001
ОтложитьЧитал
Глава XXVII
Итак, Кортней с товарищами через несколько дней отплыли в Барбадос. Фрегатом командовал капитан Браденау, человек весьма оригинального характера. Он был очень искусный и сведущий моряк, отличался умом и предприимчивостью, но в то же время и большим своеволием.
Его вспыльчивость и деспотизм порождали частые недоразумения с офицерами, и на корабле происходили частые замены одних другими: но было замечено, что те, кто оказывал справедливое сопротивление его приказаниям, пользовались покровительством его знакомых, и наоборот. Почти всем вновь поступающим на службу мичманам приходилось послужить под его начальством, так как у него всегда были вакансии, – и это было им хорошей школой.
Когда Кортней и его товарищи явились на фрегат, первый лейтенант, штурман и доктор, раздраженные обращением с ними капитана, отказались обедать у него в каюте, и приходивший их звать камердинер донес капитану, что офицеры не принимают его приглашения.
– Не принимают? Пошлите мне моего секретаря! М-р Поуэлль! – продолжал он при появлении последнего. – Пишите под мою диктовку!
Тут капитан Браденау, расхаживая взад и вперед по каюте, сочинил меморандум, в котором, после длинного предисловия, первый лейтенант, штурман и доктор обязывались обедать с ним каждый день вперед до дальнейших приказаний.
– Фергусон, Брадли! – воскликнул первый лейтенант, входя в каюту. – Посмотрите, какое приказание мы получили!
Доктор прочел и объявил, что скажется больным: штурман прибавил, что он, если и пойдет, то не будет ничего есть.
– Нет, надо идти, – сказал Робертс, первый лейтенант, – но если вы захотите действовать по-моему, он не пригласит нас обедать в другой раз!
Они условились относительно плана действий и в три часа были в каюте вместе с одним из мичманов корабля и Джерри, который тоже удостоился приглашения как гость. Капитан Браденау, который был так же богат, как и щедр, очень заботился о том, чтобы у него был хороший стол: его повар был артист, и вина подавались самого лучшего качества. В сущности говоря, обедать у него было вовсе не худо, но что ж делать, если молодые люди заупрямились! Капитан, довольный тем, что его послушались, решил принять гостей со всей возможной вежливостью.
Подали суп. Первую же ложку, которую Робертс взял в рот, он выплеснул на скатерть с громким восклицанием.
– Что случилось? – спросил капитан.
– Страшно горячо, я обжег себе язык!
– Только-то? Человек, вытри вот тут! – сказал капитан камердинеру.
– Сэр, вы знаете Дженни Кавана, в Барбадосе? – спросил доктор.
– Нет, сэр, я не знаю никаких Дженни! – ответил капитан, удивленный такой фамильярностью.
– Он очень добрый малый, сэр. Приглашает к себе обедать каждый день и не признает никаких отказов!
Капитан понял намек, который ему не особенно понравился.
– Робертс, – сказал он, – будьте так добры нарезать баранину!
Лейтенант отрезал кусок и некоторое время подержал его на вилке, осматривая подозрительно.
– Ну, что случилось?
– Она, кажется, не особенно свежа, сэр!
– Да, я слышу запах отсюда! – сказал Джерри, который рад был случаю пошалить.
– Неужели? Убрать это блюдо! К счастью, оно не единственное!
В таком духе продолжался обед, и Джерри, хотя не имел ни малейшего на то извинения, действовал заодно с прочими, покатываясь со смеху при каждом удобном случае. Капитан был очень удивлен: он в первый раз видел, что мичман так ведет себя за его столом. Наконец, мера его терпения переполнилась, и он воскликнул:
– Уходите сейчас же и из каюты, джентльмены! Клянусь, что ваша нога никогда больше не будет у меня за столом!
Заговорщикам только этого и нужно было.
– А как же приказание, капитан? – спросил лейтенант с притворным удивлением. – Ведь мы должны у вас обедать каждый день!
– Впредь до дальнейших приказаний! – загремел капитан. – А теперь я приказываю вам убираться к черту!
Офицеры удалились: Джерри хотел за ними последовать, но капитан удержал его за руку.
– А вам, молодой человек, я хочу дать еще десерт. Камердинер, вели помощнику боцмана принести кошку, а квартирмейстеру – бензеля!
– Сэр, позвольте узнать, за что вы меня наказываете?
– Нет, не позволю, сэр!
– Я не состою под вашей командой, сэр: позвольте вам сказать, что скажет капитан М., когда узнает все это!
– Говорите!
– Он скажет, что вы не смели наказать собственных офицеров и сорвали гнев на бедном мальчике!
– Помощник боцмана, где кошка?
– Здесь, сэр! Сколько ударов прикажете дать?
– Дайте девять!
Джерри, когда он был раздражен, не взвешивал своих слов, и опять обратился к капитану:
– Сэр, позвольте сказать, как я вас назову после первого удара?
– Как?
– Как? – повторил Джерри с негодованием. – Я назову вас трусом, и ваша совесть скажет вам то же самое!
Капитан с удивлением слушал дерзкие речи мальчика, но, почувствовав долю правды в его словах, смягчился и сказал после краткой паузы:
– Отпустите его: но прошу вас, сэр, больше не попадаться мне на глаза!
– Постараюсь не попадаться! – ответил Джерри, проворно исчезая из каюты.
Глава XXVIII
«Аспазия» бросила якорь в Карлейльском заливе только через три недели после прибытия фрегата, на котором находились Кортней и его спутники. Последние немедленно явились к капитану М., и Кортней донес подробно обо всем случившемся, нисколько не стараясь снять с себя ответственности, а напротив, подчеркивая свои промахи. Капитан М., которому понравилась его искренность, нисколько не упрекал его и только выразил надежду, что все это будет для него хорошим уроком на будущее время. Сеймуру и Джерри он ничего не сказал, так как боялся, чтобы они не возмечтали о себе, но ждал удобного случая, желая наградить их. Все на «Аспазии» горячо приветствовали вернувшихся товарищей, подвергавшихся такой сильной опасности.
Но, увы, одна опасность миновала, а навернулась другая, худшая. Через несколько дней, когда все сидели и мирно беседовали на палубе, Макаллана вдруг потребовали к капитану.
– М-р Макаллан, – сказал последний, когда доктор явился к нему в каюту, – я должен сообщить вам печальную новость. Я получил известия о том, что в окрестности свирепствует желтая лихорадка, и что об этом получены сведения у стоящей здесь эскадры. К сожалению, я должен прибавить, что получил письмо от губернатора, в котором говорится, что лихорадка появилась в здешних бараках. Так как нам нельзя выйти в море, то подумаем, по крайней мере, что предпринять? Можете ли вы что-нибудь посоветовать?
– Да, сэр. Надо окурить верхнюю палубу, которая уж достаточно чисто вымыта и проветрена. Пока больше нечего делать. Будем надеяться на лучшее!
– Я надеюсь, конечно, – возразил капитан М., – но моя надежда смешана с невольными опасениями. Надо сделать что можно, а в остальном положимся на Провидение!
Опасения капитана М. оказались чересчур основательными. Первые дни, правда, все было спокойно на фрегате, но зато на берегу лихорадка свирепствовала так сильно, что госпитали были переполнены, и те, кто попадал туда, должны были в полном смысле слова оставить надежду навсегда. Как смертность ни была велика, но число заболеваний было еще больше, так что, наконец, становилось трудно даже добиться места в госпитале.
Другие суда, которые пытались уйти от заразы в открытое море, теперь принуждены были вернуться и бросить якорь, так как экипаж их сильно пострадал, и едва хватало людей, чтобы убирать паруса. На берег посылались лодка за лодкой, отвозившие страдальцев в госпиталь, покуда их еще принимали: но вскоре прием прекратился совершенно. «Аспазия», которая усердно принимала все меры против заразы, долго еще держалась: но миазмы носились уже в воздухе и, в конце концов, проникли и туда. В одну ночь умерло 15 человек, которые накануне были совсем здоровы и веселы. Раньше, чем наступил вечер следующего дня, число пациентов возросло до сорока.
Фрегат стоял на якоре кормой к ветру: все перегородки были сняты, и все окна открыты, чтобы дать доступ воздуху для освежения изнемогающих пациентов. Доктор и его помощники старались облегчить страждущих, делая им кровопускания, но едва успевали помочь одному больному, как являлся уже другой кандидат. Все это были сцены, способные потрясти до глубины сердце моряка.
Наконец, на «Аспазии» 70 человек пали жертвами зловредного климата, а выздоровевшие были в таком истощении, что их пришлось немедленно отправить на родину. Офицеры избегли печальной участи, кроме О'Кифа, казначея. Умерли и три мичмана, которые в шутку все пили тост за войну и эпидемию, и первые пострадали от исполнения своего неразумного желания.
Наконец, все прошло: вновь прибывшие суда привезли новых людей, чтобы населить опустевшие корабли: забвение, которое покрывает все на свете, опустилось и над только что окончившимся трагическим эпизодом, и мало-помалу о нем перестали даже и говорить. В течение трех лет «Аспазия» оставалась еще в этих местах и продолжала свою службу и свои победы: но к концу этого периода здоровье капитана М. так пострадало благодаря климату и трудам, что ему пришлось просить позволения оставить эту местность.
Глава XXIX
Когда м-р Рейнскорт расстался со своей женой, то почувствовал большое облегчение, как будто огромная тяжесть свалилась у него с плеч. Он немедленно погрузился в омут всевозможных удовольствий, пользуясь тем, что могла предложить ему жизнь, или что можно было купить на деньги, и некоторое время был доволен. Но в жизни есть много непреодолимых препятствий и много дурных сторон, с которыми люди порочные еще более соприкасаются, чем люди хорошие. М-р Рейнскорт устал от житейских треволнений, разочаровался во многом и стал опять жаждать чего-нибудь нового. Тут он вспомнил про дочь и жену, которых два года не видал, и решил, что два дня на свежем воздухе несомненно принесут ему пользу. Лошади были заказаны, и, к величайшему удивлению мистрис Рейнскорт, в один прекрасный день муж ее появился у ней как раз в то время, когда она садилась за обеденный стол в обществе супругов М'Эльвина и викария, который сделался ее постоянным гостем.
Если Рейнскорт с удовольствием смотрел на похорошевшую Эмилию, то еще с большим удовольствием на свою жену, которая положительно расцвела и помолодела. Два года спокойной жизни оказали свое влияние на ее характер, и она показалась мужу совсем иной, чём была прежде.
Она встретила его приветливо, с должным уважением: а радость дочери при свидании служила вполне ясным признаком, что никто не восстановлял ее против отца. Довольный этим приемом и приятным обществом, которое он здесь нашел, Рейнскорт почувствовал себя вполне счастливым и довольным, а к концу своего пребывания даже вынужден был признаться себе, что он сильно влюблен в свою отверженную жену. Он теперь почувствовал, что и положение его в свете будет совсем иное, если ему удастся возвратить ее доверие, и думал, что в случае осуществления этой мечты он охотно сделался бы примерным супругом и отцом. Однако когда он вздумал было поговорить с женой на эту тему, та после некоторого разъяснения дала вежливый, но решительный отказ.
Он, с негодованием получив его, уехал в Чельтенгам, более влюбленный в свою жену, чем до ее отказа.
Глава XXX
По прошествии шести недель «Аспазия» вошла в Ла-маншский пролив. Погода, которая все время была ясная, теперь изменилась: потемневшее небо, густой туман, косой холодный дождик – все это предвещало близость Англии. Как наши моряки ни были избалованы трехгодичным пребыванием под тропиками, тем не менее радовались этой дурной погоде, так как это была обычная ноябрьская английская погода, которая вызывала в их воображении образы домашнего очага.
Скоро «Аспазия» прошла мимо Нидльсов, Герста, Кэстля, Коуса, Саутгэмптона и остановилась у Спитхэда. Якорь был брошен, паруса убраны, лодки спущены, и капитан М. отправился на берег, чтобы явиться адмиралу порта и передать ему депеши.
Вернувшись, он привез с собой письма, ожидавшие прибытия корабля. Одно из них сообщало Джерри о смерти его отца и о получении им наследства, позволявшего ему оставить службу: другое было от М'Эльвина к герою нашего рассказа и заключало в себе приглашение провести у старого друга месяцы отпуска, если удастся получить таковой.
Как только капитан М. побывал в адмиралтействе, он собрал свою команду и сообщил ей, что получил отпуск для поправления здоровья, и что его заменит другой. Первый лейтенант, к своему большому удивлению, был представлен к повышению по ходатайству капитана. После этого люди были отпущены, и капитан, простившись с офицерами, сошел в лодку. Как только лодка несколько отплыла от фрегата, все люди сбежались к борту без команды и приветствовали капитана троекратным «ура!» Он снял в ответ свою шляпу и потом надвинул ее побольше на лоб, чтоб скрыть следы волнения. Сеймур сопровождал капитана на берег и простился с ним дружески, причем капитан просил обращаться к нему в случае материальных затруднений.
Сердце Сеймура было переполнено, так что он не мог ничего ответить своему покровителю. Он вернулся на фрегат и, простившись с товарищами, на следующий же день отправился в коттедж к М'Эльвина, где был встречен самым сердечным образом. М'Эльвина, брак которого был бездетным, полюбил молодого человека, как сына: Сусанна тоже была от него в восторге.
Теперь только я хочу напомнить читателю, что Сеймуру 16 лет, а Эмилии 14 с лишком. Обращаю особенное внимание читателей на эти хронологические данные.
Глава XXXI
На другой день после приезда Сеймура Эмилия, которая ничего не знала о том, что у М'Эльвина гости, отправилась пешком через парк и прилегающие к нему поля в гости к Сусанне. Ее сопровождал лакей в ливрее, который нес несколько книг для м-с М'Эльвина. Когда девушка подошла к полю, которое отдавалось в аренду соседнему фермеру, она с удивлением заметила на нем не особенно приятного гостя – большого быка, который при ее приближении начал рыть землю и вообще всеми способами выражать свое неприязненное настроение. Она ускорила шаг, но решила не возвращаться, так как впереди оставалось меньше расстояния до забора, чем позади. Сопровождавший ее лакей больше испугался, чем она сама, и все время прятался за спину своей госпожи. Когда же бык оказался очень близко, он окончательно потерял самообладание, бросил книги и побежал к забору, так что Эмилия должна была теперь распоряжаться одна с раздраженным животным.
Но бык, как оказалось, не имел ничего против хорошенькой дамочки в белом платье: ему не понравились только красные плюшевые панталоны лакея, и он устремился на них. Несчастный успел добежать до забора, но со страху не мог пролезть в отверстие, в которое просунул только половину туловища, так что раздражавший быка предмет остался на виду, представляя чудесную цель. Бык кинулся на него с такой яростью, что отбросил на несколько сажен в поле позади забора, затем начал бегать взад и вперед с поднятым хвостом, тщетно стараясь пробить себе проход вслед за предметом своей ненависти.
Дух женщины часто бывает сильнее ее тела, и иная из них переносит больше превратностей, чем, казалось бы, она могла. Так было и с Эмилией, которая благополучно перелезла через забор и добралась до коттеджа, но ее силы упали вместе с тем, как ослабел подъем духа. Она еле разглядела туманными глазами, что в гостиной стоит джентльмен, и, воскликнув: «ах, м-р М'Эльвина!» – без чувств упала на руки Вильяма Сеймура.
М-ра и м-с М'Эльвина не было дома: они пошли к викарию, а Сеймур, который со всем усердием доканчивал рисунок «Аспазии» для Сусанны, отказался их сопровождать. Легко можно себе представить, как он удивился, когда молодая леди очутилась на его руках. Его замешательство было совсем новое и неожиданное.
Юноша еще не имел понятия о женских обмороках. Если с кем-нибудь из матросов на судне случались припадки, его обыкновенно клали на палубу между орудиями и предоставляли лечение времени: здесь, очевидно, этого нельзя было сделать. Но надо же было что-нибудь предпринять. Он положил Эмилию на диван и дернул за звонок, но, к сожалению, так сильно, что веревка оборвалась. Приходилось опять-таки придумывать что-нибудь самому. Что же делать? Спрыснуть ее водой? Но у него не было другой воды, кроме той, в которой он только что мыл кисточки от красок. Делать нечего, пришлось употребить то, что есть, и он начал усердно мазать лоб и виски Эмилии, раскрашивая их при этом в фантастические цвета, но без всякого успеха.
Что же еще? Он читал в каком-то романе, что надо дать пациенту понюхать жженые перья. Здесь в клетке были две живые птицы, так называемые кардиналы, принадлежащие м-ру М'Эльвина, и чучело зеленого попугая м-с М'Эльвина. Рассудив, что у живых птиц хвосты вырастут, а у чучела нет, Сеймур выщипал у них перья и принялся их жечь, поднося к ноздрям Эмилии. Увы, все тщетно! Дошла очередь и до зеленого попугая, но тоже безуспешно.
Видя, что ничто не помогает, он совсем потерял присутствие духа и, наклонившись над безжизненной девушкой с нежностью матери, принялся целовать ее, называя самыми ласковыми именами. В момент применения этого последнего лекарства вошли супруги М'Эльвина и не знали, что подумать о происходившей сцене.
– Сеймур! – воскликнул М'Эльвина. – Что это значит?
– Как я рад, что вы пришли! Вы приведете ее в чувство! Я уж испробовал все средства!
– Это и видно! Зачем же это вы ее замазали? – возразил М'Эльвина, заметив на щеке Эмилии следы туши.
Сусанна, поняв в чем дело, сейчас же пустила в ход свои соли и попросила М'Эльвина позвать женщин. Через несколько минут, оттого ли, что природа взяла свое, или оттого, что последние средства оказались действеннее первых, Эмилия открыла глаза и была отнесена наверх, в комнату Сусанны.
Но вернемся к лакею, которого мы оставили на поле битвы. Он получил не чересчур серьезные ушибы и скоро пришел в себя. Тогда он немедленно вернулся домой и сообщил, что мисс Эмилия убита быком, он же сам едва спасся, стараясь ее отбить. Весть эта дошла и до мисс Рейнскорт, которая в отчаянии сейчас же бросилась к полю в сопровождении шестерых лакеев с вилами, ружьями и прочими орудиями, которые они только успели захватить. Бык, увидев вместо одной пары красных невыразимых, целых шесть, опять приготовился к нападению с ушестеренной яростью. К счастью, тут подоспел фермер, который узнал обо всем случившемся и успокоил м-с Рейнскорт, а красным ливреям посоветовал удалиться. Затем он проводил перепуганную даму в коттедж.
В эту минуту Сеймур опять был один в гостиной. Увидев бледную даму, со вздохом опустившуюся на диван, он в ужасе воскликнул: «Как! Еще другая!»
Он снова прибегнул к знакомому средству и дал ей понюхать обожженный хвост попугая: однако не полагаясь уже на одни свои силы, не переставал в то же время громко звать м-ра М'Эльвина, который вскоре и освободил его от тяжелой обязанности.
Когда м-с Рейнскорт и ее дочь вполне успокоились, им был приготовлен экипаж, чтобы отвести их домой. Сеймур был формально представлен и получил приглашение бывать. Эмилия, которой Сусанна рассказала про все происшедшее, сильно покраснела, прощаясь с нашим героем: а он, при виде удаляющейся коляски, почувствовал, как будто в его сердце защемило что-то.
Глава XXXII
Сеймур не преминул воспользоваться приглашением м-с Рейнскорт и сделался неразлучным спутником Эмилии. Его ухаживание за ней возбуждало постоянные шутки со стороны М'Эльвина и ее матери, которая не считала серьезной детскую привязанность между 16-летним мичманом и 14-летней девочкой. Когда двухмесячный отпуск кончился, Сеймур с сожалением расстался со своими друзьями и был принужден вернуться на брандвахту, в книгах которой было записано его имя.
Когда наш герой обратился к офицеру, командующему на судне, он с большим удивлением увидел, что тот ничего не знает о его зачислении. Однако после проверки оказалось, что все действительно так, как говорил Сеймур.
– Вы правы, молодой человек, – сказал лейтенант. – М-р Скриммэдж, – обратился он к клерку, наводившему справку, – представьте его всем служащим. Я только предупреждаю вас, молодой человек, чтобы вы держали все вещи на запоре. Здесь каждый должен сам заботиться о себе!
Сеймур поблагодарил первого лейтенанта за предупреждение и отправился с клерком, который предварительно просил его зайти к себе в каюту, а потом уже обещал отвести в констабельскую, где мичманы обедали, причем м-р Скриммэдж исправлял должность эконома.
– М-с Скриммэдж, милая моя, позвольте представить вам м-ра Сеймура! – сказал этот джентльмен. Леди приняла молодого человека с большой аффектацией и несколько свысока. Вскоре м-р Скриммэдж начал:
– Мой милый сэр, здесь у нас существует обычай, что каждый, кто присоединяется к общему столу, платит вперед одну гинею, а после этого недельная плата за продовольствие равняется 5 шиллингам в неделю, которые всегда платятся вперед. Мне пришлось ввести такого рода правила после различных злоупотреблений, которые, вы знаете, иногда случаются: поэтому я надеюсь, что вы не откажетесь тотчас заплатить мне пустячную сумму в 26 шиллингов!
Сеймур тотчас же вынул деньги и затем был введен м-ром Скриммэджем в констабельскую, где стоял такой шум, словно в Бедламе. Около стены сидело, скрестив ноги, человек 15, каждый держал в руке скрученный наподобие веревки носовой платок. Все они сидели кружком, в середине которого лежал взятый от портного сюртук, который они будто бы шили. Это была игра в гуся, которой главная суть заключалась в том, чтоб давать друг другу удары и получать таковые же. Каждый получал название, на которое он должен был немедленно отвечать, в противном случае его наказывали.
Сеймур, который охотно присоединялся ко всякой забаве, принял участие и тут.
– Как ваше имя?
– Изящно-серо-красноватый! – ответил Сеймур, выбрав нарочно длинное название, чтоб иметь время подумать, прежде чем ответить на вопрос.
– О, вы старый воробей! – заметил один из партии, и игра продолжалась.
Но вернемся к м-ру Скриммэджу, который представлял собой интересный тип субъекта, разбогатевшего на самых невысоких должностях. Судном, на котором он начал службу в качестве клерка, был старый 50-орудийный двухпалубный корабль, который постоянно конвоировал купеческие суда в Америку и Вест-Индию. Хотя источников для дохода здесь было немного, но Скриммэдж при помощи разных уловок и хитрости нашел таки их, и за время своего пребывания там скопил капитал в 15 000 ф. ст. Через четыре года корабль этот был сломан и объявлен негодным к службе, после чего Скриммэдж перешел в качестве клерка же на брандвахту, о которой идет теперь речь.
Вахтенное судно служит временным местопребыванием для офицеров и матросов, пока им не представится возможность вернуться на свой корабль. Поэтому здесь имеют место постоянные перемены: мичмана часто остаются не более трех дней. Если мы скажем, что в военное время в течение года на судне перебывает не менее тысячи мичманов, то нисколько не преувеличим. Теперь легко можно сосчитать, во что мог обратиться капитал м-ра Скриммэджа, который с каждого вновь поступающего брал по гинее и по пяти шиллингов вперед. Положение его было тем выгоднее, что он имел полезную помощницу в лице м-с Скриммэдж. Прибавим, наконец, что к концу войны м-р Скриммэдж получил повышение по службе, а следовательно и прибавку жалованья.