Империя. Лязг грядущего

Посвящается моей семье

Отдельное спасибо Виталию Сергееву

Часть первая
Дальневосточный рубеж

Глава 1
Ледяные ветра

ИМПЕРСКОЕ ЕДИНСТВО РОССИИ И РОМЕИ. РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ. ОСТРОВ САХАЛИН. ПРОЛИВ НЕВЕЛЬСКОГО. САХАЛИНСКИЙ УКРЕПРАЙОН. ФОРТ ПОХОБИ.

1 февраля 1921 года

Метель усиливалась, и снежные вихри плясали в свете фонарей состава, прибывающего со стороны находящейся по ту сторону пролива крепости Лазарева. Паровоз дал протяжный гудок, и, обдав встречающих клубами пара, с лязгом остановился. Зазвучали команды, из пассажирских вагонов начали выпрыгивать прибывшие солдаты, залязгали открывающиеся двери вагонов товарных, осматривали закрепленную на открытых платформах технику, в общем, поднялась обычная, полагающаяся случаю выгрузки, суета. Впрочем, генерал Голенкин прибыл не за этим.

Штабной вагон. Открываются двери.

– Алексей Владимирович, рад видеть вас.

Прибывший генерал фон Шварц кивнул:

– И я рад видеть вас, Фёдор Ильич. Погоды у вас стоят чудные.

Голенкин усмехнулся:

– На материке лучше?

Фон Шварц лишь махнул рукой.

– Такая же дрянь, уважаемый Фёдор Ильич. Такая же дрянь. Еле пробились сквозь метель. Чем порадуете?

– Ну, боремся со сном всеми возможными способами, для чего изыскиваем себе всяческие развлечения.

– Похвально, Фёдор Ильич, похвально. Чувствую, что скучать вам тут не приходится.

Голенкин кивнул.

– Да, Алексей Владимирович, тут вы правы. С этим снежным бураном развлекаемся круглосуточно.

– Понимаю. Зато нескучно живёте.

Зима для снабжения Сахалина имела как плюсы, так и минусы. Конечно, по открытой воде снабжение и переброска осуществлялась посредством нескольких паромов; с установлением же прочного льда в проливе Невельского проложили временную узкоколейку и один за другим гнали на остров составы с продовольствием, вооружением, личным составом, боеприпасами и прочим обмундированием. Однако и снежные заносы были самым обычным делом, так что бригады «чистильщиков» находились не только в постоянной готовности, но и почти всегда в деле.

Когда летом 1918-го их двоих неожиданно вызвали к государю, ни один из них даже предположить не мог, о чём пойдет речь на самом деле, ведь совершенно очевидным казалось совещание о ходе строительства Западного рубежа – цепи крепостей и укрепрайонов вдоль западной границы Империи. Но, как оказалось, не тут-то было.

Нет, в самом начале аудиенции государь много и подробно расспрашивал о ходе фортификационных работ, но затем, кивнув, подвел итог: «Что ж, я вижу, что на Западном рубеже всё идет своим чередом и держать специалистов такого класса для рутинной работы совершенно не нужно. Сдайте дела своим заместителям. Вас ждет Дальний Восток».

Да, вот уже два с половиной года они возводят Дальневосточный рубеж – цепь укреплений, крепостей и прочих казематов от Читы, через Маньчжурию и Владивосток до Сахалина, Камчатки и Чукотки. И если касаемо Чукотки и острова Ратманова пока следовало лишь обеспечить безопасность метеорологических станций, то в остальном всё было очень и очень серьезно. А уж после прошлогоднего инцидента на КВЖД, когда банды хунхузов зверски убили почти всех пассажиров элитного «Дальневосточного экспресса», стало понятно, что война с Японией становится практически неизбежной. Именно после этого оба генерала получили из Константинополя Высочайшее повеление ускориться, насколько это вообще возможно, и быть готовыми к началу боевых действий не позднее апреля 1921 года.

Генерал Голенкин командовал Сахалинским укрепрайоном, и именно подготовку УРа и прибыл инспектировать генерал фон Шварц. Задача перед командованием укрепрайона стояла простая, как копеечная монета – ни в коем случае и никоим образом не допустить выбивания русских войск с территории Сахалина. С перспективой стать плацдармом для изгнания японцев со всей территории острова. Именно для этого два с половиной года шли серьезнейшие работы, именно для этого подвозили войска и прочее обеспечение, именно потому здесь оказались Голенкин и фон Шварц. Опыт Порт-Артура, Осовца, Ивангородской крепости, а, главное, опыт Рижского укрепрайона нужно было перенести сюда, да так, чтобы основные узлы обороны могли сражаться с превосходящими силами противника минимум полгода безо всякого подвоза, пополнения и прочего снабжения.

Минувшее лето было очень горячим. Остров и Сахалинская область на материке превратились в одну большую стройку. Строили капониры, строили теплые казармы и жилье, в скалах долбили пещеры и галереи, в которых размещали арсеналы, боеприпасы, склады различного назначения. И это вдобавок к обычным складским сооружениям, ведь в городах и селениях, на территории воинских частей и просто в укромных местах размещались склады, мастерские и прочие вспомогательные объекты.

Зимой строить было невозможно (и не требовалось), но зато вставший лед позволил соединить остров с Большой землей железной дорогой, и на остров потекла река снабжения.

Генерал Голенкин не испытывал ни малейших иллюзий относительно щедрости начальства. Империя не любила разбрасываться ресурсами почём зря. Значит, что-то действительно грядет.

Подготовка велась по всем направлениям, даже косвенным. Так, Империя в разы, особенно младшим и штаб-офицерам Дальневосточного рубежа, подняла размер жалованья, а уж про всякие «квартирные», «северные» и прочие надбавки и говорить было нечего. Всё было по высшему разряду. Но и отвественность возросла до самой высшей планки.

Вообще же, нынешний российский младший офицер и в остальных частях Империи в массе своей больше не жил впроголодь. Они больше не должны были покупать обмундирование за свой счет. Нет, шик и показная роскошь полков лейб-гвардии всё так же оплачивались самими гвардейскими офицерами, но стандартную гвардейскую форму они тоже получали за счет казны, как и все остальные. Всё – парадная и повседневная форма одежды, полевая форма, форма для практических упражнений на полосах препятствий, спортивная форма для гимнастики – всё это выдавала своим офицерам Империя.

Но для Дальневосточного рубежа довольствие было совершенно сказочным. Да таким, что многие офицеры из более теплых округов писали рапорты с просьбой о переводе в эти края.

Империя готовилась к большой войне. И готовилась отнюдь не как это бывало прежде – то есть не на словах и не шапкозакидательскими реляциями. Готовилась всерьез. Без дураков.

– Ну что, Алексей Владимирович? Прошу в авто!

– Да, пожалуй, Фёдор Ильич, едем. Не будем смущать занятых людей генеральскими погонами.

Через минуту несколько гусеничных машин отъехали от перрона и устремились на юг, к Александровску-Сахалинскому.

ИМПЕРСКОЕ ЕДИНСТВО РОССИИ И РОМЕИ. РОМЕЙСКАЯ ИМПЕРИЯ. КОНСТАНТИНОПОЛЬ. ДВОРЕЦ ЕДИНСТВА. КВАРТИРА ИХ ВЕЛИЧЕСТВ. 1 февраля 1921 года

Сон и кошмар.

Две белые мраморные плиты.

«Императрица Мария Федоровна. 1847–1917».

«Императрица Мария Викторовна. 1901–1921».

Букет красных роз на белом мраморе.

Ветер.

Черные ленты букета шевелятся на ветру, словно живые.

Разумеется, на могиле матери лежит такой же точно букет, но взгляд мой прикован только к плите передо мной и к золотым буквам имени. Сегодня бы моей Маше исполнилось тридцать четыре года…

Когда-то, возможно, весьма и весьма скоро, рядом появится и моя плита. «Император Михаил Александрович». Вот только годы жизни будут стоять ненастоящие. Во всяком случае год моего рождения будет точно липовым, никто же не напишет «1975».

Попаданец хренов.

Сильный порыв ледяного ветра вырывает из-за пояса ремня мой пустой рукав. Сашка раздраженно кричит:

– Да двери-то закройте, в конце концов!

– Сию минуту, государь!

Он помогает мне вновь заправить рукав за ремень и обеспокоенно спрашивает:

– Ты как, пап?

Невесело усмехаюсь.

– Бывали дни и получше.

Да. Лучше бы мне вместо руки и ноги в том взрыве оторвало голову. Никогда не прощу себе, что в тот раз посадил Машу справа от себя. Хотя я точно не хотел бы видеть её на своём месте. По крайней мере, она погибла мгновенно и без мучений.

Четырнадцать лет прошло, но я так и не примирился с утратой. Впрочем, я и с жизнью примирился с трудом. Если бы не невозможность передать корону, если бы не крайнее малолетство наследника престола, я бы вряд ли так долго коптил небо. Но теперь-то я император-пенсионер. Официально отрекшийся от престола в пользу сына. Так что довольствуюсь лишь ролью ворчащего советника при молодом императоре.

Четырнадцать лет. Мои спецслужбы хваленые так и не смогли установить, кто стоял за тем взрывом в Москве. Говорят, что бомбистом был псих-одиночка. Не знаю. Может быть, и так. Я искал, используя все свои возможности, но тоже ничего и никого не нашел. Я подозревал всех и грешил на всех, но не было у меня ни доказательств, ни даже обоснованных подозрений. Да и сам-то я тогда выжил лишь чудом, лишившись всего лишь правой руки, правой ноги и любимой женщины, беременной моим так и не родившимся ребёнком. Всего лишь…

Да, будь на улице мой родной 2015 год, возможно, медицина что-то и смогла бы сделать, но мы всё ещё отстаем на сотню лет. Сто лет.

Императрица Франции положила мне руку на плечо.

– Пап, с тобой всё в порядке?

Киваю.

– Да, Викусь, я в порядке.

В полнейшем.

Провожу ладонью по белому мрамору.

Потерпи, любимая. Я уже скоро.

Я уже иду к тебе.

Как же я соскучился…

* * *

…Резко поднимаюсь в постели. По лицу медленно стекают крупные горошины пота. Меня просто трясёт.

– Что случилось, любимый? – Маша прижимается к моей спине, обнимает плечи и нежно целует мою шею. – Что-то приснилось, да?

Целую её руку.

– Да, кошмар приснился. Разве в первый раз? Спи.

Но я никак не могу успокоиться. Выдавливаю:

– Я… пойду, водички выпью.

Тяжело поднимаюсь с постели и набрасываю халат. Чувствую, как дрожат колени. Адреналин просто переполняет меня.

На кухне вместо графина с водой рука сама потянулась к холодильнику. Початая бутылка коньяка. Нет ни желания, ни возможности искать бокал в темноте. Чмок открываемой пробки, судорожные несколько глотков прямо из горла бутылки. Благородный напиток щедро обжигает горло.

На кухне вдруг загорается свет. Маша в халате обеспокоенно входит в дверной проём.

– Миша, я никогда не видела тебя таким испуганным. Что случилось?

Качаю головой.

– Нет. Не знаю. Ничего. Просто кошмар. Наверное…

Жена приложила ладонь к моему лбу.

– Ты весь в поту. Что случилось?

С нервным оптимизмом пожимаю плечами. Но жена мягко настаивает, заглядывая мне в глаза с явным беспокойством.

– Расскажешь? Говорят, рассказанный кошмар уже не страшен.

Качаю головой.

– Нет, там сумбур какой-то. Без смысла. Просто кошмар, один из многих. Я уже и не помню толком ничего.

Машу нельзя пугать. Ей рожать со дня на день.

Жена долго вглядывается мне в глаза, явно стараясь понять причины моего столь большого испуга. В ответ, я лишь обнял её за талию и поцеловал в губы.

– Иди спать, солнышко. Мне нужно ещё немного посидеть. Я скоро.

– Ну, нет, в таком состоянии я тебя наедине с бутылкой точно не оставлю.

Она взяла меня за руку и повела за собой. И уже в постели прошептала:

– Миша, что бы тебе не приснилось, помни – это лишь сон. Просто сон. Лучше обними меня.

Через минуту Маша лежит в моих объятьях, а моя рука лежит на её круглом животе. Там мой сын или моя дочь. А это моя жена. И они живы.

ЖИВЫ!!!

ИМПЕРСКОЕ ЕДИНСТВО РОССИИ И РОМЕИ. РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ. ОСТРОВ САХАЛИН. ПРОЛИВ НЕВЕЛЬСКОГО. САХАЛИНСКИЙ УКРЕПРАЙОН. АЛЕКСАНДРОВСК-САХАЛИНСКИЙ. 1 февраля 1921 года

Фон Шварц смотрел по сторонам, силясь сквозь снежные вихри и белые жгуты разглядеть улицы Александровска. Да, город менялся.

Скажем прямо – в столице Сахалинской области за прошедший год произошли большие изменения. Как и во многих местах области на острове и на материке, в самом Александровске шло практически беспрерывное строительство. Вот только в городе, помимо военных объектов, также много строилось двух-трехэтажных жилых домов, возводились школы, ясли и больницы, открывались Дома Освобождения и реальные училища, обустраивались места торговли и общественного питания, даже появилась некоторая претензия на культурный досуг, а о местном Доме офицеров по острову уже ходили настоящие легенды. Во всяком случае, даже до Владивостока дошли вести о потрясающей воображение «Рождественской сказке», которую давали для местных детишек силами самих господ офицеров, их жён и детей.

Впрочем, здесь, как и в Большом Владивостоке, возводя новые районы, строители не забывали и о подземных бетонных убежищах по всему городу. Убежищах, в которых за считанные минуты могло укрыться всё население в случае начала обстрела с моря или бомбардировки с воздуха. Причем учения по гражданской обороне проводили минимум раз в месяц в любую погоду.

Наконец их «Руссо-Балт», с приводом Кегресса (что было обязательным зимой в этих краях), встал у входа в штаб Сахалинского укрепрайона. Дежурный распахнул дверцу, и в салон авто тут же выпуклой стеной ударил заряд снега и морозного воздуха.

Генерал Голенкин, прикрываясь от ветра и снега своим башлыком, прокричал:

– Прошу вас, Алексей Владимирович!

Фон Шварц накинул на голову капюшон своего башлыка и, обреченно крякнув, шагнул в метель, благо до входа в здание было рукой подать. Уже в приемной, отряхиваясь от снега и избавляясь от шинели, прибывший прокряхтел:

– Да, уж, Фёдор Ильич, погодка-то нынче разгулялась.

Голенкин деловито кивнул адъютанту.

– Иван Константинович, организуйте нам чаю, что-нибудь к чаю, бутылочку коньяка и к коньячку. И распорядись нам баньку.

Адъютант склонил голову, а хозяин пригласил гостя в свой кабинет.

Фон Шварц, всё с тем же кряхтением, опустился в хорошее кожаное кресло, сказав мечтательно:

– Да, баньку сейчас – это хорошо. Весьма и весьма способствует, знаете ли. Да-с. Эти сутки пути дались очень тяжело, я всё время боялся, что нас просто где-то занесёт. Снег как с цепи сорвался.

Голенкин кивнул:

– Да, узкоколейку с материка приходится всё время расчищать от заносов, иначе эшелоны просто встанут. Нам пришлось вдоль трассы на льду пролива развернуть целые лагеря для обогрева и отдыха, чтобы бригады могли работать, сменяя друг друга, могли поесть горячей пищи, да и просто согреться. Снабжение и обеспечение у них там по высшему разряду, скажу я вам. Усиленное питание, теплая одежда, валенки добротные.

Гость кивнул, оценивая услышанное. Да, с некоторых пор в Империи не приветствуется небрежительное отношение к нижним чинам. А если они там ещё и помёрзнут, то трибунал будет неизбежным. Ответят все. Преступная халатность, повлекшая за собой человеческие жертвы, и подозрение на умысел и диверсию против боеспособности Армии Единства, и, как итог, оскорбление Священной особы его всевеличия. Ведь погибнут его любимые верноподданные. Приговор однозначный – смертная казнь через повешение. Публичная смертная казнь. В назидание другим.

С другой же стороны, не выведи ты людей из теплых казарм на расчистку снега и допусти остановки железнодорожного сообщения с материком – и статья о небрежении служебными обязанностями и вредительстве станет тебе приговором. Вот и крутились местные начальники как только могли, еще летом продумывая, как эта расчистка будет зимой осуществляться, как, какими силами, чем эти силы кормить, снабжать, обогревать, где это всё брать, кто за что отвечает и так далее. И никого не будут интересовать оправдания про то, что кто-то там чего-то не подвез, что заказывали одно, а привезли другое, что начальник склада в запое, а каптёр ушел на ночь к какой-то вдовушке в деревню. За это всё стреляли нещадно. Сам генерал Голенкин собственноручно расстрелял перед строем с десяток таких вот орлов. Втом числе и за пьянство во время дежурства.

А народ у нас, кстати, понятливый. Если всё правильно объяснить и показать, что никакого кумовства у нас нет и кара неотвратима для всех. И точно так же, как спящего на посту во все времена казнили перед строем, так тут всех, кто позволял себе вольности на ответственном посту, расстреливали публично. Объяснив перед этим личному составу, что сей персонаж своими действиями или бездействием поставил под угрозу их жизни и здоровье, ведь из-за него, к примеру, они могли остаться без теплых вещей, валенок и прочего на жесточайшем морозе. Или без усиленного «северного» пайка.

Солдаты же, в свою очередь, быстро смекнули что к чему и уже не сдерживали себя в докладах наверх относительно недостойного поведения, к примеру, того же начальника вещевого склада. Так, если этот начальник склада начнет что-то там мутить и гнать подотчетный товар налево, то доклад командованию поступит незамедлительно. Прямо от помощника начальника склада и поступит, ведь иначе их расстреляют вместе. А если помощник в «доле», то и без него найдется десяток внимательных неравнодушных глаз. Осуществлять хищения и пить водку на работе стало вдруг смертельно опасно. За все эти «художества» тоже стреляли на раз-два. Не говоря уж о количестве расстрелянных по итогам регулярных ревизий. А проверяющим уже не расскажешь, что, мол, «крысы поели». Поели? Не принял меры и допустил? Пожалуйте бриться!

Конечно, расстреливали только в самых вопиющих случаях, когда нужно было показать строю, а так, за более мелкие прегрешения, виновных ждали мрачно знаменитые 13-е Особые отдельные батальоны Инженерно-строительного корпуса, в которых как раз такого рода каторжники и собирались. Людьми каторжники не считались, а были «условно казненными лицами», без прав и даже без имени. Лишь номера, худая одежда да паршивая пайка. Их одевали ровно настолько, чтобы они немедленно не замерзли насмерть и могли работать, а кормили ровно настолько, чтобы хватило сил до завтра. И так изо дня в день на самых жутких работах, куда обычных солдат и рабочих посылать не с руки.

Нет, и там можно было как-то отличиться, получить послабление режима, за которым последует перевод в обыкновенные арестантские роты, а там, глядишь, за ударный труд и примерное поведение могло и условно-досрочное освобождение замаячить, но большинство так и гибли в этих 13-х ООБ ИСК. И таких 13-х ООБ ИСК хватало по всей Империи. В каждой Особой отдельной бригаде ИСК таковой «особый» батальон имелся. А бригад таких уже было больше тридцати.

Причем обычные каторги уже практически опустели, а те, которые что-то добывали, были переведены в подчинение Тринадцатого особого Главного управления Инженерно-строительного корпуса Армии Единства. А уж «Тринадцатая» открыла свои широкие объятия для всего отребья: воры-рецидивисты, революционеры, убийцы, бомбисты, насильники и прочая злачная публика сразу после следствия и приговора отправлялись, как они говорили, «на тринадцатые хлеба», минуя традиционные места отсидок. Кирку или лопату в руки и вперед.

Конечно, это не было тайной. Об этом свободно печаталось в прессе, случались даже дебаты в Государственной Думе, но общественное возмущение попытками спасти насильников и убийц от кары было столь велико, что всерьез эту тему уже никто не обсуждал. Да, и граф Суворин умело поддерживал общественные настроения на сей счет, часто очень ярко живописуя в прессе очередной случай убийства почтенного семейства с целью ограбления или какого-нибудь громкого изнасилования. Да так, что у обывателя кровь в жилах стыла!

Неудивительно, что подданные тут же преисполнялись благодарностью к Михаилу Второму за то, что при нём в городах и на дорогах Империи был наведен порядок.

Собственно, понятно, что «Тринадцатые» подчинялись командованию ИСК сугубо функционально, в рамках поставленных производственных задач. Охраной же «спецконтингента» и заботой о нём занималась Внутренняя стража под отеческим присмотром Отдельного корпуса жандармов. Со всеми вытекающими для «сидельцев» последствиями. Так что многие из числа попавших в 13-е ООБ ИСК вспоминали обыкновенную каторгу, как рай на земле. А уж про «ужасные условия» в поселениях политических ссыльных и говорить не приходится, ибо не было больше таких поселений. Ссылка для политических предусматривалась только в одну сторону – в Мексику или в Гватемалу. А такую ссылку нужно было ещё заслужить. Остальным же «политическим», в случае их отказа от прекращения насильственной борьбы с Империей, была только одна дорога – в «Тринадцатую».

Но если «политические» хотя бы могли в любой момент подать прошение на Высочайшее имя и раскаяться, вернув себе тем самым свои гражданские права, то у уголовников и прочих расхитителей такой возможности не было.

Дорога в один конец.

Утилизация мусора.

* * *

– А во Владике погода лучше?

Фон Шварц рассмеялся:

– Когда я, милостивый государь, выезжал из Владика, там хоть и было морозно, но светило солнце, а на небе не было ни облачка.

Принимающий высокое начальство Голенкин усмехнулся.

– Ну, тот тоже иногда так бывает, Алексей Владимирович, уж поверьте.

Гость не стал возражать.

– Верю. И надеюсь, что погода в ближайшие дни будет нам благоволить. Я собирался осмотреть состояние укрепрайона и в особенности то, что успели построить за то время, пока меня здесь не было.

Командующий УРом пожал плечами.

– Конечно, всё посмотрим и осмотрим. Но только после окончания бури, иначе заметёт нас где-то в холмах, а когда найдут – будет уже поздно. На Сахалине погода очень коварна. Благо все основные узлы укрепрайона обладают известной автономностью и могут месяц воевать и жить изолированно от внешнего мира, значит, они устойчивы и к капризам погоды.

В дверь постучали.

– Ваше превосходительство. Чай, коньяк и всё полагающееся случаю. Банька топится.

Кивок генерала.

– Спасибо, голубчик. Проследи там.

– Не извольте беспокоиться, ваше превосходительство, всё будет в самом лучшем виде, вы же меня знаете.

Штабс-капитан козырнул и исчез за дверью.

Фон Шварц крякнул.

– Он что же у тебя, из «зеленых»? С чего вдруг «превосходительство»?

Голенкин усмехнулся в бороду.

– Ну, не всем довелось повоевать в Великой войне. Так что я для него «превосходительство» пока, а не товарищ генерал. Ничего, придет и его время. Зато хороший организатор делопроизводства, да и в прочих задачах весьма проворен.

Гость пожал плечами.

– Ну не знаю. А где, кстати, твой любимчик капитан Николаев? Ты же с ним всю войну прошёл, ещё с четырнадцатого.

Хозяин развел руками:

– А у него жена сегодня рожает, я его к ней и отпустил. Чего он тут будет в приёмной на стены лезть от переживаний?

Фон Шварц согласно кивнул.

– Да, так с ним что-нибудь нехорошее приключиться может. А как у вас сейчас с родильным домом?

Голенкин с гордостью ответил:

– Летом достроили новый большой и, главное, теплый родильный дом. С Большой земли прислали и всё необходимое оборудование, и врачей, и сестёр милосердия.

– Прекрасно. И много нынче у вас рожают?

– Только за январь трое. А так, вообще, девять офицерских жён на сносях, плюс жёны унтер-офицеров УРа, а там уже порядочное количество. Плюс роддом принимает рожать и местных жительниц, так что они там точно не прохлаждаются.

– Дело хорошее. Что-то с Большой земли роддому нужно?

Кивок.

– Подполковнику медицинской службы Горшенину нужно всегда, всего и побольше. Уверен, что список желаемого у него готов в любой час дня и ночи. Впрочем, его озабоченность понять я могу, ведь гарнизон растет с каждым месяцем, да и население прибывает на остров постоянно. Вчера вот только поезда доставили горно-стрелковый батальон полного штата и комплектации, а с ними ещё пятьдесят шесть человек переселенцев.

Фон Шварц дожевал последний бутерброд и, запив его чаем, деловито потёр руки.

– Ну-с, Фёдор Ильич, пока топится банька, не пройтись ли нам обзорно по карте острова? Что сделано, что планируется сделать и прочее.

– Охотно-с. Прошу.

Голенкин подошёл к расстеленной на большом столе карте и, начал доклад.

Алексей Владимирович слушал, кивал, задавал вопросы. Что ж, пролив Невельского не только был самым надёжным образом перекрыт для прохода японских сил, но и простреливался на значительную глубину береговыми батареями. Фактически вход в пролив Невельского был блокирован на линии бухта Тихая – залив Тык, что на полсотни километров южнее переправы на материк. Таким образом японцы не имели ни малейшей возможности прервать снабжение Сахалина со стороны материка. А значит, не могло быть и речи о том, чтобы удушить остров блокадой.

Вообще же, местность благоприятствовала обороне острова – сплошь горы да реки, холмы да овраги. Тут и там бетонные укрепления УРа, там и сям засеки и минные поля, все дороги простреливаются из всех видов оружия, включая тяжелую артиллерию.

На флангах располагались капониры дальнобойной артиллерии, совершенно неуязвимые для фронтального огня противника, но имеющие возможность вести прицельный фланговый огонь вправо и влево от своих позиций. Были построены ходы, дороги и железнодорожные ветки, позволяющие быстро перебрасывать силы между отдельными укреплениями. Вдобавок к стационарным и полустационарным батареям была организована мобильная артиллерийская группировка, которая позволяла оказывать поддержку полевым частям. Оборудовались полевые позиции, многие из которых были вынесены далеко вперед или на фланги. И, конечно, разветвленная сеть пулеметных. На каждой позиции создавали бетонные убежища, способные выдержать артиллерийский обстрел из орудий калибром до шести дюймов включительно.

Все укрепления, батареи и наблюдательные пункты были сведены в единое целое системой телефонной и радиосвязи. Радисты и штабы были обеспечены карточками шифров.

Разведка и корректировка огня осуществлялась не только посредством наблюдательных пунктов на земле, но и при помощи регулярной воздушной разведки, впрочем, даже морально устаревшие аэростаты наблюдения вовсе не стали достоянием истории, обеспечивая командование и канониров сведениями о происходящем вокруг.

К уже имеющимся в Сахалинском укрепрайоне батареям полевых и морских орудий прошлым летом были добавлены орудия тяжелой и особой мощности, а также два дивизиона ТАОН, с полагающимися дивизиону «Тяжелой артиллерии особой мощности» по штату 305-миллиметровыми гаубицами Обуховского завода. На ключевых высотах были установлены 305-миллиметровые морские орудия всё того же Обуховского завода, которые позволяли бить в море на дальность свыше 30 километров от берега.

Все места, более или менее пригодные для морского десанта, были прикрыты бетонными дотами, обеспечивающими перекрестный кинжальный огонь по возможному месту высадки из пулеметов, автоматических пушек и орудий полевой артиллерии. Нечего и говорить, что сами подходы с моря к таким местам были прикрыты батареями 130-миллиметровых морских противоминных орудий.

Нет, осуществить высадку с моря на Сахалин японцам не удастся. Да и штурм по суше из Южного Сахалина однозначно захлебнется кровью. И хваленый японский флот тут ничего не сможет сделать, ему просто не дадут подойти к берегу на дистанцию эффективного огня. Преодолевать такие укрепления японцы не умеют, подобной практики у них никогда не было. Сахалин – это им не Порт-Артур.

А вот русские после Моонзунда не раз доказывали, как эффективно они умеют противостоять вражеским превосходящим морским силам, если опираются при этом на подготовленный берег. Авиация, опять же. У японцев её практически нет, зато русская авиация имеет богатейший опыт сражений, в том числе и на море. Так что…

ИМПЕРСКОЕ ЕДИНСТВО РОССИИ И РОМЕИ. РОМЕЙСКАЯ ИМПЕРИЯ. КОНСТАНТИНОПОЛЬ. ДВОРЕЦ ЕДИНСТВА. КАБИНЕТ ЕГО ВСЕВЕЛИЧИЯ. 1 февраля 1921 года

– Баронесса. Я позвал вас по известной и естественной причине, и причина эта – здоровье государыни. Есть ли что-то беспокоящее вас, о чем я должен знать?

Улезко-Строганова отпила кофе из изящной чашки и откинулась на спинку кресла. Она с минуту помолчала, обдумывая ответ.

– Государь! Беременность протекает непросто. Был тяжелый токсикоз, повышенная активность плода, да и в целом. С другой стороны, государыня молода, и это не первые её роды, что важно для благополучного разрешения. Она ежедневно проходит обследования. Плод активен. Императрица душевно и физически бодра, а здоровье у неё хорошее. Мы, готовимся к различным ситуациям, но хочу успокоить ваше всевеличие – особых поводов для беспокойства я не вижу.

– То есть вы, Клавдия Петровна, считаете, что всё в порядке?

Она пожала плечами.

– Я думаю, что для волнений у вашего всевеличия нет особых причин. Ну, кроме обычных для подобного случая душевных переживаний по поводу родов и пола будущего ребёнка.

Помолчав, уточняю:

– Когда вы ожидаете начало схваток?

– Минимум дней через пять, государь. Не раньше.

ИМПЕРСКОЕ ЕДИНСТВО РОССИИ И РОМЕИ. РОМЕЙСКАЯ ИМПЕРИЯ. КОНСТАНТИНОПОЛЬ. ДВОРЕЦ ЕДИНСТВА. КАБИНЕТ ЕГО ВСЕВЕЛИЧИЯ. 1 февраля 1921 года

– Значит, никаких признаков нет, и поводов для беспокойства вы не видите?

Главы моих спецслужб нерешительно переглянулись. Наконец генерал Васильев поднялся с места:

– В настоящее время мы не располагаем сведениями о готовящихся покушениях на Священные особы ваших императорских величеств.

Хмуро смотрю на него.

– Ищите. Лучше ищите. И не забывайте о судьбе вашего предшественника, генерала Скалона. Он меня тоже тогда 1917-м уверял, что все под контролем, а погибли сотни людей, включая мою августейшую мать, членов императорской фамилии, главу правительства и прочих высокопоставленных лиц.

Генерал явно сглотнул. Если император уж вспомнил о том взрыве на Красной площади, то значит, дело плохо. Явно государь располагает какими-то сведениями, которых у него, Васильева, нет. А это очень чревато. В том числе и Высочайшим неудовольствием. Мягко говоря.

– Так точно, государь! Утроим все силы!

Перевожу отеческий взгляд на генерала Курлова. Тот вскакивает и, оправив мундир, склоняет голову:

– Так точно, ваше всевеличие! Утроим!

Посверлив командующего Отдельного корпуса жандармов взглядом, киваю:

– Вы свободны, господа генералы. Займитесь делом.

Те откозыряли и покинули мой кабинет.

Обращаюсь к застывшему по стойке смирно шефу Службы безопасности Высочайшего двора генералу Климовичу:

– Вот что, Евгений Константинович. Сведения, полученные мной, туманны, но угрозу я чувствую. Я уже пережил столько покушений, что начинаю дуть на воду.

– Понимаю, государь.

– Все запланированные на эту неделю мои появления на публике будут отменены. Посему можете сворачивать свои мероприятия по обеспечению безопасности там и возвращать своих спецов на обеспечение безопасности дворца. В ближайшую неделю на территорию не пропускать никого, кроме тех, в ком есть самая острая потребность, тем более близко не подпускать никого нового. Все назначенные аудиенции я просмотрю сам, но присмотритесь к спискам лиц сопровождения, всех этих помощников, консультантов и прочих экспертов. Естественно, никто из них не должен пронести во дворец оружие или взрывчатку.