Сочинения. 1912–1935: В 2 томах. Том 2

Составление, подготовка текста и комментарии Сергея Кудрявцева

Юрий Марр. Абастумани. 1930 год. ИВР РАН

© Книгоиздательство «Гилея», 2018

Поэмы

Емга́й Иоа́ма

 
На утёсистой постели
Пятна снежные блестели,
А по низу ветра вздох
Без путей и без дорог,
Взвив стеной степную пыль,
Гнул к земле седой ковыль.
 
 
Вот из чёрной палатки выходит,
Чёрную держит нагайку,
Чёрные на нём ноговицы,
Вороную в чёрном наборе подводят ему кобылицу,
Чёрные в чёрных бешметах стали в отдалении слуги.
 
 
Нет прекраснее чёрного цвета,
Чёрный цвет лишь чист и совершенен.
Только в черноте беззвёздной ночи
Мы познать себя самих способны.
 
 
Сел в седло, легко пяткой тронул
И поехал прочь со становья.
А к седлу его приторочен
Чачский лук с двумя тетивами
И колчан туркестанской работы.
 
 
Ох, куда ты, Емгай, поехал.
Что с тобой, Иоама, будет.
 
 
Выехал Емгай со стана,
Пускает кобылицу намётом,
В степи растут душистые травы,
У кобылы подтянуты подпруги.
 
 
Нет прекраснее цвета, чем зелёный,
Лишь зелёный чист и совершенен.
Только на зелёном отдыхаем,
Созерцая трав растущих прозябанье.
 
 
Запел Емгай песню,
Иоама песню заводит.
 
 
Чаша водки, смешанной с водою,
Верная подруга, вороной могучий.
Спускаются, вздымаются стаей козодои,
Воды крылом касаются, опять висят над кручей.
 
 
Ступи
По степи
Тихой
Поступью.
Трав дух
Звон мух
В миг я
По сту пью.
 
 
Ты, солнце, лей лучей елей,
Шмелей смелее взвей с полей,
Ряды цветов средь пёстрых гряд
Нарядно, ряд на ряд, горят.
 
 
В Самарканде старик читает книгу,
В Ширазе поэт стихи пишет,
В Китае купец разорился,
В Вечном Городе ребёнка хоронят,
 
 
В вышине парит хищная птица,
А Емгай всё едет да едет.
 
 
Ох, куда ты, Емгай, едешь.
Не было бы тебе, Емгай, худа.
 
 
Едет Емгай то намётом, то шагом,
Переходит кобыла через овраги,
На плече у неё слепень,
В хвосте репейная шишка.
 
 
Их накрыла чаша синего неба,
Никуда из-под неё не уедешь.
 
 
Нет прекраснее цвета, чем синий,
Только синий чист и совершенен.
В голубых глазах любимых женщин
Мы себя теряем безвозвратно.
 
 
А Емгай молчит и едет,
Отмахивается от мух его кобыла,
Хвостом бьёт себя по крупу.
 
 
Вспоминаются ласковые губы,
В них зубов белая полоска.
Вспоминается знакомое тело,
Облечённое в белые одежды.
Вспоминается тонкая берёзка,
Одетая в белую рубаху.
Вспоминается земля весною,
Ещё не скинувшая снежного покрова.
 
 
Нет прекраснее цвета, чем белый,
Только белый чист и совершенен.
Белым украшаем мы невесту,
Белой будет она и после смерти,
Когда солнце высушит ей кости.
 
 
Соловей на севере покинул рощу,
А на юге, на иссохшей пальме
Ворон сел и хрипло каркнул.
 
 
А Емгай всё едет и едет,
Проезжает равнину за равниной.
 
 
Вот Емгай подъезжает к речке,
Слез с кобылы и сел на камень.
Он сидит и думает думу,
В левой – повод, в правой – нагайка.
 
 
Ты, ветер, круче, едче вей,
Ты, кречет, резче, редче рей,
Стрелок, вперёд через ручей
Стрелою лёткой метче бей.
 
 
Вблизи запела тетива.
Емгая приняла трава.
 
 
В левую грудь стрелы жало.
Оперённая пятка стрелы дрожала.
Зелёная муха села на бровь.
На бешмете и рядом на камне кровь.
 
 
Нет прекраснее цвета, чем красный,
Только красный чист и совершенен.
Только с красной кровью в жилах
Побеждает богатырь.
 
 
Вот лежит Иоама мёртвый,
Муравьи бегают по трупу,
Скоро съедят его черви.
А ведь был ты, Емгай, сильный,
Никого ты, Емгай, не боялся.
 
 
Говорят, что каждого человека
Две матери на свет рождают —
Мать родная
да
Мать земная.
Мать земля, чёрная ликом,
От себя детей не отпускает,
Она ласковая мать,
Она научит отдыхать.
 
 
Вот и нет цвета лучше, чем чёрный,
Только чёрный чист и совершенен.
Но от нас другие краски скрыли
Черноту материнского лика.
 

24 VIII 1928

Абастуман

Франсис Жамм
Молитва, чтоб идти в рай с ослами

 
Я очень мало учился латыни —
Всего три месяца с чем-то… Ныне
Тужу, что учился латыни мало.
Что делать? Бедная мать желала,
Чтоб я служил у купца иль банкира…
Она, как умела,
Хотела
Мне счастья и мира…
 
 
Мир и любовь её памяти!
 
 
Меня учили торговой грамоте
– Знать, что такое счёт, облигация,
Акция, тратта, римесса, вексель…
Тут ли было до латинских флексий,
Сатир Ювенала иль од Горация?
Страницу на́искось прочёркивал тонко,
Выводил сальдо, делал транспорт,
По всем законам «Двойной итальянской»
Стройно цифр выводил колонки
Равнял их роты.
Пулемётным треском конторских счётов
Расстреливал грёз оплоты…
 
 
Бесплодно!!
 
 
Душа (что ж? пишу это старое слово —
Отречься от старого мы готовы,
Но новое мерим старой меркой)
– Душа не хотела, чтоб я был клерком!
 
 
Как червю шелковичному тут,
Аканфовый лист латыни
В питанье тому дают,
Кто куколкой стать захочет,
Имя которой – студент.
Время какое-то минет,
В беспорядке пройдут
Бессонные ночи,
Бестолковые дни
– Хризалиду покинет,
Слабые крылья раскинет,
Интеллигент!
Полетит на огни, горящие золотом,
На золото, жгучее точно огни…
 
 
У воевавшего с голодом
Студента-филолога,
Читая о Галльской войне,
Брал уроки латыни,
Возвращаясь домой
В шесть часов со службы,
От усталости в полусне…
 
 
За три месяца с малым
Прочной не сладить дружбы
С языком «Энеиды», «Анналов»…
На экзамен понёс с собой
Цезаря, Ливия, “Eheu! fugaces…”
 
 
С этим грузом в зал рекреаций
N…ской гимназии войдя с волненьем,
Подступил с почтеньем
К воплощенью премудрости мира…
 
 
Синяя ночь вицмундира,
С перьями тучек пуха,
Пуговиц-звёзд золотыми гвоздями
Приколочена к глобусу брюха.
 
 
Грива и взор Зевеса —
Глазам больно!
Хоть их зажмуривай!
Под седых усов завесой,
Пожелтевшей от курева,
Аромат алкогольный —
Смесь шамбертена с сивухой…
 
 
Взмолнил взором Юпитер,
Усы вытер,
Взгромовержил: «Ну-те!»
 
 
Как вспомню о той минуте,
Сердце щемит.
 
 
– За три месяца с малым,
Не быв гимназистом,
Можно ль стать латинистом? —
Цезарь прошёл вяло,
Кое-как Гораций,
Но нужно признаться —
Испортил всё Ливий Тит…
 
 
И воззрел Юпитер в окно на клёны
На скульптурную Зевсову гриву —
Улыбнулся лениво,
Вчерашнюю вспомнил попойку
И… поставил мне тройку!
 
 
Вот и всё о том, как учился латыни,
От конторской чихая пыли я.
И кто в меня камень кинет
За то, что не знаю Вергилия?
 
 
И всё же к поэту «Буколик», «Георгик»
Стремлюсь порой, проклиная восторги
Урбанизма бензинно-бетонных оргий.
 
 
Зачем толпимся меж стен, зубами
Грызущих небо, сожравших дали?
Зачем асфальт и гранит втоптали
В сырую мать землю? Зачем мы сами
Ложью черним белизну бумаги?
Зачем мы нюхаем пыль и вонь?
Зачем мы слушаем лязг и стук?
Зачем мы глядим на углы и кубы
(Каких ещё нужно нам теорем?)
Зачем? Зачем?
 
 
Вопросы тщетны и – знаю – глупы,
Но что же делать, когда мне любы
– Страна, раскрытая как ладонь…
 
 
На жирной грядке свежий латук…
Ива над зеркалом влаги,
Распустившая волосы,
Расчесавшая длинные кудри
Золотым гребешком лучей
На зелёные ровные пряди…
Мычанье стад на хуторе…
Просторы неба, пажитей глади…
Кукушки голос…
Созревший колос
Полей?..
 
 
Мечтать об этом сладостно и больно
И так напрасно!
 
 
Но вновь и вновь слежу невольно
В прекрасных книгах за мечтой прекрасной.
 
 
И пусть не могут говорить Вергилий
Со мной, невеждой или Феокрит,
Зато потомок их далёкий говорит —
 
 
Пусть Жамм, слегка неловкий от усилий
Быть ясным и простым, прочтёт пред нами
Молитву, чтобы в рай он мог идти с ослами.
 

Молитва, чтобы в рай я мог идти с ослами

 
О, Господи, когда пойти к Вам будет нужно,
Пусть это будет в день, когда деревни в дружном
Наивном празднике пылят… Хотел бы я
Дорогу сам избрать и, как привык, бредя,
Идти, гуляя, в рай, где днём сияют звёзды.
Я трость свою возьму, пойду большой дорогой
И по пути ослам, друзьям моим, скажу:
Зовусь я Жамм Франсис, я прямо в рай иду
Затем, что ада нет у Господа в стране.
Идёмте в рай со мной, друзья лазурных дней!
Скотинки кроткие, что быстрым взмахом уха
Надеетесь прогнать удары или муху…
Пусть, Боже, к Вам явлюсь меж этих тварей пленных,
Склоняют и стоят, так чинно ножки сжав,
Что поневоле нам становится их жаль.
Пойду, и тысячи за мной ушей ослиных:
Потянутся ослы, таща свой груз в корзинах,
Гимнастов уличных везя в тележке скарб
Иль с мётлами возок иль жестяной товар.
В том шествии пойдут ослицы вместе с нами,
Как бурдюки полны, с разбитыми ногами,
Ослы за ними вслед, одетые в штаны,
Чтоб синеватых ран сочащихся, больных
Не наносили им, садясь в кружок, слепни…
Позвольте, Господи, чтоб с этими ослами
Я к Вам пришёл, и пусть ведут в стране нездешней
Нас ангелы к ручью, где в зарослях черешни
И там, в приюте душ, склонившись к райским водам,
О, Боже, пусть ослам я сделаюсь подобен
– Им, ограждающим смиренный свой удел
В предвечной доброты прозрачной чистоте!
 

<1932>

Город Четырёх алмазов

План

Гл. I. Уже десять лет прошло с тех пор, как мы выезжали в город… и т. д. втроём. Теперь, когда умер второй, остался один я.

Гл. II. На пути к городу 4-х алмазов. Мы подходим к стране Великих стен. Город щели.

Гл. III. Происшествие на Сладкой площади. Петра Иваныча ловят крючком за ребро, приняв за… Мы вынуждены остаться в городе некоторое время, чтобы он поправился. Администрация извиняется и предлагает вознаграждение.

Гл. IV. Пустыня Кшанин. Область Медных пауков, поющие камни, цветы с человеческими лицами, страна людей Медного горла. Опять задержка.

Гл. V. Невозможность попасть в город 4-х алмазов из-за горизонтального дождя. Голод. Наконец въезд в город.

Гл. VI. Люди с птичьими головами. Состязания. Простодушие или жестокость. Рынки. Кабачки. Местные певцы. О том, что случилось с одним молодым парнем, который женился на царской дочери. Пир. Я делаюсь свой человек в г. 4-х алмазов. Я ссорюсь со спутниками, которые упрекают меня за мою доверчивость к жителям г. 4-х алмазов. Мои спутники исчезли.

Гл. VII. Вести от них. Министр предлагает мне вести их войско на страну Великих стен. Это будет только забава. Я соглашаюсь.

Гл. VIII. Я веду войска. Поход. Мы у стен. Резня и разгром города. Я в ужасе удерживаю от бесполезной резни. «Молчи, дурак», – отвечают мне. Покинутый, избитый я лежу на камнях и плачу.

Гл. IX. Меня находят старые путники. Всё, что мне говорили о них, – ложь. Они были похищены. Бегство от невидимых сторожей.

Конец

Город Четырёх алмазов

Глава I

Десять лет прошло с тех пор, как я вернулся из города Четырёх алмазов. Десять долгих лет. Уже умерли мои славные товарищи и нет их больше. Они ушли, покинув меня, и я живу один, слабый и старый, без надежды попасть туда и без желания остаться здесь. Я сижу и думаю. Это всё, что от меня осталось. Я погружаюсь в воспоминания. Отдельные картины прошлого встают передо мной, сначала неясные, потом они становятся ярче, светлее, и мне кажется, что я опять там. Но это может только казаться. Трудно попасть туда. Ещё труднее выбраться, но тот, кто рано ушёл оттуда, никогда больше туда не возвращается.

А я был там и исходил всё вдоль и поперёк. Я посетил страну Красного камня, жители которой – пастухи и не имеют городов, а правитель носит пастушеские одежды.

Я был в храме Жёлтого слона, который стоит на берегу благословенного моря. Я проходил мимо камня, который зовут Зубом земли. Он белого цвета. Говорят, что его стерегут змеи, чтобы никто не смел подойти. Но я видел камень только издалека и потому не знаю, правда ли это.

И ещё я шёл через круглую пустыню и видел там паука, который пьёт человеческую кровь. Он был ростом с быка и хотел напасть на караван, с которым я шёл. Но нас было много и мы прогнали его криком.

И ещё проходил мимо логова поющего Тигра, но он спал тогда и не вышел и не тронул нас.

И ещё много, много видел я разных чудес и через многие страны я проходил, теперь я расскажу всем о городе 4-х алмазов, о том, как я туда попал, что думал и почему вернулся сюда.

Гл<ава> II

Не ждите, что я начну вам рассказывать, как я попал туда, в страну сказок. Этого никто, кроме меня, не должен знать. А в город 4-х алмазов я совсем не собирался и решил идти туда, только встретив Амина и Махмуда <пропуск в тексте>, которые везли туда продавать ковры.

Был тёплый светлый вечер. Солнце не успело зайти и усердно красило в тёплый цвет прозрачную воду бесчисленных каналов, <пересекавших> сочные луга страны Великих <стен>. Дорога широкая, ровная и прямая как линейка, делила их пополам от горизонта до горизонта. Я плёлся по ней, шлёпая полуоторван-ными подошвами и смотрел вперёд, ожидая увидеть город. Мне не хотелось оставаться ночевать на дороге. Я уже шесть дней шёл от людного города и всю дорогу только ждал, что увижу очертания прославленного города.

Вдруг я задел ногой какой-то свёрток. Передо мной лежал тщательно свёрнутый ковёр. Я осмотрел его не развязывая. Он был новый и очень тонкой работы. Вероятно, кто-нибудь уронил его. Я положил его на плечо и пошёл дальше. Денег у меня не было уже ни копейки, так что этот ковёр являлся существенным подспорьем. Не прошло и получаса, как я наткнулся на отдыхающий караван бедуинов, верблюды были разгружены, тюки развязаны и в них возилось несколько человек.

Не успел я сообразить, в чём дело, и чего они там копаются, как один из них подбежал ко мне и стал отнимать ковёр, радостно визжа. Я ударил его ногой в бок и выругался. Тот же час от тюка поднялись две одинаковые головы с жиденькими усиками и бородками и одна сказала другой по-персидски:

– Тоже оттуда!

– Тоже оттуда, – подтвердил я. – Это ваш ковёр?

– Наш, – согласился один. – Ты как сюда попал?

– Пришёл – ответил я. – А вам, кажется, тут тоже быть не полагается.

– Пойдём чай пить, – уклончиво ответил тот, виновато заморгав глазами. Тут я увидел, что они разные. У одного были все зубы, у другого не хватало двух верхних зубов.

Пока слуги их укладывали снова тюки, мы расположились у костра, где в котелках кипела вода.

– Слуги тоже оттуда? – начал я.

– Нет, эти из Медного горла, бери сахар.

– Спасибо, я хочу сегодня поспеть в город.

– Пей, не торопись, попадёшь с нами, поспеешь.

– Дело есть? – сказал второй.

– Не без того!

– Ты сам из какого города?

Я сказал.

– Не перс?

– Русский.

Они замолчали, потом мы долго сидели и пили чай. Когда кончили, старший сказал:

– Меня зовут Махмуд, а это брат Амин.

– А я – Джирджи, – ответил я.

– Читай, писай умеешь? – спросил вдруг по-русски Амин.

– Умею, – удивился я.

– Хорошо, – засмеялся он и похлопал меня по спине.

– Он хаджи, – объяснил Махмуд, – в Мекку ездил, а сын у него в Казани. Так он у сына в гостях немного жил. Там и по-русски научился.

– Пойдём с нами, – предложил Махмуд, – ты ведь и по-персидски писать можешь?

– Могу.

– Хочешь с нами, у нас служить будешь?

– Хочу, – сказал я.

– Верблюд готов, – сообщил подошедший слуга.

Мы двинулись и до полночи вошли в прохладный город Великих стен.

Глава III

С севера на юг тянутся Великие стены. Далеко на севере начинаются они и бог знает куда заходят на юг. В одном месте в стенах есть щель. Высокая узкая щель. И около неё расположился город. Население там трудолюбивое и простое. Когда они пришли сюда впервые, они не могли придумать имени для щели, а называли просто «щель».

Стены так высоки, что задерживают иногда облака. Наверху у Щели живут шестнадцать отшельников и глядят по очереди вдаль, чтобы не попал кто-нибудь внезапно в город.

Описание города^[1].

– Ну, Джирджи, – сказал Махмуд, – ты сам знаешь, что с нами будет, если откроется, откуда. Ты за кого сходил?

– Пока я был у кужинов и в Медном горле, я выдавал себя за жителя <города> Четырёх алмазов. А здесь, право, не знаю. Пожалуй, можно говорить то же.

– Что ты! Что ты! – замахал руками Махмуд. – Твоё счастье, что тебя у кужинов не поймали, а здесь алмазных хоть отбавляй. Сразу сцапают. Ты на каком здешнем языке говоришь?

– На языке Медного горла.

– Гм… Ну вот, запомни раз навсегда. Мы из Больших лесов, а ты из страны Медного горла, только живёшь с нами с детства. Племянник наш… Понял?

– А верблюды откуда?

– Здешние. Не видишь, рогатые.

Тут нас догнал Амин.

– Сапоги-то у него обносились, ничего, новые хорошие купим, как приедем.

Потом похлопал меня по плечу и сказал по-русски «харош».

Наконец мы подошли к заставе. Из круглого домика вышли три человека с фонарями и стали осматривать наши лбы и затылки, чтобы проверить, не больны ли мы болезнью крурч (описание болезни). Потом они взяли с нас по мелкой монете за осмотр и пустили в город. Мы шли по тёмным узким улицам. Было тихо. Только звякали бубенцы верблюдов и тяжко хлопали их толстые шершавые ступни.

– Здесь, – сказал Махмуд. Он остановился перед большими серыми воротами и ударил в них ногой и палкой. За воротами кто-то завозился. Послышалось шлёпанье босых ног и в воротах открылось небольшое окошечко.

– Кто? – спросила высунувшаяся голова. Он говорил на языке Медного горла.

– Свои: Цырцылжай, Цырмакимлай да ещё племянника маленького привели.

– А, заходите, сейчас открою, – он отворил ворота, и все восемнадцать верблюдов вошли во двор. Когда кончилась возня с ними, тюки были сняты в кучу, а верблюды улеглись на покой, человек повёл нас к хозяину.

Он не спал. В его небольшой круглой комнатке, обитой пёстрыми материями, висел красный с жёлтым фонарик, наверху к полочке был привязан соловей. А сам он лежал в углу на подушках и перебирал струны тыквообразного инструмента.

– А… радуйтесь, и я радуюсь, – крикнул он, увидев нас. На нём были зелёные шаровары от плеч до щиколоток и тёмно-синий плащ, а руки были голые.

– Много новостей, садитесь. Зей, мальчик, принеси умыться и вели приготовить ужин. Почтенный Цырцылжай не откажется выпить со мной тыкву Благословенного напитка. А это ваш младший брат? Племянник? Радуюсь, радуюсь. Как зовут?

– Пыржамаки, молодой ещё, взяли с собой, – сказал Махмуд, – пусть посмотрит людей и какие страны бывают на свете.

– Это хорошо, – кивнул хозяин, и увидев, что Махмуд вынимает какие-то книжки, прибавил: «Дела потом, завтра. А сейчас умывайтесь и рассказывайте, куда идёте и сколько здесь останетесь».

Слуга подал нам на руки сперва холодной воды, потом какой-то благовонной смеси.

Освежив руки, лица и шеи, мы расселись на мягких подушках и замолчали, наслаждаясь долгожданным отдыхом. Махмуд, глубоко вздохнув, первый нарушил тишину.

– Мы идём в город Четырёх алмазов и трогаемся через два дня. Надо дать отдых людям.

– В город Четырёх алмазов! – крикнул хозяин, – да вы в уме? Вы, значит, ничего не слыхали. Здесь нет больше ни одного алмазного. Все ушли. Со дня на день ждут оттуда войск. Дальше двух часов пути никто не уходит от города.

– Как же это так? – удивился Амин, – мы ничего не знаем. Почему война?

– Это немногие знают, мне не следовало говорить. Ну, да здесь свои. Я вам расскажу. Я всё знаю.

Тут в глазах Амина и Махмуда выразилось некоторое смущение. Но они не могли открыть хозяину моей тайны, и Амин ограничился тем, что энергично погрозил мне пальцем за спиной Махмуда.

Слуги внесли громадное продолговатое блюдо, уставленное кушаньями, четыре кубка и несколько тыкв, полных ароматным напитком. Блюдо поставили на середину комнаты на ковёр. Мы подползли к нему и принялись утолять свой голод. Затем мы перешли к вину, и хозяин, прихлёбывая из кубка, начал свой рассказ.

Рассказ о том, как произошёл разрыв между двумя великими городами

– Ты знаешь, почтенный Цырцылжай, как высоки наши Великие стены. Мой дед последний измерил их высоту и нашёл в них места ниже восьмисот человеческих локтей. Только два

входа есть наверх, один на север, другой на юг. До каждого не менее трёх дней пути отсюда, и входы так хорошо скрыты, что никто не найдёт, хоть и будет ходить вокруг да около целый день. Но я знаю это.

Так вот, алмазные послы пришли к нашему славноволосому правителю и сказали: «Пусти наших астрономов на свои стены. Они де хотят посмотреть звёзды. Оттуда видно». Правитель им отвечает: «Я рад бы, да не могу. Я ваших астрономов очень уважаю и всё хорошо понимаю, что надо. У нас такой закон, нельзя чужих на стены пускать, хотят ко мне на башню, пожалуйста, а на стены нельзя». А послы говорят: «Хотим на стены». На стены совершенно нельзя. Поговорили, поговорили, вот послы и говорят: «Придётся нам силой лезть на стены. Ничего не поделаешь». А правитель подумал и говорит: «Да уж, видно ничего не поделаешь».

Глава о том, как посетил я Отшельника Красных гор

– Идите низом, раз боитесь за верблюдов, – сказал я. – Идите низом. Кружите себе сколько угодно. А я пойду через Красные горы.

– Нам всё равно, – сказал Махмуд. – Ступай в горы, держать не будем. Только глуп ты, потеряешься и нас не найдёшь.

– Ну, это посмотрим. Ещё ждать вас на той стороне буду.

Эмин и Махмуд ещё поговорили немного и отпустили, так как работы на эти дни мне не было.

Я оставил их и пошёл вверх по ущелью к кроваво-красному хребту, который, как петушиный гребень, украшал самую возвышенную часть Проклятых гор. Днём он был матово-красного цвета всех оттенков, а ночью светился как китайский фонарик, и походил на опрокинутую перед свечой чашу с кровью.

Я пошёл по ущелью, навстречу бежал, прыгая по камням и брызгая во все стороны, чистый прозрачный поток. Дорога часто переходила с одного берега на другой, и не раз мне приходилось погружаться в воду по пояс. Чем выше я поднимался, тем холоднее становилась вода.

Впрочем, я оставил за собой несколько притоков, поток стал мельче и, кроме того, было жарко, и входить в воду не было для меня неприятно.

В полдень я заметил, что вода порозовела. Я подумал, что это игра лучей солнца, по мере того как я продвигался вперёд, вода становилась ярче и ярче окрашенной, перешла в тёмно-розовый, а потом и в тёмно-красный цвет.

Я дошёл до поворота – поток вытекал из-за скалы. Взглянул вверх и увидел картину, к созерцанию которой я совершенно не был подготовлен. Несколькими саженями выше налево открывалось узкое ущелье. Среди двух стен бархатно-чёрных скал по дну ущелья бежала тёмно-красная, почти чёрная вода, а по берегам росли какие-то странные цветы с невиданными листьями, пьяный запах которых я ощущал ещё до поворота.

Я поспешил добраться до необыкновенной реки и принялся исследовать её со всех сторон.

Вода оказалась непрозрачна и тепла. Я попытался измерить палкой глубину, но это не удалось. Узенькая речка, которую я свободно всюду перепрыгивал, имела в глубину более моего роста. Наконец я попробовал её вкус и тут же не мог оторваться, я припал к её поверхности и пил без конца, чем больше я вливал <её> в себя, тем неудержимее становилась жажда. Вода, впрочем, это была не вода: странная жидкость не была ни сладка, ни кисла, она не имела никакого вкуса, известного мне до тех пор. Но её вкус превосходил всякое представление о приятном. Я уже начал глотать её быстрее и быстрее, как вдруг почувствовал, что кто-то крепко держит меня за пояс, и в тот же миг на мою голову посыпались палочные удары. Обозлённый, я вскочил, собираясь дать отпор поверженному врагу.

Передо мной, или, вернее, сбоку стояло новое чудо. Громадная жёлтая птица с большими крыльями стояла на паре когтистых чёрных лап. Третьей лапой держала меня за пояс, четвёртой опиралась на мою же палку. «Проклятье, – сказал я, – что это такое?» Птица посмотрела на меня своим большим чёрным глазом и сказала на непонятном языке – но сказала: «мммми кукуко» или что-то в этом роде.

Я почувствовал такой прилив страха, что не мог двинуться, я взглянул на свои руки и увидел, что они ярко-красного цвета. Я взмахнул ими. И вдруг совершенно непроизвольно запрыгал, захохотал и стал махать руками. Птица сердито сказала мне «Крр букибез» или что-то в этом роде, ткнула в спину мне палкой и, не выпуская кушака, погнала вверх по ущелью, я же махал руками, прыгал, бежал туда, куда меня толкала птица, и думал: «Когда же это кончится и в чём, собственно, дело?»

Приключение в столице страны людей

с птичьими головами

В одно из моих странствий, летом, я попал в страну Тюйф. В страну людей с птичьими головами. Пограничной областью, по которой я шёл, управлял мудрый и справедливый Пиуфт. Тот самый, что велел навалить кучи больших камней по сторонам больших дорог, а в пустынных местностях приказал вырыть колодцы. Колодцы были вырыты в таких местах, где ни до, ни после этого никто не ходил, и сейчас же высохли. Камни же, по недоразумению, свалились на перекрёстках. Несмотря на это Пиуфт был хороший и добрый правитель.

Я остановился в главном городе области, недалеко от границы. Мне хотелось провести здесь несколько дней, а затем направиться дальше. Поселился я в небольшом домике одного из бедных кварталов. Хозяева были люди рабочие, как я узнал из разговора. Жена занималась сушкой насекомых, годных в пищу, а супруг приклеивал облезшим старикам новые перья. Он сказал мне, что ремесло это хорошо оплачивается.

У хозяев была дочь. Особа тяжёлого нрава, вероятно, потому что постоянно каркала и скрипела клювом. Меня накормили и отвели на сеновал. Когда я проснулся, было темно. Всё моё тело было опутано тонкими, но крепкими нитками, отчего болела кожа и я не мог шевельнуться.

Передо мной с зажжённой лучинкой стояла хозяйка. В этой стране у старых людей отпадают второй и четвёртый пальцы на ногах. Прочие же пальцы покрываются чёрными когтями. И нога человека похожа на птичью лапу. Хозяйка была без обуви и стояла на правой ноге, приподняв левую.

Она щёлкнула клювом и сказала: «Не волнуйтесь. Сейчас мы перетащим Вас в огород. У безпёрых жирное тело, и я намерена развести в Вашем теле жёлтых жуков, тех, на которых жёлтые пятна».

Она собиралась сказать мне ещё что-то, но тут я услышал позвякивание медных бляшек, которые носят на шесте перед правителем области и его сыновьями. Очевидно, кто-нибудь из них возвращался с затянувшейся пирушки.

– А…, – крикнул я.

– Молчи, – зашипела старуха и больно клюнула меня в темя.

– А-а-а, помогите! – ещё громче заорал я на птичьем языке.

Проезжавший остановился и спросил:

– Что тут происходит?

Тогда хозяйка сжала клюв и бросилась распутывать меня, а проезжавший перескочил через ограду. Это был старший сын Пиуфта. Следом за ним появились восемь слуг.

Молодой человек, узнавши в чём дело, рассердился, похлопал глазами и сказал:

– Старуха, наш уважаемый и добродетельный отец – не только мудрый правитель и справедливый судья. Не велел ли он заботиться о приезжих людях с неоперёнными головами? И не запретил ли причинять им вред?»

Хозяйка кончила развязывать меня и я встал.

– Подобные поступки не должны более повторяться, – прибавил он, – теперь будь поприветливей с приезжим народом.

Старуха низко поклонилась ему, сказала, что станет ухаживать за мной как за родным сыном, и предложила мне прилечь. Я отказался. Тогда сын правителя пригласил меня с собой на ночное собрание к одному вельможе.

– Вы там развлечётесь, – заметил он. Но и от этого <я> отказался:

– Ночь такая ясная, и я не прочь побродить.

Потом я бросил хозяйке золотой, поблагодарил сына Пиуфта и пошёл к границе.

Перейдя границу, я сошёл с дороги, зарылся в траву и заснул.