Глава 1
Курганинск, Краснодарский край. Май 2024 года, Российская Федерация
– Вы не правы, – покачал я головой. – Я сам поговорю с ним.
– Как это не права, Василий Николаевич?! – Молодая учительница по имени Марина Ивановна возмущенно округлила глаза. – Это вы не правы. Вы только физрук, и такие вопросы решать не можете.
Учительница сердито глянула на виновника всего «торжества».
– Скажи, Никита, с кем ты подрался?! – Спросила она строго.
Белобрысый мальчишка двенадцати лет понуро опустил взгляд. На его мордашке фактурно горел свежий фингал. На губах раскрылась маленькая ссадина. Мальчик виновато опустил голову. Он будто бы боялся заглянуть своей классной руководительнице в глаза.
– Ни с кем, – буркнул мальчик. – Я упал.
– Так, – Марина Ивановна подбоченилась. – Драться нельзя! Нельзя, понимаешь? Вы же этими своими разборками и мне, и себе проблем доставите! Вам родителей в школу вызовут, а мне директор выволочку устроит! Ох… – Она устало тронула лоб, – класс сложный, а тут еще и вы…
– Марина Ивановна, – нахмурился я и встал между понурым мальчиком и его разозлившейся классной руководительницей. – И что вы хотите сделать? Отругать обоих мальчишек?
– Ну… Я… Как-нибудь решу этот вопрос. Может… проведу с ними какую-нибудь воспитательную беседу. Скажу, что так вести себя нехорошо…
– Это не поможет. Отойдите. Вы только хуже делаете. Травить мальчика точно никто не перестанет. Сказал же: я поговорю с ним сам.
Марина Ивановна раздраженно уставилась на меня. Я понимал что она переживает. Из-за драки учеников, у нее могут быть проблемы в школе. Правда, сдается мне, еще сильнее она боялась конфликта с родителями.
Да уж… Учительница молоденькая совсем, в дочки мне годится, а еще упирается.
– Слушайте, Василий Николаевич, я знаю, чему вы его научите! Вы что, не понимаете, что драться в школе строго запрещено? Надо скорее…
Я устало вздохнул и перебил девчонку:
– При всем уважении к вам, не мешайте.
– Что? – Удивилась молодая учительница. – В смысле?
– В смысле, – я с ухмылкой глянул на мальчика, мы встретились с ним взглядами. – Что у нас с Никитой сейчас будет настоящий мужской разговор. И уверяю вас, вы со своей стороны не посоветуете ему ничего полезного. Только, напротив, усугубите ситуацию.
– Да что тут можно посоветовать? – Ответила учительница, помолчав пару мгновений. – Это же нарушение школьной дисциплины! Драться нехорошо!
– Нехорошо, – согласился я. – Но иногда приходится. Обстоятельства бывают разные. Все. Подождите в сторонке. Мы недолго.
– Василий Николаевич, вы всего лишь физрук, это…
– Это мальчишки. Если вы вмешаетесь, только все усугубите, – с легким нажимом сказал я и терпеливо повторил: – Подождите в сторонке.
Учительница недовольно засопела, но все же, поддалась моему твердому взгляду. Хмыкнув, она сложила руки на груди, защелкала каблучками прочь. Пройдя вдоль высокой, полной широких окон стены школы, женщина поднялась по ступенькам к ее входу.
– Обиделась, – хмыкнул я. Потом с трудом, преодолевая боль в больной спине и коленях, я опустился к мальчишке.
На улице было прохладно. Первая часть мая выдалась дождливой. Бугристые тучи заполонили небо. Весенний, но зябкий ветер беспокоил стройные кроны высоких тополей, высаженных вдоль всего школьного корпуса.
– Поймался, да? – Спросил я с улыбкой.
Мальчик молчал, потупив взгляд.
– Ну скажи, с кем ты подрался?
– Я упал, – повторил Никита.
– Какой ты ювелир. Упал прямо налицо, причем умудрился приложиться именно скулой. Никит, ну хватит тебе. Обещаю, я ничего никому не расскажу. Все это останется между нами.
Мальчик помялся еще пару мгновений, потом все же ответил:
– Ну… Ну я и правда не подрался.
– Вот как?
Глазки школьника блеснули и помокрели. Он сконфуженно отвернулся и принялся утирать мордашку.
– Меня побили…
– Кто?
Он снова поджал губы, помотал головой.
– Если я расскажу, еще раз побьют.
– Я же сказал, – терпеливо повторил я. – Я никому ни ничего не скажу. Вообще никому. Наш мужской разговор останется только между нами.
Мальчик помолчал еще немного, потом решился:
– Федя Островной. Это он со своими дружками сделал. Они испортили мне пенал. Пинали его по коридору, как мячик. А когда я сказал, что б прекратили, мы поссорились, и они позвали меня за школу, на разборки.
– И там тебя побили, так? – Спросил я.
– Н-нет. Я хотел убежать, но меня караулили, и, когда поймали, отвели за школу, – Там меня Федя и ударил.
– Федя Островной, – я хмыкнул. – Он же на полголовы ниже тебя. Килограмма на три легче. Чего же ты сдачи не дал?
Мальчик снова замялся, стал топтаться на месте, не зная, куда деть руки.
– Мама говорит, что драться нехорошо.
– А что говорит папа?
– А у меня нет папы, – ответил мальчик несмело.
– Понятно, – протянул я, – Ладно. Смотри, что я тебе скажу, Никита. Драться и правда нехорошо. Однако мальчикам и мужчинам иногда приходится. Ничего тут не поделать. И если тебе нужно защитить себя или своих близких, иной раз по-другому никак. Лучше уж подраться один раз, чем самому быть грушей для битья всю жизнь.
Мальчишка молчал в угрюмой задумчивости.
– Я не хочу быть всю жизнь грушей для битья, – проговорил он несмело.
Я улыбнулся его словам. Мальчик кое-кого напоминал мне – меня самого. В детстве я тоже был слабым и робким, но смог воспитать в себе стержень характера. И спорт мне в этом очень помог. Уверен, так сможет и Никита. Только мальчишке нужно немного помочь.
– Скажи, ты спортом занимаешься?
– Ну… Нет…
Я оценивающе осмотрел мальчика.
– А ты неплохо сложен. Когда подрастешь, костяк у тебя будет крепкий. Не думал заняться тяжелой атлетикой? При определенных усилиях ты бы добился хороших результатов. Ну и многому научился бы. Например, не бояться Феди Остравнова. Да вообще никого не бояться.
– Как это? – Заинтересовался мальчишка.
– А так это. Тяжелая штанга на соревнованиях бывает страшнее пяти Федь Островных. А штангист все равно перебарывает себя и подходит к ней, чтобы покорить.
– Лена Селезнева, с которой я сижу, – немного стеснительно сказал мальчик, – говорила мне как-то, что мне не хватает характера.
– Любой спорт воспитывает характер, – кивнул я. – Тяжелая атлетика тоже. Вот смотри. В субботу я везу детей на местные краевые соревнования, в Невинномысск. Если хочешь, поезжай с нами. Только мне нужно письменное разрешение от твоей мамы. Заодно и посмотришь, что это за спорт такой. Ну так что? Хочешь с нами?
– Х-хочу, – несмело решился мальчик.
– Только есть один момент, – я хитровато ухмыльнулся. – Федя Островной тоже едет. Он у меня в группе по тяжелой атлетике тренируется.
Глаза мальчишки наполнились страхом.
– Вот тебе и первое испытание, – поднялся я. – Если не побоишься Феди и придешь, то это будет твоим первым шагом в воспитании характера. Да не абы какого, а мужского. Ну пойдем. Скажем Марине Ивановне, что мы придумали, как тебе помочь.
После разговора с Никитой я вернулся в свой кабинет. Ну как кабинет? Каморка при входе в широкий спортивный зал школы. Заваленная различным спортинвентарем, коморка вмещала, кроме них, стол – мое рабочее место, стеллаж для документов, другой стелаж со школьными наградами, которые завоевали в разных соревнованиях ребята, и еще один, самый важный. Там хранились и мои советские награды по тяжелой атлетике.
Я тяжело уселся за свой письменный стол. Этот мальчишка, Никита, не шел у меня из головы. Я понимал, почему мне так хотелось помочь ему.
Вспомнилось, как мой отец, который был офицером, говорил мне, еще совсем ребенку, что обидчикам нельзя прощать оскорбления. Что всегда надо давать сдачи, что бы ни случилось. Всегда и во всем идти до конца. Если подумать, если бы не его слова, возможно, в юности, я и не добился бы в спорте таких высоких результатов.
Поднявшись, я подошел к своему стеллажу с наградами. Там висела целая стопка старинных, еще советских медалей. Их я заработал еще в школе, пока покорял юношеские спортивные разряды. Однако, были там и другие медали.
Взяв одну из них, я осмотрел ее. На маленьком золотистом кругляшке был изображен мужчина, воздевший над головой штангу. Под фигурой мужчины была надпись: «Первенство ДСО «Ударник». Ее я заработал после школы, практически за две недели до ухода в армию. Вместе с этой медалью я получил и «Кандидата в мастера спорта».
На миг, в душе моей даже зазвучали отголоски того волнения, что я чувствовал на соревнованиях в молодости. В груди потеплело от воспоминаний о моем прошлом, о победах, проигрышах, тяжелой работе и, после нее, новых победах.
Я пробежался взглядом по медалям, заработанным в армии, когда я выступал за сборную части. На глаза сразу попалась весящая на верхнем уголке стеллажа медаль за первое место в соревнованиях первенства Белорусского военного округа. Тогда, служа в армии, я взял первое место и звание мастера спорта. Эх… были времена…
Тогда, в СССР, чтобы покорять вершины, нужны были только желание и трудолюбие. Все остальное даст тебе страна. А сейчас, без денег, даже в нормальную спортшколу не попасть…
Было там и множество других наград: медали, почетные грамоты, кубки первенств края, медали за второе и первое место на первенстве РСФСР. С этих соревнований у меня, молодого двадцатиоднолетнего штангиста начался путь в по-настоящему большом советском спорте.
А потом взгляд упал на памятные фотографии. Я, молодой, крепкий и сильный, с моим тренером по тяжелой атлетике, Николаем Владимировичем. Он готовил меня к первенству СССР. В те времена, будучи горячим, наивным молодым человеком, не раскусил я, что меня вгоняют в перетренированность, что Владимирович тренирует меня не ради моих побед, а ради собственных тренерских амбиций.
– Вернуть бы то время, – прошептал я, погрузившись в собственные мысли. – Уж сегодняшний я бы вывел тебя на чистую воду, Николай Владимирович Черенков…
От этих мыслей заныла левая кисть, пальцы будто бы вспомнили тяжелый разрыв сухожилий, после которого путь в большой спорт стал мне закрыт.
Из мыслей меня вырвал телефонный звонок. Смартфон вибрировал на рабочем столе. Я сел на стул, ответил. Звонила бывшая жена.
– Вася, – раздался в динамике ее голос. – Ты не забыл?
– И тебе привет, Таня, – сказал я. – Если ты звонишь по поводу денег Лене на обучение, я уже перевел их ей.
На том конце провода на секунду повисла тишина.
– Почему ты отправил их ей? Мы договаривались, на мою карточку.
– Если деньги предназначены моей дочери, пусть она их и получает.
– Вася… Мы же договаривались… Ты же знаешь, какое у нас положение сейчас…
– Поэтому я и перевел деньги сразу Лене. Я не собираюсь гасить долги твоего мужа, как получилось в прошлый раз.
– У Коли сейчас проблемы в бизнесе… Но…
– А в девяностые был такой перспективный. «Новый русский», – проговорил я. – Ты сама сделала этот выбор.
– Вася, тогда, на своих трех работах, ты совсем про семью забыл! Мне было тяжело!
– Я работал, чтобы содержать тебя и наших детей, Таня. В девяностые всем было тяжело. Не одной тебе.
– Ну, хватит! – Разозлилась Татьяна, – я уже сто раз слышала и про твои сложности, ты еще про свое больное сердце начни мне рассказывать!
– Больное сердце, которое я посадил, стараясь прокормить вас, – напомнил я. – Я все сказал. Деньги Лена будет получать от меня напрямую. Разговор окончен.
– Вася! У нее семь пятниц на неделе, она…
– Все, пока, – перебил ее я и положил трубку.
Отложив телефон, я тронул прикрытые веки. Обернулся, снова взглянул на свои медали.
«Будь у меня шанс на вторую жизнь, – подумал я, – я не допустил бы всех тех ошибок. Все было бы по-другому».
В субботу стояла привычная уже серая погода. Всю ночь лил обильный весенний дождь. Старенький школьный автобус ПАЗ-4234 немного натужно тарахтел своим поношенным двигателем. У открытой кабины стоял старичок-водитель Степаныч. Вместе с молодой классной руководительницей Мариной Ивановной они наблюдали, как дети грузятся в машину, готовятся ехать в Невинномысск.
В то утро сердце у меня шалило с самого утра. Наевшись таблеток и решив, что мне все же полегче, я собрался и поехал в школу на велосипеде.
– Василий Николаевич, – позвала меня Марина Ивановна, когда я подошел к автобусу, – у меня тут недобор по ученикам. Пятерых нету.
– Не пришли? – Спросил я.
– Да нет, бегали тут где-то, – пожала она плечами. – Да только в автобус не сели. Вы их нигде не видели?
Я глянул на свои старенькие часы «Луч», которые ходили у меня еще с советских времен. До отправки оставалось минут двадцать.
– А кого нет? – Спросил я.
– Так, – учительница заглянула в свой смартфон, в котором, видимо, хранила список учеников, – Нет Никиты Трофимова, Сергея Барышникова, Артема Сиренко, Вадима Мельникова и Федя Островного. Я пробовала звонить мальчика, но не берут. Наверное, телефоны на беззвучный поставили.
Понятно. Значит, у ребят очередные разборки. Ну ладно. Щас уладим.
– Постойте здесь, – сказал я. – Я их поищу. Наверняка где-то тут, на территории школы балуются.
– Я с вами, Василий Николаевич, – выступила вперед классная руководительница.
– Будьте здесь, – возразил я.
– Я догадалась, в чем тут дело, – не унималась девушка. – У этих пятерых снова драка! Я наблюдала за Никитой и Федей. Они явно не дружат.
– Надеюсь, вы не вмешивались? Не читали им нотации и не воспитывали? – Нахмурился я.
Девушка хотела что-то сказать, даже открыла рот, но замолчала. Опустила взгляд.
– Будьте здесь. Я все улажу сам, – сказал я.
Ребят было найти несложно. Я почти сразу наткнулся на них у приземистого здания старого уличного туалета, которым никто не пользовался уже много лет. Пацаны собрались в кучку за ним, и галдели, выясняя отношения.
Я аккуратно подкрался со стороны задней, дальней от мальчишек стены, стал слушать их звонкие голоса. Хоть и не совсем разборчиво, но кое-что уловить я мог.
– И что ты сделаешь, сопля? – Надменно проговорил Федя Островной, – Опять заплачешь?
Окруженный четверыми мальчишками Никита, опустив голову, стоял у стенки.
– Что вы стоите? – Прошептала мне неизвестно откуда взявшаяся у меня за спиной Марина Ивановна. – Вы же видите, они его щас побьют! Что, боитесь вмешаться?! Тогда я сама!
Девушка попыталась было выйти из-за стены, но я остановил ее.
– Я велел вам оставаться у автобуса.
– Но я…
– Не вздумай ходить туда, девочка, – покачал я головой строго. – Если ты вмешаешься, то Никите не будет жизни в этой школе. Он должен разобраться сам.
– Я… да вы что?…
– Все будет хорошо, – заверил я. – Если что-то пойдет не так, я вмешаюсь.
– Да его же щас побьют… – пискнула девушка.
– Я много лет работаю с мальчишками. Своим вмешательством ты только навредишь Никите. Навредишь так, что всю оставшуюся жизнь он будет трусом. Будет самой жизни бояться.
Удивившаяся девушка молчала.
– Просто доверься мне, – добавил я.
Отвернувшись, Марина Ивановна кивнула.
– Хорошо, – кивнул я в ответ. И глянул на ребят, которые, занятые своими делами, даже и не замечали нас.
– Отойди от меня, – решился сказать обидчику Никита.
Слова мальчика заставили меня улыбнуться. Сам факт, что он пришел, не побоялся Островного, многое говорил об этом пацаненке.
– А то что? – Хмыкнул Федор.
– А то я тебя ударю.
– Что?! – Рассмеялся он, и его дружки поддержали своего лидера мерзковатыми смешками. – Ты? Меня?
Он толкнул Никиту в грудь.
– Ну, давай. Бей. Чего ты?
Толкнул второй раз.
– Чего не бьешь?
– Василий Николаевич… – Обеспокоенно шепнула мне на ухо учительница.
– Тихо, – Шикнул я на нее.
– Ну?! Чего ж не бьешь?! – Распалялся Островной, в очередной раз, пихая Никиту. – Че? Трусишь?
– Отвали от меня, – проговорил холодным тоном Никита.
– А то че? – Он заглянул в глаза Никите, стал пихать его грудью в грудь. – Че ты сделаешь, сопля?
Внезапно Никита сам оттолкнул Остравнова. Опешивший от этого хулиган уставился на мальчишку дурными глазами.
– Ну, – проговорил я себе под нос. – Давай, Никита.
Никита смело шагнул к обидчику и дал ему кулачком прямо в глаз. Островной бухнулся на попу, уставился на Никиту, а потом искривился, стараясь не заплакать. Дружки Остравнова удивленно и даже изумленно смотрели на вставшего над Федей Никиту.
– Не лезь ко мне больше, понял?! Ни то получишь! – Зло крикнул Никита.
Остальные ребята даже отступили, попятились от мальчишки и не зная, что делать.
– Ты… Да я тебя… – Всхлипывая, встал Островной. – Я тебе сейчас врежу!
– Только попробуй, будешь тогда знать!
– Федя, да пошли, – сказал один из мальчишек. – Мы на автобус опоздаем. Ехать надо.
– Подождите! – Крикнул Островной. – Я его так не оставлю!
– Да харе, Остров, – поддакнул второй. – Ты че, Николаича не знаешь? Он щас возьмет да и без нас уедет. А я эту поездку ждал.
– Ну, – добавил третий. – А че ты вообще до Никиты докопался? Он же нормальный пацан вроде.
Мальчишки поддержали третьего и один за одним потоптали из-за туалета. Островной, в бессильной обиде еще пару мгновений смотрел на Никиту, а потом встал и ушел. Последним, с улыбкой на лице, отправился к автобусу и Никита.
– Вот видишь? – сказал я, оборачиваясь к Марине, – он справился сам.
– Василий Николаевич? – Учительница нахмурилась. – Вам плохо? Вы какой-то бледный.
– Все хорошо. Сердце с утра пошаливает, – отмахнулся я. – Возвращайся к автобусу. Я сейчас приму таблетки и подойду.
– Ну че? – Спросил я у белого, как смерть мальчишки. – Полегчало?
– Ага, Василий Николаевич, – покивал мальчик, только что вернувшийся в автобус.
Ребенку стало плохо, и пришлось остановиться, чтобы его не вырвало прямо в салон.
– Витя, – Выпрямился я и глянул назад, на заполненные детьми места. – Тебя как, укачивает в автобусе?
– Нет, Василий Николаевич!
– Поменяйся с Вадимом местами. Ему нельзя над колесом сидеть. Плохо становится.
Отправив мальчишек меняться местами, я занял свое.
Автобус остановился в полях, на обочине узкой трассы, пролегающей между морем зреющей пшеницы и редколесиной посадкой.
– Двигай, Степаныч! – Крикнул я шоферу.
Водитель хрустнул передней передачей, дал газу. Автобус было натужно двинулся, но вдруг забуксовал, мы услышали, как грязь грохочет в коленных арках. Степаныч еще несколько раз попытался тронуть автобус, потом выбрался из кабины. Пошел к заднему мосту, посмотреть, в чем же дело.
Вернувшись в салон, он заявил:
– Обочину размыло дождями. Мы застряли.
– Сильно? – поднялся я с трудом.
– Порядком. Задний мост завяз. Мы там нихилую такую колею выкопали.
– И что делать? – Растерянно заозиралась вокруг Марина Ивановна. – Нам до Новиномысска еще сорок минут дороги. А соревнования начнутся через час!
– Я, конечно, могу еще погазовать, – пожал плечами старый шофер. – Но мы можем так завязнуть, что только трактором вытянешь. А если обочина поедет, так вообще, в кювет скатимся.
– Не надо газовать, мы пихнем, – сказал я. Обернулся на ребят, кто был постарше: девятые, десятые классы. – Ну что, мужики? Подтолкнем нашу ласточку? Мне надо человек пять добровольцев.
Вызвались несколько парней, все крепкие, из моей группы тяжелоатлетов.
– Может, нам всем выйти? – Спросила Марина Ивановна.
– Нет, оставайтесь. Вы своим весом утяжеляете автобус, – сказал я. – Сцепление с грунтом будет крепче.
Выбравшись наружу, мы пошли к заднему мосту и налегли. Степаныч поддал газу, и колеса стали бешено вращаться, разбрасывая грязь.
Ребята упирались как надо, я тоже толкал изо всех сил. Даже почувствовал, как больно кольнуло сердце. Больнее, чем раньше. Автобус же, даже и не думал сходить с места.
– Не, так не выйдет, – отступил я. – А ну давай его в раскачку! И раз!
Мы налегли снова, и Степаныч вдавил педаль. Автобус немного качнулся вперед, и когда мы ослабили напор, откатился. Показывая своим примером, как надо, я налег снова. Сердце стрельнуло так, что я с трудом сдержал стон. Только крикнул вместо этого:
– И раз!
С каждым движением, с каждым толчком, боль в груди разгоралась только сильнее. Я старался ее не замечать.
– И раз! – Крикнул я снова, и снова нажал изо всех сил.
Автобус, секунду назад откатившийся чуть ни на полметра, газанул и, под нашим общим напором, выбрался из глубокой колеи.
– Пошел! Пошел! – Закричал кто-то из мальчишек.
– Вытолкали!
– Вытолкали, – устало сказал я, а потом скривился от сильной боли в груди. Схватился за сердце.
– Василий Николаевич! – подскочил ко мне рослый десятиклассник по имени Витя. – Вы чего?
– Хорошо все, – отмахнулся я. – Просто…
Я недоговорил. Новый удар сердца принес такую боль, что подкосились ноги. Я упал на колени.
– Василий Николаевич! – Кинулись ко мне ребята. – Что с вами?!
«Все хорошо, – спокойно крутилось в голове. – Сейчас я приду в себя. Все хорошо».
Я уже не почувствовал, как упал на землю. Несколько мгновений для меня существовала только боль в груди. Потом прошла и она. Наступило небывалое спокойствие, а за ним темнота.
***
Город Усть-Кубанск, Краснодарский край. Май 1973 года. СССР
Сначала я почувствовал яркое солнце, пробивавшееся к глазам сквозь закрытые веки. Что-то мягкое, устилавшие землю, кололо пальцы, щекотало затылок. Кажется, это была трава. Потом появился и звук: детский хохот, доносившийся со всех сторон.
– А че ж ты падаешь, а? Медведи вон как хорошо по деревьям лазят, а ты чего?!
– Так все ж правильно! Медведи, может быть, и лазят, а где ты видал, чтобы по веткам лазили батоны?!
Снова раздался тот же дружный хохот.
Я распахнул глаза. Солнце, зависшее на ясном небе, у кроны большой абрикосы, распростёршейся в поле моего зрения, неприятно защипало глаза. Потом пришла боль, но не в сердце, как секунду назад, а в голове и спине. Создавалось впечатление, будто я упал и сильно ударился о землю.
Когда я сощурился, увидел еще кое-что: коричневый школьный портфель, болтавшийся прямо над головой. Лямкой его зацепили за небольшой сучек, росший из толстой, оттопыренной от ствола дерева ветки. Самое интересное, портфель был старинным, но не выглядел старым. Сейчас дети таких не носят. Простоя сумка из кожзама напоминала мне ту… с которой я сам ходил в школьные годы. В советские годы.
С трудом поднявшись, я принял сидячее положение. Удивленно уставился на свои руки. Мои пальцы были пухлыми белыми и… детскими?..
– Смотри! Видать, мозги отшиб! Себя не узнает!
– А-ха-ха-ха-ха-ха!
Я поднял взгляд. Передо мной стояли трое ребят. Первым, что бросилось мне в глаза, были пионерские галстуки. Они красными пятнами светились на шеях мальчишек. Правда, только двоих. Третий, стоявший посередине, был без галстука.
Все как один, пацаны носили школьную форму. Советскую форму. Их синие курточки блестели большими белыми пуговицами на груди, плечах, манжетах. На левом плече у всех троих виднелись нашивки из козжама, на которых должна была изображаться вроде раскрытая книга. Однако книжек на их эмблемах не было. На стертых добела нашивках были от руки накаляканы какие-то непонятные закорюки.
А ведь… Ведь в детстве мы тоже рисовали на эмблемах старой школьной формы, что в голову придет…
Ошарашенный, я осмотрел свои рукава. Белая рубашка, синяя курточка, нашивка с открытой книгой… Я одет в советскую школьную форму… И я ребенок.
– Ну так че, Батон? – Обратился ко мне парень, что был посередине. – полезешь доставать свою сумку? У тебя две попытки осталось!
Светловолосый и немного всклокоченный, он нахально смотрел на меня своими голубыми глазами. Щерился немного кривозубой улыбкой.
– Ага, – со смешком добавил второй, пониже и покоренастее, темный и с маленьким носом, – Или Денис щас твой портфель повыше перевесит! Он-то, не как ты, он как обезьяна! Везде залетит!
Третий, названный Денисом, и правда был худой и рыжий. Он притворно запрыгал на месте, изображая, то ли мартышку, то ли макаку. Скривился и показал мне язык.
Вся троица расхохоталась.
Я же, все еще не мог понять, что вообще происходит. Вот, только что я – физрук средней школы номер четырнадцать, умирал себе у задних колес автобуса, а тут возьми да и очнись… ребенком… Да и где я вообще?.. И… Я ли это?
В теле совсем не чувствовалось старческой тяжести: колени не ломило, не болела спина, движения, даже сквозь боль, были легки словно… словно в детском теле…
Не отвечая на их ужимки, я осмотрелся. Я сидел на большой зеленой поляне под деревом – старой раскидистой абрикосной. У края поляны, за спинами ребят, пробегала неширокая грунтовка. Дальше раскинулось озеро. Справа, вдали, за пригорком я заметил монументальное строение какого-то предприятия. Его высокие трубы царапали синее, покрытое редкими облаками небо.
А передо мною, за озером, раскрылся белостенный низкоэтажный город.
– Гля, да он свалился и, видать, свихнулся, – с интересом посмотрел на меня парень, что изображал обезьяну пару мгновений назад. – Э, Батон, ты чего?
– Вставай, рохля. У тебя две попытки, – напомнил и еще нахальнее посмотрел на меня белобрысый.
– Чего? – Хмуро спросил я и даже удивился своему высокому мальчишечьему голосу. Это что, какой-то предсмертный сон?
– Две попытки снять свой портфель! Иначе будешь нам должен три рубля! Хоть что-то же ты должен же вернуть!
– Фигу с маслом, – с трудом поднялся я на ноги.
– Чего? У Батона прорезался голосок? – Притворно задумался белобрысый. – А че ты не мямлишь как всегда?
Я решительно не понимал, что происходит, но кое-что стало до меня доходить… Пионерские галстуки, коричневый портфель, школьная форма… Что-то тут не так… Неужели? Да не, бред какой-то.
Тем не менее что бы ни случилось, характер не давал мне отступить в такой явно несправедливой ситуации.
– Кто закинул портфель, ты? – Глянул я на рыжего обезьяну.
Он удивленно переглянулся с остальными.
– Чего глаза вылупил? Лезай обратно и снимай. – Сказал я.
Парни удивились и снова переглянулись. Белобрысый выступил вперед, начал угрожающе:
– Батон, да ты никак головой бухнулся. Мы тут доброе дело делаем. По деревьям тебя лазать учим. А ты этого ну совершенно не ценишь.
– Хочешь, чтобы я залез? – Я заглянул белобрысому прямо в глаза. – Ну тогда давай, заставь меня.