Тебе я верен был, Синара! По-своему.
Эрнест Доусон, «Non sum qualis eram bonae sub regno Cynarae»
Lindsay Marcott
Mrs. Rochester’s Ghost
* * *
Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспро изведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.
Text copyright © 2021 by Lindsay Marcott
All rights reserved
This edition is made possible under a license arrangement originating with Amazon Publishing, www.apub.com, in collaboration with Synopsis Literary Agency
Cover design by Laywan Kwan
© Осминина А., перевод на русский язык, 2023
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2023
Глава первая
Мысленно я вижу все достаточно четко.
Торн Блаффс. Семнадцатое декабря. Их четвертая годовщина свадьбы.
Он одевается к ужину: угольно-черные саржевые[1] брюки, льняная рубашка цвета наползающего тумана. Черный пиджак свободного кроя, подготовленный и отпаренный Аннунциатой час назад, висящий на расстоянии вытянутой руки на специальной мягкой вешалке. Черные шелковые носки. Черные, начищенные до блеска легкие кожаные туфли.
Надеть ли ему галстук? Он его годами не носил, кроме как на какое-нибудь обязательное мероприятие вроде заседания совета директоров, и то изредка. Или на благотворительный вечер, от которого не удавалось отказаться. Или, конечно, на собственную свадьбу, во время которой горло сдавливал темный галстук-бабочка. Но сегодня вечером не должно быть никакого риска. А расстегнутый воротник может ее спровоцировать.
Он выбирает галстук. Серебристо-серый шелк.
Столик у них заказан на пять тридцать в «Сьерра-Мар». Слишком рано, на взгляд местного бомонда, но ранним вечером, после второй таблетки клозапина[2], она ведет себя спокойнее всего, да и в любом случае плевать он хотел на высший свет. Все уже продумано заранее. Угловой столик на выступающей застекленной веранде, нависающей прямо над Тихим океаном. Меню: пикантный тарт с грушами и луком, угольная рыба с красной икрой и соусом берблан, шоколадный ганаш. Никакого вина, разумеется: коктейли приготовят из лимонада с лавандой.
Ей не придется ничего выбирать. Ничего решать.
И, возможно, они смогут поужинать без происшествий.
Он надевает пиджак и поводит плечами. Застегивает на запястье тяжелые часы отца, «Брайтлинг». Выходя из гардеробной, он слышит лай двух немецких овчарок снаружи – они явно обеспокоены. Чувствуют угрозу.
У них незваные гости?
Он проверяет мониторы камер слежения: ворота, выходящие на частную дорогу, надежно закрыты. Кто-то приплыл в бухту на лодке? Но море здесь настолько свирепо, что только большое судно смогло бы пройти.
Он выходит на террасу, с которой открывается захватывающий дух вид на океан и утесы. Шторм, бушевавший последние несколько дней, поутих, и закат окрасил последние облака в розовый и золотистый оттенки, сияющие на фоне лазурно-голубого неба. В бухте или дальше, в открытом море, никаких лодок не видно.
Он смотрит на пляж.
И вздрагивает.
Она стоит прямо у границы разбивающихся о берег волн. Длинные светлые волосы развеваются на ветру, асимметричный подол легкого светло-голубого платья трепещет, подхваченный ветром. Сейчас она напоминает причудливый морской анемон, ранее живший в каком-нибудь безмятежном тропическом океане.
Она оборачивается к дому. Видит ли она его?
Он кричит ее имя, но ветер уносит его голос.
Она вновь поворачивается к морю. Делает шаг, ступая прямо в морскую пену. Вода бурлит, закручиваясь у лодыжек, подол платья быстро намокает, утягивая воздушный шелк за собой.
И тут он срывается с места. Бежит через спальню, вниз по парящей лестнице к главному холлу. Вырвавшись наружу, он не сбавляет темпа: вперед, дальше на мыс, через ворота в заборе из высокого частокола и вниз по пролету расшатанных деревянных ступеней по краю утеса. Он сбегает, перепрыгивая через ступеньки, чувствуя босыми ногами впивающиеся занозы, а сразу за ним скачками спускаются немецкие овчарки.
Оказавшись на полумесяце песчаного пляжа, он чуть не падает, споткнувшись о туфельку. Босоножка на серебристом высоком каблуке, почти до смешного узкая и вытянутая: их вручную делают в Милане на заказ.
Но ее саму он не видит, ни на пляже, ни в воде.
Снова выкрикивает ее имя, а затем наугад кидается в бурлящий поток меж двух валунов. Течение невероятно сильное: его тут же накрывает с головой, а намокшая одежда тянет ко дну. Руки пытаются ухватиться за камни, но ледяная сила грохочущих волн одерживает верх. Ремешок часов за что-то цепляется, и этих секунд, пока он пытается его освободить, достаточно, чтобы поймать вздымавшуюся над ним волну, подтолкнувшую его к берегу, и из последних сил выбраться обратно на песок.
Он лежит, тяжело дыша и откашливаясь. Глаза щиплет от соли и песчаной взвеси, а собаки прыгают на него, озабоченно тыкаясь холодными носами.
Теперь и лицо Гектора нависает над ним, непроницаемое, как всегда. Его поднимают на ноги.
Он вытирает лицо руками, оборачивается в поисках серебристой босоножки. Находит и, дав понюхать собакам, отправляет их на поиски по тонкой полоске пляжа. Но вторую туфельку забрало море.
Как и ее саму. Ее больше нет. Никаких сомнений.
Он больше ничего не может для нее сделать.
Ничего, только известить полицию.
Во всяком случае, вот как я это представляю.
Но, опять же, у меня всегда было богатое воображение.
Глава вторая
Мне стоило это предвидеть. Закрытие «Карлотты».
Стоило открыть глаза на происходящее гораздо раньше, до всего. Рейтинги неумолимо падали последние два сезона, спонсоры исчезали, точно пар над остывающим чаем.
Но сериал «Темная Карлотта», шедший на небольшом кабельном канале, для которого я писала сценарий, не вписывался в линейку проектов. Стильный, с долей эротики и нотками черной комедии и готики – от него было невозможно оторваться. В качестве декораций – мрачный горный хребет Адирондак середины девятнадцатого века: мстительные привидения доводили новобрачных до жутких самоубийств, вампиры жадно пили кровь из бокалов, вырезанных из хрусталя, точно «Грязный мартини»[3], а юные кармелитки были готовы на все, стоило только моргнуть затянутому в кожу сексуальному копателю могил.
Как его могли закрыть?
Я работала над этим шоу с самого начала, как только оно впервые вышло в эфир шесть лет назад, сначала стажером, затем пробившись в команду сценаристов. У меня отлично получалось, и я любила свою работу. Что, возможно, казалось странным, так как сильно «готично» я не выгляжу, с моими-то светло-каштановыми непослушными прядями и прозрачно-серыми глазами, которые обычно выдают все мои настоящие эмоции. И черное я редко ношу – этот цвет делает меня блеклой.
Но меня всегда привлекало все жуткое и зловещее. В детстве я представляла, что у меня под кроватью живет дружелюбный скелетик, Миссис-Крошечные-Косточки, которая стучала своими косточками с каждым раскатом грома. На Хеллоуин – никаких тиар принцесс. «Я хочу быть мумией!» – настаивала я. И мама, вопреки своему тонкому театральному вкусу, храбро бинтовала меня от шеи до макушки марлей, которую предварительно вымачивала в холодном чае, чтобы она выглядела естественно истлевшей.
Может, эта привычка появилась из-за того, что, когда мне было три года, исчез мой отец. В то время я, конечно, ничего не понимала про смерть и знала только, что сначала у меня был папа, на чьих коленках так удобно было сидеть и качаться и за чьи медные кудри мне так нравилось дергать, а потом его не стало.
– Где папочка? – спрашивала я.
– Милая, с ним произошел несчастный случай.
– Но куда он ушел?
– Солнышко, засыпай. Я оставлю ночник.
Мой отец исчез. А потом в каком-то смысле умерла и мама. Она так и не вышла замуж снова. Каждый соискатель получал от ворот поворот, а всю свою страсть она вложила в творчество, выступая в общественном театре и променяв романтику в реальной жизни на игру на сцене.
Так что да, мне нравилось, когда мертвые возвращались – пусть и в виде громыхающих костей, или монстров в полусгнивших обрывках одежды, или в виде цедящих кровь вампиров.
И да, шоу вроде «Темной Карлотты» было именно тем, что мне нужно.
А потом и оно исчезло из моей жизни.
Одним грозовым октябрьским утром главный сценарист, Уэйд О’Коннор, вызвал меня к себе в кабинет. Уэйд был одновременно и моим начальником, и близким другом – красивый мужчина с намечающимся вторым подбородком от привычки тянуть себя в этом месте за кожу, когда он нервничал. Сейчас он дергал за нее как сумасшедший.
– Плохие новости, Джени. Тебе лучше присесть.
Внутри все похолодело. Еще больше плохих новостей я просто не выдержу. Не сейчас, когда сладкий до тошноты запах цветов с похорон матери еще так свеж в памяти.
– Что случилось?
– Нас закрывают. В конце следующего месяца.
– Закрывают? – Какая-то бессмыслица. Не понимаю.
– Да. Поставят вместо нас какую-то передачу про здоровый образ жизни. Будут рассказывать про шестиминутные кардиотренировки и ягоды, лечащие рак. Что-то вроде того. Прости, что именно мне пришлось быть «вестником беды».
Я уставилась на фото звезд нашего шоу, висящие на стене над головой Уэйда. Идеальные зубы. Густые волосы. Они выглядели похожими друг на друга, будто члены одной семьи. Но мы же и были как семья, верно? Актеры и съемочная группа, одна большая дружная семья.
Ложь!
Мне хотелось сорвать эти скалящиеся лица со стены и разбить их о стол Уэйда, хотелось кричать и переворачивать мебель от ярости. Но я этого не сделала. Вместо этого прибегла к маминому выражению на случай всех бед, от смертельной болезни до потерянного рецепта печенья с тмином:
– Черт, черт, черт.
То было в октябре, а сейчас уже конец мая, и я сижу, скрестив ноги, у окна своей квартиры в Коббл-Хилл, допивая бутылку «Сансерре», открытую бог знает когда, потому что по вкусу уже больше похоже на уксус. На коленях опасно балансирует ноутбук. Я выделила полдень для разбора счетов – точнее, для их мрачного собирания. Стоит холодная мокрая весна, один унылый день следует за другим, и угрюмый дождь за окном в такт барабанит по подоконнику.
Я провела без работы почти восемь месяцев. Подергала за каждую ниточку, постучала в каждую дверь, но за последний год волной прокатились отмены телешоу и увольнения, вызвав наводнение из писателей из шоу помасштабнее, которые стучали в те же самые двери. «Просто продержись до осени, – посоветовал мой агент. – Летом всегда затишье, а потом все снова пойдет в гору».
Но мое выходное пособие закончилось еще в марте. А сбережения, и так немногочисленные, быстро становились плодом воображения. Я просыпалась в три часа ночи от уже привычной подступающей паники. Цена за аренду квартиры была непомерной, даже для Бруклина, и я без конца листала сайты в поисках места подешевле и как сумасшедшая рассылала сообщения всем знакомым. Но варианты были просто отвратительными.
А счета тем временем продолжали приходить.
Я глотнула еще вина для храбрости и открыла первое сообщение.
«Услуги ухода за больным. $2,647.19. СЧЕТ ПРОСРОЧЕН».
Черт. Я и забыла об этом. Спустя девять месяцев после того, как мне удалось (пусть и противозаконно, до рассвета) рассеять прах с набережной в Ошен-Сити, счета, которые не покрывала страховка, продолжали приходить. Я хотела, чтобы за мамой был самый лучший уход. И не жалела об этом. Но теперь неожиданно все снова накатило: ее обеденный уголок, превратившийся в больничную палату; шкафчик с сувенирами, теперь битком набитый пузырьками и шприцами; пищащие мониторы на буфете и бесконечный скрип ботинок на толстой подошве по линолеуму.
Растущий пузырь потери, горя и вины разорвался в груди. Я спрыгнула с подоконника и поплелась на кухню, где перелила остатки вина в бокал. Слишком много алкоголя. Но мне плевать.
Телефон звякнул, и я подняла трубку.
– Так ты жива, – раздался жизнерадостный баритон Отиса Фэрфакса. – А чего на сообщения не отвечаешь?
– Прости, еще не проверяла сегодня почту.
– Ого, судя по голосу, тебе там совсем плохо.
– Ну да, наверное, – вздохнула я. – Льет без остановки, и чувство, будто весна никогда не наступит. То есть настоящая весна, с цветущим кизилом, нарциссами и всем остальным.
– Точно. Это все из-за дождя.
Он меня слишком хорошо знал. Ближе Отиса у меня никого не было. Как младший братик, который постоянно разбивает машины, вылетает с работ, а потом клянется, что в этот раз возьмет себя в руки, и даже если не веришь до конца, то как минимум искренне хочешь поверить. Два года назад он переехал в Калифорнию, где успел поучиться и вылететь из кулинарной школы Саусалито, и несколько месяцев от него не было ни слуху ни духу.
– Где ты? Все готовишь тапас в том кафе?
– Господи, нет. Ушел давным-давно. Управляющий – просто маленький Муссолини. Я сейчас в Биг-Суре, работаю у кузена. У него поместье на побережье, роскошное, виды просто сногсшибательные. Называется «Торн Блаффс», и я его личный шеф-повар и вроде помощника по всем вопросам.
– Звучит отлично.
– Так и есть, вот почему я и звоню. Получил от тебя сообщение по почте, что ты ищешь новое жилье, так вот послушай. Тут есть коттедж. Очень милый, никто им не пользуется. Можешь перебраться сюда совершенно бесплатно, на лето, а может, и дольше.
– Погоди, – не поняла я. – В Калифорнии?
– Ага. Знаю, далековато, но тебе подойдет идеально. И платить ничего не нужно. – На заднем плане раздается громкий многоголосый лай. – Погоди, сейчас выпихну собак с кухни. – А потом его голос, в отдалении от трубки, добавил в нестихающим гвалте: – Ну-ка, пошли отсюда! Выметайтесь! – И снова мне: – У нас тут пять собак сейчас, и, конечно, дрессировщиком назначили меня. Так о чем я говорил?
– О бесплатном коттедже с видом на океан. Где подвох?
– Никакого. Никакого подвоха. Кроме того, что Эван – мой кузен – привез дочь из школы на лето. Ей тринадцать, и она в таком возрасте ну, ты понимаешь. Она должна была поехать к бабушке, но та сломала бедро. А мать умерла пару лет назад…
Я глубоко вздохнула.
– Как?
– Она работала на какую-то общественную организацию, поехала в Африку для помощи голодающим и там случайно съела что-то с арахисом. А у нее была смертельная аллергия. Эван до этого момента даже не знал, что у него есть ребенок. Они после той одной ночи не общались.
– Бедная малышка, – пробормотала я.
– Да уж, кошмарные перемены для нее. Но я как раз подумал, что ты можешь помочь, из-за своей мамы, понимаешь? Поговорить с ней и все такое.
– Только поговорить?
– Ну нет, не только. Она будет ходить в летнюю школу, нагонять какие-то предметы, которые завалила, но с концентрацией у нее не очень. Ей нужно дополнительное обучение. Тебе, конечно, заплатят – вдобавок к коттеджу. Неплохая почасовая ставка. Мой кузен не бедствует.
– Но я никогда не занималась репетиторством.
– Ничего сложного. С ней надо позаниматься французским – а ты же на нем говоришь, верно? И чем-то вроде природоведения, а это просто, всего-то надо пролистать учебник.
– Но почему я? Почему не нанять профессионального учителя?
– Эван ненавидит чужих в доме. А я ему сказал, что ты мне как семья, а я в свою очередь для него семья, так что все мы в каком-то смысле родственники.
У меня закружилась голова. Похоже, вино дало о себе знать.
– Так и чем же занимается этот твой кузен?
– Двоюродный кузен, если быть точным. Он предприниматель. Финансирует стартапы, в основном в Силиконовой долине. – И как-то слишком небрежно Отис добавил: – Ты могла о нем слышать. Эвандер Рочестер.
– Тот, который убил свою жену? – пораженно и недоверчиво уточнила я.
– Так ты о нем слышала?
– Вообще-то, Отис, да. Только прошлой весной все СМИ об этом кричали. Его жена была известной моделью. Беатрис Мак-Адамс, верно же?
– Да, но он не убивал ее. Господи! Это же было самоубийство. Она утопилась. У нее была шизофрения или что-то в этом роде. Все знали, что она чокнутая, – так она и разрушила свою модельную карьеру. Вонзила булавку от «Шанель» прямо между глаз какому-то фотографу из Vogue.
У меня вырвался нервный смешок.
– Серьезно?
– Ага, и похлеще бывало. К тому же Эван пытался спасти ее, но опоздал. Ее унесло волной. Течение здесь чудовищное. – Тут он натянуто хихикнул. – Слушай, тебе ничего не угрожает, если ты этого боишься. Я бы не стал тебя уговаривать, если б тут могли ночью перерезать горло или что-то вроде того.
– Я даже не знаю. Ты не всегда продумываешь все до конца.
– Но это я хорошенько обдумал. И мне очень, очень хочется, чтобы ты приехала. Поможешь мне тут. Не знаю, как тут справиться в одиночку. Дел по уши, Эвана почти никогда нет, так что нас тут только двое с Софией и еще пара человек прислуги. Я почти как в заключении!
– Почему мне кажется, что ты чего-то недоговариваешь? – помедлив, все же произнесла я.
– Я тебе все рассказал, честное слово. И тебе здесь понравится, обещаю! Мы недалеко от Кармел-бай-зе-Си, тут полным-полно галерей, тебе будет интересно! – Тут его телефон запикал. – Это он, надо бежать. Пришлю тебе фотки! – И он повесил трубку.
Я допила вино. Как похоже на Отиса. Предположить, что я возьму и сорвусь в Калифорнию, будто это веселая поездка за город на автобусе.
Раздался сигнал мессенджера. Две фотографии: на первой – невероятный вид на аквамариновые воды бухты, окруженной пастельного цвета утесами, с подписью: «Вид из твоего коттеджа!»
На второй – размытое селфи самого Отиса в белом костюме шеф-повара, размахивающего шумовкой: «А это я на кухне!»
Я действительно скучала по нему. Больше, чем думала. «Как семья».
Снаружи дождь перешел в безрадостную морось, и без того слабый свет начал тускнеть, и в квартире тоже потемнело. Это местечко попалось среди первых, когда мне нужно было срочно съезжать от изменщика Джереми, и я сняла его, практически не глядя. Даже если б я могла позволить себе аренду, оставаться здесь не хотелось – слишком много плохих воспоминаний.
Те места, о которых упоминал Отис – Биг-Сур, Кармел-бай-зе-Си, – звучали очень романтично, вызывая в воображении разбивающиеся об утесы волны и звон церковных колоколов в отдалении.
И еще та бедная девочка… Так неожиданно потерять мать. Даже ничего не зная о ней, мне захотелось оказаться рядом.
Может, я смогу ей чем-то помочь. И смогу помочь Отису – для разнообразия выберется на какое-нибудь мероприятие. Новое место. Новая цель в жизни…
Но о чем же он мне недоговорил?
Точно что-то такое было. Никаких сомнений.
Беатрис
Торн Блаффс, 17 декабря
Раннее утро
Женщина с косами расчесывает мне волосы.
Она хочет, чтобы я считала ее доброй, и действует аккуратно, но потом дергает, распутывая узел, и я рычу в ответ, низко, как животное, и она останавливается. Я чувствую, как ее рука крепче сжимает рукоять щетки. Ей бы хотелось сделать мне больнее, это ощутимо, но она не осмеливается.
Может, я однажды ее укусила.
Могу себе вообразить эту картинку: ее квадратную коричневую руку и как я вцепилась в нее зубами, будто в куриное бедрышко, и она зашипела. Зашипела, точно коричневая змея, и попыталась меня заколдовать, но теперь она боится, боится моих острых кошачьих клыков.
Я не знаю наверняка. Мысли путаются, мешаясь с туманом. Но мне нравится эта густая пелена в голове, тогда кажется, будто ты плывешь. Будто ты под водой, но еще можешь дышать.
Слышу, как открывается дверь, и поворачиваю голову. Он там, стоит на пороге спиной к теням. Смотрит, не моргая, своими черными как угли глазами.
Что-то громко говорит женщине с косами. «Аннунциата», – произносит он.
Так ее зовут. И я вспоминаю Деву Марию.
«Это ты, Дева Беатрис», – шепчет в голове голос Марии Магдалины. Аннунциата откладывает щетку, и теперь они что-то обсуждают с моим тюремщиком. Они говорят на ее секретном ведьминском языке, том, что они используют, чтобы плести заговоры против меня.
Я продолжаю улыбаться, беря в руки щетку. Рукоять черная, как его глаза, а щетина сделана из кабаньей шерсти. Запрокидываю голову и провожу щеткой по своим длинным волосам, наблюдая, как они серебрятся на свету.
– Сегодня семнадцатое число, Беатрис. – Теперь он обращается ко мне. – Семнадцатое декабря. Годовщина нашей свадьбы, помнишь?
Я сильнее провожу щеткой по голове. Кабанья шерсть впивается в кожу, точно тысячи крошечных кинжалов.
Да, помню. Я шла к алтарю в белом, как Дева Мария.
Неужели он думал, что я впервые шла к алтарю в белом?
Мне платили по две тысячи долларов в час за проход по подиуму в белом, к алтарю. Я была самой известной, самой красивой. Девственницей в белом подвенечном наряде. Последнее платье, финал.
– Подумал, мы можем поехать сегодня поужинать, – произносит мой тюремщик. – Отпраздновать нашу годовщину. Хочешь?
Мне нравилось красться по подиуму, точно кошка, грациозная и изящная. Иногда они одевали меня в черную кожу и кружево, порой – в меха, что-то пятнистое, вроде леопарда или гепарда, или в полоску, как у тигра, и я кралась туда и обратно по подиуму, этой узкой дорожке, не зря ее еще называют «кошачьей тропинкой», с размахом виляя бедрами, хищно глядя перед собой. Знаменитая походка Беатрис Мак-Адамс. Но в конце концов, я все равно невеста, Дева. Та, кто носит белое.
В голове раздается шепот Марии Магдалины:
Не забывай про ту юную девушку, Беатрис. Из Санкт-Петербурга. Ту, которую они одели в белое платье в Милане.
Да, я ее помню. Новенькая, ей было шестнадцать лет. Следующая Беатрис Мак-Адамс, говорили они. Но они не знали, что она саблезубый тигр. Умная, она не выдавала себя, никогда не выпускала когти.
Но я все видела. И во время дефиле, заключительного показа в Милане, я видела, как блеснули ее когти – острые-преострые, они разорвали туфли, загибаясь книзу. Я знала, что она собирается броситься на меня, разорвать на куски, и мне было страшно.
И я быстро прыгнула первой.
Один легкий удар задней лапой, и я ее сбила. Услышала ее крик. Вокруг зашумела толпа. Но девчонка бесшумно спрятала когти, чтобы никто не догадался, кто она на самом деле.
А потом уже начались звонки. Фиона из агентства каркала, точно ворона, пугая меня: кар-р, кар-р-р.
– Ты сломала ей нос, – каркала Фиона. – Два зуба выбиты. На нас подадут в суд.
Кар-р, кар-р.
Я отложила телефон, чтобы не слышать этого карканья; мне срочно нужно было мое «лекарство». Я держала его в блестящей коричневой баночке, где раньше хранился чай. «Чайные дневники, – гласила надпись. – Классический органический завтрак».
Я вдохнула немного, набираясь сил для разговора с Фионой.
– Мне были малы туфли, – сказала я. – Слишком узкие, и я споткнулась. Я не виновата.
– Мы в последний раз прикрываем твои выходки, Беатрис. Еще один подобный случай – и тебя выставят. Ты это понимаешь?
– Беатрис, ты меня слушаешь? – вклинивается голос моего тюремщика, острый, точно стекло. Он проходит сквозь меня подобно ножу. – Ты вообще слышала, что я сказал?
Он все еще смотрит на меня с порога своими чернильными глазами.
Думает, я не знаю, что он задумал.
Столько слов крутятся в голове, будто их нашептывают голоса, точно молитвы в церкви на Пасху, когда все скамьи заняты и люди стоят в проходах, а у алтаря лежат лилии.
Лилии. Мне хочется закричать.
Но я веду себя как образцовая узница. Слова крутятся в голове, но я выбираю лишь те, что он хочет услышать.
– Конечно, я тебя слушаю, любимый. С годовщиной тебя.