000
ОтложитьЧитал
Эпизод 17
Тереза: Господи, кто же это тут у нас так храпит?.. Господин пастор?
Брут: Тише дочка… Пусть немного отдохнет.
Тереза: Могли бы положить ему что-нибудь под голову. (Подходя к столу, за которым сидит Осип). Ну, что? Узнал что-нибудь интересное?
Осип: Ничего.
Тереза: Совсем?
Осип: Если тебе интересно, то у Розенберга должен помереть молодой сын.
Тереза: Какой ужас. (Оглядывается на Розенберга). Но у него нет сына.
Осип: Раз карты сказали, значит, так оно и будет.
Тереза: Какой ты смешной… Думаешь, тебе помогут эти разрисованные кусочки картона?
Осип: А ты думаешь, старик, который сидит на облаках и повелевает идти дождю, поможет лучше?
Тереза: Не говори так.
Осип: В конце концов, в помощи всегда главное сама помощь, а не тот, кто тебе ее предлагает.
Тереза: Я этого не понимаю. (Отойдя, делает несколько шагов по сцене, затем подходит к висящей на стене шарманке). Мне кажется, что помощь, это когда тебе дают быть самим собой. (Дотрагивается до шарманки). Как, например, наша шарманка. Когда я на ней играю, то помогаю ей извлечь звуки, потому что сама она без меня этого не может. Но играет ведь она, а не я.
Осип молчит. Короткая пауза.
Ты слышишь, что я сказала?
Осип: Слышу.
Тереза (поглаживая шарманку): Знаешь, если бы это было возможно, то я пошла бы вместе с ней по какой-нибудь дороге, которая ведет неизвестно куда, и шла бы себе так по лесам, по лугам, по виноградникам, и играла бы всем, кто встречался мне на пути, потому что, мне кажется, трудно встретить человека, который не захотел бы послушать такую прекрасную музыку. (Осторожно поворачивает ручку шарманки).
Шарманка играет первые такты мелодии.
Брут (громким шепотом): Тереза!
Тереза: Ой!
Вербицкий: Вы разбудите господина пастора, мадемуазель.
Тереза: Я совсем забыла…
Пастор (просыпаясь): Что такое? (Сев и озираясь по сторонам). Я, кажется, немного вздремнул.
Вербицкий (тихо): А, черт!
Тереза: Ничего страшного, господин пастор.
Розенберг (в сторону): Кошмар с улицы Вязов возвращается.
Пастор (приходя в себя): О-о… Кажется, мне даже что-то приснилось… Какой-то сон, в котором мы все любим друг друга и живем одной большой и дружной семьей. А потом я подумал, что такие сны нам любит посылать враг рода человеческого. Он делает это для того, чтобы наше пробуждение было еще ужаснее. И когда я об этом подумал, то проснулся… (Взглянув на часы). А время-то, Господи! (Поднимаясь с пола). Думал поработать сегодня вечером над воскресной проповедью, а вместо этого взял и заснул, как последний пропойца… Ах, Господи! Как же все-таки мы слабы даже в самом малом!.. Не правда ли, господин Брут?
Брут: И не говорите, святой отец.
Пастор (подходя к стойке): Однако не будем и отчаиваться, сын мой… Посмотри, – если бы я не заснул, то у меня не было бы и повода чувствовать угрызения совести, а значит, я был бы лишен возможности лишний раз угодить небесам своим раскаяньем, так что еще неизвестно – не послало ли мне этот сон само Небо, желая, чтобы я раскаялся и твердо встал на путь исправления… Разве редко мы сталкиваемся с тем, что Небеса сами ввергают нас в пучину беззакония, чтобы потом протянуть нам руку помощи и вывести к свету? (Бруту, понизив голос). Вот почему, если ты нальешь мне немного виски, сын мой, то сможешь в какой-то мере считать себя исполнителем Божьей воли.
Брут: А может, будет лучше, если я сразу протяну вам руку помощи, святой отец?
Пастор: Нет, нет, сын мой. Все должно быть по правилам. Нельзя в таких важных вещах полагаться на собственное разумение… Давай, милый. Наливай и помни, что тот, кто не погиб, тот и не спасся.
Брут: В таком случае, позвольте пожелать вам удачной погибели, господин пастор. (Наливает).
Пастор: Аминь. (Быстро опрокидывает стаканчик, и какое-то время стоит, зажмурившись от удовольствия).
Небольшая пауза.
Брут (осторожно): Надеюсь, раскаянье уже близко?
Пастор: Да, сын мой… Я уже чувствую, как Небеса открывают мне свои объятия, так что я могу сказать самому себе с полным правом – изыди с миром!.. (Обернувшись ко всем присутствующим). Прощайте, господа.
Брут: Будьте здоровы, господин пастор.
Тереза: Я провожу вас, святой отец.
Пастор: Это лишнее, дочь моя. Слава Богу, я еще чувствую себя в силах потягаться с любым призраком, которого пошлет нам адская бездна. (Обернувшись, всем присутствующим). Господа.… Славьте Господа и будьте счастливы. (С поклоном уходит).
Звонит закрывшаяся за ушедшим дверь. Короткая пауза.
Эпизод 18
Вербицкий (из-за газеты). Не знаю, как вы, господа, но лично я чувствую себя с уходом нашего штатного святого гораздо лучше.
Тереза: Вы всегда были несправедливы к нашему бедному пастору, господин Вербицкий… Смотрите, Бог вас накажет.
Вербицкий: Боюсь, что не одного только меня, мадемуазель Тереза.
Тереза: Но вас в первую очередь. (Бруту). Не хочешь, наконец, немного передохнуть, папа?
Брут: Хочешь, чтобы я пошел и надрал задницу нашему Бандересу?
Тереза: Вот именно.
Брут: Ну, что ж. Это хорошая мысль. (Бандересу): Эй, Бандерес! Пойдем, мошенник, я намну тебе бока, чтобы ты не очень гордился своими липовыми победами.
Бандерес: Хотите со мной сыграть, господин Брут?
Брут: Просто мечтаю, разбойник. (Снимая фартук, Терезе). Присмотри тут.
Тереза: Да, папа.
Брут (Бандересу): Только не забудь про фору, которую ты обещал господину пастору.
Бандерес: Но, господин Брут…
Брут: Никаких «но», негодяй… Или ты никогда не слышал, что если человек нарушит данный им Деве Марии обет, то он немедленно отправляется прямиком в Ад?.. (Скрываясь в бильярдной). Два шара, клятвопреступник!
Бандерес: Я только хотел сказать, что я еще не совсем свыкся с этой мыслью… (Скрывается вслед за Брутом).
Николсен (поднимаясь со своего места): Пожалуй, на это надо пойти взглянуть. (Следователю, который встает из-за своего стола). Вы тоже хотите пойти посмотреть, господин следователь?
Следователь: Пожалуй, пойду немного проветрюсь.
Николсен: Делайте ставки, господа!
Следователь: Только не забывайте, господин корреспондент, что содержание тайных игорных заведений пока еще строго преследуется.
Николсен: Это была шутка, господин следователь. (Скрывается в бильярдной вместе со Следователем).
На сцене остаются Осип, Тереза, Вербицкий и Розенберг. Небольшая пауза.
Эпизод 19
Тереза (подходя к столику Осипа): Я еще утром хотела тебя спросить… Это правда?
Осип (раскладывая карты): Что?
Тереза: Что ты уезжаешь?
Осип: Допустим.
Тереза: И когда?
Осип: Скоро.
Тереза (опускаясь на стул): Когда?
Осип: Во всяком случае, не сегодня.
Тереза: Понятно....
Короткая пауза.
Что случилось, Осип?
Осип (тасуя карты): Ничего
Тереза: По-твоему, если ты уезжаешь, это ничего?
Осип: По-моему, это никого, кроме меня, не касается.
Тереза: Ошибаешься.
Осип молча раскладывет карты.
Знаешь…
Осип продолжает молча раскладывать карты.
Мне казалось, что мы с тобой раньше прекрасно понимали друг друга… Во всяком случае, пока не появилась эта дрянь с голубыми глазами…
Осип: Она не дрянь.
Тереза: Тебе, конечно, видней.
Осип раскладывает карты. Небольшая пауза.
Если хочешь знать, я видела недавно, как отец выходил ночью из ее комнаты.
Осип: Ну и что?
Тереза: А по-твоему, это ничего?.. Хочешь, чтобы она прибрала здесь все к рукам и завела здесь свои порядки?..
Осип: Я ведь уже сказал тебе. Мне все равно. Пусть заводит, что хочет, если ей нравится. (Положив на стол последнюю карту). Кстати, карты говорят, что ты выйдешь замуж за вдовца… Вон, посмотри…
Тереза: Глупости.
Осип: И что у тебя будет трое детей.
Тереза: Спасибо… Ты прекрасно знаешь, что я ни за кого не выйду, кроме тебя.
Осип (собирая и тасуя карты): Исключено.
Тереза: Почему?
Осип: Потому что так говорят карты.
Тереза: А тебе самому не смешно зависеть от того, как лягут на стол эти кусочки раскрашенного картона?
Осип: А тебе?.. Или ты думаешь, что Бог такой чистоплюй, что не может разговаривать с нами через что угодно? В том числе и через эти раскрашенные картонки?.. А вот мне почему-то кажется, что Он говорит с нами, откуда хочет, и не Его вина, что мы, как глухие, никогда Его не слышим.
Тереза: Я не глухая.
Осип (раскладывая карты): Мы тут все глухие… Живем, словно тени, ничего не хотим, ничего не умеем, ни о чем не думаем, кроме того, разве, чтобы в сезон приехало побольше туристов, чтобы побольше на них заработать.
Тереза: Как будто ты сам этого не хочешь!
Осип: Я не про это.
Тереза: А про что?
Осип: Про то, что мы все здесь давно уже умерли.
Тереза: Знаешь, всякий раз, когда я слышу от тебя что-нибудь подобное, мне хочется сказать «Аминь».
Осип: Скажи, если хочется.
Тереза (почти кричит): Аминь!
Осип: Аминь.
Короткая пауза. Осип раскладывает карты.
Тереза: И все равно ты никуда не поедешь. Будешь сто лет собираться, а потом просто об этом забудешь, потому что тебе станет скучно....
Осип молча раскладывает карты.
Тереза: Осип…
Осип: Что?
Тереза: Возьми меня с собой.
Осип: Не могу.
Тереза: Почему?
Осип: Я ведь не вдовец.
Тереза: Ты дурак. (Почти шепотом). Дурак. Дурак… Мы могли бы хотя бы попробовать… Слышишь?
Осип: Чтобы через месяц возненавидеть друг друга?.. Нет, спасибо.
Тереза: Раньше ты говорил другое… Что с тобой случилось, Осип?
Осип (швырнув карты на стол): Ничего!.. (Какое-то время смотрит на Терезу, потом глухо). Откуда я знаю?.. Все, словно сговорились повторять друг за другом: что с тобой случилось, что с тобой случилось? Как будто человек не может просто жить так, как ему нравиться и делать то, что хочет!
Тереза: Не кричи.
Осип (раскладывает карты, затем вновь отложив их, негромко): Я сам знаю, что со мной происходит что-то, чего я не умею объяснить… Может, это оттого, что я каждый день смотрю на этот чертов Океан, откуда я знаю?.. Если долго смотреть на него, то рано или поздно перестаешь придавать значения тому, что занимает всех, так что все вокруг начинает казаться такой чепухой, что иногда удивляешься, что совсем недавно все это казалось тебя таким важным… Кажется, что можно убить, обмануть, украсть и ничего не бояться, и по сравнению с океаном это не имеет никакого значения, так что однажды, окунувшись в него, ты легко смоешь все воспоминания, всю грязь, все прошлое, все, что тебя когда-то радовало, мучило и не давало покоя… (Помедлив, глухо, словно сам с собой). Если я правильно понимаю, то именно таким должен быть Бог, которому в сущности все равно, пишешь ты книги или торгуешь за прилавком, молишься или обманываешь и крадешь, потому что, что бы ты ни делал, ты все равно остаешься для Него только местом, где Он встречается с самим собой, призраком, через который его взгляд проходит не задерживаясь, не находя ничего, за что можно бы было зацепиться…
Тереза: Неправда. Бог не такой… Если бы Он был такой, то не стал бы проливать за нас кровь… Ты опять говоришь то, чего нет в Писании, Осип. А если этого нет в Писании, то, как добрые христиане, мы не должны об этом даже думать…
Осип: Да где ты их видела, этих добрых христиан?.. Если и был один, то его распяли две тысячи лет назад, да так быстро, что он даже не успел узнать про то, что он добрый христианин…
Тереза: Осип!.. Ради Бога… (Кричит громким шепотом). Я не понимаю! Не понимаю! Не понимаю!.. Ты вечно говоришь какие-то слова, которые я знаю по отдельности, но когда ты говоришь их все вместе, я ничего не понимаю, потому что они превращаются в какую-то стену между нами!.. (Поднявшись). А человеку нужны совсем не слова, а самое простое, обыкновенное счастье, так, чтобы кто-то был рядом, чтобы ты знал, что тебя ждут, когда ты возвращаешься домой, чтобы ты был кому-то нужен и чтобы в твоем доме смеялись дети… Тебе ведь тоже это надо, правда? Ты ведь тоже хочешь быть счастлив, чтобы тебя любили, чтобы у тебя была семья, чтобы дети встречали тебя после работы?
Осип: Нет.
Тереза (кричит шепотом): Тогда убирайся отсюда! Слышишь?.. Убирайся отсюда совсем!.. И не вздумай больше здесь появляться!..
Осип: Тихо, мышка, тихо… Ты мне сейчас перепутаешь все карты…
Несколько мгновений Тереза смотрит на Осипа, затем, повернувшись, убегает по винтовой лестнице наверх.
Эпизод 20
Осип (вслед Терезе, негромко): Дура.
Пауза.
(Бормочет, перекладывая карты). Счастья ей, видите ли, захотелось… Знаю я это счастье… Семейные праздники и дети, которым на тебя наплевать… Дура.
Вербицкий (опустив газету): Остынь, сынок. Ты и так наговорил бедной девочке столько ерунды, что, боюсь, ее ждет сегодня не самая приятная ночь.
Осип: Переживет.
Вербицкий (Осипу): Знаешь, Осип?.. С некоторых пор у меня складывается такое впечатление, что ты изо всех сил изображаешь из себя какого-то циника, который не хочет жить в ладу со всем миром, потому что он забыл, что мир это мир, и его просто надо принимать таким, какой он есть.
Осип (рассматривая разложенные карты, издали): А он есть?
Вербицкий: Кто?
Осип: Ну, этот ваш мир.
Вербицкий: Что значит "есть"?
Осип: А то, что в последнее время мне кажется, что никакого мира на самом деле не существует. Что он только мерещится нам, чтобы мы не сошли с ума от всеобщей неразберихи… (Оторвавшись от карт). Между прочим, я это совершенно серьезно, господин Вербицкий… В конце концов, когда я открываю окно или выхожу на набережную, я не вижу никакого мира, а только белую полосу прибоя с одной стороны, а с другой скалистое плато и тянущеюся до горизонта равнину, а наверху – небо, которое днем голубое или серое, а ночью черное или усыпанное звездами… Конечно, я несколько раз выезжал отсюда в соседние деревушки и даже был в столице и видел там высотные дома и метро, но откуда мне знать – не был ли это только сон, от которого уже давно ничего не осталось?.. Просто сон и больше ничего…
Вербицкий: Мне кажется, ты опять говоришь ужасные вещи, Осип… Я даже не знаю, что тебе на это ответить… Пусть лучше скажет, Розенберг… (Розенбергу). Скажи ему, Розя.
Розенберг (оторвавшись от шахмат и повернувшись к Вербицкому): Послушай, Вербицкий. Партия, которую я сейчас разыгрываю, чрезвычайно сложна. Эта партия Капабланки-Стульчик, 1927 года, – сама длинная партия за всю историю шахмат. Она длилась шесть месяцев и девять дней. А ты хочешь, чтобы я в двух словах объяснил то, на что даже у Бога ушло шесть дней? (Быстро надев кипу, Осипу). Ты что же это, действительно думаешь, что мира нет?.. А как же тогда, по-твоему, наша Тора, в которой сказано – «В начале сотворил Бог небо и землю»?.. Брейшит бара Элохим гашамаим ве гаарец?.. Небо и землю, то есть весь мир со всеми его чудесами. С Макдоналдсами, с Эйфелевой башней, с Ниагарским водопадом?.. Слава Богу, что у нас еще есть Книга, которой можно доверять. Но если есть Книга, то есть и Бог, который нам ее послал, А если есть Бог, то есть и мир, что и требовалось доказать. (Снимает и прячет кипу, Вербицкому). Ты доволен?
Вербицкий: Браво!
Осип (возвращаясь к картам): А я все-таки думаю, что дело обстоит как раз наоборот… Если есть Бог, то не должно быть никакого мира, а нам всем надо просто научиться довольствоваться тем, что есть. Шумом прибоя. Солнечным восходом. Интересной мыслью… И тогда, может быть, однажды какой-нибудь прекрасный день окажется больше мира и больше самой вечности… (Раскладывает карты).
Вербицкий: Я не знаю, что ты имеешь в виду, когда говоришь о вечности, Осип, но если тебя интересует мое мнение, то я думаю, что если бы наш следователь был сейчас с нами, то он не стал бы долго философствовать, а сказал бы по этому поводу, что существующим должно считаться все то, что может быть подтверждено свидетельскими показаниями и вещественными доказательствами. Книгами, газетами, рассказами очевидцев, заявлением потерпевших, протоколами допросов, следственными экспериментами. И мне, господа, это кажется весьма резонным.
Розенберг: Браво…
Короткая пауза.
Осип (негромко): А, между прочим, карты опять показывают на огонь… Похоже, нас скоро ждет небольшой пожар.
Вербицкий: Слава Богу, что не землетрясение.
Осип: Слава Богу…
Из бильярдной появляется Следователь.
Эпизод 21
Розенберг: Какие впечатления, господин следователь?
Следователь (усаживаясь за свой стол, негромко): Я, конечно, не специалист, господа, но если говорить серьезно, то ваш бильярдный гений играет весьма и весьма посредственно. Единственно, что его спасает, это то, что остальные играют еще хуже.
Вербицкий (шепотом): Ради Бога!.. Господин следователь!.. Нельзя разрушать народные идеалы! Это может плохо кончиться.
Следователь: Признаться, я ожидал другого.
Осип: А у нас тут все так, господин следователь… Мертвые ходят по улицам. Госпожа бургомистр избирается на двенадцатый срок. Господин пастор по четным дням пребывает в целибате, а по нечетным ходит с женой за покупками… Если бы вы хотя бы немного пожили у нас, вам бы уже, наверное, ничего не показалось бы странным.
Вербицкий: Господин Осип, как всегда, немного преувеличивает.
Осип: Да неужели?.. (Отложив карты). А вы посмотрите внимательно на этот чертов городишко. Он выглядит так, как будто кто-то его наспех придумал, наспех построил, наспех сколотил и оставил тут, на краю земли, словно плохие декорации, которые дожидаются только хорошего ветра, чтобы, наконец, рухнуть… А мы сами? Господи!.. Да, кто мы такие?.. Возьмите хоть кого, вон хотя бы нашего уважаемого господина Брута… Что это за имя такое, Брут? Он, что древний римлянин?
Вербицкий: Наш Брут – жертва демократических идеалов его матери. Она была помешана на Уинстоне Черчилле.
Осип: Ладно. Допустим… Пускай господин Брут жертва демократии. Ну, а вы, господин Вербицкий. У вас русская фамилия. Вы что, русский? Или поляк? Или вы тоже чья-то жертва?
Вербицкий: Какая тебе, в конце концов, разница, Осип? Я совершенно не уверен, что хочу обсуждать с тобой эти вопросы.
Осип: Прекрасно… Ну, а вы, господин Розенберг? У вас немецкое имя?
Розенберг: Я еврей, господин Осип.
Осип: Еврей, а говорили, что ваш отец служил в арабском легионе.
Розенберг: И что это, по-твоему, доказывает? Что я не могу быть евреем, потому что мой отец служил в арабском легионе?.. Странная у тебя логика, Осип.
Осип: Можно подумать, что у вас лучше… Как будто, если вы закрыли глаза и заткнули уши, то все обойдется.
Пожав плечами, Розенберг возвращается к шахматам. Вербицкий вновь скрывается за газетой. Короткая пауза.
(Негромко). Знаете, в детстве, я представлял Время в виде большой книги, чьи страницы заполнены разными чудесными историями… А теперь мне кажется, что в этой чертовой книге остались одни только белые листы, которые Время переворачивает наобум, без всякого смысла, как будто все мы пытаемся что-то сказать, а в результате получается какое-то глупое бормотание, как будто у нас у всех каша во рту, и мы мычим, не в состоянии выдавить из себя ничего путного.
Вербицкий (из-за газеты): Лично я, например, ничего выдавить из себя не пытаюсь.
Осип: Неправда… Любой человек, если он не окончательная скотина, всегда хочет что-то сказать и при этом, что-то очень важное.
Вербицкий (Розенбергу): Кажется, это он опять про меня.
Осип: Может, это и в самом деле смешно, господин Вербицкий, но у меня в последнее время такое чувство, как будто нас специально собрали тут на несколько часов, для того, чтобы мы смогли, наконец, открыть рот и сказать что-нибудь стоящее, что-нибудь важное, пока еще не погас свет и нас не попросили убираться отсюда восвояси, как это бывает в нашем парке, когда сторож выгоняет посетителей, потому что пришло время закрываться…
Вербицкий: Я и не знал, что ты умеешь так красиво говорить, Осип… Если бы только не эти твои ужасные фантазии, про которые не знаешь, что и думать.
Осип: По-вашему, это фантазии? (Быстро поднявшись, идет к вешалке и достает из кармана своей куртки сумочку для документов). Тогда вам, наверное, будет интересно посмотреть вот на это… (Достает из сумочки небольшую бумажку). Пожалуйста.
Вербицкий: Что это?
Осип: Театральный билет… Я нашел его в прошлом году на берегу моря… А вот еще один… Ряд десятый, место девятнадцать.
Розенберг: Но у нас, слава Богу, нет никакого театра. (Подходит ближе). Любопытно… Наверное, это намусорил кто-нибудь из туристов.
Вербицкий: Наверняка.
Осип: По-вашему, туристы таскают с собой прошлогодние театральные билеты?.. (Достает из сумочки гардеробный номерок). А это, по-вашему, тоже фантазии?
Вербицкий: Что это?
Осип: Гардеробный номерок. Номер сто. (Достает еще один номерок). А этот номер восемьдесят два… Вы где-нибудь видели у нас гардеробные номерки?
Вербицкий молча вертит в руках номерки, потом передает и Розенбергу. Короткая пауза.
А как вам понравится вот это? (Достает из сумочки сложенную бумажку). Это театральная программка. Тут правда, ничего не разберешь, но зато посмотрите на число. 25 декабря… Много у нас тут бывает туристов на Рождество и Новый год?..
Электричество мигает.
(Сквозь зубы) Чертова подстанция… Между прочим, я нашел за последний год три номерка, два театральных бинокля, несколько программок… Обрывок какой-то партитуры. И еще две контрамарки на откидные места.
Розенберг: Сочувствую.
Вербицкий: Интересно, а почему, например, я никогда и ничего такого не нахожу?.. (Почти сердито). А я могу вам объяснить, почему… Потому что я прихожу домой, ставлю чайник, включаю телевизор, а за окном садится солнце, и ветер шевелит занавески, и никто в целом свете не докажет мне, что я играю в каком-то дурацком спектакле, потому что все мы прекрасно знаем, что если мы где и играем, то только в пьесе, которую написал известный драматург по имени Господь Бог, а не какой-нибудь провинциальный неудачник, который собирался осчастливить человечество, а в результате не смог заработать себе даже на приличные штаны!
Осип: Да вы счастливый человек, господин Вербицкий… А вот когда прихожу домой я, то меня начинает колотить страх, что сейчас в темноте начнут медленно загораться лампы, и я услышу шум закрывающегося занавеса и первые аплодисменты…
Электричество мигает.
Иногда я просыпаюсь ночью от того, что слышу звонок, который торопит зрителей занимать свои места и тогда я думаю спросонок, что перед тем, как выйти на сцену, мне неплохо было бы хотя бы сполоснуть лицо… А иногда вечером, когда ветер стихает, я могу поклясться, что где-то недалеко раздаются аплодисменты; знаете, иногда даже целая буря аплодисментов, которые с каждым разом становятся все громче… Вы никогда ничего такого не слышали, господин Розенберг?
Розенберг: Конечно, все это совершеннейшая чепуха, но должен признаться, что иногда, когда я прогуливаюсь по пляжу, мне тоже кажется, что я слышу что-то очень похожее на то, о чем ты говоришь.
Вербицкий: Я всегда говорил, что сумасшествие заразительно.
Розенберг: Кроме того, я тоже нашел однажды гардеробный номерок… (Расстегивая рубашку и доставая висящий на цепочке номерок). Видите?.. Я ношу его на шее черт знает зачем, как будто это какой-то талисман, который сможет мне помочь в трудную минуту… Вот. Номер пятнадцать…
Мигает и потом перестает мигать электричество.
Следователь (оторвавшись от своих бумаг): Вы меня извините, господа, но у меня почему-то сложилось такое впечатление, что вы здесь все немного тронулись умом. У вас, наверное, климат к этому располагает.
Небольшая пауза.
Розенберг (задумчиво): А может и климат…
Короткая пауза