Ожерелье княжны Гальшки

© Мартинович А. А., 2022

© Оформление. ОДО «Издательство “Четыре четверти”», 2022

Вместо пролога

Сангушко целовал ее страстно и обнимал так крепко, что у Гальшки перехватило дыхание. Казалось, еще одно мгновение – и она, погружаясь в неведомую пропасть, потеряет сознание. Однако не оттолкнула от себя Дмитрия и не пыталась сопротивляться – не хватало сил.

Приятно кружилась голова. Сознание наполнялось легким хмелем, и хотелось на волне необъяснимого чувства, с каждой минутой разгоравшегося все сильнее, опускаться, падая в неизвестность. А еще хотелось, чтобы не исчезала та томная сладость, которую она испытала, увидев его. Гальшка впервые в жизни услышала признание в любви и теперь готова была идти за Сангушко хоть на край света. И воспринимала его как самого близкого и дорогого человека. Ей необходимо было постоянно ощущать его присутствие: видеть такие милые, выразительные глаза, наполненные неизменной заботой и нежностью, жадные, приоткрытые для поцелуев губы и вглядываться в строгие черты лица, которые не портил глубокий шрам от нанесенной в бою раны.

А Дмитрий, поняв, что Гальшка уже не может противиться, стал целовать ее еще крепче, прижимая к себе. Дыхание их постепенно учащалось, комната наполнялась прерывистыми звуками, переходящими в стоны. Они задыхались от переполнявших чувств, не подвластных их воле. Сангушко, ощущая податливость Гальшки, становился все смелее и наглее, давая волю рукам, которые, коснувшись ее талии, опускались еще ниже.

Голова совсем обессилевшей княжны запрокинулась, уста, жаждущие новых поцелуев, раскрылись, и Дмитрий, не удержавшись, впился в них своими губами. Дыхание Гальшки то обрывалось, то усиливалось, и это еще больше волновало Сангушко. Он гладил колено княжны рукой, уверенно направляя ее вверх. Еще мгновение – и Гальшка, подавшись ближе, сама прижалась к его телу так, словно приросла.

– Дима! Милый, Димочка! – шептала она, не отдавая отчета своим поступкам.

Он ощутил прикосновение упругой груди, уловил, как трепещет сердце Гальшки, и подхватил княжну на руки.

Гальшка сначала ничего не поняла. Продолжала страстно прижиматься к нему, но, не ощутив под ногами пола, спохватилась, попыталась вырваться.

– Не надо! Только не здесь…

Сангушко не обращал внимания на ее слова. Во всяком случае, никак не реагировал. Уверенно понес княжну на медвежий мех, разосланный в углу. Гальшка продолжала вырываться, но Дмитрий вместе с ней упал на это ложе, будто специально подготовленное для того, чтобы они могли отдаться любви. Он не сомневался, что все, чего желали оба, свершится. И это бы произошло… Но внезапно Гальшка воспротивилась, начала удаляться, отползая от него.

– Не надо, Димочка! Только не сейчас, – она уже не просила, а умоляла его, готовая расплакаться.

Однако Сангушко не слышал ее мольбы, находясь в плену всепоглощающей страсти, уже не отдавал отчета своим действиям.

– Димочка, еще кто-нибудь войдет, – Гальшка шептала тихо, покорно, не имея сил сопротивляться.

Совсем ослабевшая, она лежала на медвежьем меху, согнув ноги в коленях.

– Не надо, не на…

Дверь внезапно заскрипела. Что-то за ней загремело…

Еще мгновение, и она раскрылась…

Глава 1

«Все могут короли, все могут короли! И судьбы всей земли вершат они порой, но, что ни говори, жениться по любви не может ни один, ни один король», – слова этой популярной современной песни, конечно же, король польский и великий князь литовский Сигизмунд, вошедший в историю как Сигизмунд І Старый, знать не мог. По той простой причине, что тогда этой песни не было, как и многих других, ей подобных.

Звучали иные песни – застольные, свадебные, рекрутские… И танцы были не такие, как теперь, ибо жил Сигизмунд І Старый во второй половине XV – первой половине XVІ ст. Но и тогда любили так же самоотверженно, как и сегодня. А может, и сильнее. Во всяком случае, нередко доходило до поединков рыцарских, когда с соперником встречались один на один, и не совсем честных, когда того, кто переходил дорогу, просто-напросто убивали из-за угла.

Сигизмунд не мог позволить себе ни первого, ни второго. Королям негоже драться на шпагах, как обычным смертным. И уж совсем не к лицу подстерегать своего соперника темной ночью, чтобы убить без свидетелей. Можно сделать так, что и овцы сыты, и сено целое: нанять убийцу – и за хорошее вознаграждение тот быстро и своевременно выполнит задание.

Но разговор не об этом, а о любви – всепоглощающей, до того возбуждающей, что король, как мальчишка, у которого под губой наконец появился первый, едва заметный пушок, не находит себе места, пытаясь любой ценой добиться встречи со своей единственной.

А Сигизмунд, надо сказать, в любви был мастак. В юношестве не за одной юбкой бегал и каждый раз был готов умирать от страсти, потому что всегда находил представительниц прекрасной половины, ни в чем ему не отказывавших. Когда стал видным, солидным мужчиной, о котором знали далеко за пределами страны, не остепенился. По-прежнему умел любить и, как до этого, легко и быстро находил тех, кто любил его.

Беда в том, что любовницы Сигизмунда, с которыми он встречался в расцвете сил, не принадлежали к высшему сословию, чтобы идти с ними под венец. Да и сам прекрасно понимал, кто и чего стоит, поэтому не спешил, зная: новую любовь несложно найти, а корона одна, и если случайно свалится с головы, вряд ли удастся ее надеть снова.

Однако это продолжалось только до того времени, пока на жизненном пути любвеобильного короля не встретилась Катажина Костелецкая. Увидел впервые ее Сигизмунд и… Впрочем, зачем долго рассказывать об этом. Вы же и сами, видимо, хоть однажды влюблялись так, что сразу теряли голову. Подобное произошло и с Сигизмундом, после этой встречи он стал совершать необдуманные поступки. Доходило до того, что мог забросить все государственные дела и поспешить в замок, где жила его единственная. Конечно, короля можно было понять. И многие понимали, поэтому с сочувствием относились к его очередному увлечению. Особенно мужчины, которые не отказывались от любовных похождений.

Правда, все было бы ничего, если бы не одно маленькое и вместе с тем существенное «но». Катажина Костелецкая была женщиной замужней. И если ее муж, человек уважаемый, до поры до времени не догадывался, что ему наставлены рога (ничего не поделаешь, таков удел мужей, обо всем узнавать в последнюю очередь), то в замке Вавель, где размещалась королевская резиденция, только ленивый не обсуждал пикантные подробности любовной связи Костелецкой и короля. А вскоре эта новость дошла и до Кракова.

Как раз в тот момент Сигизмунд и убедился, что все могут короли, кроме одного: жениться по любви. Переживания его, как и чувства, были настолько сильными, что будь король поэтом, обязательно написал бы об этом песню. И, опередив время, стал бы основателем эстрадного жанра в Польше и Беларуси. Правда, Сигизмунд, как известно, поэтом не был, поэтому оставалось напевать самому себе нечто подобное, когда на душе становилось немыслимо тяжело от волнений, а сердцу было больно от убеждения, что из сложившейся ситуации не видится выхода.

Дело в том, что к этому времени у Сигизмунда уже была на примете невеста. Не важно, что не сам он ее выбрал. Главное, что она как нельзя лучше подходила для того, чтобы в будущем называться королевой.

Венгерка Барбара и богатством могла похвастаться, и происходила из знатного рода. Чем не пара Сигизмунду – достойному продолжателю династии Ягеллонов: он был сыном Казимира ІV Ягеллончика и внуком прославившегося Ягайлы.

Отказаться от Барбары он, конечно, не мог, хотя особенной любовью к ней не пылал. Не мог жить Сигизмунд без Катажины Костелецкой. Трудно сказать, что сделал бы в похожей ситуации простой смертный. Да и немыслимо представить себе это, потому что с подобным встречались, встречаются (да и будут встречаться!) многие, и у каждого человека своя голова на плечах. Однако король один на всю Польшу, а поскольку он еще и великий князь литовский, то и на Беларусь.

И Сигизмунд поступил так, как поступил бы на его месте настоящий король. В его, Сигизмунда, понимании. Он пошел под венец с Барбарой Заполья, дав Катажине честное королевское слово, что ее по-прежнему будет любить.

Костелецкой, несомненно, одного честного слова было мало, но, будучи женщиной умной, она решила, что в таком положении, в котором она оказалась, лучше и дальше иметь короля-любовника, чем видеть рядом надоевшего, как горькая редька, мужа, который обо всем начал догадываться. От него всего можно ожидать. Ведь король, если возникнет необходимость, в обиду не даст. Может и заступником стать, потому что для него нет причин скрывать свои отношения с ней, ибо все о них давно знают.

В результате Барбара Заполья стала королевой польской и великой княгиней литовской, а Катажина Костелецкая осталась любовницей Сигизмунда. И обе не сказать чтобы слишком обижались друг на друга.

Супруга находила счастье в том, чтобы хранить семейный очаг, тем более вскоре родилась дочка, названная Ядвигой, а потом и вторая, которой дали имя Анна.

Катажина же счастье познала по-своему: ей хватало тех редких встреч, которые мог позволить себе Сигизмунд. Они, будучи не такими частыми, становились еще более радостными и желанными.

А король должен был любить на два фронта. И, нужно сказать, что с обязанностями мужа и любовника справлялся превосходно. Поговаривали, у него еще были женщины, кроме Барбары и Катажины. И те тоже не обижались. Сигизмунд был настоящим королем, и его внимания хватало на всех. Постепенно даже начал забывать, что женился не по любви.

Надо же было случиться, что Катажина и Барбара забеременели почти одновременно. Для Сигизмунда это стало такой неожиданностью, что поначалу он даже растерялся немного, а потом успокоился. Чего было волноваться, если обе женщины его по-прежнему любили. К тому же к этому времени мужа Костелецкой уже не было в живых. А что о разговорах, то разговоры стихнут вскоре, а любовь останется.

Даже в самом страшном сне король представить не мог, что вскоре не радоваться придется, а плакать. Барбара во время родов умерла. И когда ему сообщили об этом, понял, что все-таки ее любил. Сразу на сердце стало немыслимо тяжело, даже хотелось рыдать. И Сигизмунд заплакал бы, если бы не был королем. Многие не поймут, посчитают подобное проявление чувств обычной слабостью, а ведь король не должен быть слабым.

Однако после похорон жены Сигизмунд стал сам не свой. Как ни крепился, это удавалось ему с большим трудом. Переживания в связи с неожиданной утратой были настолько сильными, что на некоторое время он забыл о Катажине, а когда вспомнил, начал усиленно считать дни. Получалось, что вскоре ему вновь быть отцом. А что еще не стал, был уверен, в ином случае обязательно сообщили бы те, кому особенно доверял. А пока молчат. Значит, слишком беспокоиться не стоит: время родов не пришло. Родит Катажина – нужно проведать, твердо решил для себя. Неважно, кто на свет появится: мальчик или девочка. Хотя и хотелось мальчика.

Родилась девочка. Сообщили королю об этом уже на второй день.

Еще через несколько дней поехал Сигизмунд к Костелецкой. Таиться не собирался. С утра сообщил, что отлучится недалеко, а куда, ни для кого уже не было секретом. Выбрался в дорогу только с кучером. Не побоялся, что кто-либо может напасть. Но охрана свое дело хорошо знала, поехала за ним на некотором расстоянии. Мало что может случиться в дороге, да и неизвестно, как поведет себя Костелецкая.

Поступки женщины после родов часто бывают непредсказуемыми, а тут перед ней появится не просто любовник – король. К нему должно быть и отношение соответствующее.

Знал или не знал Сигизмунд, что охрана все же следует за ним, не так важно. Ехал в глубоком раздумье. Было жаль Барбару, которая так неожиданно ушла в иной мир. Жалел и Катажину, на которой не мог жениться. А еще беспокоился, как примет она. Очень не хотелось, чтобы дала от ворот поворот. Все-таки не терпится повидать свою кровиночку.

У королей немало незаконнорожденных детей появляется на свет, но не каждый король может увидеться с ними. Общество во всем виновато, а точнее, у общества имеется своя мораль, а у королей – собственные нравственные устои. Вся беда в том, что общество не может относиться к этим устоям с пониманием.

Когда Сигизмунд, оставив вблизи замка карету, направился к знакомому мостку, за которым высились мощные стены, сердце его учащенно забилось. Вынужден был даже остановиться на минуту, чтобы хоть немного унять волнение. Точно магнитом тянуло к той, с которой тайком не раз делил ложе любви и о которой часто вспоминал, даже когда исполнял супружеские обязанности.

Вот и заветная дверь, открывал ее неоднократно, наведываясь сюда.

Привычно постучал.

– Кто там? – послышался голос.

Сигизмунд даже не обратил внимания, знакомый он или нет, на одном дыхании выпалил:

– Король.

– Король? – переспросили за дверью.

По тому, каким тоном это было сказано, понял, что о его возможном появлении в замке прислуга знает. Также осведомлена она и о другом. Катажина, ожидая его приезда, все же, видимо, окончательно не решила для себя, как в таком случае поступить, поэтому и попросила, чтобы сразу дверь не открывали, а сначала сообщили ей.

И в самом деле тот же голос, несколько виноватый, ответил:

– Доложу княгине.

Промолчал, хотя подобный ответ его задел за живое. Слуга сомневается, впускать ли в замок короля, неоднократно бывавшего здесь. Но вынужден был успокоиться, ведь слуга ни в чем не виноват, выполняет приказ хозяйки. Понимал, что если попытается предъявлять претензии, то может и вовсе уехать ни с чем.

Минуты, проведенные у двери, показались вечностью. Наконец с той стороны послышались шаги. По тому, какими быстрыми и уверенными они были, Сигизмунд уже не сомневался, что Катажина желает его видеть.

Дверь открылась, и молодой слуга вытянулся перед ним:

– Извините, Ваше Величество. Но так приказала княгиня.

Он наклонился и жестом пригласил входить:

– Проходите, пожалуйста.

Ни слова не сказав, Сигизмунд решительно направился туда, где находилась заветная комната, в которой они с княгиней неоднократно встречались. И очень удивился, когда слуга остановил его:

– Не туда, Ваше Величество.

Увидев растерянность короля, уточнил:

– Княгиня, чтобы никто не мешал оставаться наедине с дочерью, выбрала для себя другие покои.

– Понятно, – произнес Сигизмунд, изумившись тому, что вступил в разговор со слугой. Еще подумал: «Не иначе, как от волнения», – но больше ему не сказал ни слова, да и тот молчал, пока не подошли к угловой комнате.

– Сюда, – сказал слуга и, выполнив свою миссию, откланялся.

Сигизмунд нерешительно постучал, но так и не услышал ответ, потому что внезапно заплакал ребенок. Повторять, однако, не стал, открыл дверь.

Катажина, видимо, все же слышала стук. Во всяком случае, его приход ожидала, встала с кровати с девочкой на руках и пошла к нему навстречу.

– Вот и отец появился.

Он так и не понял, было это сказано с укором или все же с радостью, что решил навестить ее. Но успел заметить, что Катажина воодушевлена его приходом. Однако потянулся не к ней, чтобы привычно обнять, ощутив, каким податливым становится при этом ее тело, а к ребенку.

Девочка сначала успокоилась, а потом снова заплакала. Костелецкая, медленно покачивая ребенка на руках, тихо сказала:

– Папа, доченька, пришел, наш папа.

Сигизмунд понял, что княжна на него нисколько не обижается, да и, собственно говоря, на что было обижаться, ведь никогда ей золотых гор не обещал. Девочка, как ни странно, после ее слов замолчала, только внимательно посмотрела на него.

– Прости, – спохватилась она, – я и забыла… – Прими мои искренние соболезнования в связи со смертью… – немного подумала, но не сказала «жены». – В связи со смертью Барбары.

– Все мы смертные, – уклончиво ответил он, и по тому, как это прозвучало, нетрудно было заметить, что об умершей супруге он думает меньше всего.

Костелецкая также об этом догадалась:

– Новую ищешь?

– Зачем ты так?

– А затем, что я всегда была, есть и буду для тебя чужой.

Катажина заплакала.

Упреков ему хотелось меньше всего, поэтому решил сразу все расставить по своим местам:

– Ты же все знаешь…

– Не пара я тебе? – Костелецкая продолжала плакать, а девочка, на удивление, при этом молчала, только поочередно смотрела то на мать, то на Сигизмунда.

– Зачем говорить о том, что нам обоим и так хорошо известно? – в ином случае он бы рассердился, но при этой встрече было не до того, чтобы выяснять отношения.

Катажина внезапно перестала ронять слезы, но продолжила в том же духе:

– Ну и нашел себе королеву?

В ее голосе послышалась неприкрытая ирония, однако Сигизмунд не обратил внимания на то, каким тоном это было сказано.

– Я пришел увидеть дочь…

– А все же, кто теперь станет твоей женой? – не сдавалась Костелецкая. – Из Московии возьмешь? Может, землячку Барбары подыщешь? Или полька на уме?

– Полька у меня одна.

– Вот именно – одна я, – слову «одна» она придала особый смысл: – Одной и останусь.

Сигизмунд все больше убеждался, что разговор нужно переводить на другую тему, иначе могут начаться взаимные упреки, а это закончится ссорой:

– Лучше бы сказала, как дочь назвала.

– А никак!

– Почему? – удивился он.

Костелецкая вытерла слезы:

– Какой же ты недогадливый! А еще король…

Она внимательно посмотрела на него, будто бы изучая:

– Я же люблю тебя, несмотря ни на что. Поэтому и хочу, чтобы имя нашей дочери придумал сам.

– Я?

– Ты!

Сигизмунд изумленно посмотрел на нее. Оказывается, он плохо знает Катажину. Стало приятно, что выбор имени для дочери она отдала на его усмотрение. Ошеломленный таким предложением, не знал, как и поступить. Почему-то в памяти возникли только два имени: Барбара и Катажина. Но понимал, что оба вряд ли подходят.

Предложить Барбара – Костелецкая обидится, поняв, что он никак не может забыть о своей умершей жене и таким образом хочет увековечить ее память. Назвать Катажиной? В данном случае это вряд ли уместно.

– Что-то долго думаешь, – прервала молчание она.

– Чтобы не ошибиться.

– Как назовешь, так и будет.

– А если Беата? – неожиданно предложил он.

Думал, что Костелецкая не согласится, но та не возразила:

– Беата, так Беата.

Правда, все же заинтересовалась:

– А как полностью оно будет звучать?

– Беатриса.

– Чудесно!

Катажина согласилась так быстро, что Сигизмунд поинтересовался:

– Неужели тебе все равно, почему я решил так назвать нашу девочку?

– В самом деле, почему?

– А потому, – объяснил Сигизмунд, – что Беата происходит от латинского слова «беанус».

– Куда нам это знать! – чувствовалось, что говорит она искренне, не пытаясь иронизировать.

– «Беанус» переводится как «благословенный», а проще говоря – «счастливый».

– Ты хочешь, чтобы наша дочь была счастливой? – обрадовалась Катажина.

– А ты против?

Костелецкая прижала девочку к себе:

– Будь счастлива, доченька! А наш папа никогда тебя не забудет. Правду я говорю? – обратилась к Сигизмунду.

– Ты еще сомневаешься?

В это мгновение он чувствовал себя счастливым как никогда. Иначе и быть не могло. Хоть короли и не могут жениться по любви, никто и никогда не сможет запретить им испить полную чашу счастья.

Глава 2

У Константина Острожского давно сложились не просто приятельские, а дружеские отношения с Юрием Радзивиллом. Несмотря на почти двадцатилетнюю разницу в возрасте, князья всегда легко находили общий язык. Константин Иванович был великим гетманом Великого Княжества Литовского, что само по себе свидетельствовало о его авторитете. Сближению их способствовало и то, что оба прославились на ратном поприще. В княжестве трудно было найти людей более смелых и решительных: когда сражались с врагом – будь то татары или москвитяне, – им почти всегда сопутствовал успех. Хотя Острожскому и довелось семь лет провести в плену, все же у обоих количество побед исчислялось не одним десятком, и они по-прежнему продолжали громить тех, кто пытался диктовать свои правила их родной стране.

Правда, Константин Иванович неизменно выступал ревностным защитником православия, чего нельзя было сказать о Юрии Радзивилле, придерживающемся католической веры. Более того, каждый из них стремился найти как можно больше единомышленников. Но когда дело касалось защиты Отечества, то оба забывали о собственных взглядах ради общего дела.

Так случилось, когда пришло время дать очередной отпор московским захватчикам. Битва под Оршей, состоявшаяся в сентябре 1514 года, принесла Острожскому, командовавшему объединенным войском ВКЛ, заслуженную славу. Его успех во многом был предопределен благодаря высокому боевому мастерству князя Юрия, легкая конница которого действовала на левом фланге.

Оршанская битва еще больше их сблизила. По ее окончании Константин Иванович неоднократно наведывался к своему товарищу. Но так случалось, что Юрий Радзивилл у него никогда не гостил. Вот и решил Острожский пригласить его к себе, да не одного, а с семьей. А повлияло на приглашение не только желание в узком дружеском кругу поговорить о делах, была и другая, не менее важная причина.

Из-за ратных дел Острожский женился только в пятидесятилетнем возрасте, взяв себе в жены дочь князя Семена Гольшанского и Софьи Збаражской. Татьяна была намного моложе мужа, но это не помешало им стать по-настоящему счастливыми. А когда родился первенец – произошло это за четыре года до Оршанской битвы, – родители от счастья были на седьмом небе. Поскольку мальчик увидел свет в день святого Ильи, то и назвали его Ильей.

Через десять лет после свадьбы Константина Ивановича нашел свое семейное счастье и Юрий Радзивилл. Правда, первый раз женился он значительно раньше, но супруга вскоре умерла, так и не подарив ему детей. А вот вторая – Барбара, дочь галицкого каштеляна Павла Кола, – родила двух девочек. Сначала Анну, а потом Барбару.

Острожский, желая счастья своему единственному наследнику, да и беспокоясь, чтобы в случае чего богатство не перешло неведомо кому, решил, что Илью нужно заранее помолвить с кем-нибудь из сестер. Хотелось быть в родстве со своим боевым побратимом, а поскольку Радзивилл – человек далеко не бедный, то и приумножить состояние наследника. Ранние помолвки, как известно, в то время практиковались часто.

О том, что Острожский неслучайно пригласил его к себе, князь Юрий догадывался, потому что и сам был не прочь породниться с Константином Ивановичем. А если одну из дочек помолвить с Ильей не удастся, то само посещение Острога – резиденции побратима, о которой столько слышал, – вызывало радость. Не однажды ему рассказывали, что по роскоши убранства она может соперничать даже с Вавельским замком короля. К тому же князь очень щедро встречал каждого, кто приезжал к нему.

Получив приглашение, Радзивилл решил визит не откладывать. Жена, узнав о предстоящей поездке, испытала неописуемую радость. Понять ее можно: живя в достатке, она была лишена возможности общаться с людьми своего круга. Правда, князь Юрий часто давал у себя балы и организовывал другие празднества, приглашая на них близких и знакомых, но она от наездов гостей не всегда оставалась довольна. Ей не хватало ярких впечатлений, которые, несомненно, теперь можно будет получить в Остроге.

Больше всего обрадовались, конечно, дети. Они места себе не находили, узнав, что предстоит неблизкая дорога. А когда девочки узнали, что у Острожских есть сын, совсем утратили покой: носились по комнатам, что-то щебетали друг другу, примеряли наряды. Глядя на них, княгиня только улыбалась. Князь Юрий, напротив, хоть и любил дочек, но его раздражала их не по годам сильная увлеченность нарядами. Дошло до того, что, теряя самообладание, решительно заявил:

– Не успокоитесь – поездки не видать.

Младшая испугалась:

– Папочка, прости…

Анна же, наоборот, проявила упрямство, будто от нее зависело, быть или не быть поездке:

– Поедем!

Раньше ему подобная решительность нравилась, и в разговорах с женой даже противопоставлял Анну и Барбару. Зачастую не в пользу младшей, которая росла слишком тихой и неприметной. Теперь, видя, что Анна ведет себя слишком самоуверенно, поскольку понимает, что он просто стращает их, взорвался, закричал, чем испугал дочерей и супругу.

Неизвестно, чем бы это закончилось, но младшая дочь бросилась к нему, подскочила, едва не повисла у него на шее:

– Папочка…

И князь Юрий обмяк, прижал ее к себе:

– Поедем, обязательно поедем…

Не отпустил Барбару от себя даже после того, как та успокоилась.

В какое-то мгновение на него будто озарение нашло. Понял, что в глубине души любит ее даже больше, чем Анну. Просто Анна из-за своей бойкости чаще оказывается на виду, а Барбара рядом с ней находится в тени. А ведь она, а не Анна, обладает тем чувством сердечности и душевности, которое с годами может перерасти в чуткость, способность к большой и самоотверженной любви.

В дорогу собрались поутру, едва заря провела первые светлые полосы на небе. Можно было выехать и позже, но он очень любил это время, когда ночь постепенно передает свои права дню. В такой момент появляется ощущение, будто рождаешься на свет заново, и все, что предстоит сделать, обязательно будет успешным, ибо приступаешь к нему с великим желанием и чистыми помыслами. А они у князя Юрия всегда были светлыми. Даже когда приходилось браться за оружие. Делал это не потому, что очень хотел, а потому, что нужно было. Убежденный в правоте своего дела, громил врага беспощадно, пользовался авторитетом товарищей по оружию. Да и вниманием короля не был обделен. За глаза многие его иначе, как Геркулес, не называли.

Теперь же Юрий Радзивилл ехал как отец, которому хотелось счастья для своих детей. Спешил к тому, кто также, будучи прославленным полководцем, в это время мечтал не о новых победах, а о том, чтобы судьба единственного сына сложилась как можно лучше.

Не могла не догадываться о цели поездки и Барбара, хоть муж и не посвятил ее в то, что стало причиной приглашения в Острог. Да разве обманешь женскую душу, особенно, если это душа матери.

Только Анне с Барбарой не было ни до чего дела. О чем-то оживленно шептали друг другу, а чаще выглядывали из кареты, с удивлением рассматривая красоту окрестных пейзажей. Не скрывали своего восхищения и князь Юрий с женой.

Дорога, занявшая несколько дней, нисколько не утомила, потому что каждый час путешествия приносили новые впечатления. По мере приближения к Острогу виды становились все более впечатляющими. Вековые лесные чащи старались взять в свои объятия дорогу, равнины сменялись возвышенностями, а вскоре показалась и река Вилия. Значит, Острог уже был близко.

Настроение взрослых передалось и детям. Первая засуетилась Анна.

– Скоро приедем? – допытывалась она у матери.

Княгиня Барбара вместо ответа спросила:

– Илью быстрее хочешь увидеть?

Анна не по-детски вспыхнула:

– Нужен он мне!

– Почему ты так?

– А потому, что он мне никто.

– И давно так решила?

– Это Барбара его любит!

Эти слова обескуражили княгиню:

– Вы что за него замуж собрались?

– Почему я? – не сдавалась Анна.

Барбара же, будто бы застигнутая за чем-то недозволенным, опустила глаза, и ее лицо постепенно заливалось краской. Внезапно заплакала и бросилась на сестру с кулаками.

– Успокойтесь! – вмешался князь Юрий. – А то высажу обеих.

– Так я и испугалась, – Анна показала сестре язык. – У-у-у-у.

Младшая никак не отреагировала на это, а только, посапывая, начала вытирать ладонью заплаканные глаза. И вдруг обратилась к матери:

– Мама! Красота-то какая!

В этом не по-детски прозвучавшем восхищении чувствовалось столько искренности, что Барбара, а следом и князь Юрий улыбнулись.

– Смотрите, смотрите, – Барбара готова была выскочить из кареты и бежать, бежать…

Впереди на возвышенности, опускаясь к самому берегу Вилии, виднелся необыкновенной красоты замок, а среди деревьев, окружавших его, белели главы церкви.

– Богоявленская, – пояснила княгиня Барбара.

Чувствовалось, что она восхищается православным храмом, пожалуй, больше, чем самим замком, хоть ни первого, ни второго по-настоящему еще не могла видеть.

Реакция жены не прошла незамеченной для князя Юрия. Обычно рассудительный и тактичный, не удержался:

– Смотрю, а ты уже знаешь, какая церковь на территории Острожского замка!

Княгиня поняла, что это сказано вовсе не случайно. Между ними часто возникали ссоры, когда разговор заходил о том, какую веру – католическую или православную – прививать детям. Барбара старалась, чтобы они воспитывались в православном духе, потому что сама принадлежала к этой конфессии. Муж, наоборот, будучи католиком, надеялся со временем перетянуть дочек на свою сторону. Желая породниться с Острожским, он не собирался отступать от своих намерений. Княгиня Барбара в том, чтобы отдать одну из дочерей замуж за Илью, видела возможность осуществления собственных планов. Став взрослым, постарается добиться, чтобы и жена придерживалась той же веры, как и он.

Князь Юрий внимательно смотрел на жену, ожидая ответа. Княгиня, выдержав некоторую паузу, улыбнулась:

– Неужели ты думаешь, что меня ничего не интересует?

– А почему-то церковь сразу заметила.

– Был бы костел, и им бы полюбовалась…

Он промолчал.

Вскоре их радостно встречал Острожский с супругой. Константин Иванович, лично провожая гостей в отведенные им хоромы, интересовался, как живется. Князь Юрий, в свою очередь, задал вопрос:

– А сам-то? – спросил не только из вежливости. Было интересно узнать, как идут дела у боевого побратима.

– Старею, брат…

Трудно было понять, в самом ли деле Константин Иванович жалуется на возраст или говорит это только для вида. Пожалуй, правильным было последнее.

Крепко сложенная фигура Острожского выдавала в нем человека, для которого прожитые годы были не в тягость. И хотя хозяин Острога немного сутулился, по живому блеску его пытливых глаз чувствовалось, что он не утратил былой бодрости, да и пожатие руки, как заметил князь Юрий, по-прежнему было крепким, чуть не до хруста в пальцах.

– Старость, конечно, не в радость, – рассудительно начал он, – но что-то не вижу рядом старика.

– Ты мне это брось, Юрий, – нарочно повысил голос Острожский. – С какого времени начал врать?

Князь Юрий нисколько не обиделся за подобный упрек, потому как видел, что сказано это не всерьез:

– Не гневи Бога, Константин. Я насколько моложе тебя, а не всегда могу, как ты, похвастаться, здоровьем. – Увидев Илью, который разглядывал незнакомых людей, засмеялся: – Молодцом нужно быть, чтобы такой сын появился.

На Илью в самом деле было приятно смотреть. Он уже из угловатого мальчика превратился в рослого подростка.