000
ОтложитьЧитал
Из «собачьей свалки» вывалился самолёт и в штопоре понёсся вниз, наследив за собой чёрной дымной полосой. За пригорком взметнулось пламя, секунд через пять-семь донёсся грохот взрыва. Американец или наш – не знаю. Видел лишь, что никто не спустился на парашюте.
Вечером был разбор полётов. Пепеляев говорил кратко, резко, взволнованно. И практически без мата, это настолько контрастировало с привычным мне лётчицким говором, что только усилило впечатление.
– В 176-м иап одна потеря, самолёт упал за сопками, пилот погиб. У нас потерь нет. Но и ни одного «Сейбра» не сбили! Какого чёрта мы вообще сюда летели? – он смотрел на первую эскадрилью, дежурившую в готовности номер один, лётчики, поднимавшиеся на перехват американцев, сидели, понурив головы. – Да, летели, потому что был приказ! Приказ – ввалить империалистическим агрессорам, прикрывающимся флагом ООН. Но не поздно отказаться. Ко́шель из гвардейского полка уже подал рапорт о переводе в СССР, не может пережить, что в первом же вылете погиб его подчинённый. Кто из вас принесёт мне рапорт?
Он не произнёс вслух, что тот гвардеец просто обосрался от страха – за свою жизнь или из-за боязни за смерть подчинённых, а это точно не последняя смерть. Нельзя перед младшими офицерами лажать старшего. Но все поняли по интонации. И никто не вякнул «разрешите убыть в Советский Союз, товарищ полковник», хоть все увидели, что вернуться домой в деревянном бушлате можно запросто, если продолжить службу в Андуне.
– Старший лейтенант Мошкин!
– Я!
– У них есть вакансия. Кроме комполка ещё кто-то просится к мамке.
– Разрешите, товарищ полковник, остаться у вас.
– Поясните, Мошкин.
На меня уставилось с полсотни глаз. Вот не люблю быть столь приметным, как на ладони у судьбы. А что делать?
– Потому что в 196-м полку никто не соссал. Ведомые не бросили ведущих, и нет потерь. А что не сбили – так никто бы не сбил. У них преимущество первого удара. Когда сойдёмся на равных… Я хочу с вами лететь, товарищ полковник. А не с теми, кто поджимает хвост ещё на земле.
– Ваш самолёт подбит из Ф-80 «Шутинг Стар», – не унимался Пепеляев. – Хотите померяться силами с «Сейбрами»?
– Даже если сбил бы, товарищ полковник. Другое важно, я не пустил никого к ведущему. Разрешите высказать мнение, в этой войне победят ведомые, а не ведущие. Нас сбивают чаще, потому что с хвоста никто не прикрывает. Мы сбиваем реже, на атаку выходит ведущий. Я могу сбить очень редко – или севшего на хвост командиру, или как в последнем полёте, когда командир выстрелил и отвернул, а я добил того «Шутера». От «Сейбра» тоже прикрою, – чувствуя, что пора заканчивать, добавил: – Пара дырок в борту и царапина на бедре – это мелочь, а не подбитие, товарищи. Зря меня увезли в госпиталь, я бы уже на следующий день летал.
– Вот! Слова настоящего комсомольца! – влез замполит, стремясь как всегда перевести разговор на нравоучительные рельсы.
Пепеляев подавил гримасу, явно перекормленный главпуровской пропагандой ещё на той войне, и вернул офицерское совещание в деловое русло, а меня зазвал к себе по окончании.
– Мошкин! – он занял стол моего бывшего комполка под портретами Сталина и Мао Цзедуна. – Завтра посмотрю, на что ты способен кроме как языком молоть. Не комсорг в прошлом?
Я покопался в памяти Володи и ответил:
– Никак нет. Просто – член ВЛКСМ.
– Ладно. Вот и проверим. Скажи, ты видел бой снизу, с земли. Твои выводы? – он перешёл на «ты», что неплохо.
– Так точно, видел. Для реактивных самолётов – неправильный бой. Потому так мало побед у них и ни одной у нас.
– Подробнее?
– У фрицев был такой пилот Эрик Хартманн. Он хвастался, что ни разу в жизни не ввязывался в бой, но сбил больше трёхсот русских. Брешет, наверно. Но метод его правильный – налетел, выстрелил, сам свалил подальше независимо от того, попал или нет.
– Откуда знаешь?
– Ветеран один рассказывал. Я ж молод был с Хартманном встречаться. В войну только в лётное поступил.
– Нам такая тактика не годится. Главное же – штурмовики и «Суперкрепости» не пропустить.
– Так точно. Значит, часть самолётов пусть нападает на «Сейбры», отвлекает их на себя, остальные должны мочить тихоходов. Но… Евгений Георгиевич! – раз он мне на «ты», использую неоднократно за день услышанное имя-отчество полковника. – Что-то мне подсказывает, не увидим мы Б-29 в ближайшие дни.
– Ну-ну. Это уже интересно.
Он откинулся на стуле и оставил в покое терзаемый карандаш.
– Как немцы действовали двадцать второго июня? А против англичан годом ранее? Налетали на аэродромы, сбивали истребителей в воздухе. Боролись за превосходство. Американцы работают как немцы – сначала хотят вернуть превосходство в воздухе. То есть нас или перебить, или запугать. Тогда бомбардировщиков пошлют. Сегодня проба была, и очень хорошо, что наглецы получили отпор.
– Ещё бы предупредили бы нас хоть минуты на три ранее… – Пепеляев в раздражении хлопнул ладонью по столешке. – Жалуются на помехи, на малую высоту подхода «Сейбров». Но мне до лампочки их оправдания.
– Так что мешает службу ВНОС организовать, как в Великую Отечественную? Посадить слухачей там, где река в залив впадает, пусть слушают. Мы это место называем «сосиской».
– А это мысль! Странный ты, Мошкин. Замечаешь многое, что другие видят, но непонятный мне. Пойдёшь моим ведомым. Погляжу на тебя.
– Спасибо, товарищ полковник! Не подведу.
Когда вернулись в Андун, Володька снова начал приставать с расспросами.
«Вот ты американцев с фашистами сравнил. А сам – за кого, если был за англичан?»
«Изначально? За Двенадцатый Молниеносный легион, подчинённый Гаю Цестию Галлу, владыке Сирии».
«Чего?!»
«Какой вопрос – такой ответ. Когда я был человеком, командовал центурией, потом легионом. Погиб на Иудейской войне. Сражался за Рим против евреев».
Так далеко в прошлое мой попутчик вопросами не забирался. Я сжалился.
«Пропустим девятнадцать веков истории. Перед Второй мировой войной меня отправили в этот мир с заданием насолить немцам. Я воевал против них и убивал везде, где только мог дотянуться, в Испании добровольцем, потом угнал советский истребитель И-153 и перелетел к полякам, пока они отмахивались от немцев и словаков, там тоже пострелял, хоть и мало».
«А дальше?»
«Перебрался в Великобританию».
«На И-153?»
«Нет, конечно. Самолёт пришлось сжечь. Сбежал через Румынию, оформил липовые документы на фамилию Хант, это всё равно, что Петров-Иванов в России. Поступил в авиашколу в Великобритании, служил, опять воевал с немцами. Остальное ты знаешь, я рассказывал».
«Да. До сих пор не могу поверить. Как и то, что ты живёшь во мне и всем заправляешь. Обидно, сука…»
«Согласен. Обидно. Но если бы не я, ты разбился бы ещё в первый раз, попав в валёжку, и вместо дружеского пих-пиха с китайской медсестричкой чалился бы на зоне среди сотен подобных тебе заключённых грешников. Так что – скажи спасибо».
«Не скажу».
«Все вы, грешники, упёртые. Ладно, владелец моего прежнего тела ещё упрямее был. Лет пять понадобилось на перевоспитание».
«И ты его убил».
«Да! Но это было совместное решение. Заодно я выторговал ему смягчение пребывания в преисподней за самоотверженное принятие смерти. Мы очень важного немецкого гада протаранили, он полетел на тот свет вслед за Ваняткой».
Сосед по комнате громко всхрапнул на койке и перевернулся. Слышал бы он, какой диалог идёт в голове у непонятного лётчика из чужого полка, да ещё не пожелавшего вернуться в Союз, точно позвал бы санитаров. Особенно от продолжения беседы.
«Марк! Как жаль, что не можешь у нас на политинформации выступить. Разоблачил бы поповское враньё».
«Какое именно? Они много врали».
«Ну, про Иерусалим. Про Иисуса Христа. Распятие, воскрешение и прочие глупости, что в Библии написаны».
«Я тебе одному расскажу, ладно? Запомни, в Библии глупостей нет. Только иносказания. Да ещё её столько раз переписывали, что некоторые ошибки закрались».
«Например?»
«Например, Иисуса звали иначе, Ешуа. Или Иешуа. Я по-арамейски девятнадцать веков не разговаривал, сам уже не помню, как правильно. Точно – не Христос, это позже приписали. Вёл он себя как обычный грешник, а грехи его – гордыня и ложь, потому как называл он себя «Царь иудейский». Какой царь, оборванец! Никакого креста он на Голгофу не тащил, только бревно с дыркой. Там на холме стояли столбы, заострённые сверху. Мы, римляне, прибивали евреям руки к бревну и подымали бревно, чтоб остриё столба зашло в дырку. А чтоб не дёргался – ещё пару гвоздей, в щиколотки. Вот так, виси, голуба. Выглядит как швабра, воткнутая ручкой в землю, только вместо тряпки – распятый еврей».
«Ну вы и твари!»
«Ничего подобного. Время такое и законы соответствующие. Мы выполняли приказ и вершили правосудие».
«Проще было просто убить!»
«Ну да. Только долгая смерть в страданиях гораздо показательнее для оставшихся в живых евреев, чем моментальная, потому и придумали распятие. Тот Ешуа очень долго не хотел отдавать концы, мучился, терпел, зубоскалил: вы не ведаете, что творите. Я не стерпел и проткнул ему пузяку копьём. Оказалось, тот не простой грешник был. Не Царь Иудейский, понятно… Вряд ли Сын Божий. Не знаю, кто он! Но мне за него вкатили тысячи лет самых страшных мук, за полторы тысячи превративших человечью душу в демоническую. А как озверел вконец, перевели в колонию для заключённых грешников надзирателем, потом начальником отряда. Кто других евреев казнил, им – тьфу, мелочь, сотка среднего режима. Так что, Володька, нет ни хрена в мире справедливости, ни в этом, ни в загробном».
Материалистическое мировоззрение комсомольца треснуло при моём вселении. Теперь невидимый веник сметал последние осколки материализма.
«То есть Иисус в самом деле существовал…»
«Будешь смеяться, я его разок видел, уже в тебя вселившись. Мы рулили на взлёт, он прямо через фонарь заглянул в кабину и говорит мне: теперь ты ведаешь, что творишь! Конечно, тогда ему не до тебя было, как и тебе до него. Но зуб даю, если ещё раз появится, я вас обязательно познакомлю. Свалишься в преисподнюю, такое знакомство очень даже пригодится. С ангелом Юрой тоже не помешает, но с ним сложнее, он атеист и в Бога не верит».
«Офонареть…»
«Ты ещё сотой доли не знаешь, от чего можно не только охренеть, но даже оху… В том числе про десятку в плечи за матюги, ибо грех сквернословия – тоже грех. У меня, считай, пожизненное, максимум что дадут – это лёгкое послабление или, наоборот, чуть строже, поэтому пофиг. А ты свой срок не увеличивай, хорошо?»
Глава 5
Ким Ир Сен
Зачисление меня в полк ведомым Пепеляева сыграло злую шутку. Занятый административно-хозяйственными делами, он за неделю поднялся в воздух единственный раз и то, когда наша дежурная эскадрилья и соседей с опережением минут на пятнадцать улетела разгонять стайку Ф-80 и Ф-84. Полковник убедился, что я цепко держусь, не нарушаю строй, не стремлюсь искать приключений на пятую точку, на этом и всё, пока отлетались. Самое время появиться сердитому ангелу и ввалить мне за бездействие. Конечно, я подготовил три ведра оправданий, что целый авиаполк навоюет куда больше и лучше, чем моё отдельно взятое дарование, поскольку я помогаю Пепеляеву и увеличиваю боеспособность ажно воинской части… Не знаю, как это проканает.
Близость к командиру дала неожиданный бонус, он меня, рядового лётчика, отправил вместе с начальником разведки дивизии в Корею вместе с командирами эскадрилий ради допроса американских лётчиков-истребителей, сбитых ПВОшниками вблизи Пхеньяна. Мы взяли пару «Виллисов», естественно – с китайскими пилотами за штурвалом, мы переехали через мост над рекой, знаменитый «Мост дружбы», и за несколько часов доехали до населённого пункта с непроизносимым названием, где остановились до ночи. Пока тряслись, рассматривали ещё одну страну победившего социализма.
Но сначала надо рассказать об Андуне. До него около двух километров от аэродрома. Увольнительные были редкими, но всё же пару раз удалось сходить. В городе есть довольно цивильные кварталы с приличными домами, где рябит от красных полотнищ с белыми и чёрными иероглифами. Среди жилых двух- трёхэтажек с характерными гнутыми крышами затесалось множество мелкого общепита с полным отрицанием санитарии, что для Китая не редкость, присутствует рынок, он одновременно блошиный и продовольственный.
Там, кстати, я увидел «телевизор» по-китайски. Он представлял собой раму, сверху и снизу в ней закреплены два валика. «Кинолента» состояла из последовательных рисунков, своего рода комиксов. Кинопрокатчик крутил ручку верхнего валика на пару оборотов, матерчатая лента перематывалась, кадр сменялся новой картинкой. Парень что-то очень громко и эмоционально рассказывал, зрители, их собралось добрых полста, тоже не стеснялись в проявлении чувств, смеялись, охали, были готовы, кажется, даже заплакать, потом снова ржали… Судя по рисункам, сюжет шёл исторический, с воинами в старинных доспехах, принцессами в кричаще-яркой одежде, тогда как зрители щеголяли исключительно в тёмном, кроме солдат в горчичном х/б и белой панамке вместо фуражки. «Телевизор» был цветной, в отличие от моего чёрно-белого, оставленного в Англии.
По случаю тепла я тоже разделся, оставив дома шинельку. Мой френч, похожий на линялую пижамную куртку, но застёгнутый до горла, вызывал отвращение. Конечно, ожидать обмундирование такого же уровня, что положено в Великобритании эир-командору, было бы наивно, но всё же неприятно выглядеть нищебродом.
Часть зарплаты нам выдавали юанями, 20 юаней были примерно равны доллару на момент моего прибытия в Андун, остальное накапливалось на сберкнижках в СССР, и, как я понял, на те деньги особо рассчитывать нечего: на них заставят купить облигации государственного займа с погашением… когда-нибудь. Например, после победы коммунизма во всём мире. Рынок в Андуне был очень дешёвый, за зелёную купюру в 10 юаней давали довольно много. Правда, инфляция у них свирепствовала, за месяц купюры с усатым дядькой (не председателем Мао, кто-то другой) обесценивались основательно. Советские авиаторы, всегда ходившие группами, считались довольно зажиточными покупателями на фоне голытьбы. Приходилось видеть купюры в несколько тысяч юаней, правда, в руках не держал. Что плохо, какая-то из них по цвету напоминала десятку, а какой номинал – поди разбери эти иероглифы.
Из квартала «среднего класса» мы брели к нашим домам мимо берега Ялуцзян, и вот там действительно ужасала нищета. Хижины фанза, сколоченные из неровных, местами откровенно гнилых досок, венчались крышами из рисовой соломы. В малюсеньких окнах не увидишь стёкол, а какая-то мозаика из осколков, скорее всего, где-то подобранных. Топились по-чёрному либо не топились вовсе из-за отсутствия топлива. Оборванные полуголые дети, копошащиеся в каких-то мусорках, непременно выбегали навстречу что-то выклянчить. Конкуренцию детям составляли мелкие чёрные свиньи, худосочные и на необычно длинных ногах. Тошнотворные запахи, будто жарится тухлая рыба…
Часть этих бедняков жила в джонках, речных лодках с узким носом и узкой кормой, в центре будка с плетеными стенками и соломенной крышей. Отходы – в воду. Испражнения – в воду. Говорят, покойников – туда же. Скорее всего, выше по течению Ялу то же самое. Как потеплеет, хорошо бы искупаться, но не в этом дерьмище. Я покойников не боюсь, сам такой. Однако правила гигиены лучше соблюдать.
Пистолет ТТ всегда был с собой, опасались мы не людей, а стай бродячих собак. Вряд ли бы я стрелял в них, надеялся, что в случае чего разбегутся от выстрелов.
Так вот, в Северной Корее было ещё хуже. Особенно бросалась в глаза исключительная худоба и местных жителей, и домашнего скота. В Андуне даже обитатели трущоб у реки выглядели пристойнее. Честно скажу, когда приехали в городок с непроизносимым названием, и нас пригласили пообедать под матерчатым навесом, сделанным из парашютной ткани, не хотелось даже приступать к трапезе. Я почти уверен, что поданные мне миска каши, кусок рыбы, лепёшка и чай без сахара по калориям, наверно, больше, чем дневной рацион виденных нами крестьян. Поверьте, я жил в послевоенной Англии и прекрасно знаю, что такое карточная система и единственное яйцо для взрослого человека на неделю; здесь же – вообще мрак.
Но, чтоб не обидеть хозяев, пришлось съесть всё… и призвать демоническое здоровье, погашая ожог во рту. Тёмно-рыжие крапинки в лепёшке и в каше оказались чрезвычайно жгучей специей. Китайцы гуманнее.
У нашего майора, начальника разведки, глаза округлились и раскраснелись как воздухозаборник МиГ-15. Я уступил ему свой чай, чтоб он смог запить побольше и отдышаться, себе попросил воды.
Отменил комплимент китайцам: пусть у них меньше специй, но присутствовавший на обеде узкоглазый переводчик с китайского и корейского мог бы предупредить о местной специфике, падла. Он дождался эффекта и, сдерживая хи-хи, пояснил, что в Корее царит антисанитария, употребление специй нейтрализует заразу. Будто в Андуне чистота! Из моего прежнего полка практически все, рискнувшие что-то сожрать за пределами столовки, подхватили дизентерию. Единственное спасение – водка, она действует не хуже едкого перца.
В темноте двинулись дальше. Как только вышли из зоны, прикрытой МиГами с Андуна, дневные марши стали невозможными, здесь хозяйничала американская авиация. Даже ночью их опасались и не зажигали фар, оттого тащились среди колонн китайских машин, тысячами едущих на юг к линии фронта. Только к утру пробрались к Чонджу, где была намечена встреча с пленными.
Занятый контрразведкой ханок, дом с вогнутой черепичной крышей, по форме напоминающей кровлю китайских фанза, находился в глубине сада. Думаю, когда распустятся деревья, здесь даже красиво, не обезображено войной.
Американцев привели троих. Даже у пленных обмундирование было лучше, чем у нас. Я сразу обратил внимание, что на них обычные лётные комбинезоны с эмблемами, а не противоперегрузочные костюмы и даже не бельё под них. Мои опасения подтвердились: перед нами предстала часть экипажа бомбардировщика Б-29.
Расспросы свелись к формальности, этот самолёт хорошо известен со Второй мировой войны. Лётчки-истребители ограничились лишь несколькими вопросами, не зря же тряслись около суток. Я тоже не смолчал.
– Сколько вы получали жалования и за каждый боевой вылет?
Ответ ошеломил и Володьку, и приехавших со мной офицеров. Кто-то начал переводить доллары в деревянные рубли, как ни считай, получилось безобразно много. Особенно у двух пилотов, остальные члены экипажа получали меньше.
– Значит, меньше получал и хвостовой стрелок. Я слышал – на его месте трясёт и бросает, не высидишь.
– Так мы там и не летаем.
– А кто?
Китаец перевёл вопрос, американский сержант пожал плечами и ответил:
– Конечно – негры.
«Расист хренов!» – проскрипел внутри меня Володька.
«Нет. Просто типичный янки. Для них любой двуногий – говно, а не человек, если без американского гражданства. Получи гражданство – и сразу становишься высшей расой, плюющей на говно с высокой колокольни. Правда, только если белый. Чёрный, азиат или индеец не катит. Хочешь, по окончании войны сбежим в США и натурализуемся? Тело – белое, сойдём за высшую расу».
«Ну, не-ет!»
«Правильно».
Единственно, что было полезного в этой поездке, корейцы дали нам несколько фото с последствиями авианалётов, со всеми натуралистическими подробностями – оторванными головами детей, вывернутыми кишками и прочим не для слабонервных, что не печаталось в советской прессе из соображения приличий.
«Владимир! Будешь вести себя хорошо, дам порулить в воздухе и пострелять. Рука не дрогнет? Хреноватенько ты стрелял перед тем, как тебя сбили».
«Да я…»
Подопечный выдал энергичную тираду в соответствующих выражениях. Верно мыслит. Американцы меня всегда раздражали, но не более чем. Сейчас хочется как можно больше отправить в посмертную зону в отряд зэ-га. Хотя бы лет на двести.
В пыльной машине, на которой ехали обратно, не поговорить с людьми. Да и спали большую часть пути, тащились ночью, навстречу бесконечным китайским полкам, торопясь, потому что весенние дни удлинялись.
Но у меня было два внутренних собеседника.
Юрий выглядел каким-то ощипанным. Он обрёл уже способность обретать видимость и сел на фуражку впереди сидящего пассажира. Естественно, рассмотреть его мог только я и Володька с моего позволения. Ангел принял размер с кота. Это был крылатый и какой-то ощипанный кот, крылья повисли.
«Здравствуй, Марк! Грешник Владимир меня слышит?»
«И даже видит».
«Хорошо. У меня, прости, для вас неприятные новости. Генерал Макартур, командующий войсками ООН в Корее, отправит бомбардировщики разрушить мост через реку Ялуцзян, обрезав китайцам снабжение и пополнение, после чего прикажет снова развить наступление и ещё раз выйти к китайской границе. Более того – пересечь реку Ялу».
«Это же открытая война с КНР! А также с Советским Союзом!»
«Именно. Ты же слышал ещё до вселения в Мошкина, Трумен заявил, что допускает применение любых средств. Включая ядерные удары по Китаю и советскому Дальнему Востоку. Прогноз пересмотрен. Только в Шанхае, Пекине, Нанкине и других городах Китая погибнет более сорока миллионов в первые дни. В СССР – меньше. Но Советский Союз немедленно начнёт наступление в Европе, чтобы захватить американские базы. Советская армия – самая сильная в регионе, американцы слишком увязли в Азии, чтоб там помочь. Скорее всего, и в Европе применят ядерное, где-то на вторую неделю войны».
«Стоп-стоп. Я что-то не припомню столь подробных прозрений у наших оракулов. Человеку дана свобода воли. Да и те, кто полетит с бомбами на Китай и СССР, они же ещё живы…»
«Но они уже согрешили намерением, Марк. Обычно всё считывается и учитывается позже, превратилось ли намерение в действие. Но важность происходящего такая, что мы следим за грехами ещё при жизни будущего зэ-га».
«Судя по твоему кислому виду, ты приготовил особенную гадость. Пусть не сам, сверху приказали… Трави!»
«Поскольку десятки миллионов на годы попадут в Великое Ничто, вы с Владимиром отправитесь к ним тоже. Вместе со всеми, работающими под солнцем на предотвращение войны. На обретение посмертного вместилища души ваша очередь будет последняя. Лет пять-семь, не меньше. Я бы сказал: молю Бога, чтоб этого не произошло. Но ты же знаешь, я в него не верю, потому что не знаю, кто он и что он. А верить в неопределённость противоречит здравому смыслу. Скорблю заранее. Прощай!»
Я покрылся каплями пота, несмотря на прохладу апрельской ночи.
«Марк, это плохо?»
«Это – катастрофа! Ты даже не можешь понять всего ужаса происходящего. Главное, от нас зависит очень мало. И, скорее всего, отвечать придётся за ошибки других. Да и своих наваляем, за нами не заржавеет».
На фоне пяти-семи лет в Ничто любые грехи – сущая мелочь, и я разразился колоритной тирадой в адрес небожителей. Русского не хватило, добавил «факинг щит».
«Марк! Я понимаю, ты сейчас за наших. За СССР. Ну а вообще – за кого?»
«Ты уже спрашивал. Я не ответил, потому что вопрос не простой. Если кратко – то за миропорядок, совсем не за Советский Союз и не за коммунистов. Просто я временно с вами по пути. Хотя советские часто бывают не лучше американцев».
«Да ты что такое говоришь! Мы же освобождение несём! Видел сам, в какой нищете живут в Китае и в Корее. Как построим у них социализм, сразу станет легче. Вот только война закончится. Американцы, когда напали на Северную Корею, на годы назад отбросили её трудовой народ».
Я кратко пересказал ему хронологию войны, что Советскому Союзу было достаточно статус-кво на тридцать седьмой параллели, но товарищ Ким Ир Сен, верный последователь товарища Сталина, вздумал преподнести ему подарок, взяв под контроль полуостров целиком, чтоб вести всех соотечественников в коммунистический рай, хотят они того или нет, скорее – нет. Пользуясь внезапностью нападения и советским оружием – танками, самолётами, полевой артиллерией – северяне разнесли в пух и прах армию Южной Кореи и сбросили бы её остатки в море, не вмешайся в конфликт США под знаменем ООН. Но американцы – отнюдь не ангелы мира и даже не ангелы-атеисты, как наш Юра. У них свои интересы, борьба за влияние. Потому, раз ввязались, желают нагнуть СССР и Китай. Без атомной бомбы вряд ли получится.
«Макнамара долбанул бы ей без колебаний. Трумен колеблется, есть шанс, и немалый, что уступит ястребам. В коммуняк полетят мегатонны, мы с тобой полетим в Великое Ничто, где быстро сойдём с ума, потом наши души разрушатся и исчезнут», – закончил я чтение приговора обоим.
Мой комсомолец не въехал, его больше другое торкнуло. Он здорово обиделся по поводу нападения Северной Кореи на Южную. Ему полгода втирали и, естественно, втёрли, что советские авиаторы воюют против злокозненных и агрессивных южных корейцев, а также их американских поплечников, коварно напавших на мирно пашущих северян.
«У тебя странное представление, Володя, что севернее тридцать восьмой живут хорошие честные парни, а южнее – агрессивный сброд. Просто Советский Союз освободил Север от японцев, американцы заняли Юг. Каждый посадил угодного себе правителя и установил соответствующий режим. Если бы русские высадили десант в Южной Корее, а американцы в Северной, столицей демократического государства рабочих и крестьян стал бы Сеул, а в Пхеньяне окопались бы злобные капиталисты-милитаристы. Это – большая политика, пассажир. В ней абсолютно плевать, кто прав, кто виноват. Борются не за справедливость, а за интересы. Наш с тобой интерес в данный момент совпадает с интересами товарища Ким Ир Сена, чей значок мы носим».
Он не ответил. Но эмоции не скрыть. Володька подумал об очевидном: если интересы сохранения миропорядка придут в противоречие с интересами СССР и особенно, не приведи Господь, с личными хотелками товарища Сталина, демон Марк в теле старлея Мошкина повернёт пушки против Москвы.
Я выговорил себе право в последующих миссиях не воевать против СССР и Великобритании. Но, будем реалистами, когда на кону такие ставки, хрен кто вспомнит о прошлых условиях и данных обещаниях.
Вернувшись в Андун, рассказал Пепеляеву о не слишком полезной поездке. Тот кивнул и спросил:
– Что это хрень у тебя над карманом?
– Никак нет! Не хрень, а великий сын и одновременно великий отец корейского народа товарищ Ким Ир Сен. Выменял этот значок в Чонджу на зажигалку.
– Нафига?
– Так если собьют над Кореей! У амеров тех морды побитые были, синева сошла, только желтизна осталась. Если я спущусь на парашюте, думаете, крестьяне разберут, что у меня китайская форма, что пистолет ТТ? Хорошо если просто врежут в торец, убить могут, такие они злые. Значка с профилем Ким Ир Сена у янки точно не будет.
Пепеляев уже успел посмотреть те фотографии и согласился – за такое непременно стоит надавать лопатой по башке. А я не мог рассказать ему, как меня приняли однажды за франкиста испанские крестьяне около аэродрома Кото. Всё, конечно, в теле срослось, включая кости, но, мать твою, больно было.
– Товарищ полковник! Помните, я предсказал, что бомбардировщики в ближайшие дни не прилетят?
– И что?
– Поговорил с этими тремя, и у меня странное предчувствие. Прилетят и много.
– Не накаркай!
Но я уже знал, что накаркал, и что от моего птичьего голоса в этой войне почти ничего не зависит.
Глава 6
12 апреля, четверг
12 апреля Пепеляев поставил меня в эскадрилью готовности номер два. Сам так и не собрался подниматься в воздух из-за административных хлопот.
Основная часть лётной службы заключается в сидении на пятой точке, причём второй очереди проще. При готовности номер один лётчики кукуют в самолётах, ремни парашюта и сиденья пристёгнуты, шлемофон на голове. Лишь фонарь кабины открыт и маска болтается сбоку. Солнце припекает, и не хочется думать, что будет летом.
Я же слонялся поутру вдоль края дорожки и жевал травинку, переваривая неплотный завтрак. В последние дни, говорят, сильно суетятся постановщики помех. Значит, и правда есть шанс, что американцы прилетят, и не меньший шанс, что их обнаружат слишком поздно.
Кожедуб с Попеляевым и с командиром гвардейского полка тоже явно были обеспокоены, наш полковник что-то горячо втолковывал, гвардеец крутил головой, командир дивизии сосредоточенно размышлял, иногда роняя короткие реплики.
Я летал с Бадером, Покрышкиным, Сафоновым. Кожедуб был в моих глазах живой легендой. Но ему запретили самому ввязываться в бой. За генералом был закреплён персональный МиГ-15, он использовался только как подменка на случай неисправности самолётов двух наших полков. Безвестный Мошкин, не отлучённый от неба, по крайней мере – до моего захвата штурвала, был счастливее знаменитого Кожедуба.
Кроме того, на нас с Володькой не давили командирские обязанности. Я вернулся к эскадрилье, лётчики которой коротали время самым простым образом – зубоскалили.
– Мошкин! – зацепил меня инженер полка Федя Кругляков – Вот скажи, ты – неженатый. Не хочешь привезти в Союз китайскую невесту?
– Точно! – поддакнул капитан Абакумов – Представляешь, тёща в Андуне останется. Не поедет же она зятя пилить за десять тысяч кэ-мэ? Ты подумай, тут отдельные ничего себе попадаются. Повариха одна из наших столовских, глазки узенькие, зато в них – огонь.
– Сталинским соколам не положено жениться на иностранках, – прогудел замполит полка.
– Так она же комсомолка, как и Мошкин. Практически товарищ по партии, – не унимался Абакумов, мой ведущий в отсутствие Пепеляева.
– С товарищем в бой идут, а не в койку валят, – попробовал отшутиться я. – И вообще, товарищи военные, нас здесь нет. Разве мы можем жениться, тем самым военную тайну разглашать? Если только на время командировки.
– Но-но, вы бросьте. Нравы здесь строгие. Прибегут ко мне родители, мол – соблазнил и бросил, что мне делать? А аттестацию Мошкину на капитана придёт время писать? – замполит, естественно, думал о своём, партийном и высокоблагородном.
Про строгие нравы у меня был свой опыт. Разумеется, лётчикам и особенно замполиту о том опыте не рассказывал.
– Хуже другое, товарищи. Привезу я её домой. Выучит русский да начнёт рассказывать, как в Китае жила, как её героический муж защищал небо от империалистов. На бабий роток не накинешь платок. Тут уже не политический, а особый отдел мной займётся. Не, лучше потерпеть. Вы же, женатые, терпите? – увидев очень разную реакцию на лицах, я усилил: – Или кто-то готов сидеть здесь подольше, лишь бы подальше от благоверной?
Парни загыгыкали и дружно уставились на одного из великомучеников, у которого супруга была известна адским характером, самое место её – начальницей отряда для женщин в преисподней. От неё подальше могут попроситься даже в Великое Ничто.