Выбор Зигмунда

Эта книга – художественный вымысел. Реальные люди и места упомянуты здесь с целью придать рассказу правдоподобие.

Книга должна быть топором для ледяного моря, которое находится внутри нас.

Франц Кафка

CARLO A. MARTIGLI

LA SCELTA Dl SIGMUND

гomanzo

This edition published in agreement with Piergiorgio Nicolazzini Literary Agency (PNLA)

First published in Italy in 2016 by Mondadori Libri

© Перевод и издание на русском языке, «Центрполиграф», 2019

© Художественное оформление, «Центрполиграф», 2019

Зигмунд Фрейд очень любил Рим и его историю. Летом 1903 года он во второй раз посетил этот город. Это, собственно, не были «каникулы», и у него было мало времени на развлечения. Однако эти немногие недели оставили в его судьбе глубокий след и дали способ углубить свои теории, убедили его в том, что научный метод не всегда работает в науке. А потому, когда из-за некоторых событий ему пришлось сделать трудный выбор между разумом и чувством, он послушался чувства. Но он никогда никому не говорил об этом.

Глава 1

Рим, пятница, 5 июня 1903 года

Между первым и вторым этажом девушка остановилась и на секунду прикрыла глаза. Мрамор старинных ступеней наполнял ее босые ступни приятным ощущением прохлады и чистоты. И то же ощущение исходило от льняного платья, которое сшила ей мать из старых вещей, некогда полученных ею в приданое, но ни разу не использованных. Во время короткого пути по улице Дель Фалько до Ватиканского дворца легкий западный ветерок, ослаблявший жару первых июньских дней, лукаво забирался под ее новые трусики французского фасона. Девушка увидела их в журнале, который назывался «Фру-Фру» (что означало шуршание шелка, когда он обо что-то трется), и захотела заполучить их любой ценой, хотя они стоили двенадцать лир. Но сегодня ночью она их не снимет, разве что будет особенный случай. Больше не снимет.

Она даже думала, не оставить ли на теле запах рыбы, чтобы быть неприятнее, но в конце концов искупалась в лохани, уступив просьбам матери, которая сильно терла ее мочалкой, а потом немного обрызгала лавандой. Уходя, она слышала причитания матери о том, что иметь такого могущественного покровителя – благословение неба и что, может быть, именно он однажды найдет ей подходящего мужа.

Девушка взглянула в большое окно. Рим казался безлюдным, и лишь редкие огоньки, всего несколько, позволяли понять, что город не умер. Рим невинно спал, не зная, что в самом его сердце, в центре, за святыми стенами, дьявол забавляется блудом. Она топнула ногой: мать не может или, вернее, не хочет понять, как дорого она платит за те выгоды, которыми пользуется вся их семья, начиная с доступа ко всей выловленной рыбе и кончая кредитами, которые никогда не будут возвращены.

После первых встреч, во время которых она испуганно покорялась ласкам кардинала, девушка даже забавлялась, проявляя над ним свою женскую власть; но теперь устала от этой игры. Нет, сегодня, чтобы она сняла трусики, ей будет мало того, чтобы он встал на колени и лизал ей ноги. И обещаний или угроз тоже будет недостаточно: она не так глупа, как он думал. Может быть, она это сделает, но только за драгоценное украшение, а не за колечко вроде тех, которые он уже ей подарил, за красивую вещь, где много золота и есть изумруды и рубины. Может быть, за тот крест, который он носил на шее и целовал каждый раз перед тем, как положить на подушку, лицом Христа вниз.

Девушка поправила платье на груди и поднялась по лестнице еще на один марш. Помимо всех прочих сложностей есть еще одна: на верхнем этаже спит этот симпатичный маленький человечек – папа Лев, который однажды дал ей поцеловать свою одетую в перчатку руку и даже погладил по голове. Он похож на доброго старичка-монаха из тех, которые легки как перышко, а душа у них мягкая, как только что вынутый из печи хлеб. Однако, если бы он узнал, что творят на нижнем этаже те, кого он называет своими внучатами, то не стал бы бить их по щекам, но отчитал бы как следует, и, чтобы заслужить его прощение, было бы недостаточно одних молитв.

Прижимаясь к стене и держа башмаки в руках, девушка подошла к маленькой двери и тихо постучала. Несколько секунд она ждала, потом постучала опять, уже сильнее. Ее охватила беспричинная тревога. «Дура! – выругала себя девушка. – Это самый безопасный дворец в мире». Ей достаточно громко прокричать имя своего покровителя, и сюда прибегут швейцарские гвардейцы, которые теперь знают ее и делают вид, будто дремлют, когда она проходит мимо. Она попробовала опустить ручку, и дверь открылась. Луна светила в окна и окрашивала стены комнаты в голубоватый цвет. Девушка положила башмаки на обитый красным бархатом диван и пошла к окну, которое было слева, далеко от большого письменного стола, позади которого старинная картина, похожая на те фотографии, которые она однажды видела на рынке Кампо-де-Фьори. Продавец тогда показал их ей тайком.

На картине была запечатлена голая женщина среди мужчин, которые пытались дотронуться до нее. Называлась картина «Сусанна и старцы», и однажды девушка лукаво попросила кардинала объяснить, что там нарисовано. Он рассказал ей, что это сюжет из Библии о том, как два старика шантажировали замужнюю молодую женщину. Они пригрозили ей, что если она не отдастся им обоим, то они обвинят ее в супружеской измене, и тогда ее побьют камнями. Сусанна не уступила им, поэтому была оклеветана и приговорена к смерти. Но молодой пророк Даниил сумел ее спасти: он раскрыл обман, и вместо нее были казнены эти два гнусных старика. Она всегда думала, что те двое были хитрые и неизвестно, существовал ли на самом деле Даниил. В любом случае счастливый конец бывает только в сказках.

Правда, когда-то и она знала человека, похожего на Даниила. Хотя они лишь переглядывались и обменивались несколькими словами, когда он проходил мимо нее с четвертью бычьей туши на плече. Он был ей интересен – молчаливый и лукавый. Звали его Рокко, и она знала, что, направляясь по делам, он спрашивал, есть ли у нее жених или поклонники. Три дня назад ее мать прогнала Рокко из их рыбной лавки, и он морщился, когда уходил. Но она из-за прилавка ответила на его улыбку кивком и украдкой смотрела на него. Может быть, он неподходящий жених, может быть, нужно подождать, но ей уже исполнилось шестнадцать лет, и мысль о свадьбе с молодым мужчиной, который станет забавлять ее и иметь столь же сильно, как молодой бычок, согревала ее как утреннее солнце.

Часы пробили два, и девушка вздрогнула. У нее по спине пробежал холодок, и она обхватила себя руками. В маленькой гостиной, кажется, никого не было, но девушка знала, что не ошиблась: в записке ей велели быть здесь в два часа ночи пятого июня. Если только речь шла не о вчерашней ночи: сейчас, после полуночи, уже шестое число. Спокойно! Если так, это даже лучше: он поймет, что эта история должна каким-то образом закончиться. Еще несколько минут – и она уйдет. Может быть, на обратном пути постучит в дверь мясной лавки, где (она это знает) спит ее Даниил, и, если он ее впустит, эта ночь закончится гораздо лучше. Мать знает, что она у кардинала, а от него она никогда не возвращалась раньше семи.

Девушка глубоко вздохнула и направилась к выходу. Но, проходя мимо спинки кресла, в котором, по словам кардинала, часто сидел папа, она услышала голос, который вкрадчиво спросил:

– Куда ты идешь, Роза?

Девушка замерла на месте. Кардинал никогда так с ней не шутил, и эта шутка ей совсем не понравилась.

– Монсеньор? Где вы? – спросила она. Ее голос немного дрожал, но она не хотела показать, что испугалась.

– Ты сейчас прошла мимо меня. Иди сюда, Роза, не бойся.

Кресло повернулось, и Роза увидела сидящего в нем кардинала; он слегка улыбался.

– Я ничего не боюсь! – ответила она, широкими шагами подошла к кардиналу и остановилась перед ним.

Кардинал приподнял руку и слегка шевельнул ладонью, словно подчеркивая глупость только что сказанных Розой слов. Ему нравилась такая наглость, но при условии, если она не заходила за положенные границы.

– В этот вечер я приготовил, моя девочка, сюрприз, который, мне кажется, понравится тебе, очень понравится.

Взгляд Розы остановился на роскошном золотом кресте у него на шее, и кардинал это заметил.

– Ты что подумала, маленькая нахалка? Что я подарю тебе этот святой образ? Это подарок самого папы, а ты посмела… ох, надо бы отшлепать тебя за это!

Девушка густо покраснела и опустила голову, однако продолжала смотреть на него. Может быть, кардиналы так близки к Богу, что имеют дар читать чужие мысли. Ну и пусть прочтет, что она думает: она больше не будет довольствоваться мелкими подарками ценой в несколько лир.

– Нет, – продолжал говорить кардинал, – сюрприз будет другой. Иди сюда, Густав, покажись!

Рука отодвинула занавеску; из-за нее вышел и в полумраке сделал несколько шагов вперед мужчина, голый, как Адам на множестве картин. Он прикрывал ладонями свое мужское достоинство, ссутулив плечи. Как только взгляд Густава встретился со взглядом Розы, он опустил голову и остановился. А Роза стала отступать назад и пятилась, пока не уперлась спиной в письменный стол. Ее грудь опускалась и снова поднималась при каждом вздохе (сейчас Роза хотела, чтобы эта грудь была не такой пышной). Страх, более сильный, чем изумление, вполз внутрь Розы, как змея, и кольцами обвился вокруг ее сердца. Девушка взглянула на дверь, в которую вошла, и инстинкт подсказал ей: «Беги!»

– Держи ее! – приказал кардинал.

В следующую секунду две крепких руки обхватили Розу сзади, не позволяя ей двигаться, а ладонь закрыла рот, не давая кричать. Кардинал встал с кресла, подошел к ней, сжал пальцами ее подбородок и сказал:

– Роза, маленькая Роза! Ты не должна бояться. Разве я когда-нибудь делал тебе плохо? Нет, я делал только хорошее тебе и твоей семье. Понимаешь, я сегодня вечером устал, очень устал. Я должен был принять дипломатов из двух государств, и один хотел прямо противоположное тому, что хотел другой. Ты понимаешь, какая на мне ответственность? Нет, – он улыбнулся и отошел от девушки, – ты не можешь этого понять. Ты слишком невежественна. Однако, – он поднял руки, – ты, по крайней мере, можешь сообразить, что мужчина, который занимает такое положение, имеет право позволить себе развлечения, которые поднимают его над этой юдолью слез и доставляют ему несколько минут радости. Этот юноша, который мне служит, станет развлечением для тебя и меня. А я, как бы это сказать, не в силах служить мессу и ограничусь тем, что буду вам помогать. Поэтому я решил, что вы соединитесь телесно как два любовника или как две собаки, по вашему желанию. Почувствуй, какой он сильный; я уверен, что ты уже хочешь, чтобы он вошел в тебя. Я буду смотреть на вас благосклонно, как отец на своих детей. – Кардинал перешел на шепот: – Надеюсь, ты не откажешь мне в этом маленьком удовольствии.

Девушка попыталась укусить руку, зажимавшую ей рот, но только задохнулась еще сильнее, однако почувствовала, что державший ее мужчина дрожал, как и она – может быть, даже сильнее. Поэтому она попыталась повернуть голову и взглядом попросить его о помощи, но он продолжал стоять, как раньше, – нагнув голову и опустив веки. Роза попыталась заплакать – ей нетрудно было это сделать. Кардинал подошел к ней. Роза почувствовала, как его дыхание проникает ей в ноздри, и еще сильнее стало то удушье, которое пугало ее больше, чем все остальное.

– Если ты пообещаешь мне, что не будешь кричать, я скажу ему, чтобы он дал тебе дышать.

Роза кивнула, и мужчина отнял ладонь от ее рта.

– Прошу вас, монсеньор, позвольте мне уйти, мама ждет меня.

– Я высокопреосвященство, а не монсеньор, дочь моя. Это епископы – монсеньоры. Видишь подкладку моей одежды? Она не просто красная, как у епископов. Ее цвет ярко-красный и называется пунцовый. Смешное название для цвета, верно?

– Да, ваше высокопреосвященство, но я прошу вас…

– Какая же ты невежда! Просто невероятно! Просят не кардинала, просят Бога и получают милость от него через Деву Марию. Но ты ведь уже не дева, верно? Так что берись за дело, ты начинаешь меня злить.

Кричать было бесполезно. Роза была уверена, что тогда ей заткнут рот и возьмут ее силой. Но о том, чтобы уступить, она даже не думала. Она не доставит такого удовольствия этой свинье! Роза притворилась, что согласна, но была начеку. Когда молодой швейцарский гвардеец разжал руки и стал почти бережно снимать с ее плеча платье, девушка ударила его локтем в живот и побежала прочь.

– Густав! – взревел кардинал.

Роза услышала за спиной его шаги, но уже была у двери. Но она не смогла спастись: пришлось потратить время, чтобы открыть дверь. Сила инерции вытолкнула обоих в коридор, и они упали на пол. Он мгновенно заломил ей руку за спину и снова обездвижил, вдавив Розу щекой в пол. Она увидела, как блестящие ботинки кардинала приблизились к ней и остановились в нескольких сантиметрах от ее носа. От запаха тюленьего жира ее едва не стошнило.

– Лижи! И проси прощения! – приказал кардинал.

Вместо этого Роза плюнула ему на башмак и заплакала от гнева и страха. В следующую секунду она получила удар ногой в бок. Такой боли она еще никогда в жизни не испытывала. Боль была так сильна, что сознание отказывалось бороться с ней, и Роза стала терять сознание.

– Ваше преосвященство, пожалуйста, не надо так. Вы рискуете ее убить.

– Молчать, болван, или я отправлю тебя назад доить коров!

– Ей плохо; может быть, лучше я отнесу ее в больницу?

– Ты никуда ее не понесешь. Тащи ее обратно и сделай то, что должен сделать. Я уверен, что теперь она не будет противиться.

– Но ей плохо, она может задохнуться.

– Кто может сказать, когда придет наш час! – ответил кардинал и улыбнулся. – Вспомни про Марию Горетти, которую в прошлом году убил сумасшедший, желавший ее изнасиловать. Рано или поздно мы сделаем ее святой; может быть, и Розу тоже. А теперь хватит! Подчиняйся, или я вызову охрану и скажу, что застал вас во время блуда и ты напал на меня!

Густав смотрел на кардинала. Лицо швейцарца ничего не выражало. Он понимал, что положение безвыходное. «Тупик», – подумал он. Мать говорила ему: когда медведь выбирает овцу в стаде, бесполезно сопротивляться; оставь ее и спасай остальных овец. Но когда хозяин стада приказывает своему псу кусать овец – это значит, что он сошел с ума и рано или поздно убьет даже самое верное животное. Густав взял на руки девушку, которая, казалось, уже не дышала, и зашагал к кабинету. Но, войдя, он вместо того, чтобы подчиниться, разбил окно, мысленно попросил прощения у матери и прыгнул вниз.

Вскоре кардинал, встревоженный звоном разбитого стекла, вкрадчиво подошел к окну и выглянул наружу – осторожно, лишь настолько, чтобы убедиться. Под двумя телами растекалась лужа крови. Упав с этой высоты на мостовую, они не могли выжить. А если бы выжили, он не пощадил бы их.

Глава 2

В Вене, через двадцать дней

В своем кабинете в цокольном этаже муниципального дома по адресу Берггассе, 19 Зигмунд Фрейд продолжал крутить в руках письмо, только что полученное вместе с несколькими мерзкими извещениями, напоминавшими о платежах. Увидев на конверте изображение ключей святого Петра, он улыбнулся, подумав, что это шутка его «братьев» из венского отделения «Бнай Брит». Только язвительный ум масона-еврея мог придумать такую шутку. Но все казалось правдоподобным, включая приложенный к письму чек на триста итальянских лир на расходы в пути до Рима.

Необычно было то, что пригласительное письмо было написано самим папой Львом Тринадцатым, и сам же папа его подписал. Почерк мелкий, рука немного дрожала от старости, но размер пробелов между словами указывал на твердый характер и силу воли, достойную воина. Но все-таки возможно, хотя и не вполне вероятно, что папа пишет ему. Фрейда за его идеи в одинаковой степени критиковали и хвалили, причем в большинстве случаев и критика, и похвала поступали с неожиданной стороны; его слава уже пересекла Альпы и на севере, и на юге. Фрейду захотелось позвонить в Рим и попросить подтверждение, но папа просил его, чтобы было как можно меньше огласки; поэтому он решил отправить телеграмму.

– Я выхожу из дома, Минна, – сказал он своей свояченице, которая была ему секретаршей – и не только. – Но вернусь не поздно.

Он оставил в пепельнице непотушенную сигару итальянской марки «Трабукко», чтобы, вернувшись с почты, снова почувствовать нежный кисло-сладкий запах, который она будет распространять, пока не догорит. А чтобы отпраздновать новость, он позволил себе взять дорогую сигару «Дон Педро» из кедрового увлажнителя, который занимал место между «Феноменологией Духа» Гегеля и «Критикой практического разума» Канта. Любимая вещь – между любимых книг.

Был июнь, запах лип и щебет ласточек превращали Вену в одно из самых прекрасных мест Европы, особенно для того, кто ее горячо любил. Фрейд сорвал цветок с ветки и оценил по достоинству бархатистость его лепестков, потом поднес цветок к носу, закрыл глаза и сделал несколько вдохов. Аромат, который уловил, он определил бы так: насыщенный и легкий, похож на запах кокосового масла, но с несомненной примесью запаха спермы. Воздух был им пропитан, и, возможно, поэтому мужчины и женщины выглядели более подвижными, шли скорым шагом, обменивались приветствиями и улыбками быстро, словно все бежали домой, чтобы наконец дать волю первичному, половому инстинкту.

В мире нет более глубинного импульса, чем либидо. Теперь он не только убежден в этом, но, в сущности, сделал это убеждение своей верой. Нет, мысленно поправил он себя, сделал своей философией еще до того, как сделал темой медицинского исследования. Проницательный господин Дарвин утверждал, что осязание и обоняние входят в число чувств, особенно пострадавших в ходе эволюции. Первобытному человеку они были нужней: ему они были необходимы, чтобы увеличивать его ловкость и избегать опасностей. Современная цивилизация одомашнила эти чувства. И это очень жаль, потому что ощущения, идущие от их органов, действуют в глубине и, возможно, пробуждают в человеке именно его самую животную сущность – самую скрытую и потому самую подлинную.

– Вы желаете отправить телеграмму? – спросил у него ожидавший поручения служащий, но при этом прикрыл нос платком, чтобы не чувствовать запаха сигары.

Фрейд ничего ему не ответил и продолжал поглаживать бороду: он не знал точно, каким будет текст, который он напишет.

Люди, стоявшие за ним в очереди, стали торопить его постоянным покашливанием, и он, коснувшись левой рукой своей шляпы-котелка, отправился обратно. Из почтового отделения он пошел на Дунайский канал и там, опершись на парапет, стал смотреть на баржи с товарами. По реке везли соленые анчоусы. Их резкий запах невозможно ни с чем спутать. Они очень приятны для горла; правда, не следует есть их за ужином, если не собираешься ставить на ночной столик большой стакан с водой.

Фрейд посмотрел дальше – на сады за каналом. Если действительно к нему обращается сам папа, это легко можно выяснить, предъявив чек в банке. Деньги не лгут. Если письмо подлинное, то телеграмма будет совершенно излишней и даже нарушит доверие и скрытность, о которых идет речь в письме. Раз причина письма не указана, само собой разумеется, что речь пойдет о секретном профессиональном поручении, которое он не обязан принять, не обдумав сначала свое решение.

И при любом развитии событий он проведет несколько дней в Риме. Это приводило Фрейда в восторг. Два года назад он приезжал сюда ненадолго и слишком торопился, притом время было плотно наполнено встречами, и он не смог как следует насладиться чудесами Рима.

Его сердце забилось сильнее: этот город, который на латыни называли caput mundi – «глава мира», всегда вызывал у него почти навязчивый невроз еще со времени учебы в лицее. В отличие от других учеников юный Зигмунд почти с благоговением относился к семитскому герою Ганнибалу и часто представлял себя на его месте, словно сам, с одной стороны, хотел владеть Римом и его тысячелетними тайнами, а с другой – желал, чтобы Рим был уничтожен. Возможно, то же самое он мог бы себе сказать и об этом приглашении: оно вызывает у него двойственное чувство – опасение и восторг одновременно.

Нельзя забывать и о том, что ему было бы полезно какое-то время побыть вдали от семейных проблем. Хотя ему удалось устроить себе кабинет на нижнем этаже и его жена, эта святая женщина, старалась держать под контролем их шестерых детей, да и он сам не мог не быть рядом с ними, но желание находиться по соседству часто мешало его научной работе. Вот еще два противоположно направленные побуждения. Фрейд улыбнулся: возможно, когда-нибудь он найдет кого-то, кто сможет порыться в глубине его собственной психики. Может быть, так он сумеет понять, что побудило его к любовной связи с собственной свояченицей Минной.

– Доктор Фрейд, для нас этот платеж – огромная честь, – сказал директор «Райффайзенбанка» и произнес свой приговор, подтвердив подлинность чека с маркой Святого престола. За этим последовал целый поток комплиментов, директор даже заявил, что кафедра в университете, которую доктор недавно получил, – лишь бледное начало, только символ международного признания, которого тот заслуживает.

Фрейд пробормотал несколько слов благодарности и зажег себе новую «Трабукко»: невозможно настаивать на своем с окурком «Дона Педро» во рту. Директор кашлянул, и Фрейд, дождавшись его ответа на свое прощание, сразу же поспешил уйти – и очень быстро.

Трудности, вставшие перед ним, казались преодолимыми. Лечение пациентов он на время своего отсутствия поручил своим дорогим коллегам Адлеру и Федерну, а Марте пообещал, что, как только вернется, поедет отдыхать в Бад-Райхенхалль с ней и детьми. Жребий брошен. Любопытство будет удовлетворено, и, если пожелает судьба, он сможет даже включить папу в число своих клиентов или хотя бы попросить у него аттестат о заслугах; в ультрака-толической Вене такая бумага всегда полезна еврею.

Утром двадцать седьмого Зигмунд Фрейд выключил будильник после первого звонка, чтобы не разбудить жену.

Ему не нравились слезливые прощания, хотя он чувствовал удовольствие от того, что его присутствие так приятно, а потому разлука с ним так горька. Не вставая с постели, он сразу же записал в тетрадь основные черты и особенности своего сна: это уже много лет было частью его повседневного распорядка.

Этой ночью ему снилось, что он беседует со своей дочерью Матильдой, и она жалуется ему, что безобразна и поэтому ей будет трудно выйти замуж. А на самом деле дочь во сне казалась ему гораздо красивей, чем была в действительности – может быть, из-за немного выступающей вперед нижней части лица. Он часто спрашивал себя, откуда взялась эта особенность: ни у кого из его родных и родных жены ее не было. Глядя на дочь и слушая ее жалобы, он вдруг осознал, что чувствует к ней вожделение, и проснулся от тревоги и стыда.

В поезде у него будет сколько угодно времени на анализ этого сна. Какое счастье, что он не должен ни с кем разделять ни сон, ни путешествие. Бесполезно обвинять во всем отварную говядину с редькой и прекрасный кайзер-шмаррен – сладкий омлет, посыпанный сахаром и начиненный черничным мармеладом. Марта утверждала, что это блюдо – прекрасное средство против табачного запаха изо рта, и кайзершмаррен стал традиционным десертом в их доме. Нет, этот сон имеет конкретное значение, хотя и представленное в искаженном виде. О кровосмешении он думал в последнюю очередь, но все же сон имел сексуальное происхождение и отражал (впрочем, как все сны) потребность удовлетворить вытесненное или подавленное желание. Какое желание – это он должен был выяснить.

Он поставил свой чемодан в маленькое ландо, которое ждало его на перекрестке с Порцеллангассе, и провел часть утра в кабинетах своих друзей Адлера и Федерна, другую часть – в банке и третью – в почтовом отделении, из которого отправил две телеграммы – одну в Рим, в гостиницу «Квиринале», другую в Ватикан, для его святейшества Льва Тринадцатого; во второй он лишь сообщал, что приедет завтра.

* * *

Поезд отправился точно в 14 часов с Западного вокзала, и в 17 часов 42 минуты следующего дня, на две минуты позже, чем было указано в расписании, Зигмунд Фрейд наконец шагнул на перрон Центрального вокзала Рима.

Идя по просторному, увенчанному куполом вестибюлю, он увидел изящный тонкий обелиск, на верхушке которого блестела под лучами солнца пятиконечная звезда. Самый благоприятный знак, который он мог получить при встрече – пятилучевая звезда, символ великого архитектора вселенной, Бога всех; как будто город папы стал огромной масонской ложей и широко раскрывает объятия брату масону, еврею и атеисту.

На востоке небо было усеяно облачками жемчужного цвета, следами недавнего ливня; в воздухе пахло свежестью и чистотой, и этому аромату не мог помешать запах теплого навоза, шедший со стороны многочисленных экипажей, которые ожидали приезжих. Фрейд сразу же проверил на деле свой итальянский: велел извозчику, чтобы тот отвез его в находившуюся по соседству гостиницу «Квиринале», а потом стал сыпать словами, излагая свои мнения о развалинах имперского Рима, о красоте Рима современного и о характере его жителей. В результате извозчик целых полчаса возил его от одного памятника или церкви к другому, прежде чем высадил перед гостиницей, выманив щедрые чаевые и одну из любимых сигар Фрейда.

В вестибюле к Зигмунду сразу подошел молодой румяный священник с черной шапочкой на голове (такую служители католической церкви носят вместе с рясой).

– Я полагаю, вы доктор Фрейд, – произнес он.

Ученый изумленно посмотрел на него, но поспешил снять перед ним шляпу, однако сигару продолжал держать в углу рта.

– Это я, – ответил он. – И я заказал здесь номер заранее.

– Не беспокойтесь: с дирекцией уже все улажено. Идемте, автомобиль у выхода. Его святейшество ждет вас. Вы будете жить в Ватикане; там вам, несомненно, будет удобней.

Они вместе сели на заднее сиденье автомобиля; на радиаторе, на заметном месте была указана марка машины – «Даррак». Над машиной был поднят навес из ткани, больше подходивший для лодки. Этот тент защищал их от солнца, пока шофер осторожно проезжал одну улочку за другой, сигналя на каждом углу. Они проехали мимо замка Святого Ангела. Затем последний поворот – и машина остановилась перед пропускным пунктом. Увидев флаг папы, итальянские военные тут же подняли шлагбаум.

– Мы почти на месте, – сказал священник. – С этого момента вы гость его святейшества.

Чуть позже колоннада Бернини приняла машину в свои крепкие объятия, и Фрейду показалось, что он попал в плен; это было неприятное ощущение.