000
ОтложитьЧитал
Посвящается Кэрри Мэллой —
невероятной старшей сестре. АМ
По ту сторону магии. Фэнтези для подростков
Amanda Marrone
ONLY THE STARS KNOW HER NAME
First published in the United States by Little Bee Books
Text copyright © 2019 by Amanda Marrone
Cover art copyright © 2019 by Little Bee Books
Original edition published in English under the title of: ONLY THE STARS KNOW HER NAME
© Куклей А.Л., перевод на русский язык, 2024
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024
Герои
Вайолет индианка. Родилась в Салеме, штат Массачусетс, в семье Титубы и Джона – индейцев, рабов Самюэля Пэрриса. Вайолет выросла в доме Пэррисов вместе с их детьми, но всё равно считалась собственностью семьи, и ей приходилось много работать.
Затем две девочки, жившие в доме Пэррисов, обвинили Титубу в колдовстве. Вайолет пришлось слушать, как её мать рассказывает странные истории в зале суда. После суда, в 1693 году, Пэррисы продали родителей Вайолет, и их увезли неведомо куда.
Титуба. Индианка племени араваков из Южной Америки. Её похитили и доставили на Барбадос, а здесь продали в рабство. Самюэль Пэррис привёз Титубу и её мужа Джона в Массачусетс. Здесь у них родилась дочь Вайолет.
В 1692 году воспитанницы Титубы – Бетти Пэррис и её кузина Эбигейл Уильямс – обвинили индианку в колдовстве. Вместо того, чтобы всё отрицать, Титуба рассказала историю о дьяволе и указала на других людей, которые якобы тоже занимались магией. Это привело к новым судебным процессам. Позже, в тюрьме, она отказалась от своих показаний, утверждая, что преподобный Пэррис силой заставил её признаться. Губернатор Массачусетса помиловал Титубу, но преподобный Пэррис отказался выкупить свою рабыню, и тогда Титубу и её мужа перепродали. Неизвестный человек забрал их прямо из тюремной камеры, и они больше не вернулись в Салем.
Джон, индеец. Муж Титубы и отец Вайолет, раб Самюэля Пэрриса. Его продали вместе с женой после суда над ведьмами в Салеме.
Преподобный Самюэль Пэррис. Муж Элизабет Пэррис, отец Томаса и Бетти, дядя Эбигейл Уильямс. Пэррис родился в Лондоне. Он унаследовал от отца сахарную плантацию на Барбадосе, где купил Титубу, индианку из племени араваков, и её мужа Джона. В 1688 году Пэррис, пуританский священник, получил приход в Салеме. Он был человеком суровым и надменными и прихожане его недолюбливали. К тому же, он постоянно спорил и ссорился с членами общины.
Элизабет Пэррис. Жена Самюэля Пэрриса, мать Томаса и Бетти, тётя и опекунша Эбигейл Уильямс.
Бетти Пэррис. Дочь Самюэля и Элизабет Пэррис. Титуба воспитывала девочку так же, как её кузину Эбигейл Уильямс и собственную дочь Вайолет. У Бетти были видения и припадки, после чего она обвинила Титубу в том, что та заколдовала её и Эбигейл.
Эбигейл Уильямс. После смерти родителей Эбигейл поселилась у родственников – Пэррисов. Они вырастили и воспитали её. Титуба заботилась о ней так же, как и о других девочках. Эбигейл тоже страдала от припадков и объявила, что её заколдовали. Однажды она сунула руки в раскалённые угли в очаге, а потом сказала, что Титуба заставила её это сделать при помощи магии.
Томас Пэррис. Сын Самюэля и Элизабет Пэррис. Старший брат Бетти.
Элизабет Принс. Стала сиротой после того, как её мать – Сару Осборн – посадили в тюрьму за колдовство и она там умерла. Элизабет осталась на попечении своего отчима, Александра Осборна.
Сара была в числе трёх женщин, которых первыми осудили за колдовство в Салеме. Она яростно отрицала все обвинения.
Тэмми Янгер. Юная девушка из Глостера, потерявшая родителей в раннем детстве. Тэмми работала прислугой во многих домах. Она училась у Марты Уайлдс – ведуньи. Ведовство – это использование магии для лечения или способ заработать деньги. Тэмми приехала в Салем, намереваясь создать ковен. Она пыталась использовать свою колдовскую силу, порождённую гневом, надеясь достичь вершин салемского общества.
Шериф Джордж Корвин. Именно этот шериф подписывал все ордера на арест лиц, обвиняемых в колдовстве и осуждённых во время судебных процессов. Корвин часто заявлял права на имущество обвиняемых и делил его со своими соратниками. Он с особой жестокостью казнил Джайлса Кори – мужчину, которому было далеко за семьдесят; шериф приказал заваливать его тяжёлыми камнями, пока старика не раздавило насмерть.
Глава 1
Дьявол явился мне и приказал ему служить.
Из речи Титубы во время судебного процесса, 1692 год
Салем, Массачусетс, апрель 1693 года
Подъезжая к Салему вместе с госпожой Пэррис, я гадала, окажется ли мама дома, когда я приеду? Наверное, её уже выпустили из тюрьмы, она вернулась к обычной жизни и готовит свои знаменитые яблочные пироги в горшочках?
Минуло несколько месяцев с тех пор, как губернатор Фипс помиловал всех обвиняемых, так что мама уж точно должна быть дома. Просто обязана быть.
Повозку тряхнуло на неровной дороге, и я обхватила себя руками, представляя, что это мамины объятия. Я так скучала по ним! Прошло очень много времени с тех пор, как я в последний раз чувствовала прикосновение её рук. Она давно не заплетала мои волосы. Не вкладывала тихонько в мою ладонь леденец, чтобы никто не видел. Но больше всего мне не хватало маминого голоса. Я тосковала по её историям.
Моя мама была великолепной рассказчицей. Пусть преподобный Пэррис купил её и заставил приехать в Массачусетс, она видела больше прекрасных вещей, чем здешние люди могли хотя бы представить. Мама оживляла незнакомые земли, раскрашивая серое унылое место, в котором мы жили, яркими красками тропиков.
Её истории были восхитительными – словно сны, которые она вытаскивала из моей головы и окунала в сладкую патоку. И когда промозглый холод зимних месяцев пробирал до костей, мама согревала нас рассказами о небесно-голубой воде и болтливых обезьянах, поедавших фрукты, которые в тех краях созревали круглый год.
Подобно этим озорным обезьянам, Бетти, Эбигейл и я покатывались со смеху, слушая её истории. А больше всего нас восхищала магия. По словам мамы, с помощью магии можно было предсказать будущее или узнать, кто твой суженый.
– Мама Титуба, – однажды спросила Бетти, – я выйду замуж за Эдварда Хатчинсона или за Джозефа Инглиша?
Мама улыбнулась; её широкие загорелые скулы приподнялись.
– Это те мальчики, которые сегодня приглянулись тебе, Бетти?
Мы засмеялись, потому что даже в нежном возрасте девяти лет Бетти уже вовсю интересовалась мальчиками.
Мама убедилась, что госпожи Пэррис нигде не видно, а потом осторожно разбила яйцо. Она умело добавила яичный белок в стакан с водой. Мы все уставились на стакан, наблюдая, как белок закручивается в жидкости, и ожидая, когда мама вынесет свой вердикт.
– Похоже на подкову, – наконец прошептала она. – Всего пару дней назад Эдвард Хатчинсон ездил с отцом продавать жеребёнка. Он точно твой суженый.
Мама поднесла стакан к губам и единым глотком выпила всё содержимое.
– Только не говори своей матушке, что я впустую потратила яйцо на такую ерунду, как эти мальчики. Иначе тебе чертовски сильно влетит.
Мы уставились на маму, потрясённые крепким словечком, а потом снова разразились смехом.
Хотя у нас был разный цвет кожи, хотя мы все родились от разных матерей, мы – три девочки – жили в доме преподобного Пэрриса и какое-то время чувствовали себя сёстрами. Нас связали дразнящие секреты мамы и её захватывающие истории, которые вырывали нас из скучной повседневной жизни. Мы пересказывали их девчонкам в городе и сами готовили гадательные зелья, спрятавшись подальше от бдительных глаз.
Мы наслаждались всем этим. Пока оно не кончилось.
В какой-то момент Бетти и Эбигейл начали рассказывать собственные истории – мрачные истории – о маме и других людях. Когда это произошло, многие отправились на Виселичный холм и погибли.
Мамины байки были лёгкими, словно привкус соли в морском воздухе, но потом у Бетти и Эбигейл начались припадки, и они обвинили в этом нас. Тогда мама стала рассказывать совсем другие истории, от которых волосы на затылке вставали дыбом. Она уверяла, что встречалась с самим сатаной и расписалась в его книге.
Я и по сей день не знаю, почему с Бетти и Эбигейл случилась беда, но не могу поверить, что мама имела к этому хоть какое-то отношение. Однако сама она во всём призналась.
Вот что меня угнетало. Могло ли всё стать как раньше, если Бетти и Эбигейл продолжали жить беззаботной жизнью, а мама уже тринадцать месяцев сидела в тюрьме?
Я прикусила губу.
Я слышала, как мама рассказывает эти ужасающие истории перед судьёй в доме собраний. Моё сердце колотилось как бешеное, когда эти слова слетали с её губ – слова о колдовстве, о дьяволе и о ночном полёте на мётлах.
Я наблюдала, как девушки указывают на что-то невидимое. Они уверяли, что друзья и соседи тыкали в них иглами и являлись к ним в виде духов, чтобы схватить за шею и задушить.
А потом маму посадили в телегу вместе с Сарой Гуд и Сарой Осборн, чтобы отвезти в тюрьму в Бостоне. Всех троих Бетти и Эбигейл обвинили в том, что они их околдовали.
Глядя на Сару Гуд, не так уж и невозможно было поверить, что она и впрямь ведьма. Она ходила во всему Салему с пятилетней дочкой на колёсном кресле и просила милостыню, осыпая проклятиями даже тех, кто делился с ней хлебом… Позже в чёрной магии обвинили также её младшую дочь. С этим оказалось гораздо труднее смириться.
Что до Сары Осборн – тут у меня были серьёзные сомнения. Она больше года пролежала в постели, не посещая даже богослужения. Может ли женщина, которая больна настолько, что не способна дойти до молитвенного дома, летать по ночам на метле или танцевать в лесу с дьяволом? Она провела в тюрьме всего девять недель, а потом у неё отказало сердце. Неужели она – будучи настолько слабой – в самом деле годилась для дьявольской работы?
А мама? Да, она разводила яйца в воде и делала предсказания. Она рассказывала мне о своём народе – араваках – и их связи с видимым и невидимым миром. Рассказывала о душах, покоящихся в деревьях и реках, и о том, что радуги образуют мосты между землёй и небом. Она говорила о лесных духах – опиасах, – которые появляются только ночью, и о многих других фантастических вещах, но ни разу не упомянула дьявола.
Если её признание было правдой, как она проделала всё так, что я ничего не заметила? Каждую ночь она лежала в постели рядом с папой, и я слышала её дыхание. По утрам мамины башмаки выглядели начищенными до блеска – без единого следа грязи или прилипших листьев.
В тот день, когда шериф увозил маму, Сару Гуд и Сару Осборн, я видела, как дочь Сары Гуд пыталась вырваться из рук отца, чтобы побежать за повозкой. А дочь Сары Осборн – Элизабет Принс – упала на дорогу и кричала, умоляя мать признаться.
Мама смотрела на меня твёрдым взглядом, высоко подняв голову. Как она нашла в себе силы сделать это после того, как все в городе узнали о её деяниях – узнали от неё самой? Мне хотелось провалиться сквозь землю от стыда, но я тоже подняла голову и выпрямила спину. Я была уверена, что всё это – какой-то дурной сон, от которого я скоро очнусь.
Как могла моя мать в самом деле оказаться ведьмой?
Думаю, это моя история.
История, для которой я пытаюсь придумать завершение.
Глава 2
Дьявол принял моё обличье и причинял людям вред, но я сама ничего об этом не знала.
Сара Осборн
Я думала о маме и её историях, пока мы с миссис Пэррис ехали обратно в Салем. Почти два месяца мы провели в Северном Глостере, помогая семье её брата, в которой родился ребёнок. У них уже было пятеро кашляющих и чихающих детей с вечно мокрыми носами, так что дни проходили в заботах и трудах, и у меня не оставалось времени размышлять о собственных проблемах.
Телегу тряхнуло на неровной дороге, покрытой колеями и промоинами. Я вцепилась в борта. Госпожа Пэррис сидела впереди вместе со своим сыном Томасом и схватила его за руку, чтобы не упасть.
Томас был на год старше меня – ему уже исполнилось четырнадцать, и теперь я стала для него просто прислугой, которая штопала носки и следила, чтобы вода в его ежемесячной ванне оставалась тёплой.
Чем ближе мы подъезжали к дому священника, тем тяжелее становилось у меня на сердце. Я любовалась пышной зеленью, растущей вдоль дорожки, и благословляла весну, несущую новую жизнь. Но мысль о том, что рядом не будет мамы, мешала мне радоваться по-настоящему.
В Глостере по ночам мне часто снилось, что преподобный Пэррис передумал и заплатил за маму тюремный сбор – и она будет ждать меня, когда мы вернёмся домой. Снилось, что я войду в дом, и она заключит меня в объятия. Надежда была слабая, но она поддерживала меня последние несколько недель. Хотя, конечно, в глубине души я понимала, что даже если бы преподобный захотел помочь, он бы не раскошелился. В его бюджете не было и пары лишних монет для таких, как мы. И в любом случае, он едва ли потратил бы их на маму.
В кустах, растущих у дороги, синицы перепархивали с ветки на ветку. Они радостно щебетали, не умолкая ни на минуту – и даже этим напоминали мне маму…
Да, на самом деле я понимала, что придётся довольствоваться спокойной компанией папы. В чём-то он был похож на преподобного – они оба, казалось, не испытывали большой привязанности к детям.
Однако папа более всего походил на голубую цаплю, которая медленно и вдумчиво двигалась вдоль кромки воды, полностью сосредоточенная на своём списке ежедневных дел. А преподобный Пэррис – с его острым носом и глазами цвета стали – напоминал мне краснохвостого ястреба, яростного и жестокого, готового срывать плоть с костей своим острым клювом.
Что ж… Во всяком случае, я знала, что папа устало улыбнётся мне перед сном, после вечерних молитв. А когда я задую свечу – напомнит, что, хотя мамы здесь нет, Полярная звезда будет светить ей так же ярко, как нам.
Казалось, что папа старается говорить лишь тогда, когда свеча уже не горит. Думаю, в темноте он наконец-то мог позволить себе поразмыслить о собственной семье, выкинув из головы список домашних дел преподобного Пэрриса. Иногда по ночам, потихоньку проваливаясь в сон, я слышала, как папа шёпотом размышляет, где бы найти ещё работу и подкопить денег. Скажем, подрабатывать по несколько часов в день в пабе мистера Ингерсолла? Или же, неплохо умея обращаться с молотком и гвоздями, он мог бы ремонтировать соседям заборы и сараи. Он очень хотел вернуть маму…
Засыпая, я слышала, как папа шепчет:
– Терпение – это добродетель, Вайолет.
Я была терпелива и надеялась, что, пока меня не было, папа нашёл себе какую-нибудь работу. Похоже, всё, что у меня было в те дни, – это надежда.
Трясясь в повозке на ухабистой дороге, я молилась, чтобы он заработал денег и купил маме свободу.
Наконец мы подъехали к дому священника. Был ранний вечер – как раз в это время папа возвращался с заготовки дров. Но я вела себя осторожно, чтобы не выдать волнения и не позабыть о собственных обязанностях.
Преподобный – как обычно, с каменным лицом – вышел поздороваться с нами. Я закинула сумку на плечо, взяла корзинку с пастернаком, который нам выдали в качестве гостинца, кивнула преподобному и вошла в дом. К счастью, Бетти и Эбигейл не показывались на глаза – что радовало, но, к моему разочарованию, папы тоже не было видно.
Убрав корнеплоды, я спросила миссис Пэррис, можно ли мне пойти в свою комнату и привести себя в порядок после долгой дороги. Они с преподобным обменялись взглядами, от которых у меня свело внутренности.
– Сядь, Вайолет, – сказал мистер Пэррис, указав на скамью у очага. – Томас, будь добр, принеси немного щепы.
Томас вышел, кинув на меня косой взгляд.
Собирать щепу для растопки было одной из папиных обязанностей с тех пор, как жители города отказались работать на преподобного. Когда Томас ушёл, тугой ком из живота поднялся к горлу. Пэррис снова указал на скамью, но мои ноги приклеились к полу, словно я наступила в лужу смолы. В доме священника было слишком тихо, и я не могла отделаться от мысли, что с мамой что-то случилось. Возможно, в тюрьме она заболела или даже умерла.
– Я пойду переоденусь, – негромко сказала миссис Пэррис.
Пока она поднималась по лестнице, я мельком увидела Бетти и Эбигейл, прячущихся в темноте наверху. Эти девушки никогда не были тихонями, и нервозность захлестнула меня, как морская волна. Кровь оглушительно застучала в ушах. Я испугалась, что у меня подогнутся ноги, и, подойдя к скамейке, изо всех сил ухватилась за края.
Преподобный Пэррис никогда не отличался деликатностью, и я понимала, что все новости он сообщит быстро и без обиняков.
– Вайолет, ты знаешь, что наш город пережил нелёгкие времена, и мы всё ещё пытаемся оправиться. Думаю, для тебя будет облегчением узнать, что твоих родителей освободили, и Титуба больше не в тюрьме.
Моё сердце чуть не выпрыгнуло из груди, и я осознала, что улыбаюсь до ушей. Разумеется, все в городе знали, какой трудолюбивой была моя мама, и кто-то выкупил её. А папа наверняка с ней. Я была готова собрать свои вещи и присоединиться к ним. Скоро мы снова будем спать под Полярной звездой вместе, как семья.
– Ты хорошая работница, – продолжал преподобный, – и мы решили оставить тебя здесь, в нашем доме. Я уверен, что известие об освобождении твоей матери ты воспримешь как Божье благословение. Твои родители станут ценным приобретением для своих новых хозяев.
Я почувствовала себя так, словно все мои надежды содрали с костей и уничтожили без остатка.
– Кто их купил? – спросила я, дрожа. – Куда они уехали?
Преподобный небрежно пожал плечами.
– Какой-то человек увёз их на север. Твои родители хорошие работники и уж наверняка не останутся без куска хлеба. Как я сказал, это благословение, и сегодня вечером мы вознесём Господу благодарственные молитвы.
Я похолодела. Меня всю трясло.
Благословение?
Маму и папу кому-то продали. Их увезли, а я осталась здесь. Одна.
Спотыкаясь, я доковыляла до нашей комнаты и вцепилась в дверной косяк. Пока я была в Глостере, ухаживая за родственниками Пэррисов, у меня отобрали семью. Все немногочисленные вещи родителей исчезли из комнаты.
Я рухнула на их кровать. Подушки ещё хранили слабый запах папиного табака и лаванды, которой мама перекладывала бельё, чтобы сохранить его свежим все долгие зимние месяцы.
Болезненный вопль вырвался у меня из груди, и я заколотила кулаками по кровати.
– Когда успокоишься, для тебя найдутся дела, – крикнул преподобный Пэррис из общей комнаты. – Нужно приготовить ужин и накрыть на стол.
Вот и всё. Никакого сочувствия. Никаких извинений. Ничего. Мне даже не дали возможности попрощаться с родителями. Словно бы мамы и папы никогда не существовало. И я должна жить себе дальше, как будто ничего не случилось!
– Ты меня слышала, Вайолет? Миссис Пэррис хочет, чтобы ты приготовила ужин, пока она отдыхает после трудной поездки.
Я сидела в нашей маленькой комнате, тупо озираясь по сторонам. Сгущалась темнота, и чёрные тени проникали в меня, словно я втягивала в себя ночь, желая заполнить пустое пространство внутри.
Сегодня вечером не будет тихого шёпота отца и никаких разговоров о Полярной звезде… Я услышала громкие шаги, направляющиеся в мою сторону, и почувствовала, что преподобный стоит в дверном проёме.
– Вайолет!
Я медленно обернулась к нему.
– Я вас слышала, – сказала я сквозь стиснутые зубы и, прищурив глаза, глянула на его ястребиное лицо. – Выйду через минуту.
Снова отвернувшись, я села на кровати спиной к нему и прижала колени к груди. Пэррис ушёл, на этот раз шагая гораздо тише.
Мои слёзы высохли. И всё то во мне, что раньше было надеждой, стало гневом. Я раздумывала, как моя мама могла оговорить столько жителей Салема, обвинив их в ужасных вещах. И правда ли то, что она сказала? А если нет – как она жила, зная, сколько людей погибло по её вине?
Я наконец поняла одну вещь: мы никогда по-настоящему не были частью этой семьи. У меня не было сестёр под этой крышей. Мама, папа и я – просто прислуга. Мы чистили камин, ощипывали цыплят, выносили ночные горшки. Мы были собственностью. И всё.
И теперь я тоже не отказалась бы надеть мантию ведьмы. Если б в тот момент дьявол пришёл ко мне и предложил расписаться в его книге, я тотчас бы поставила подпись собственной кровью.
Или кровью мистера Пэрриса.
Глава 3
Мне потребовалось гораздо больше минуты – возможно, целых десять, – прежде чем я заставила себя подняться с родительской кровати. Пэррисы вполне могли подождать с ужином или приготовить его сами.
Глаза у меня опухли, и я смотрела на мир сквозь узкие щёлочки. Белки наверняка стали красными. Я видела Эбигейл, когда она впервые приехала в дом Пэррисов после смерти родителей: казалось, к её глазам прилила вся кровь сердца. Наверное, сейчас я выгляжу так же.
Моя мама встретила Эбигейл, когда она вошла в нашу дверь и плакала о своих родителях. Мама крепко обхватила её худенькое тело своими большими руками и едва слышно прошептала, что всё будет хорошо. Она сказала Эбигейл, что будет рядом в любое время дня и ночи; всё, что нужно сделать, – просто позвать маму Титубу.
И да: мама была рядом с ней, так же, как со мной и с Бетти.
Теперь пришла моя очередь. Я стала сиротой. Только некому было обнять меня. Госпожа Пэррис, уж конечно, не взяла на себя роль матери, когда мою маму отправили в тюрьму.
Я не хотела, чтобы Пэррисы видели, насколько мне худо, но знала, что с этим ничего не поделаешь. У меня не было магии. Я не могла произнести заклинание, чтобы привести в порядок опухшие глаза или убрать боль, которая наверняка отражалась на моём лице.
Сердце бешено заколотилось. Гнев и чувство потери снова захлестнули меня. Даже кончики ушей запылали жаром. Ладно же! Пусть они увидят! Увидят душевную боль в каждой чёрточке моего лица и каждую слезинку, катящуюся по щеке. Я посмотрю на них, на всех по очереди. Загляну в их холодные глаза, и Пэррисы поймут, что они наделали.
Я снова зарыдала, содрогаясь всем телом. Они не могут не понимать, насколько всё это неправильно. Наверняка их сердца смягчатся. Как может быть иначе? Так много детей в Салеме и на побережье остались сиротами из-за болезней и нападений разбойников. Так много людей умирали в своих постелях без видимой на то причины, потому что врачи просто не могли её отыскать… Мир жесток, но я была готова простить эту семью, если б они открыли свои сердца и нашли силы увидеть, как дурно поступили и какую ужасающую несправедливость совершили по отношению ко мне.
Кто мог быть настолько бесчувственным, чтобы намеренно разлучить ребёнка с родителями? Едва лишь Пэррисы увидят моё лицо, они поймут, что должны всё исправить. И, может быть, я плохо думала о миссис Пэррис. Не исключено, что всё это стало для неё таким же сюрпризом, как и для меня. Может быть, она вошла в дом, полагая, что мой папа всё ещё здесь. И, возможно, она задумается, что чувствовали бы Томас и Бетти, если б потеряли её.
Думаю, Эбигейл, пережившая боль утраты, могла бы сказать преподобному, что неправильно было продавать моих родителей без меня и что я должна немедленно воссоединиться с ними. Эбигейл сильно мне задолжала после того, что наделала.
Я скривилась. Это всё пустые мечты. Едва ли Эбигейл в самом деле найдёт в себе смелость встать на мою сторону и спорить с преподобным. С тех пор, как маму обвинили в колдовстве и посадили в тюрьму, она перестала дружески общаться со мной – только приказывала.
А Бетти была ещё хуже. С каждым днём, с каждым месяцем она становилась всё более чёрствой и придирчивой. Но, возможно, Бетти вспомнит, что когда-то мы были сёстрами, посочувствует мне и убедит родителей отправить меня на север.
Я разожгла огонь и положила в кастрюлю кусок солёной свиной корейки, хотя понимала, что она не успеет приготовиться к нашему обычному времени ужина. Нахмурившись, я подумала, что Бетти и Эбигейл вполне могли бы соорудить ужин сами, но их нигде не было видно. Да и остальные члены семейства куда-то запропастились. Обычно в большой комнате собирались все. Женщины шили или готовили еду, а преподобный писал свои проповеди. Но сегодня вечером я была здесь одна.
Я нарезала несколько корнеплодов и тоже отправила их в кастрюлю, а затем повернулась к столу. Мама всегда следила, чтобы салфетки были аккуратно сложены и сидр не пролился на скатерть. Она так много всего делала – а мне не хотелось делать ничего, но я знала, что должна. Я надеялась, что если буду упорно работать и хорошо себя вести, то Пэррисы передумают.
Что ещё можно сделать, чтобы изменить их мнение? Я оглядела комнату и начала раскладывать вещи по местам. Убрала пряжу и иголки в корзинку, повесила шаль на крючок, выстроила ботинки рядком вдоль стены. Схватив веник, я смела с пола пепел. Что ещё?..
Я подскочила, услышав шаги на лестнице. Сверху спускался преподобный Пэррис в сопровождении Бетти и Эбигейл.
– Ужин готов, Вайолет? – небрежно спросила Бетти, плюхаясь на свой стул, как будто ничего не произошло. – Ты припозднилась. И я умираю с голоду.
– Сегодня мы можем это простить, – сказал преподобный. – В конце концов…
У меня перехватило дыхание.
– …у вас было долгое и утомительное путешествие из Глостера. Но завтра я не буду столь великодушен. Ты меня поняла, Вайолет?
Я уставилась на него, потеряв дар речи. Безмолвно умоляя мистера Пэрриса увидеть то, что было у него прямо перед глазами. Неужто он не понимал, как мне больно? Неужто после всего, что он со мной сделал, ему было всё равно?
Я обернулась к Бетти. Та шмыгнула носом и развернула салфетку, с нетерпеливым видом косясь на кастрюлю над очагом.
– Эбигейл… – тихо сказала я, надеясь, что хоть она проявит толику сострадания.
Однако она просто села рядом с Бетти и поправила столовые приборы, даже не взглянув на меня. Внезапно преподобный подскочил ко мне. Я съёжилась, когда он схватил меня за запястье.
– Ты что, оглохла? Я спросил, поняла ли ты, Вайолет? – резко сказал он, стискивая пальцы.
– Да, – выдавила я сквозь сжатые зубы.
– Что-что? – Он болезненно вывернул мне руку. – Кажется, теперь я стал плоховато слышать.
– Да! – выкрикнула я. – Я поняла. Отлично поняла.
Он выпустил меня. Было ясно, что ему всё равно. Он продал моих родителей, даже не дав мне с ними попрощаться. И я никуда не уеду отсюда, пока это зависит от него. Я не смогу найти никакой подработки на стороне и никогда не заработаю столько денег, чтобы купить себе свободу. Если не случится чуда, я застряну здесь навсегда.
А чуда не случится. Что бы там ни проповедовал Пэррис, я больше не верила в чудеса. Если я хочу найти родителей, не стоит уповать на Бога. Надо рассчитывать только на себя.
Раскладывая мясо по тарелкам, я мысленно поклялась, что буду очень-очень расторопной. И, быстро покончив с домашними делами, стану ходить в лес и искать высокого мужчину в шляпе. Мужчину из Бостона, о котором говорила мама на суде. Она рассказывала, что он приходил к ней среди ночи и уговаривал творить злодейства на благо дьявола. Раз так, может, он явится и к её дочери?..
Тогда, в доме собраний, я дрожала – как и все остальные слушатели, – пока мама рассказывала, что однажды ночью странный мужчина появился прямо в нашей комнате. Этот человек велел ей всячески вредить детям Салема, вредить Бетти и Эбигейл. И он предложил маме расписаться в книге…
Холод пробрал меня до костей при мысли, что этот призрак побывал не только в нашем доме, но в нашей комнате – той самой, где я спала. Мама сказала, что тот мужчина превратился в огромную чёрную собаку, затем – в щетинистую свинью, которая разговаривала человеческим голосом, и, наконец, в длинноносого бесёнка ростом три фута, покрытого с ног до головы жёсткой чёрной шерстью. Услышав это, я задрожала так, словно по дому собраний пронёсся порыв зимнего ветра и заморозил мне душу.
Тот человек – или то существо – не знаю уж, кем он был, преследовал меня в кошмарах несколько долгих месяцев. Но сегодня, думая о нём, я улыбалась. Теперь я невероятно обрадовалась бы, повстречав его. Я бы пожала высокому мужчине руку и поблагодарила за то, что он нашёл меня. Если он явится – а я не сомневалась, что так и будет, – если принесёт книгу, полную имён, ему даже не придётся спрашивать, готова ли я поставить подпись. Я выхвачу карандаш из его руки и заставлю Бетти Пэррис пожалеть о том, что она научила меня читать и писать.
Я выведу своё имя в книге и нападу на людей, живущих в этом доме, потому что они гораздо страшнее всех, кого можно встретить в лесу.
Высокий мужчина и маленький бесёнок, я приму вас с распростёртыми объятиями в любой день. Вы нравитесь мне гораздо больше, чем преподобный Пэррис.