, ни маме, пока та еще жила с ними. Даже когда сам был маленьким и несмышленым. Наверное, потому, что мама ненавидела собак. Если бы она выгнала Канга – Кристиан ушел бы с ним. На улицу, на вокзал, в лес – все равно куда. Единственного друга не предают.

Ругать Муську бабушка не стала. Повозилась в ванной, очевидно, проверяя кошачий лоток, а затем доковыляла до гостиной и прилегла на диван.

– Бабуль, ты что? – Крис оставил на столе недоеденный завтрак и бросился к ней. – Может, врача вызвать? Или, давай, померяем давление?

Растерянный, он искал на тумбочке валидол. Хотя и так знал, что таблетки не помогут, да и врач, если и приедет – ничего особенного не обнаружит. А вот края червоточины тревожно пульсировали. Плохо.

– Голова закружилась. Ты иди, милый, а я полежу немного, и все пройдет. Старость – не радость.

Крис поморщился. У него эта фраза скоро из ушей полезет! Какая уж тут радость.

Канг мягко ткнулся мордой ему в колено, словно спрашивая: «Хозяин, что – то не так? Нужна моя помощь?»

– Да, – вздохнул Кристиан, – нужна. Останься сегодня с бабулей, ладно?

Пес ответил умным, почти человеческим, взглядом. Мол, иди, хозяин, и будь спокоен – я о ней позабочусь. Он слабо махнул хвостом и вытянулся у дивана, положив морду на передние лапы и сразу сделавшись плоским, как мохнатый коврик.

Школа, в которой учился Крис, находилась в соседнем микрорайоне. Минут двадцать пешком – через бывший стадион, где уже полгода что – то строили, потом дворами, по узкой асфальтовой дорожке, стиснутой глухими стенами – или пару остановок на автобусе. После вчерашнего дождя территорию стройки наверняка развезло. Кристиан не любил транспортную давку, особенно утром, в час пик, когда и стоять толком не можешь – болтаешься в переполненном салоне, как сосиска в банке – но и месить грязь не хотелось. Особенно, новыми кроссовками.

В автобусе пахло цветами – почти как в теплице ботанического сада. И так же душно и жарко. Крис мгновенно вспотел в глухо застегнутой ветровке, но даже руку не мог высвободить, чтобы расстегнуть молнию или отереть лоб. В бок ему упиралась острым углом чья – то сумка, а в нос уткнулся кулек с гладиолусами, обернутыми газетой. Весь салон был забит мелюзгой с огромными букетами и громоздкими ранцами. Они толпились в проходе или сидели друг у друга на коленях – веселые и нарядные – и галдели, как целая стая воронят. Тут же жались взволнованные мамы и бабушки, и отцы с фотоаппаратами. Первое сентября. День знаний. Знали бы они, что их праздник – пир во время чумы. Примерно у половины родителей, а также у некоторых ребятишек под сердцем зияли червоточины. У одних – крохотные, как горошины, плоские и глянцевые, едва отличимые от брошки или пуговицы. У других – большие и глубокие, будто кротовые норы.

Кристиану хотелось зажмуриться крепко – крепко, но с закрытыми глазами его укачивало. Чтобы отвлечься, он стал читать заметку на газетном кульке. Вернее, ее фрагмент – без начала и конца. Вдобавок, мокрая бумага порвалась кое – где, а кое – где перегнулась, так что из текста выпали некоторые слова и целые фразы. Поэтому Крис никак не мог взять в толк – что это такое. Научно – популярная статья или какой – то газетный розыгрыш, сюжет нового голливудского блокбастера или фантастический рассказ из рубрики «творчество наших читателей»? Речь шла о странном астрономическом явлении с не менее странным названием «звездная гниль». По непонятной причине звезда вдруг начинала тускнеть. Сперва покрывалась мелкой черной сеткой, которую автор статьи остроумно именовал «чадрой», теряла светимость, потом деформировалась, будто гнилое яблоко, у которого темнеет и проваливается бочок. Одновременно вокруг нее формировалась зона искаженного пространства, в телескоп видимая, как белесые, хаотические разбросанные в поле зрения пятна, визуально похожие на хлебную плесень.

Кристиан покачал головой. Глупость, если вдуматься. Любой первоклашка знает, что звезды – это гигантские газовые шары, излучающие свет. Как они могут плесневеть или гнить? Хотя это, конечно, иносказание. Ему очень хотелось прочитать статью до конца, узнать, чем вызваны столь необычные эффекты. Что если попросить мальца развернуть букет? В конце концов, он подарит учительнице цветы, а обертку все равно выкинет. Но нет, неудобно. Ребенок, чего доброго, испугается, а вокруг скажут: «Вот, дылда, привязался к малышу. Позарился на старую газету». Мальчишка, кстати, здоровый, без червоточины… Может, и отдал бы – просто так. Да, но если он неправильно поймет… Нет, нехорошо.

Пока Кристиан раздумывал, автобус остановился, и толпа школьников хлынула к выходу, образовав у дверей бурлящую запруду.