© Ида Мартин, 2017
© ООО «Издательство АСТ», 2021
* * *
Все мысли о смерти нужны для жизни.
Л. Н. Толстой
Глава 1
Все началось после Нового года. Прямо первого января. Но я узнала об этом лишь третьего, когда мы с родителями вернулись из дома отдыха.
Все праздники мы проводим в компании шумных родительских друзей. Так повелось с самого детства, но я все равно никак не могу привыкнуть.
Каждый раз чувствую себя не в своей тарелке, особенно когда они начинают приставать с расспросами: о школе, друзьях и парнях, о том, что я думаю и чувствую. Почему не болтаю с ними, не танцую и отчего «такая напряженная».
Мне не нравится рассказывать о себе не только из-за того, что я не такая открытая, как мама и папа, но еще и потому, что эти люди постоянно забывают, что спрашивали о том же самом на прошлой встрече.
Дети вообще мало кого интересуют, а подростки и подавно. Ведь, как сказала тетя Наташа: «Какие у вас могут быть проблемы? Живите себе и радуйтесь». Действительно, нам не нужно заключать договоры, брать кредиты, искать заказчиков, согласовывать проекты, оплачивать счета, а значит, и проблем вроде нет.
На этот раз им представилась отличная возможность посмеяться над цветом моих волос. Киноварь, рубин или гранат? Пришлось сказать, что мои волосы тупо красные, и уйти играть в бильярд. Я всегда в таких случаях уходила играть, у бильярдного стола было спокойно, никто не доставал, и я часто выигрывала.
Позже мама все равно сделала мне выговор, что так разговаривать невежливо, а я ответила, что невежливо судить всех по себе, и два оставшихся дня мы с ней почти не разговаривали.
Пока ехали из дома отдыха, я всю дорогу глазела в окно, сквозь снежную мглу, и думала о том, как было бы здорово навсегда затеряться в этом снегу, где-то по дороге, среди немых белых полей, за пустым безликим горизонтом, самой по себе, здесь и нигде. Превратиться в легкое облако и плыть над землей, ни с кем не разговаривая, ничего из себя не изображая, ни о чем не думая и не беспокоясь. От этой глупой фантазии мне на миг стало удивительно легко и спокойно. Возможно, то было предчувствие или ожидание, а может, и то и другое.
Но, когда мы вошли в квартиру, скинули сумки и разошлись по комнатам, неясное и волнительное чувство освобождения мигом исчезло, а на его место вернулась привычная повседневная тяжесть. Тупая и тянущая, словно к сердцу привязали камень.
Первым делом, открыв компьютер, я стала удалять из почты штампованные поздравления с Новым годом и, когда наткнулась на письмо Кристины Ворожцовой из девятого класса, почти отправила его в корзину. Однако раньше Кристина мне не писала, а в теме ее письма ничего не говорилось про Новый год. Там было просто: «Для Тони», будто на мою почту могли приходить письма для кого-то другого.
Само же письмо звучало так: «Привет, Тоня! И пока, Тоня! Уверена, ты меня поймешь. С любовью, Кристина». И чуть ниже – гиперссылка на Ютуб. Подобное заявление сразу показалось подозрительным. С чего бы Ворожцовой меня любить?
Комп немного побуксовал, подумал, но все же открыл видеоролик.
На экране – Кристина с длинными черными распущенными волосами и в белой ночнушке. Ни дать ни взять девочка-призрак из фильма «Звонок». Позади нее стена, увешанная плакатами разных актеров и групп: кое-где на стыках между ними едва различимо проступали светлые обои в мелкий цветочек.
В последнее время Кристина сильно изменилась. Когда-то она выглядела как типичная отличница, вся такая прилежная и аккуратненькая, с косичкой до попы, в плиссированной юбке ниже колен и черных блестящих туфлях-лодочках. Но потом ее будто подменили.
Как-то раз я обедала в столовой, и тут вошла она. В черном длинном платье, глаза подведены черными стрелками, даже ногти на руках черные, а волосы зачесаны наверх и уложены в пучок. Допотопно и по меньшей мере странно. Сначала я подумала, что это репетиция спектакля, но, когда через пару дней перед первым уроком наткнулась на нее в раздевалке, поняла, что теперь она всегда так ходит.
В этом ролике ее лицо было очень бледным, а взгляд опущен на листок, по которому она, едва шевеля губами, читала:
«Помочь никто не может. Вчера – не вернешь, сегодня – кажется мало, завтра – не наступит никогда.
Мы все одиноки на пути бесконечных страданий, а мои слова – бессмысленный пустой звук в яростно ревущем гуле одиноких голосов. Каждый хочет высказаться, но никто никого не слышит, не видит, не чувствует.
Никто никому не нужен. Выживает лишь тот, кто придерживается законов эгоизма, подлости и силы. Дружба ничего не стоит, а смерть сильнее любви.
Возможно, у меня был шанс, но несколько обычных людей, моих ровесников, которые ходят с вами по одной улице и дышат одним воздухом, наглядно показали мне, как я слаба и беззащитна перед этим варварским, жестоким миром. И я бы очень хотела, чтобы их знали в лицо».
Кристина вытащила листок А4 и показала его в камеру. Это была распечатанная фотография.
– Даня Марков. – Она сама еще раз взглянула на листок, словно не была уверена, что это он.
Марков! Мой ботанический одноклассник. Что он ей сделал?
Ворожцова отшвырнула лист с физиономией Маркова и достала другой портрет:
– Егор Петров.
Этого я тоже знала. Из одиннадцатого. Типа видеоблогер, а на самом деле просто человек-камера.
– Настя Сёмина.
Настя-бэшка. Тишайшее и бледнейшее создание, еще более замороченное, чем сама Кристина.
– Саша Якушин.
А этот что здесь делает? Я посмотрела на фотографию и сначала не узнала Якушина: он подстригся и стал еще лучше. Моя бывшая безответная любовь.
Якушин неожиданно ушел из школы в прошлом году, прямо из одиннадцатого класса, и с тех пор я его не видела. Он не из тех, кто выкладывает свои фотки в ВК. Но при чем тут Кристина?
– Влад Герасимов.
Герасимов? Еще один мой одноклассник. Тормоз и грубиян. Ему вообще ни до кого дела нет.
– Тоня Осеева.
Что? Какого черта?! Я увидела свою физиономию на фотке и обалдела. Как такое возможно? Я всегда нормально относилась к Ворожцовой, не лучше и не хуже, чем к остальным. Какая-то дурацкая шутка, новогодний прикол. Но разве таким шутят?
Кристина показала еще одну фотографию. Незнакомый светленький парень – Костя Амелин.
Выбросив из рук последний лист, она сказала: «Именно они стали причиной…» – и, не договорив, осеклась. С трудом изобразила улыбку и отключила камеру. Ни слова о розыгрыше, ни намека на шутку.
Я быстро отставила остывший чай и посмотрела на дату письма – первое января. Два дня назад. Хорошо бы позвонить этой дуре и высказать все, что я о ней думаю. Но где взять ее телефон? Впрочем, можно и через соцсети. Кого я из девятого знаю? Смирнову, Зайцеву, Ким.
По запросу «Кристина» Ворожцовой не нашлось, а у каждой из этих девчонок по двести – триста друзей. Поди разбери, под каким ником она живет в Сети.
Внезапно дверь в комнату открылась и, как всегда торопливо, вошла мама, уже вся разодетая и надушенная:
– Мы с папой уезжаем. Видимо, допоздна. По делам.
Я машинально прикрыла крышку ноута. Хотя ни мама, ни папа никогда не пытались в него заглянуть. Им совершенно не до того, у них всегда «по делам».
– Светик, мы сейчас опоздаем, – крикнул из коридора папа, и она, махнув рукой, выскочила из комнаты.
Родители работали вместе, в одной риелторской конторе, только мама специализировалась на загородной недвижимости, а папа – на городской. Рабочий день у них был ненормированный, вечером они частенько задерживались до двенадцати, а в любой выходной могли сорваться по первому звонку. Так что свою учительницу по математике я видела гораздо чаще.
С их уходом в квартире мгновенно повисла неуютная, давящая тишина, а серый полумрак сумерек зловеще пополз по углам. И мне тут же стало не по себе.
Я давно научилась отгораживаться от всего на свете – малейшего душевного смятения, застревающих в горле эмоций, болезненных и беспокойных мыслей, но перестать бояться темноты не могла никак.
Это было с самого детства. Особенно когда я одна. А одна я почти всегда. Так что стоило подняться и включить свет.
А что, если Кристина не шутила? А что, если все по-настоящему? В таких ситуациях люди бросаются звонить или писать своим друзьям, просить совета или жаловаться. Но у меня не было никого, с кем можно поделиться таким секретом. Раньше был один друг, но потом сплыл.
Где-то откопала телефон Герасимова:
– Привет! Говорить можешь?
– Ну, так, – не слишком довольно откликнулся Герасимов.
– Ты видел ролик Ворожцовой?
– Ну.
– И что думаешь?
– Без понятия. Я грохнул эту гадость.
– Слушай, Герасимов, тебе реально все по фигу?
– А в чем проблема? Я и знать-то ее не знаю, и ничего такого не делал.
– Я тоже не делала. Но она нас назвала.
– Сказал же, не знаю.
– Ладно. Пока.
– Пока, – послушно отозвался Герасимов.
С Герасимовым я училась с первого класса, и он всегда был мрачный, молчаливый и замкнутый. Говорили, что отец бьет его за все подряд. Но я в это не сильно верила, потому что в наше время детей уже никто так не воспитывает.
Как-то раз, вроде классе в седьмом, мама случайно увидела нашу общую классную фотографию и сразу ткнула пальцем в Герасимова:
– Вот, этот у вас самый симпатичный парень.
Мама как в первом классе не знала, с кем я учусь, так и до сих пор не знает. Кроме Павлика Подольского, конечно. Но Герасимов ей тогда приглянулся и запомнился, поэтому теперь, когда она делала вялые попытки поговорить со мной о школе, обязательно приплетала Герасимова.
«А тот высокий парень с голубыми глазами, он какую оценку получил?», или: «А тот симпатичный серьезный мальчик, он тоже едет на экскурсию?», или даже так: «Тоня, почему ты ни с кем не встречаешься? Я в твоем возрасте уже была по уши влюблена в папу. Не хочешь присмотреться к тому однокласснику?»
Она и запомнить-то не могла, что он Герасимов, а все равно повсюду его пихала, точно единственную особь мужского пола во всем районе.
В общем, пришлось залезть на страницу в ВК к Сёминой (правда, на фотке была не сама Настя, а Мэй из «Иной» – девочка, прячущая под черной повязкой свой искусственный кукольный глаз, которым она видела мертвых) и написать ей сообщение: «Привет. Я получила письмо Кристины Ворожцовой. Что это?»
Затем нашла страницу Маркова и отправила ему такое же послание.
Раньше, из-за одной дурацкой истории, произошедшей в седьмом классе, я на дух не переносила Маркова. В моих глазах он был главным школьным злодеем, с вредным ботанским доставучим характером. Но потом, после того как я решила не беспокоиться по пустякам, Марков превратился в просто Маркова.
Третье января, кругом веселье и движуха, а у меня – тишина и белое мерцание экрана. Встала и побежала включать везде свет. Надо же, чуть не провалилась в кромешную темень и не впустила своих ночных призраков.
Попробовала вспомнить все, что знала о Кристине Ворожцовой.
Мы познакомились еще в началке, вместе ходили в студию бальных танцев, какие обычно бывают при школах. Ее водила бабушка: кругленькая, улыбчивая и заботливая. Мне всегда хотелось иметь такую бабушку. Она наверняка пекла пирожки, вязала, читала Кристине на ночь книжки и варила настоящие супы.
Своих же бабушек я почти не знала. Одна – Лиза – иногда приезжала из Питера к нам на дачу, в Тверь. А вторая – Елена, мамина мама, – жила в Германии и никогда меня не видела, только регулярно присылала деньги на подарки, которые я ни разу не потратила.
Чуть позже, когда я была классе в шестом, мы пересеклись с Ворожцовой на постановке общешкольного спектакля «Снежная королева» по Шварцу. Она, естественно, была Гердой, ей всегда давали такие роли, а мы с Павликом – Вороном и Вороной. И до одури репетировали нашу общую сцену. Как сейчас помню:
«Ворон и Ворона. Все пугались, входя во дворец. Но один мальчик ни капельки не испугался.
Герда. И это был Кей?
Ворон. Да, это был он.
Ворона. Все другие молчали от страха, как рыбы, а он так разумно разговаривал с принцессой!
Герда. Еще бы! Он очень умный! Он знает сложение, вычитание, умножение, деление и даже дроби!
Ворона. А вдруг Кей не захочет с вами разговаривать?
Герда. Захочет. Я уговорю его.
Ворона. А вы не побоитесь ночью пробраться во дворец?
Герда. Нет!
Ворона. В таком случае – вперед!
Ворон. Ур-ра! Ур-ра! Верность, храбрость, дружба…
Ворона. …разрушат все преграды. Ур-ра! Ур-ра! Ур-ра!»
То было время, когда все казалось простым и легким. Я тогда еще не знала, что к людям нельзя привязываться, а Кристина не одевалась как дитя тьмы. И мы не то чтобы подружились, но нам точно было весело. А после того спектакля и не сталкивались почти. В чем же теперь она могла меня упрекнуть?
Пока я размышляла, пришло сообщение от Маркова:
«Привет. Если ты не в курсе, все хреново. Ворожцова нажралась таблеток и теперь отдыхает в коме».
Марков – настоящая язва и заучка. Но не какой-то там слабохарактерный беззащитный ботаник, а вредный наезжалистый хам. Он постоянно лез во все со своим исключительным мнением, комментировал чужие ответы на уроках и прикалывался над ошибками. Стоило кому-то сказать «сила тяжести бруска», так он тут же влезал – «сила тяжести, действующая на брусок».
Пару раз парни собирались надавать ему по морде, но в итоге решили не связываться из-за придурочного, как и сам Марков, папаши.
Сейчас же своим сообщением он реально меня ошарашил.
«Осеева:
Неужели мы правда имеем к этому отношение?
Марков:
Слушай, Осеева, зачем тебе это нужно? Ты не знаешь, в чем проблема, я не знаю. Кристина жива, все нормально.
Осеева:
Как это НОРМАЛЬНО? Человек оставляет предсмертный ролик, в котором заявляет, что скотина Осеева испоганила ей жизнь. ЭТО КАПЕЦ КАК НЕНОРМАЛЬНО!
Марков:
Во-первых, не ори! А во-вторых, ты должна гордиться, что она думала о тебе перед смертью».
Хотелось написать что-то оскорбительное, но связываться с Марковым было бессмысленно.
Тогда скрепя сердце я все же достала из кармана вечернего, ни разу не надеванного платья клочок клетчатой бумаги с номером Якушина и минут десять сидела над ним, гипнотизируя.
Я никогда не звонила Якушину, да и разговаривала с ним всего пару раз в жизни. И оба раза это было мучительно. Ведь он мне тогда жутко нравился. Он был в десятом, а я – в восьмом. Всего два года назад, а казалось, прошла целая вечность. Павлик раздобыл мне тогда его телефон, он был в курсе.
Но я не стала звонить. Не потому, что несмелая, просто хотела, чтобы Якушин сам обратил на меня внимание. Но он не обратил, а неожиданно ушел в начале одиннадцатого класса из школы в медицинский колледж.
С тех пор уже много воды утекло, и сейчас у меня была действительно важная причина, за которой не скрывались никакие чувства или тайный смысл.
На одиннадцатой минуте бессмысленных терзаний я все-таки нажала на кнопку вызова, в глубине души надеясь, что номер недействителен. Но абонент оказался доступен и даже ответил после второго гудка.
– Саша, привет. Меня зовут Тоня Осеева. Мы раньше учились в одной школе. Я насчет Кристины Ворожцовой. Ты же понимаешь, да? – на одном дыхании выпалила я.
– Привет! – доброжелательно откликнулся Якушин. – Понимаю.
– Мы с Кристиной почти не общались. Правда. Она, наверное, что-то перепутала.
– Если честно, я сейчас дома, и мне не очень удобно это обсуждать.
К тому, что он не захочет со мной разговаривать, я была готова, но Якушин, немного помолчав, вдруг спросил:
– Ты сейчас что делаешь?
– Ничего. Просто.
– Ты, вообще, где живешь?
– Возле поликлиники.
– А я за зеленой высоткой. Давай заскочу минут через пятнадцать. А то у меня в семь брат приедет, и мама сказала обязательно быть.
Пробормотав на автомате адрес, я отключила телефон и остолбенела от того, что произошло. Я не только сама позвонила Якушину, он еще и в гости придет. А у меня даже к чаю ничего нет.
Глава 2
Я – полная дура. Потому что неожиданно разнервничалась. Начала носиться по квартире, не зная, за что хвататься, хотя дома у нас всегда идеальная чистота. Зачем-то решила помыть голову и сразу передумала, так как все равно не успела бы высушиться.
Побежала переодеваться и долго стояла перед раскрытым шкафом, не в силах сообразить, что лучше надеть.
Пришлось просто сесть и напомнить себе, что я не какая-нибудь легкомысленная идиотка, чтобы волноваться из-за парней. Эта тема вообще не для меня и не про меня.
К счастью, Якушин тоже не заморачивался сборами: пришел в домашних спортивных штанах, куртке нараспашку и кроссовках с развязанными шнурками. Просто пробежал по боковой дорожке и под окнами срезал чуть больше пары минут.
Обычно ко мне никто не приходил. И я сама не ходила. Тем более не знала, как вести себя с парнем. А уж если этот парень твоя давняя несбыточная мечта, и подавно. Но Якушин сам быстро нашелся. Сунул куртку на вешалку, скинул кроссовки. От его темно-зеленой в крупную черную клетку рубашки повеяло апельсинами и табаком.
– Куда идти?
На кухне у нас всегда чисто, как в телевизионных кулинарных передачах, потому что моя мама не готовит. По праздникам и особо торжественным случаям готовит папа, но это бывает очень редко. А Вера, наша уборщица, приходит два раза в неделю и по-любому все тщательно моет.
Якушин выбрал высокую табуретку возле окна:
– Значит, ты из нашей школы?
– Да. В десятом.
– Понятно, – он уловил мою неловкость. – А Галина Станиславовна еще работает?
– Куда же она денется?
Мы замолчали. Я была готова сквозь землю провалиться от того, что не умею изображать милое создание и трепать языком обо всем подряд.
– Ты-то хоть знал Кристину?
– Я ее и сейчас знаю.
– Ты прав. Все так перемешалось.
– Сам никак не привыкну. Только видел человека, болтал с ним, и тут такое.
Он встряхнул головой, словно прогоняя дурной сон, и мое сердце сжалось от болезненного фантомного воспоминания.
У него было такое лицо, что смотришь, смотришь и никак не можешь ухватить, в чем секрет. Вроде ничего особо выдающегося – обычное среднестатистическое лицо, но в то же время необыкновенно открытое и обаятельное.
Мое молчание Якушин воспринял по-своему:
– Послушай, если собираешься спрашивать, из-за чего Кристина это сделала и при чем тут ты, то это бесполезно. Я сам ничего не понимаю.
– Вы с ней встречались?
Вполне логичный вопрос, но он поморщился:
– Я живу на шестом этаже, прямо под ней. Наши родители дружат лет десять и вечно нас женят.
– Ясно.
– Мы вместе отмечали Новый год. Их семья и наша. Все было хорошо, нормально. Ничего странного или необычного.
– А как вообще это получилось? Ну, как она?.. Когда?
– Вечером первого января, часов в десять. Леша, мой брат, с женой только от нас уехали. Папа пошел проводить их до метро, а я понес Ворожцовым стулья. Один оказался из Кристинкиной комнаты. Тетя Надя только зашла к ней и тут же обратно. Глаза безумные, судорожно пытается что-то сказать, но не может. Захожу в комнату, а там Кристина лежит на полу в полной отключке. Я пытался сразу ей желудок промыть, но моя мама начала вопить, чтобы я не занимался самодеятельностью, а дождался папу. Хотя потом врачи с неотложки подтвердили, что я правильно все делал. А тетя Надя все это время сидела на кровати и громко рыдала.
Невидящим взглядом Якушин смотрел перед собой:
– Знаешь, все происходило очень быстро и одновременно медленно, словно вечность тянулось.
Было видно, что ему хочется сказать что-то важное, ради чего он притащился сюда в январский холод и темноту. Морщился, ковырял угол стола, вздыхал и наконец с трудом выдавил:
– Я все время думаю, что мог бы ей помочь. Мог что-то сделать. Но не сделал.
– Она делилась с тобой?
– Скорее, наоборот. Она здорово слушала, а я этим пользовался.
– Ныл, что ли?
Тут он наконец поднял на меня свои прекрасные глаза, настороженно посмотрел и вдруг расхохотался. Очень по-доброму, тепло и открыто.
– Можно и так сказать. Помню, в прошлом году я стоял у подъезда, а она возвращалась из школы. Подавленная и замороченная. Я пошутил, что у нее на лице написана вся мировая скорбь, а она серьезно так отреагировала: «Хорошо тебе, у тебя все есть. Живи себе и радуйся». Я спросил, что «все», а она – «ну, друзья, близкие, люди, которые тебя понимают». И что, мол, у меня никогда не бывает плохого настроения, а значит, и проблем. Тогда я сказал, что так все и задумано, потому что не хочу, чтобы другие видели, что эти проблемы есть. Ну и пошло-поехало. Не знаю, то ли тон у нее такой был, то ли я совсем расслабился, но наболтал всякого. С того дня, как ни встретимся, она расспрашивать про все начинала и вроде не нависала особо – мне даже нравилось с ней разговаривать. Но однажды вдруг сказала, что я бедный и заслуживаю сочувствия. Представляешь? Я, конечно, разозлился и высказался, что она сильно сгущает краски, потому что у меня все хорошо. Немного резко, правда, сказал. Грубо. Ну, то есть мы не ссорились, но больше о таком не разговаривали. Может, она на то обиделась?
От волнения Якушин так тер колени, что легко мог протереть дырки на штанах. На мизинце его левой руки я заметила тонкое серебряное колечко. Затем он подскочил, побежал в коридор, достал из куртки сигареты:
– Можно ведь, да?
– Кури. Твое дело.
– Думаешь, это моя вина?
– Это было бы совсем глупо. Может, безответная любовь? – попробовала я копнуть в другую сторону.
– Про это не знаю. Она не говорила.
– А дома все хорошо? Родители не обижали?
– У нее очень позитивные родители.
Я тут же подумала о своих позитивных родителях и о том, что это не повод чувствовать себя такой же позитивной.
– Тетя Надя – боец по жизни, рулит отделом в какой-то страховой компании. А отец – простой такой мужик, добряк, заведующий складом, с Кристины пылинки сдувает. Чего ни захочет – все делает.
– Судя по ее виду в школе, она ничего не хотела.
– После смерти бабушки она сильно изменилась. Родители, правда, считают, что на Кристину компьютер и сетевое общение повлияли. Что она связалась с какими-то неформалами, поэтому так странно одевается и ведет себя. Но я уверен, что она это не из Интернета вытащила, а из книжек. Она мне эти книжки философские тоже пихала, я даже пару раз брал, чтобы не обижать, но, как вычитал у какого-то немца, что стремление к счастью – врожденная ошибка всех людей, сразу закрыл.
Мы опять замолчали, и повисла такая тишина, что стало слышно, как вода течет в батареях.
– Если она умрет, я всю жизнь буду мучиться, – трогательно признался Якушин, и я на какое-то мгновение захотела оказаться на месте Кристины. – Кстати, утром я встречался с Петровым.
– И что Петров?
– Расспрашивал, кто все эти люди с фотографий. Он никого не знает.
– С него станется. Он же смотрит на мир только через объектив своей камеры. Видел его видеоблоги?
Услышав про блоги Петрова, Якушин улыбнулся:
– Ерунда, но местами смешно.
– Забавно то, какой он легковесный и глупый, как в том мультфильме про мышонка: «Какой чудесный день! Какой прекрасный пень! Какой веселый я и песенка моя!»
– Да не глупый он. Так, прикидывается. А с Кристиной никогда даже не разговаривал.
– Я уверена, причина должна быть. По какому-то же признаку она выбрала всех нас. Это может быть что угодно, хоть цвет глаз или форма носа, но связь точно должна быть.
– У тебя какие глаза? – Якушин на полном серьезе заглянул мне в лицо: – О, зеленые. У меня тоже, но у тебя намного ярче.
Про цвет своих глаз он мог мне не рассказывать.
– Это так, для примера. Хочешь чаю?
Но он тут же посмотрел на часы, моментально собрался и ушел. Я закрыла дверь и отчетливо ощутила внезапно образовавшуюся пустоту квартиры.
А на следующий день позвонила Сёмина и сказала, что хочет встретиться со мной в двенадцать у школы.
Мамы дома уже не было, а папа неожиданно оказался свободен и, когда я встала, сидел на кухне, чистил яблоки для соковыжималки.
Папа у меня очень красивый. То, что мама красивая, воспринимается само собой, а вот красивый папа попадается нечасто. Перед каждым родительским собранием Инна Григорьевна, наша классная, спрашивает меня, «придет ли папа». А он и был-то на этих собраниях всего пару раз за все время моей учебы в школе.
– Какие новости? – Он явно был настроен поболтать.
– Шутишь? Новости – то, что по телику показывают, а у меня – однообразие и скукота. – Я налила молоко в глубокую тарелку и сунула греться в микроволновку.
– Хочешь, поедем сегодня на каток?
Предложение было неожиданным и довольно заманчивым – мы с ним никогда никуда вместе не ходили, но сначала нужно было поговорить с Сёминой, и я так задумалась, что едва не переборщила с хлопьями.
– Давай решайся. Хватит кровать пролеживать. Я уже и с Решетниковыми созвонился. Они готовы. Часа в четыре.
– Мы не одни?
– Конечно, – папа с удивлением посмотрел на меня, – компанией всегда веселее.
Так что на каток я, естественно, не поехала.
С Сёминой мы встретились, как два инопланетных существа, впервые узнавших о существовании друг друга.
Она – высокая, в бело-черной анимешной меховой шапке с ушами и с длинными серебристыми прядями, закрывающими почти все лицо, кроме намалеванных дочерна глаз, и в черных тяжелых шнурованных ботинках на тощих ногах. Весь ее вид, от массивных платформ до острых ушек, выражал тотальную меланхолию и обреченность.
Я – обычная: в обычной полосатой вязаной шапке, обычной зеленой парке с капюшоном и большими карманами, в обычных синих джинсах и обычных замшевых коричневых сапогах.
Встретились и встали друг напротив друга, на расстоянии вытянутой руки. Так, что время от времени между нами проскакивали торопливые прохожие.
– Привет, – еле слышно произнесла она. – Ты как?
– Нормально.
– Везет. А я – нет.
– Почему?
– Что? – Сёмина посмотрела так, будто я произнесла какую-то дикость. – Из-за Кристины, конечно.
– Ты с ней дружила?
Глупый вопрос. У Сёминой прямо на лбу было написано: «Держитесь от меня подальше, я странная».
– Кристина ни с кем не дружила.
– Ты-то хоть знаешь, почему попала в этот список?
Однако вместо того, чтобы нормально ответить, Сёмина стала ныть, что ей тоже постоянно кажется, что она лишняя в этом мире и никому не нужна. А потом вдруг решила, что мы должны ехать в больницу к Кристине и попросить у нее прощения.
Но я сразу отказалась. Мне не за что было просить у Ворожцовой прощения, да и в больницу нас все равно не пустили бы.
После моих объяснений Сёмина сделалась еще более унылой и рассказала, что немного общалась с Кристиной, когда они ходили вместе в художку, а в школе лишь здоровались, и совершенно непонятно, почему Ворожцова вдруг вспомнила о ней, но, раз такое произошло, значит, так и должно быть.
– Знаешь что? – в конце концов предложила я, чтобы прекратить ее занудство. – Нам нужно всем вместе встретиться.
– С кем встретиться? – не поняла Настя, все еще пребывая в своих страданиях.
– Всем, кого перечислила Кристина. Лишь так мы сможем что-то понять.
– Что понять? – Сёмина страшно тормозила.
– Мои родители постоянно куда-нибудь уезжают, так что можно собраться у меня.
Тут она неожиданно встрепенулась и словно ожила, в голубых глазах мелькнула неподдельная заинтересованность:
– Приглашаешь в гости? Я обязательно приду. У меня все каникулы свободные.