Крепкие узы. Как жили, любили и работали крепостные крестьяне в России

И самое невероятное: во время судебного процесса выяснилось, что на помещицу подали двадцать одну жалобу. Все они вернулись назад, и каждого из обратившихся Салтычиха наказала по-своему. И позволили это сделать чиновники! Конечно же, за немалые взятки, которые посулила им Дарья Николаевна.

Кровавая барыня отправилась под суд. Даже угроза пыток не произвела на нее ни малейшего впечатления. Салтычиха была уверена, что ей ничего не грозит (в конце концов, так почти и оказалось). Призывы к покаянию, о которых просил священник Дмитрий Васильев, вызывали у нее смех. Ходили слухи, что Салтыкова еще и потому так дерзка во время следствия, что имеет козырь против императрицы Екатерины II. Якобы ей были известны детали гибели императора Петра III. Опять же по причине близкого родства с императорской семьей. На самом ли деле так было? Никто не знает наверняка.

Но дело уже стало настолько громким, что замолчать его или прекратить было невозможно. В поместьях Салтычихи производили обыски, выяснили и весь перечень лиц, которые за взятки игнорировали жалобы против нее. Разбирательства шли целых 6 лет.

Однако полный список жертв Салтычихи неизвестен. Удалось доказать гибель только 38 человек от ее руки. Всего жертвами считают сто тридцать девять. Иногда эту цифру увеличивают до двухсот. Проблема в том, что далеко не каждая жертва имела родственников, не обо всех остались свидетельства в документах помещицы.

Но даже после безусловного признания вины Дарьи Салтыковой императрица не решалась вынести вердикт. Екатерина II, так резво начавшая следствие против помещицы, переписывала приговор четыре раза, и только 2 октября 1768 года Салтычиху лишили дворянского звания, фамилии, приговорили к часу «поносительного зрелища» и пожизненному заключению в подземной тюрьме. Душегубице запрещалось общение с внешним миром, свет только во время еды, а в остальное время – пребывание в полнейшей тишине и темноте. Наказанию подверглись также двое помощников Салтычихи – священник и конюх, который запарывал крепостных до смерти.

Проведя час на позорном месте, Дарья Салтыкова отправилась в особую камеру. Как ей и было обещано, она находилась в подземном помещении, в полном мраке, где окончательно повредилась рассудком. После одиннадцати лет заточения режим снисходительно смягчили. Салтычихе позволили переехать в пристройку к храму, где даже имелось одно небольшое окно. Сплетничали, что помещица родила в тюрьме, но этот слух ничем не подтвержден. Никогда больше Дарья Николаевна не была на свободе. Всего она провела в тюрьме 33 года, до самой смерти, и была похоронена на территории Донского монастыря. Надгробье душегубицы впоследствии разбили.

Дарья Салтыкова – безусловно – клиент врача-психотерапевта. Но в XVIII веке душевные болезни не были настолько хорошо изучены. Добавим к этому обычную коррупцию. Ведь маниакальные склонности помещицы можно было остановить, если бы не система взяток. С помощью своего огромного состояния Салтычиха могла долго оставаться безнаказанной (вероятно, именно это и «спасло» помещицу Козловскую). В следующее царствование, при Павле I, губернаторам было предписано немедленно докладывать, если помещики жестоко обращались с крепостными. Но исполнить это требование стремились далеко не все.

История с помещицей потрясла русское общество. Но не только потому, что стало известно о зверствах. А по той причине, что их сочли достойными наказания. Морить крепостных голодом, держать в колодках, бить батогами считалось обыденнейшим делом. К наказаниям крепостных прибегали и управляющие Гавриила Романовича Державина, автора высокопарных стихов, прославляющих власть, и фельдмаршала Александра Суворова, и мать писателя Ивана Тургенева. Генеральша Анна Николаевна Неклюдова лично била руками своего крепостного управляющего Николая Иванова и не могла успокоиться, пока у того не шла кровь.

Жестокость иногда рождается из другой жестокости – маниакальные наклонности серийных убийц нередко являются следствием издевательств в детстве. Убийства в состоянии аффекта совершают люди, доведенные до отчаянья. В «Пошехонской старине» Салтыкова-Щедрина помещица Анфиса Порфирьевна сама является жертвой. Она оказалась женой жестокого человека, годами мучившего ее:

«С утра пьяный и разъяренный, он способен был убить, засечь, зарыть в могилу… В перспективе мелькало увечье, а чего доброго, и смерть. К тому же до Савельцева дошло, что жена еще в девушках имела любовную историю и даже будто бы родила сына… Ни один шаг не проходил ей даром, ни одного дня не проходило… чтобы муж не бил ее смертным боем».

Анфиса Порфирьевна смирилась, но в ней скопилось столько ненависти, что та должна была найти выход. Обрушилось это зло на крепостных, но жестокая помещица была наказана: сенные девушки задушили ее подушками. У истории есть реальная подоплека – случай с помещицей Бурнашевой, которую также убили собственные крепостные.

Петербургские дворяне могли переложить обязанность исполнить наказание на… полицию. Достаточно было обратиться в одну из частей Санкт-Петербурга. Наказывали, в основном, за воровство, лень и пьянство. Граф Закревский^[25], например, признавался, что готов простить оступившегося один или два раза, но на третий непременно ссылает крепостного в солдаты. Даже если ему придется выслушать мольбы всей дворни и собственной семьи. Единственный плюс от рекрута был в том, что его жена получала при этом вольную.

О «стороннем» наказании, вполне возможно, и идет речь в стихотворении Николая Некрасова:

 
Вчерашний день, часу в шестом
Зашел я на Сенную.
Там били женщину кнутом,
Крестьянку молодую.
 

Стихотворение было написано в 1848 году, за тринадцать лет до отмены крепостного права. Пороть крестьянку на площади, прилюдно, могли только по решению свыше.

Так что крепостная ненависть возникла не просто так. Она копилась годами и десятилетиями, взращивалась на благодатной почве. Конечно, после дела Салтычихи к злоупотреблениям стали присматриваться чуть внимательнее. Отмахнуться от жалобы крестьян по-прежнему пытались, но нет-нет да и случались настоящие разбирательства. А дальше зависело от степени вины помещика.

Самым крайним вариантом наказания для дворян было изъятие поместья «под государственную опеку». На 1858 год насчитали двести пятнадцать подобных случаев.

И среди них – история помещика Страшинского. Судебное разбирательство установило, что на протяжении нескольких десятков лет он содержал у себя настоящий крепостной гарем. Его случай – один из наиболее тяжелых за весь период крепостного права.

Глава 3
Помещичьи гаремы

С самого утра он принимался ждать. Но терпение никогда не было его сильной стороной. Когда стрелки часов добегали до полудня, а повозок все еще не было видно, помещик Страшинский сам седлал коня. И ехал в село. Завидев эту фигуру на рыжем толстобрюхом коне, в Мшанцах начинали суетиться. Виктор Страшинский редко снисходил до личных визитов, и когда появлялся, это грозило несчастьем: он всегда мог забрать в свой дом совершенно любую девушку, которую повстречает. Возразить ему было невозможно: барин в своем праве. А крепостные – нет.

У семьи Страшинских в Киевской губернии имелись изрядные владения. Сам барский дом находился в селе Тхоровка, в Сквирском уезде. Порядки здесь устанавливал хозяин, Виктор Страшинский. И возразить ему никто не имел права.

Он родился в 1785 году, был женат, имел детей. Позже, когда начались судебные разбирательства, жена попыталась вступиться за супруга: дескать, слова дурного от него не слышала. И вообще, никаких причин для ревности любезный муж ни разу не давал! Только в это заступничество никто не поверил. Против помещика набралось столько показаний, что защитная речь жены звучала нелепо.

Год за годом Виктор Страшинский создавал для себя персональный «сераль». Единоличный гарем из невольниц. Попасть туда могла любая молодая особа, которая приглянулась помещику. Возраст, семейное положение или личное согласие в расчет не брались совершенно. Если Страшинскому было угодно, он забирал совсем юных девочек и замужних женщин, соответствующих его вкусу. Когда крепостная пыталась противиться, ее увозили против воли. Надо помещику – держали за руки, пока он совершал насилие.

Для несчастных обитательниц гарема выделили крыло дома, и покидать его без позволения барина было невозможно. Даже на прогулку или в храм их вели в окружении надсмотрщиков – чтобы не сбежали. Если иные оказывались покладисты и сумели понравиться самодуру, Страшинский мог одарить платьем или монетой. Когда надоедали – выставлял немедля. Слез не терпел, за крики – порол. Нескольких бывших любовниц сам выдавал замуж. Гневить барина было опасно, хотя Страшинский и не был столь изощрен, как Салтычиха. Но и от его наказаний рыдали по несколько дней.

Страшинский любил новизну, поэтому крепостные фаворитки у него надолго не задерживались. Но и оставаться в одиночестве он не собирался. Крестьянин Эсаул Ганах (это экзотическое имя задокументировано в документах следствия) должен был в определенный срок привезти «новеньких». Отобрать и доставить барину. Впоследствии, на суде, крестьянин лил слезы и уверял, что ни о каком насилии ничего не слышал. И роль его была маленькая: указал хозяин, что требуется ему 2–3 девы, так он и привез. А для чего – кто же знает? Вдруг в доме полы нужно помыть…

За долгие «гаремные годы» Страшинский опробовал практически всех своих крестьянок. Ресурс был исчерпаем, ведь в его распоряжении находились не десятки тысяч женщин. Со временем возникли сложности – в Мшанцах не осталось ни одной приметной кандидатуры. В дом Страшинского возили даже юных девочек, 12–13 лет. Иногда его «вербовщик» безуспешно метался от дома к дому, а помещик сердился в своей усадьбе: что ж так долго? И выезжал на поиски сам. В таком случае он бывал крайне неразборчив. В повозку отправлялись и зрелые женщины, и уже побывавшие в его владениях.

Понимая, что пожаловаться совершенно некуда, крестьяне решили попытать счастья у священника Ящинского. Тот, как представитель Церкви, должен был сурово осудить блуд и насилие. Во Мшанцах, говорили селяне, не осталось дома, откуда не направили бы Страшинскому дочь, сестру или жену. Ящинский решил проверить сведения и направил на разбирательство сотника Павла Крившуна. И тот дал точно такие же показания. Тогда священник подал жалобу выше. В тот момент и началось расследование преступлений Страшинского.

«Эсаул Ганах сообщил, – записали 12 сентября 1846 года, – что приводил к Страшинскому крепостных… Но что с ними он делал, не знает и от них не слыхивал».

Поначалу следователи воодушевились: материала было – хоть отбавляй. Почти пятьсот свидетельств! Страшинский накуролесил на приличный тюремный срок, но… спустя несколько месяцев, неловко топчась и потупив взор, крестьяне начали забирать бумаги со своими признаниями. Каждый уже столкнулся с угрозами со стороны помещика, реже – с посулами оплатить «хлопоты».

Однако следователи были неумолимы. Они уже подсчитали, что Страшинский соблазнил или изнасиловал почти четыреста женщин в округе. Вызывали для показаний и его супругу, которая клятвенно заверяла: поклеп. Злой сговор неприятелей! Душа-Виктор ей всегда был верен…

Страшинский держался спокойно и уверенно. Стратегию защиты построил на трех китах: он дворянин, и такое поведение непозволительно для человека его сословия, он стар (а разбирательство велось, когда ему исполнилось больше шестидесяти лет), и он болен. Какие женщины сотнями? Он едва на ногах держится. И добавлял – все затеянное якобы придумано священником и сотником. Исключительно чтобы навредить Страшинскому. Ящинский, к слову, от показаний отказался. Болтали, что помещик обещал ему лично поджечь дом.

Расследование затягивалось, результата не было. Пришлось заново, дотошно и долго, опрашивать крестьянок и членов их семей. И после новых расспросов крепостные начали возвращаться к своим самым первым показаниям: да, все было. Да, Страшинский «жил с их женами». А две крестьянки, Федосья и Василина, 13 и 14 лет от роду, после поездки в барский дом скончались. Обе девочки умерли от сильного кровотечения – Федосья почти сразу, Василина – спустя несколько дней. Тетка последней, крестьянка Горенчукова, рассказывала, что девочку бросили у порога дома в одной рваной рубашке. Спасти ее было бы возможно, окажи ей помощь сразу.

Более того, похождения помещика обнаружили и в селе Кумановка, которое ему также принадлежало. Появились свидетели, которые рассказали: «слышали, что помещик Страшинский… требовал к себе крестьянок… и имел с ними отношения». Всплыло еще одно обстоятельство – оказывается, на помещика уже подавали жалобу из-за ненадлежащего поведения. В 1832 году. Но тогда на это не обратили внимания. Как и в случае с Дарьей Салтыковой, закрыть глаза на преступления помогли взятки.

Тяжба завершилась только… в 1857 году, то есть спустя четверть века после первой жалобы. Помещика «оставили в подозрении» и лишили поместья. Никакого другого наказания Виктор Страшинский не получил. А в 1861 году крепостное право было отменено. Судьба мерзавца никого уже не интересовала.

Такие гаремы содержал не только Страшинский, просто его случай привлек наибольшее внимание. Предок Александра Пушкина, Абрам Петрович Ганнибал, тоже не считал нужным проходить мимо понравившейся крепостной. В его владениях обитало немало темноволосых курчавых малышей, рожденных крестьянками, хотя он был официально женат. И светлейший князь Безбородко предпочитал проводить время не со знатной красавицей, а в окружении безропотных одалисок – собственного сераля, который он набирал по своему вкусу. Помещики пользовались своими правами на полную катушку. От Страшинского их отличало только то, что они не прибегали к насилию. Но, рассуждая здраво, могла ли крепостная возразить своему господину?

У помещика Льва Рославлева неподалеку от барского дома был построен отдельный флигель для утех. Супруга – болезненная и мало чем интересующаяся дама – смотрела на это развлечение мужа без любопытства. Рославлев не отличался либеральными взглядами и требовал от крепостных стопроцентного подчинения. Когда одна из девушек посмела ему отказать – на что требовалась изрядная смелость, – он приказал выдать ее замуж за местного дурачка. Однако управляющий, которому следовало выполнить это распоряжение, пожалел юную красавицу и нашел ей другого мужа. И тут бы все успокоилось. Но к несчастью для девушки, Рославлев не забыл о ней и вскоре справился: как живется жене юродивого? Узнав, что его приказ не выполнен, помещик пришел в ярость. Мужа неуступчивой крестьянки сразу отправили в солдаты.

Гаремы чаще создавали те, кто подолгу жил за пределами столицы. Иван Иванович Вульф, дядя пушкинского приятеля, подался в имение после того, как разорился в Петербурге. И не придумал для себя ничего лучше, как подобрать десяток пригожих крестьянок. «Прижил с дюжину детей… Такая жизнь сделала его совершенно чувственным, ни к чему другому не способным», – брезгливо записал о нем племянник. Явно небогат и персонаж картины Павла Федотова «Свежий кавалер». Рядом с гордым обладателем ордена заметно вырисовывается фигура беременной прислуги. А кто еще мог разделить одиночество мелкого чиновника, если не крепостная?

По всей видимости, не чурались гаремов и декабристы. Несмотря на романтический флер и славу «первых революционеров», не каждый из них был образчиком поведения. Известно, что Кондратий Рылеев спровоцировал знаменитую дуэль Новосильцева и Чернова, стоившую жизни первому молодому человеку. А Осип-Юлиан Горский в Подольской губернии организовал небольшой личный рай. «Содержал… крестьянок, купленных им… Гнусный разврат и дурное обхождение заставили… девок бежать от него и искать защиты». Судя по записке, приложенной к делу декабристов, об этом эпизоде было известно графу Милорадовичу за несколько лет до восстания, но он предпочел не реагировать. Как и в большинстве подобных случаев!

Почему таким делам неохотно давали ход – понятно. Дело не только во взятках (мог ли миллионер Милорадович за мзду от бывшего офицера замолчать некрасивую историю?). Опаснее была огласка. Признать, что дворянин, человек хорошего рода, лично знакомый с государем императором, способен на гнусность? Это бросило бы тень на остальных. И прежде всего на самого императора.

Понятие дворянской чести не было пустым звуком. За упоминание о менее серьезных делах можно было получить вызов на дуэль. О гаремах говорили с презрением и насмешкой, о насилии – уже в другом тоне. Кстати, в истории с Осипом-Юлианом Горским есть много интересных моментов. Его считали храбрецом, отличившимся в войнах с Наполеоном, и с 1821 года он даже управлял Кавказской губернией, но… спустя несколько месяцев уволился по собственному желанию. А попутно стало известно о возбуждении дела в связи с недостачей спирта в Кавказской казенной палате. Просто совпадение?

Любитель красивых крестьянок оказался обычным мошенником. Он часто подчеркивал свое знатное происхождение, упоминая то графский, то княжеский титул. Правда, в справке от 31 января 1827 года, уже после того, как Горского осудили по делу декабристов, есть такие сведения: «Никто не знает даже о его происхождении… В Белоруссии никогда не было ни графской, ни княжеской, ни даже дворянской фамилии Горских. А есть дворяне Горские в Литве, которые не признают своим подсудимого Горского… Он сын мещанина из местечка Бялыничь в Белоруссии». Свою жизнь псевдограф окончил в Омске в 1849 году.

О положении крепостных подробно писал в своем отчете А. П. Заболоцкий-Десятовский: «Предосудительные связи помещиков со своими крестьянками вовсе не редкость. В каждой губернии… укажут вам примеры. Сущность этих дел одинакова: разврат, соединенный с… насилием. Подробности разнообразны. Иной помещик заставляет удовлетворять свои… побуждения просто силой власти… другой приезжает в деревню временно повеселиться с приятелями… поит крестьянок и потом заставляет удовлетворять собственные… страсти».

Граф Сергей Каменский, например, хотя и был дважды женат и завел в двух браках двенадцать детей, все равно был не прочь «посмотреть на сторону». Любовниц он выбирал из своих дворовых девок, менял их время от времени и от скуки придумал странный ритуал. Он приказал изготовить два своих портрета, которые можно было бы носить на шее, вроде медальона. На одном граф был изображен в самом лучшем виде, на другом – со спины. Если фаворитка была в чести, то на ее шее красовался лик Каменского. Тогда остальная дворня заискивала перед ней и старалась угодить. А когда наступала пора размолвок, то с груди несчастной на всех смотрел затылок графа.

«Известна история одной из крепостных любовниц графа, некой Акулине, над которой завистливая челядь начинала измываться, стоило ей попасть в немилость. Акулину могли оставить без ужина, тихонько щипать за руки или входить в ее комнату с громким возгласом: «Молись, покуда барин сердит!» Девке полагалось в этот момент падать на колени (иначе Каменскому могли доложить, что она недостаточно усердно вымаливает прощение). Забаву эту горничные и лакеи смаковали, будто лакомство, – по несколько дней поочередно бегали к провинившейся, даже ночью. Так что горемыка старалась как можно скорее добиться снисхождения от своего вздорного господина.

Это часто называли «барщиной для женщин». Дескать, если молода и хороша да барину по нраву – терпи. За это, глядишь, и волю обретешь… На самом деле создатели гаремов редко отпускали на свободу своих фавориток. Налицо было обычное расчеловечивание – крепостных за людей не считали. Такой образ мыслей присущ маньякам: жертва – источник удовольствия, а ее потребности или желания не имеют никакого значения. Потому в историях, где фигурируют помещики-сластолюбцы, так часто обнаруживаются хотя бы одна-две убитые женщины. Выходя за рамки допустимого, они не могли остановиться только на насилии.

Русский публицист Александр Иванович Кошелев много времени посвящал делам своих поместий. За годы он собрал солидный материал о крестьянском быте, которым решил поделиться с читателями. В 1847 году он написал и опубликовал статью «Охота пуще неволи», в которой сделал очень простой вывод: свободные люди работают лучше. Впоследствии он стал одним из тех, кто представил свой вариант отмены крепостного права, причем наиболее радикальный из всех. Просто Кошелев был наблюдательнее многих. И ситуацию с помещичьим произволом он видел изнутри. Да и как было помышлять о чем-то ином, если в соседнем имении происходило подобное:

«Молодой помещик С. Страстный охотник до… свеженьких девушек. Он иначе не позволял свадьбы, как по личном фактическом испытании достоинств невесты. Родители одной девушки не согласились на это условие. Он приказал привести к себе и девушку, и ее родителей; приковал последних к стене и при них изнасильничал их дочь. Об этом много говорили в уезде, но предводитель дворянства не вышел из своего олимпийского спокойствия, и дело сошло с рук».

Но жаловались не только на дворян. У многих из них всеми делами ведали управляющие. Нередко графы и князья годами не заглядывали в свои владения, занятые придворной или военной службой. Во времена Московского царства «на хозяйстве» часто оставляли жен. В Российской империи жены вельмож и сами блистали в Петербурге, а за порядком следили нанятые люди (хотя бывали и случаи, когда управляющих назначали из числа крепостных).

Отсутствие постоянного надзора делало таких «назначенцев» чрезвычайно самоуверенными. Многие из них, прикрываясь именем хозяина, творили куда большее беззаконие, чем иные помещики. Они сами устанавливали порядки, вводили наказания, требовали к себе красивых девушек. Достучаться до господина было трудно, особенно если он бывал в имении наездами. Да и что значило слово крепостного против доводов управляющего? Нередко управляющие обкрадывали своих хозяев, от их лица занимались куплей-продажей с выгодой для себя, а то и вовсе сбегали с дворянскими капиталами.

«Старуху Макарову ее стряпчий обобрал до нитки, – записал мемуарист Филипп Вигель, – и был таков. Сбежал он не один, а с ее дворовой, которая, судя по всему, многие годы была ему и фавориткой, и кухаркой, и помощницей в неправедных делах».

 

Случаи, когда управляющий выбирал себе «пару» из числа крепостных, не были редким явлением. Подольститься к значимому человеку, от которого зависело благополучие всего поместья, стремились многие. Также и в помещичьи гаремы не всегда шли против воли. У Павла Кошкарева, например, имелась дюжина красавиц, готовых услужить. В своем серале помещик не допускал телесных наказаний или насилия: «Девушки все были очень развиты: прекрасно одеты и получали… ежемесячное жалованье и денежные подарки к праздничным дням. Одевались же все, конечно, не в национальное, но в общеевропейское платье». И хотя Кошкареву на тот момент уже перевалило за семьдесят, он не упускал случая подыскать пополнение своему гарему.

Щедрым помещиком (по крайней мере, по отношению к тем, кто ему нравился) считали и деда знаменитой красавицы Натальи Гончаровой, Афанасия Николаевича. В его имении Полотняный Завод тоже имелся свой гарем, о чем прекрасно знала и округа, и вся семья. Вскоре старик Гончаров завел привычку выдавать замуж бывших фавориток и наделять их приданым (разумеется, к приданому прилагались документы, дающие свободу девушкам). Зятю «благодетеля», Александру Сергеевичу Пушкину, такой порядок совсем не нравился. Но возмущался великий поэт вовсе не крепостным гаремом, а тем, что деньги Гончарова проходят мимо него, о чем он писал своему приятелю Павлу Воиновичу Нащокину 22 октября 1831 года:

«Дедушка свинья, он выдает свою третью наложницу замуж с 10 тысячами приданого, а не может заплатить мне моих 12 тысяч – и ничего своей внучке не дает».

К слову, внучке Наталье дедушка все-таки «отсыпал от щедрот» – подарил бронзовый памятник Екатерине II, изготовленный в Берлине в 1788 году^[26]. Эту громадину в три метра высотой Пушкин пытался сбыть с рук последующие восемь лет, и в итоге ему это удалось. Но вместо двадцати пяти тысяч, на которые он рассчитывал, удалось выгадать только три. Так что приданое Натальи Гончаровой оказалось в несколько раз меньше, чем у дедушкиных фавориток.

Совсем иначе, чем в Полотняном Заводе, складывалась жизнь девушек, попавших в услужение к генералу Льву Дмитриевичу Измайлову. Просто удивительно, что человек, прославившийся во времена войны 1812 года, щедро снабжавший деньгами вооружение губернского ополчения, проявлял себя настолько мерзко по отношению к крепостным. Спустя шестнадцать лет после войны с Наполеоном было учреждено расследование его «подвигов». История звучала просто невероятно.

Измайлов в своих владениях вел себя как жестокий самодур. Как и Виктор Страшинский, он создал гарем из крепостных девушек и практически всегда держал их под замком. Всем, кто попал к Измайлову, запрещалось любое сношение с внешним миром: будь то родные, друзья или даже священник. Девушек никто не должен был видеть – как выяснилось впоследствии, их часто били.

В гареме обычно обитали около тридцати юных созданий. Некоторым только исполнилось 12–13 лет, другие были постарше, но в наложницы они попадали не позже шестнадцати лет. Своей личной собственностью, впрочем, помещик охотно делился с гостями: если к нему приезжали друзья, он предоставлял им на выбор любую из своего гарема. Тех, кого принимали в первый раз, потчевали особо – им позволялось взять на ночь невинную крепостную. Одной из тех, кого увезли для «приема гостей», стала Мавра Феофанова, и было ей на тот момент всего двенадцать лет. Мавру предназначили другу помещика, Степану Козлову.

«Он жениться крепостным не позволяет… сам держит в запертых замками комнатах девок до тридцати, нарушив девство их силою», – написали дворовые в своей жалобе в 1826 году.

Измайлов растлевал не только крепостных, но даже собственную дочь, рожденную от дворовой девки. Звали девушку Нимфадорой. Ей исполнилось четырнадцать лет, когда собственный отец подверг ее насилию.

Несчастная Нимфадора пыталась протестовать, за что не раз подвергалась наказаниям. Когда ему это надоело, то девушку сослали работать на завод, где она провела без малого семь лет. Крепостная трудилась на самых тяжелых работах, после этого попала на фабрику, а затем снова в деревню. К двадцати пяти годам она выглядела как древняя старуха.

Дело Измайлова могло никогда не всплыть на поверхность, если бы у помещика не оказался жадный поверенный. Он задумал шантаж для Измайлова и с этой целью уговорил нескольких крепостных подать жалобу. Наверняка барин попытался бы скрыть свои преступления… На этом поверенный хотел как следует поживиться.

Расчет был верным, и крестьяне действительно пожаловались на Измайлова. И, как это часто бывало, поначалу от крепостных только отмахивались. Но случай изменил все: делом заинтересовались враги генерала, сенаторы Огарев и Салтыков. С их подачи расследование и началось. С каждым днем дело обрастало новыми подробностями, одна ужаснее другой.

Все факты, изложенные крестьянами, нашли подтверждение. Добавили еще одно обвинение: Измайлов препятствовал своим фавориткам посещать храм, то есть совершил преступление и против веры. Это дополнительное обстоятельство тоже сыграло свою роль. Но… Лев Измайлов не получил ни срок каторжных работ, ни позорного столба, ни уж, тем более, тюремного заточения. Единственное, чем «поплатился» жестокий насильник, – его имение взяли «под опеку», в точности как было со Страшинским. А ему самому, ввиду старости и болезней, позволили проживать в том же доме, по тому же адресу. И это за десятки загубленных жизней!

Помещичьи гаремы стали одной из самых отвратительных страниц истории крепостного права. С ними боролись – но словно нехотя. О них говорили – но ничего толком сделать не могли. Все, кто подвергал насилию и пыткам невинных женщин, отделались пустяковыми наказаниями.

Ужасно еще и то, что истории Льва Измайлова, Виктора Страшинского и других – это лишь верхушка айсберга. Сколько осталось нераскрытых преступлений помещиков – можно только представить. «Такое было только у нас!» – любят говорить обыватели. Однако это совсем не так. Европейцам тоже есть чего стыдиться. Крепостное право существовало и у них!