000
ОтложитьЧитал
2. Разум + ощущения (∆+□)
Между мрачным аскетом во имя веры или науки и беспринципным развратником, казалось бы, лежит целая пропасть, на самом деле это соседние настроения, и от мрачного, сухого аскета до развратника на рациональных началах всего один шаг. Даже неестественно поклоннику разума долго упорствовать в отрицании прав, не уничтожаемых этим отрицанием любви и ощущений. Любовь отрицать легче, украв ее у Бога и ближних, чтобы всю, без остатка, сосредоточить на себе самом, гораздо труднее игнорировать права ощущений, и мрачные аскеты во имя идей, науки или веры в действительности встречаются очень редко.
Обыкновенно борьба оканчивается тем, что поклонник разума приходит к сознанию неразумности отрицания прав ощущений и во имя разума признает эти права при условии подчинения ощущений властному разуму. Так как в этой комбинации любовь отсутствует, а именно она, и одна она способна указать границы, в которых жизнь ощущений не становится злом, внося смятение, скорбь и страдания в жизнь ближних, то, раз признав права ощущений, разум и не стесняет широкого разгула их, признавая неразумным только те проявления их, которые дурно отражаются на самом развратнике, внося в его собственную жизнь слишком очевидные смятения, скорби и страдания.
Считая нужным напомнить, что ощущениями я называю в духовной жизни человека все, что не есть разум и любовь, развратником – всякого, кто эти ощущения не подчиняет разуму под верховным главенством любви, безразлично, каковы бы ни были эти ощущения: сладострастие, корыстолюбие, честолюбие, лень духовная или распущенность беспечного веселья.
3. Разум + ощущения + любовь (∆+□+○)
Права любви впервые признаны властным разумом настолько, насколько они не нарушают высших прав ощущений и тем более разума. В действительности эта покорная любовь на службе разума и ощущений является только украшающей их тонкой позолотой, от которой и следа не остается каждый раз, как приходится выбирать между нею, с одной стороны, и правами разума и ощущений – с другой.
Это те же развратники на рациональных началах, только менее жестокие, более благодушные, причем, однако, благодушие это никогда не доходит до того, чтобы из доброжелательства к ближнему пожертвовать излюбленными ощущениями и, тем более, планами расчетливого эгоизма.
4. Разум + любовь (∆+○)
Разум вновь отрицает ощущения, на этот раз не только во имя разума, но и во имя любви, возведенной им в положение почетного, уважаемого слуги. Тот же разум, который прежде во имя свободы ощущений угнетал любовь, теперь всю ответственность за то возлагает на ощущения и впадает в новую крайность, отрицая само право их на существование.
Эти умные и добрые аскеты гораздо более холодных, черствых, мрачных аскетов, лишенных любви и отрицающих ее права, способны внушить к себе преувеличенные симпатии и быть признанными за положительные христианские типы.
Положение почетного слуги, притом единственного правоспособного слуги, во имя которого отрицаются права ощущений, ставит его так близко от владыки его – разума, так тесно переплетает их совместную деятельность, что при столь распространенном убеждении в греховности ощущений, очень легко мириться с неправдою без условного отрицания их прав на существование, особенно, когда это отрицание, при любви, не проявляется в грубых, отталкивающих формах; очень легко проглядеть, что не любовь, а разум намечает цели деятельности и лежит в основе жизни и отношений, а любовь только скрашивает пути, которыми идут к целям, намеченным разумом, как она скрашивает и жизнь, и отношения, построенные на основах все того же властного разума.
Очень характерным признаком этого настроения может служить отрицание необходимости стройной организации жизни на основах любви, готовность мириться со строем жизни на основах разума, лишь бы любовь при этом не была слишком очевидно поругана.
5. Разум + любовь + ощущения (∆+○+□)
На этой высшей ступени гармонии духа, возможной в период царства разума, еще легче ошибиться и особенно впасть в самообман, не замечая, что любовь, которая теперь властвует над ощущениями, сама с покорностью верного слуги молчит и бездействует, когда того требует властный разум.
Чем возможнее ошибка, тем осторожнее, осмотрительнее мы должны быть. Верным указанием для нас при этом может быть отсутствие горячей ревности о Боге, благодушная уживчивость со злом в жизни каждый раз, как разум повелевает мириться со злом, которое ему кажется непреодолимым при данных обстоятельствах. Если при достойном христианина подчинении ощущений разуму и любви любовь спокойно молчит и покорно улыбается по требованиям разума, при явном нарушении воли Бога-Любви, при отсутствии животворящего духа любви в строе жизни и взаимных отношениях между ближними, мы должны понять, что любовь еще не воссела на подобающий ей царственный престол, а продолжает быть лишь почетным слугой властного разума.
Царство любви. Свобода славы чад Божьих
1. Любовь (○)
Любовь, наконец, занимает подобающее ей место – первое внутри человека и в жизни его. Она властвует, и никогда права ее не приносятся сознательно в жертву ни разуму, ни ощущениям.
Разум на этой низшей ступени святой гармонии духа настолько подавлен торжествующей после долгого рабства и подчиненного служебного положения любовью, что оказывается совершенно бесправным, не внушает к себе достаточно доверия любви, чтобы в своем новом положении она доверчиво принимала услуги своего бывшего господина, готового принять на себя роль сознательно подчинившегося верховной власти любви послушного, преданного друга.
Ощущения тоже бесправны и отрицаются во имя торжествующей любви как вековечный враг ее, грубый деспотизм которого так долго угнетал ее в период царства ощущений и так часто являлся докучливой помехой в период совместного служения властному разуму. Любовь еще не сознала всей мощи своего могущества и считает ощущения для себя опасными, в то время как она чудодейственной силой своей способна не только властвовать над ними, но и преобразить их в те чистые, безгрешные ощущения, какими они есть как осуществившаяся мысль святого, безгрешного, праведного Творца всего сущего.
Понятие о Боге если и не вполне полное, то несравненно более правильное, более истинно правоверное, чем то было возможно при всех предшествовавших настроениях, пока не понимали истинного значения любви и не отводили ей места первого и в жизни духа, и в отношениях к Богу и ближним. Теперь впервые правильно понято реальное значение слов Бог и любовь, хотя еще не вполне поняты слова милости хочу, а не жертвы[365] и считают богоугодным заколоть в виде жертвы и разум, и ощущения. Во всяком случае жертва эта приносится не из оскорбительного для Бога недомыслия холопского страха, не из низких побуждений хитроумных расчетов эгоистичного разума, а из чистых побуждений бескорыстной любви.
Мировоззрение впервые может быть стройным, христианским, за исключением довольно значительного пробела, происходящего от непонимания значения разума и ощущений в экономии жизни мира. Во всяком случае становится доступным понимание первопричины бытия в конечной цели творения в связи с ясным пониманием, что Бог-Любовь – альфа и омега[366] мироздания.
Идеал – вечное царство, сила и слава Бога-Любви, преображение всех душ живых в любящих сынов Отца Небесного, организация жизни и отношений на началах любви.
Нравственность вся основана и логично вытекает из любви к Богу и ближним, хотя на этой низшей степени святой гармонии духа, при отрицании прав разума и ощущений, очень односторонняя, часто близорукая, но возвышенная и неподкупная, не подкупить ее ни соблазнами ощущений, ни доводами расчетливого разума.
Гордость невозможна и претворяется любовью в чувство собственного достоинства, неизбежное для человека, уважающего в себе образ и подобие Божье, тесно связанное с добрым христианским смирением.
Гнев, из грубого неприязненного чувства, претворяется любовью в огонь святой ревности по Богу и правде Его, при доброжелательной жалости к тому, кто этот гнев вызывает, и мучительной скорби о том, что мешает любить и уважать в ближнем образ и подобие Божье.
Эгоизм есть противоположность любви, при нем нет места любви к Богу и ближним, так как он в том и состоит, что всю любовь сосредоточили на самих себе, украли у Бога и ближних. Как тает воск от огня, так тает и эгоизм от любви, по мере того как любовь восходит от первых лучей зари на горизонте духа до горячего солнца сознательной любви к Богу и ближним на зените жизни. Единственная форма эгоизма, возможная при господстве любви, – это желание для себя радости и мира святой гармонии духа и вечного блаженства причастия любви Бога-Любви и верных ему любящих духов, а на земле честной жизни по вере в Бога-Любовь в честном братском общении с любящими людьми, вдали от суеты и грызни волков хищных.
Уныние при этом настроении – явление ненормальное, несмотря на то что тоска по Богу и слезы о гибнущих сынах человеческих неизбежны. Когда сильно любишь, нельзя не верить в то, что любишь, а вера неразрывна с надеждой, при которой нет места унынию. Вот почему в период царства любви уныние возможно только как минутная слабость, минутное затмение радости в мире любящего духа. Это страшные минуты, когда любящая и жаждущая любви живая душа перестает чувствовать причастие любви Творца своего, и в то время как Богочеловек восклицал: Боже мой, Боже мой, зачем ты меня оставил[367], слабый немощный человек впадает в мрачное уныние, думая, что Творец его не только его оставил, временно прекратил духовное общение с ним, но и перестал любить и жалеть его, проникся к нему теми несвойственными Богу-Любовь чувствами холодного равнодушия, придирчивой недоброжелательности и жестокой мстительности, которые ему так часто приходилось испытывать в течение скорбной эпопеи его сожительства со злыми и порочными детьми мира сего, в долине плача и печали земного скитания. Такое прискорбное заблуждение не может долго продолжаться, воспрянет радостная вера в Бога-Любовь и разгонит мрачную хмару уныния, или затмится вера в истинного Бога, иссякнет любовь, как иссякла вера в источник любви, и настроение духа падет с высоты святой гармонии до какой-либо из известных нам степеней греховной дисгармонии.
Радость устойчивая и разумная, несмотря на скорбь земного бытия, несмотря на неизбежность гонений и злословий со стороны тех, кто любит мир и то, что в мире, и ненавидит все, что не от мира сего. Радость устойчивая потому, что является неизбежным результатом устойчивой любви; разумная потому, что основана на вере в конечную победу радости, добра и любви, в царство, силу и славу Бога-Любви. Таким образом, радость и мир так же естественно составляют общий, светлый фон жизни при торжествующей любви, несмотря на черные пятна скорбей[368] и страданий, как смятение и уныние составляют естественный, мрачный фон жизни рабов ощущений и поклонников разума, несмотря на яркие пестрые цветы наслаждений и развлечений.
Совесть чуткая, наполняющая душу тревогой каждый раз, как в настроении или жизни наступает затмение света любви.
Честь полагается не в том, чтобы всех осилить словом и делом, не в том, чтобы, по волчьи огрызаясь, оцарапать и укусить больнее, чем сам был оцарапан и укушен, не в том даже, чтобы ни йоты не уступить из своего права, а в том, чтобы постоянно оставаться верным духу любви, одерживать победы силой великодушия и вдохновения любви. Униженными, обесчещенными чувствуют себя не тогда, когда оскорблены, осилены грубой силой, а тогда, когда оскорбили ближнего, унизили себя до насилия, понимая, что, если в борьбе со злом изменили любви, злоба противника победила любовь, и в этом позор и бесчестие; напротив, когда сила великодушия, вдохновения любви осилит злобу противника, зародит в его сердце ответную любовь, тогда победила злобу любовь, и тут слава и честь, радостное торжество для Сына Света и Любви.
Долг. Высшим долгом признается непоколебимая, неизменная верность Богу-Любви и Его любвеобильному делу, при том верность не по букве, а по духу и совести. Все другие обязанности делаются недействительными, теряют свои права каждый раз, как наступает противоречие между ним и этим высшим долгом.
Самопожертвование неизбежно, и притом не в виде редкого исключения, а как заурядное явление повседневной жизни. Любовь сама по себе есть самоотвержение, добровольная, радостная жертва своим эгоизмом, водворение Бога и ближнего в уме и сердце, прежде нераздельно полными самим собой, своей эгоистичной индивидуальностью. Нельзя и служить делу любви без самопожертвования, без ежеминутного подчинения своих прихотей воле любимого Отца Небесного, благу любимых ближних. Утверждение совопросников века сего, будто во всей деятельности соработника Божьего нет и тени самоотвержения потому, что он находит радостное удовлетворение в самопожертвовании, – не что иное, как хитроумный софизм, не выдерживающий критики. Самоотвержение, самопожертвование ничего общего с холодным, черствым, мрачным аскетизмом подневольного холопа, со скрежетом зубовным и ожесточением совершающим свое спасение, не имеет. Этот мрачный холоп не сам отвергает себя, а делает это из-под палки, повинуясь грозной воле измышленного его злым сердцем взбалмошного, грозного, жестокого божества; где же тут сомоотвержение, сомопожертвование?! Все дело в том, что мы любим, в чем полагаем сокровище и радость нашу. Самоотвержение, самопожертвование – совсем не порождение мрака и скорби, не сопровождаются ими и не ведут к ним, напротив, там нет истинного самоотвержения, истинного самопожертвования, где они соединены с самопринуждением, с мукой. Если мы любим ближнего, мы с радостью многим пожертвуем для него, и радость эта не только не уменьшит нравственного достоинства наших действий, но, напротив, обратит жертву в милость, холопскую покорность в богоугодное, добровольное, радостное самоотвержение, достойное свободы славы чад Божьих.
Братолюбие становится не трудным подвигом, а естественным проявлением торжествующей, деятельной любви. Организация жизни на основах любви и братства перестает казаться несбыточной утопией, а, напротив, становится насущной потребностью, самым заветным дорогим желанием любящего духа. На этой низшей ступени святой гармонии духа, когда во имя любви отрицают права разума и ощущений, деятельное служение на дело стройной организации добра в жизни еще непосильно, так как отрицание прав разума делает невозможным систематичное, неуклонное, разумное служение на трудное дело организации добра в этом мире, который весь во зле лежит, а отрицание прав ощущений делает бессмысленной всякую реорганизацию земной жизни, огульно отрицая всю земную жизнь во всей ее совокупности. Но горячее инстинктивное сочувствие ко всякому проявлению братолюбия в жизни настолько неизбежно, что может служить типичным признаком начала царства любви.
Религия доросла до поклонения Богу в духе и истине. Только теперь буква текста и обряда перестает быть мертвящею, оживленная животворящим духом любви. Только теперь жертвы перестали быть подкупом, хваления – лестью, богослужения – чародейством и все отношения к Богу – кощунством. Только теперь перешли робкие, корыстные или крамольные холопы от рабства подзаконного к добровольному, сознательному рабству свободы славы чад Божьих. Когда в душе человека восторжествовала любовь, он не может более не верить в Бога-Любовь, вера эта такая же насущная потребность для духа его, как воздух для тела его, без этой веры он жить не может, оставаясь на высоте этого настроения, без этой веры вся жизнь его – одна мучительная агония. Считаю долгом пояснить, что, веруя в Бога, Сыны Света могут очень далеко отстоять в понимании Его от всех окружающих и быть признанными ими еретиками и даже безбожниками, что не помешает им быть правоверными в глазах Бога-Любви и принадлежать к Его церкви и жить живой верой в Него. Гораздо ужаснее положение тех страдальцев, которые со светом торжествующей любви в душе не верят в царство, силу и славу Бога-Любви, жить не могут без этой веры и изнывают в невыносимых муках продолжительной агонии. И это аморальное, чудовищное явление возможно в безобразном хаосе мира сего, который весь во зле лежит. Среди возмутительной оргии служителей всевозможных кумиров, нагло утверждающих свое правоверие в деле исповедания Бога-Любви, поклоняясь лжебогам, созданным их воображением по образу и подобию своему, сыны света, увлеченные ревностью по Богу до горячего негодования против грубого кощунства всех этих взаимно отрицающих друг друга правоверий и теми безобразными карикатурами, которых они осмеливаются выдавать за самого подлинного Бога-Любовь, могут дойти до ожесточенного отрицания всякого бога, признаваемого человечеством, уверить и себя, что они потеряля веру в Бога вообще, но Бог, принявший сторону Иова против его благочестивых и правоверных порицателей, предпочтет его скорбное неверие оскорбительной для Бога вере в те жалкие, взбалмошные, чванливые, жестокие божества, которых, на соблазн ближним и в осуждение себе, чтут сыны тьмы в место Бога истинного.
Основы жизни – любвеобильная вера живая в Бога-Любовь и нелицемерное братолюбие.
Сдерживающие начала – страх Божий и страх соблазна, понимая под соблазном все, что противоречит любви к Богу и братолюбию, а под страхом Божьим – свободное, полное достоинства опасение оскорбить горячо любимого Отца Небесного, не имеющее ничего общего с эгоистическим, корыстным страхом рабов, трепещущих за свою шкуру в этой жизни и в вечности.
Путь – самоотвержение, радостное принятие на себя тяжелого креста борьбы со злом и радостное следование в направлении торжества любви и братолюбия.
Истина – любовь как первопричина и конечная цель бытия, любовь как самодовлеющий смысл жизни и вечная правда отношений к Богу и ближним.
Жизнь – радость торжествующей деятельности любви.
Наука – Боговедение и неразрывно с ним связанное полное любви и благоговения изучение творения любвеобильного Творца. Проклята земля в делах человеческих, она подлежит огню в день суда, но и на ней лежит печать Бога живого, как слабый отблеск славы Божьей. На той низшей степени святой гармонии, о которой идет речь, сыны света, отрицая во имя любви права разума, пренебрегают пользоваться его услугами и на науки уделяют возможно меньше времени, но презирать разум, гнать науку они не могут – это было бы изменой любви и ясным доказательством того, что мы имеем дело не с сынами света, а с более грешными представителями грешного человечества.
Искусство непременно отразит в себе любовь к красоте в соединении с любовью к Богу и ближним.
Литература – могучее орудие проповеди веры в Бога-Любовь, любви к Нему и стройной организации жизни на началах любви в братстве.
Семья – малая церковь, в которой любовь научает всех членов жить друг для друга, дополняя жизнь друг друга и никогда не отравляя, не задевая жизнь другого.
Отец глубоко сознает важные обязанности главы семьи, страшную ответственность власти над молодой жизнью и первыми впечатлениями земного бытия вечного духа, с любовью выполняет свои святые обязанности друга и руководителя и выше всего ставит торжество любви в духе и жизни детей своих.
Мать понимает любящим сердцем, что, родив человека, она приобрела не права самовольно распоряжаться им как своей собственностью, а обязанность ежеминутно любовью рождать его к жизни любви, понимает, когда он вырастет, свою священную обязанность оказывать ему пример любви, благословлять его на жизнь любви и, если нужно, жертвовать им на торжество любви.
Молодой человек находит в любви ограждение от соблазнов и ключ понимания своих обязанностей по отношению к Богу, к семье, к ближним, к обществу, отечеству и человечеству, как бы ни были перепутаны эти обязанности в хаосе жизни, осложненной злобой и пороком.
Молодая девушка находит радость в самоотверженной любви к родителям, как потом найдет радость в самоотверженной любви к мужу и семье и в высшей радости самоотверженной любви к Богу и святому делу Его.
Муж научен любовью понимать свою обязанность быть верным супругом, рассчитывая на верность жены, и уметь уважать и ее, и свои отношения к ней, так как истинная любовь и невозможна без уважения и в то же время все собой возвышает, очищает и делает достойным уважения.
Жена научена любовью понимать свою обязанность быть не только верной супругой, но и верным другом мужа в его духовной жизни, что и заключает в себе главный залог прочности добрых отношений в супружестве.
Старики не завидуют молодежи и не хвастают, превознося свое время и свое поколение. Любовь научает их деликатности, смирению, бескорыстной радости успехам молодого поколения и тем самым делает их полезными, приятными, достойными любви и уважения.
Друзья – люди единомыслящие и единодушные в признании прав торжествующей любви, участники в деле проповеди любви и организации жизни на началах любви и братства.
Общество не может долее мириться со строем жизни, основанном на насилии, корысти или каких-либо других основах, кроме любви. Общественное мнение имеет высокоморализующее влияние, порицая всякое уклонение от духа любви, поддерживая силою живого сочувствия всякое проявление любви к Богу и братолюбия.
Государство, рядом с заботами о хлебе насущном, о свободе и безопасности, об удовлетворении умственных потребностей своих подданных, признает священной обязанностью своей ограждать кротких от волков хищных, стремиться к торжеству любви в жизни и оказывать деятельную поддержку всему, что делается в этом направлении, что способствует реорганизации жизни на началах любви и братства.
Воспитание ставит цели нравственные выше целей образовательных и совсем отрешилось от традиций унизительной для человеческого достоинства грубой дрессировки, свойственной воспитательным приемам периода царства ощущений и иссушающего сердце педантичного формализма, свойственного воспитательным приемам периода царства разума.
Благотворительность не может быть более ни бессистемной раздачей пятаков, ни вообще позорным подкупом Бога и общественного мнения, как то было в период царства ощущений, ни теми черствыми, деловитыми благотворительными операциями, как то было в период царства разума. Любовь непременно научит принести ближнему действительную и прочную пользу, не забывая, что в этом ближнем страдает не одно тело, что мы обязаны, благотворя ему, любить и уважать в нем брата, а не отделываться от него подачками и не заглушать свою совесть столь дешевой ценой.
Бедность впервые может переноситься без ропота и озлобления, не опьяняя себя грубым разгулом, с тихой радостью в сердце.
Богатство не только не служит поводом к гордости, но возлагает на обладателя тяжелые обязательства, которые любовь научает сознавать и признавать.
Народ понимает животворящий дух слов Откровения: Всех почитайте, братство любите, Бога бойтесь, царя чтите[369]. Кроткий, почтительный и послушный, пока от него не требуют измены духу любви и братства, он становится непреклонным до готовности перенести страдание и смерть, если от него требуют этой жертвы идолам злобы или корысти. Так поступали христиане первых веков, когда чтили императоров Рима, пока они не требовали забыть страх Божий и изменить честной христианской жизни по вере в братских общинах того времени.
Власти научены любовью не искать своего, не себе на пользу заставлять служить всех и вся, а понимать всю тяжесть ответственности своих прав и самоотверженно выполнять священный долг служения на пользу тех, кто нуждается в их содействии и покровительстве.
Международные отношения не могут более иметь ни грубо зверский характер периода царства ощущений, ни расчетливо корыстный характер периода царства разума. Если когда-нибудь целая группа народов дорастет духовно до периода царства любви, международные отношения между ними представят небывалый пример кротости, смирения, самоотверженной любви и братской взаимной помощи, до которого так бесконечно далеко современным псевдохристианским государствам, международные отношения которых имеют столь откровенно корыстный характер, что в международных отношениях сочли бы даже неприличным говорить о правде и любви, а говорят только об интересах, и перечисленные выше признаки торжествующей в международных отношениях любви единодушно признают несбыточной утопией, не только не веря в возможность ее достижения, но и не признавая желательным что-либо подобное, особенно со стороны собственного отечества.
Симпатии радикально противоположны тому, что было в прежних периодах. От героев насилия, наживы в период царства ощущений, от героев науки, искусства, грандиозных предприятий и колоссальных афер периода царства разума все симпатии перешли на колоссов духа, на святых героев самоотверженной, деятельной любви.
Антипатии теряют острый характер злобной недоброжелательности, ехидного издевательства, какой они имели в период царства грубо эгоистических ощущений и холодного, бесстрастного разума. Теперь антипатии – не злобное и не злорадное чувство, а скорбное и стыдливое: святой гнев против зла и потребность оградить себя и братьев по духу от проституции общения со злом.
Мудрость – любовь к Богу и братолюбие.
Результаты – Царство Божье внутри человека, гонения, клевета, часто мученичество для сынов света, блуждающих поодиночке между волками хищными, небесная радость полного единомыслия и единодушия любовного, братского общения там, где многие сыны света соединятся для стройной организации жизни на началах любви и братства.
Типы, принадлежащие к этой низшей степени святой гармонии духа, хотя и отрицают во имя любви права разума и ощущений, все же бесконечно выше тех беспринципных, благодушных добряков, которые со всем и со всеми безразлично уживаются и часто выставляются положительными типами любвеобильных христиан, в то время как на самом деле они – мелкие эгоисты, желающие благодушной снисходительностью ко всем и ко всему купить тихое, удобное и безмятежное житие в общении даже и с самыми злыми волками, и с самыми ядовитыми змеями. К ним принадлежат исключительно герои любви, которым недостает только признания прав разума и ощущений до полной гармонии духа, это те святые герои торжествующей любви, которых враги назовут юродствующими аскетами, а истинный христианин будет любить и почитать, не осуждая их за немощь страха разума и ощущений.