Никогда

© Carola Martínez Arroyo, 2019

© П. Казанкова, перевод, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательский дом „Самокат“», 2024

* * *

Маке, Томи, Анто и Хави. За силу

Часть первая
Осень

Мы все там бывали, и, хотя нам больше никогда не доведется пристать к тем берегам, до нас еще доносится рокот волн, бьющих о песчаное побережье.

Дж. М. Барри «Питер Пэн в Кенсингтонском саду»

Глава 1

Никогда со мной не случалось ничего плохого.

Я никогда не ломала ни руки, ни ноги, ни пальцы, не калечилась, не оставалась на второй год, не переживала развод родителей, не голодала; мне не вырезали аппендикс, не заставляли переезжать, не разлучали с друзьями и не ломали в драке нос.

Тринадцать лет со мной не случалось ничего такого, и вдруг моя мама умерла.

Умерла.

Я сижу на стуле и жду.

Пару минут назад папа позвал меня, я зашла в палату и увидела маму на больничной койке, а за ней огромное окно. Она подозвала меня жестом. Из носа у нее тянулись какие-то трубки. Мама попросила медсестру вынуть их и медленно заговорила со мной, потом поцеловала, и мне велели выйти, чтобы она отдохнула.

Я села на этот самый стул в приемном покое, а немного погодя из палаты вышел папа. Он протянул мне руку, медленно покачал головой и произнес слова, которые с тех пор так и звучат у меня в голове: «Мама умерла». Все вдруг стало как в тумане, время потекло как-то странно. Я попросила папу дать мне взглянуть на маму, хотела увидеть, что она умерла. Убедиться, что она не дышит.

Он не пустил.

Бабушка с дедушкой уехали что-то устраивать, я не поняла что. Я же осталась сидеть где сидела. Чтобы хоть чем-то себя занять, стала рассматривать приемный покой: вот стол, в воде плавает желтый цветок, медсестра на картинке просит тишины, на стене часы, у стены кофейный автомат и кулер с горячей и холодной водой. И я, как еще один предмет мебели, жду, пока папа даст мне взглянуть на маму. Я мебель в джинсах и желтой футболке, которая не знает, что делать, когда говорят такое.

Приехал дядя Хуан, обнял меня и зашел в палату. Торопливо вышел.

Я раз сто налила себе воды из кулера, захотелось в туалет, но я терпела. Туалет тут, совсем рядом, но вдруг я уйду, а что-нибудь случится? Вдруг они выйдут из палаты и хватятся меня? Может, если я буду сидеть тихо, они скажут: «Мы пошутили. Мама сейчас выйдет, и поедем домой»? Я надела наушники, заиграла музыка, голова запела, нога задергалась в такт, мне почему-то стало совестно, и я выключила плеер.

Врачи один за другим сновали из коридора в палату. Прошло еще какое-то время, я не знаю сколько; вышел папа с обезумевшим лицом.

– Прости, дочка, мама умерла.

Я кивнула.

Он посмотрел на меня невидящим взглядом и вернулся в палату, а я осталась ждать в приемном покое. Посмотрела в окно, выпила воды, посидела в телефоне. Ничего. Не вытерпела и пошла в туалет. Писала долго. В туалете задумалась: за что папа попросил прощения?

Я села на прежнее место. Мужчина в синем медицинском халате постучал в дверь палаты. Ему открыли, он зашел.

Вдруг, как в замедленной съемке, до меня дошло. В голове зазвучал голос: умерла. Умерла.

У М Е Р Л А.

В коридор вышли папа и Хуан.

– С кем осталась мама?

– Ни с кем, доченька. Меня попросили выйти. Врачи должны подготовить ее, а мы пока сходим в кабинет внизу, нужно кое-что сделать.

– К чему подготовить? Что с ней будет? Я не хочу, чтобы ее трогали!

– Успокойся, Фьоре. Езжай-ка домой. Хуан, отвезешь ее?

– Нет! Пусть Хуан останется с тобой. Я поеду на такси. Хочу побыть одна. Поймаю машину прямо здесь и выйду у дома.

– Нет, поедешь с дядей.

– Не надо, пап! Пусть Хуан останется, только на такси меня посадит.

– Не спорь! Поедешь с дядей, я сказал.

Вышли на улицу. Хуан открыл мне дверь машины, сел за руль и молча поехал.

В пути я стала вспоминать все, что случилось, с самого начала, чтобы ничего не упустить. Маме стало плохо в понедельник. Ее отвезли в больницу, и она больше не вернулась домой.

Все. Короткая история.

Заново.

Маме стало плохо в понедельник рано утром. Мы еще спали, когда пришла бабушка Нильда, она осталась с нами. Вечером я попросила папу отвезти меня к маме, он сказал, мы пока не можем ее проведать, потому что она в отделении интенсивной терапии. Поехали на другой день утром. Мама была спокойная и грустная. Ее подключили к тысяче каких-то проводков и аппаратов.

Я села рядом с ней. Мама медленно выпрямилась и сказала:

– Позаботься о Мэгги. Знаю, она еще маленькая и порой несносная, но вы есть друг у друга.

– Мам, не говори так! Ты заболела всего два дня назад, ты поправишься. Позвони дедушке, у него наверняка есть друзья врачи.

– Фьоре, мне введут анестезию и посмотрят, можно ли меня вылечить, но врачи не знают, проснусь я после укола или нет. Доченька, я никогда и ни за что не перестану тебя любить, что бы ни случилось.

Мама притянула меня к себе, она была горячая. Мы немного полежали в обнимку.

– Позови Мэгги и папу.

Мэгги взобралась на кровать и улеглась на маму, осыпая ее поцелуями. Мама говорила с ней, но сестра, кажется, не поверила ей, потому что не заплакала, а потом бабушка увезла ее домой.

Я осталась в приемном покое.

Немного погодя медсестра пригласила меня войти и поцеловать маму.

Два дня мама спала, а мы ждали. Уезжали домой и возвращались в больницу. Утром в четверг папа вышел из палаты и сказал, что мама умерла. Вот так все и было.

Глава 2

– Приехали, Фьоре. Я возвращаюсь в больницу. До встречи. Держись.

Я осталась стоять перед дверью в подъезд.

Я поднялась на свой этаж и зашла домой, бабушка вопросительно посмотрела на меня.

– Чего? – спросила я.

– Ну что?

– Папа не сказал? Не сказал?!

Бабушка разрыдалась и ушла, а Мэгги обхватила меня за ноги:

– Где мама?

И мне пришлось сказать ей, произнести те же слова, какие я услышала от папы:

– Мама умерла.

– Когда она разумрет? – не поняла Маргарита.

– Никогда.

– Никогда?

– Никогда, малышка, никогда. Мама больше не вернется.

– Почему-у-у-у-у-у?! Хочу к маме! – завыла Мэгги.

– Тихо! Она УМЕРЛА! ПОНИМАЕШЬ? УМЕРЛА!

– Фьорелла Амато! – прогремела бабушка, подхватила Мэгги на руки и прижала к себе.

Я бросилась в свою комнату и посильнее хлопнула дверью, не помогло – все равно слышно, как Мэгги ревет.

Я позвонила Каролине, моей тете. Занято. Писать ничего не стала. Да и что тут напишешь?

Меня разбудила бабушка Нильда, я так и не вспомнила, что мне снилось.

– Одевайся, все собираются.

– Кто – все?

– Поминки справим дома. Твоя мама не хотела обращаться в похоронное бюро. И от гроба отказалась. И от похорон. Ее кремируют.

В голове зазвучал мамин голос: «Когда меня достанут из холодильника, пусть сразу сунут в печь. Не надо церемоний». Слушать ее было тревожно, и я представляла себе пиццу из супермаркета и смеялась, а теперь оказалось, ничего смешного.

– Бабушка, зачем все собираются?

– Побыть с нами.

– Я не хочу никого видеть. Хочу побыть одна.

– Так принято. Люди должны горевать вместе и поддерживать друг друга.

– Не хочу, чтобы меня поддерживали какие-то чужие люди.

– Фьоре, пожалуйста, не спорь и одевайся.

– Зачем?

– Потому что я тебя прошу.

– Я в душ.

– Потом помоешься. Сейчас гости придут, а ты в полотенце по коридору ходишь.

Я встала с постели, ничего не ответив.

Зашла в комнату родителей. Все перевернуто вверх дном. Мамина пижама валяется на кровати, рядом сумка вывернута наизнанку, все вещи рассыпаны вокруг. Носовые платки, солнечные очки, блеск для губ, блокнот, шейный платок. На спинке стула синее платье в желтый горох и два лифчика. На полу трусики, чулки клубком и мешок. На прикроватном столике, как всегда, гора книг, стакан воды и серьги – кольца с синими камешками, которые мама надевала каждое утро, как проснется. Я поглядела на них, одно кольцо продето в другое. Я разъединила серьги, приложила к своим ушам – я ношу совсем другие – и сунула мамины в карман. На дне стакана с водой образовались пузырьки, воду я выпила залпом. Немного прибралась. Стала собирать одежду с пола; складывала, прикасалась к вещам, как делала бы она, и клала их на комод. Начала заправлять постель. Папину сторону заправила, а мамину не смогла. Легла на ее половину, хотела найти ложбинку от ее тела в матрасе. Подушка пахла мамой, весь дом пах ею – персиками и теплом. Я любила вдыхать ее аромат, когда она обнимала меня: уткнусь ей в шею, она прижмет меня покрепче и втянет носом запах моих волос. В такие моменты все проходило – злость, страх, все плохое.

Я поднялась с постели и увидела маму, точно во сне: вот она ходит туда-сюда, суетится, бегает из комнаты в комнату, переодевается на ходу, забрасывает туфли в спальню, торопится, как всегда.

Из-за стенки доносились громкие голоса, постоянно звонили в дверь. Я заперлась в спальне на замок. Села на пол и начала заваливаться на бок, пока не упала на ковер. Под кроватью увидела черные туфли на шпильке и шлепанцы, которые она носила дома.

Не знаю, как долго я так пролежала, у меня заболели глаза.

Я встала, прибралась в ванной, подняла полотенца с пола и встала под душ. По лицу стекала горячая вода, я старалась ни о чем не думать. Простояла так целую вечность. Закрыла кран, вытерлась грязным полотенцем и оделась в ту же одежду. Захотелось надеть мамино синее платье, но я побрезговала.

Приняв душ, я отыскала бабушку.

– Помылась все-таки? Какая же ты упрямая! Нужно сходить в супермаркет. Туалетной бумаги нет, ничего нет. Скажи деду, чтобы сходил. Возьми мой телефон, напиши Хуану в вотсапе^[1], чтобы забрал Мерседес; пусть привезут побольше стаканов из дома. Ах да, еще напомни деду, чтобы газировку купил.

– Я сама могу сходить.

– Делай, что говорят.

Гости все прибывали, дверной звонок не умолкал. Консьерж Луис остался у дверей в подъезд, чтобы мне не приходилось бегать туда-сюда.

Я никогда раньше не бывала на поминках и вообще не представляла себе, что это такое. По-моему, я даже не знала, что есть такое мероприятие – поминки. Наверное, родителям стоит сводить детей туда разок и рассказать, что там делают, почему надо так, а не иначе, и что за чем следует. Они бы говорили: «Сейчас будет то или се, теперь делают одно, потом будет другое». Мама Алексиса, например, накануне бар-мицвы очень подробно объяснила ему, что там будет происходить.

Пришли все подряд: дядья и тетки, которых я не знаю, пожилые родственницы, подруги бабушки с дедом. Они приходили, целовали меня, обнимали и плакали, а я хотела только одного: чтобы они ушли.

На диване сидели мужчины и смеялись; захотелось подойти к ним и спросить, что смешного. Зашла какая-то женщина, рыдая навзрыд; я никогда не встречала ее раньше, но она всех заразила, и началась настоящая эпидемия плача.

Бабушкины стенания было слышно во всей квартире. Бабушка Люсия, мамина мама, так горько плакала, что ей стало плохо, и ей предложили прилечь у меня в комнате.

Мэгги тоже плакала, но не только из-за мамы: то не могла найти черную овечку, то не осталось клубничного йогурта, то бабушка отругала ее и велела не кричать. И, конечно, она плакала каждый раз, когда спрашивала о маме.

Я просто наблюдала, как все плачут, а у самой – ни слезинки.

Пришла моя одноклассница Айелен с мамой.

– Мы ненадолго. Просто хотели тебя обнять.

– Спасибо.

– Мы принесли пироги – один с ветчиной и сыром, другой с луком. В такие дни не до готовки. Если нужно что-то еще, только скажи. Где твой папа? Хочу поздороваться.

– Он еще не вернулся, зато бабушка дома. Вон она, – ответила я, поставив пироги на стол в столовой.

– Я на минутку.

Мы с Айелен остались вдвоем и не знали, что сказать. Потом она крепко-крепко меня обняла и ушла за мамой. Рядом оказалась Мэгги, я взяла ее за потную ручку и повела на кухню. Мы сели за стол, зашла бабушка и налила нам по стакану йогурта.

– Спасибо, я не хочу.

– Пожалуйста, выпей. Ты сегодня ничего не ела, хоть йогурт попей. Не упрямься, Фьоре; твой дядя сказал, что купил его тебе, потому что этот твой любимый.

– Был любимый. Раньше.

Бабушка искала приборы, открывала ящики один за другим.

– Когда они уйдут? – спросила я, передав свой стакан Мэгги.

– Гости будут допоздна. Поешьте чего-нибудь и отправляйтесь спать, если хотите. Завтра рано вставать на церемонию кремации. Где у вас кофейные ложечки?

Зашла тетя Мерседес:

– Нильда, родители Соль уходят, и я пойду. Они меня подвезут.

– Ты себя хорошо чувствуешь? – Бабушка встревоженно посмотрела на нее.

– Да, все в порядке. Ноги сильно ноют – отекли, похоже. Хуан останется, он поможет.

– Так пусть он тебя и отвезет, позаботится о тебе. Дома ноги на стену закинь.

– Обязательно. Поцелуй меня, Маргарита.

– Целую. – Мэгги чмокнула ее в живот. – Пока, малыш! Веди себя хорошо!

– Какая ты славная, Мэгги, – вздохнула тетя и ушла в слезах.

– Побудьте здесь, я провожу дедушку с бабушкой. – Бабушка Нильда вышла, а Маргарита ринулась ко мне.

– Фьоре, когда родится малыш?

– Еще не скоро, Мэгги. Летом, а сейчас только осень началась. Помнишь, ты делала задание с желтыми листочками?

– А почему бабуля называет бабушку с дедушкой «бабушка» и «дедушка»? Она им что, тоже внучка?

– Нет, Мэгги, бабушка ведь совсем старенькая! Давай еще раз объясню. Эта бабушка – папина мама. А те бабушка с дедушкой – мамины родители. – Только я договорила, как она расплакалась. – Ну, не плачь. Хочешь, поиграем с пони?

– Давай. А что такое «церемония»?

– Это когда все собираются и делают что-нибудь важное.

– А «кремация»?

– Не знаю. Откуда ты взяла это слово? Бабушка сказала только «церемония».

– Нет, она сказала «церемония кремации». Это что-то с кремом?

– Не знаю. Хочешь, посмотрим в Википедии?

Я-то знала, что значит «кремировать», но как объяснить это Мэгги? Может, в интернете найдутся подходящие слова? Мы пошли в кабинет и включили компьютер.