Моногамия. Книга 3. Половина души

Пролог

Bee Gees – I Started A Joke

Не дай совратить себя с пути неправедного! Добродетельный ты будешь невыносимо скучен. Это-то и злит меня в женщинах. Обязательно им подавай хорошего мужчину. Причём, если он хорош с самого начала, они его ни за что не полюбят. Им нужно полюбить его дурным, а бросить – до противности хорошим.

Оскар Уайльд

Теоретически, если бы меня выдернули из адского цейтнота лет эдак в двадцать и спросили, соглашусь ли я жить так же сказочно, как сейчас, но при условии, что мой официальный и законный спутник, моя вторая половина, то есть муж, будет мне изменять, я ответила бы, не задумываясь, что да, конечно же, соглашусь. Мало того, при этом ещё и буду считать, что мне крупно повезло. Да, это цинично и до безобразия меркантильно, но лиха в свои девятнадцать я хлебнула так щедро, что ни лирики, ни романтики во мне не осталось и следа. Мне казалось, я всё обо всём знаю, всё могу предвидеть, просчитать, предусмотреть. Меня не обвести вокруг пальца, не заманить в розовый сироп обещаний, не размягчить и не расплавить.

А на практике всё оказалось не так. На практике под действием большого чувства человек превращается в уязвимое и безоружное существо, для которого измена перестаёт быть досадным недоразумением, теперь она – разрывающий сердце акт с ласками и нежностью, теми, которых тебе так не хватает, твоими ласками и твоей нежностью, отобранными у тебя и подаренными другой женщине. На практике ты не можешь ни думать, ни шевелиться, поскольку истерзана муками ревности настолько, что едва можешь дойти до кухни, чтобы налить себе стакан воды. Теперь ты растение, нечто материальной формы, не наделённое ни волей, ни силой, ни способностями что-либо решать и предпринимать.

Условия задачи те же: достаток, дети, изменяющий муж. Ответ совсем иной: бежать без оглядки, спасаться от адской боли, терзаний, сожалений, унижения, тоски, духовного упадка, отказаться от всего и спешить спрятаться хоть куда-нибудь, только бы не думать о дальнейшей жизни, ведь жить-то почему-то совсем не хочется.

На практике оказалось, что Валерия просто знать никогда не знала, что такое любить.

Глава 1. Неизбежное

Grizzly Bear – Slowlife

Мне тридцать три года, дочке Лурдес полтора. Алекс работает очень много, так много, что мы почти не видимся. Он уезжает часто и надолго. Мы живём почти порознь. Он говорит, что у него масштабные, сложные проекты, закончит их, и жизнь наладится. Но мы теперь почти не спим вместе. В этой точке моей жизни секса не было больше двух месяцев.

Это о многом говорит, не так ли?

Габриель

Женщин вокруг Алекса всегда было много, и я так и не научилась адекватно к этому относиться. Они не просто находятся в возмутительной близости, они желают его, и это написано на их лицах, угадывается в жестах, кроется в словах. Они все и всегда стремятся прикоснуться к нему, и это убивает.

Габриель – родная сестра Кристен. Да, та самая, которая повсюду за ней таскалась, только теперь на ней нет очков, она сменила джинсы на платья, косу на распущенные локоны, её грудь выросла с первого до почти четвёртого, у неё такая гладкая от природы кожа, что лоснится как шёлк, и её хочется гладить.

Габриель с детства влюблена в Алекса. Ну конечно, в кого ж ещё ей было влюбиться? Будь я на её месте, и меня совершенно точно постигла бы та же участь. Выяснилось это почти сразу: в один из вечеров вскоре после переселения в Штаты я наблюдала за компанией на террасе, недоумевая, потому что в тот вечер Алекс работал, и мне совершенно не было ясно, какого чёрта все эти люди делают в моём доме, на моей террасе? Когда Алекс неожиданно вернулся, и гости начали, как обычно, шутить и смеяться, я заметила, что очкастый подросток не сводит с моего красивого мужа глаз. Так же было и в следующий раз, и потом тоже, всегда.

Мне было забавно за этим наблюдать – девочка в буквальном смысле ела моего мужа глазами, жадно, ненасытно. Было забавно, да. И я даже представить себе не могла, насколько «забавно» станет мне в будущем.

Теперь ей восемнадцать, скоро девятнадцать лет, и она совершенно другая: знойная, красивая, свежая, чистая. У неё нет отбоя от кавалеров, но она отшивает всех и смотрит только на Алекса. Он при встрече нежно целует её в щёку и, кажется, ни о чём не подозревает, а она машет ресницами и дарит ему невероятно нежный, сексуальный взгляд. Я наблюдаю за этим с поистине стоическим терпением. Габриель далеко не единственная, кто так на него смотрит, что же мне всех женщин истребить?

И вот у меня не было секса почти два месяца. Кто виноват? Габриель или кто-то другой? На роль кого-то другого я сходу назову три десятка имён, не останавливаясь, и это будут только самые вопиющие случаи поглаживания его груди в районе раскрытого ворота рубашки, нежного разминания его бедра изящной наманикюренной рукой, шептания пухлыми губами интимностей ему на ушко, кокетливо сексуального отпивания из его бокала, ласкания волос на его буйной и невозможно, до истомы в животе, сексуальной голове. Да, было время, когда я запускала в них свои руки каждый день и по нескольку раз. Было и прошло.

Да, я знала, всегда знала, что всё закончится. Вопрос был лишь в том, когда это случится, и, нужно отдать должное, продержалась я долго. Честно говоря, даже не рассчитывала на такой срок – по моим прогнозам это мог быть максимум год, но их прошло уже больше трёх. Неплохой результат в целом… но как же больно! Невыносимо, нестерпимо…

Я – зомби, бесцельно слоняющийся из угла в угол и не способный ни на чём сосредоточиться: ни готовиться к экзаменам, ни заниматься детьми.

Let It All Go – by Birdy & Rhodes

Некоторые дни нашей жизни канули в бездонный колодец забвения, а некоторые запечатлелись в памяти, как дизайнерские открытки. Это был один из таких дней, вернее даже, это был вечер. До безумия красивый и грустный вечер: закат, солнце уже село, небо раскрашено яркими оттенками жёлтого, оранжевого, пурпурного, на море полный штиль. Море как зеркало, огромное зеркало, отражающее все перипетии наших судеб: годы летят, люди рождаются, люди умирают, остаются другие люди, а море всё отражает и отражает бесстрастно картины нашего быстротечного бытия.

Я сижу в одной майке за столиком на крытой террасе, хотя сейчас июль, мне уютнее в доме. Пытаюсь вникнуть в свою математику – мне нужно сдавать экзамен, но мозг отказывается обрабатывать входящие данные. Мой мозг в прострации… У него защитная реакция, он отключён, чтобы не думать о том, о чём я заставляю его думать – о нашем с ним будущем.

Ведь нужно же что-то решать.

С горечью вспоминаются слова Алекса про развод: «Его не будет». Господи, как непостоянны мужчины! Мы, женщины, знаем об этом, но всё равно верим им.

Как же так? Ведь я-то не верила! Я знала, всегда знала, чем всё закончится, и все эти годы ждала приближения неизбежности, ждала, но не готовилась – понимала, что бесполезно.

Я почти уверена, что это Габриель. Чёрт, будь я на его месте, я сама бы не удержалась – так много секса и влечения в смуглом теле и рыжеволосой голове этой юной девчонки. Конечно же, это она: моложе меня на четырнадцать лет, свежа, как первая майская роза. Как мне, трижды рожавшей, с больными почками и не только ими, тягаться с ней? Мы бегуны на разные дистанции.

В тот вечер Алекс неожиданно вернулся – его не было больше месяца. Нашёл меня на террасе и сел напротив, смотрел в глаза, а я впервые не могла понять, что в них. Мы больше не были одним целым, не сохранилось ни одной нити – все оборвались.

Я ждала, что он заговорит о разводе, но он молчал. Я тоже. Честно говоря, мне было, что сказать, но боль так измучила, истерзала, что я боялась разрыдаться, если открою рот, а это уже унижение. Для меня нет ничего хуже унижения. Поэтому мы молчали оба. Я отвела взгляд первой и стала смотреть на море. Алекс поднялся и ушёл к детям, а ночью так и не появился в нашей спальне – уснул в комнате Лурдес.

Я поняла, что это конец.

Но как уйти и не поговорить? Так же нельзя! Пишу ему SMS с датой и местом нашего судьбоносного разговора. Он отвечает тем же способом, что явится непременно.

И вот, мы сидим у окна в ресторане «Париж». За стеклом торопится быстротечная городская жизнь, но у нас, в нашем маленьком мире, нависшем над кованым столом с белой льняной скатертью, время остановилось.

Я никак не могу начать разговор. Я – одна гигантская, выжженная кислотой рана, и сейчас меня начнут посыпать солью. Изо всех сил стараюсь не делать щенячьи глаза.

Алекс жалеет меня и начинает первым.

– Ты изменилась.

– Ты изменил меня.

– Я не хотел этого.

– Никто не хочет. Некоторые вещи происходят сами собой.

– Это верно.

Молчание, опять долгое и густое, как кисель.

Наконец, я собираю всю свою волю в кулак. Самое главное для меня сейчас – держать под контролем слёзы:

– И в самом деле, всё изменилось. Пришло время, я думаю, менять правила игры.

Его лицо вытягивается.

– О чём ты?

– Ты знаешь, о чём.

Опять молчание. И снова начинает он:

– Почему?

– Мы уже это озвучили: всё изменилось.

– Я не позволю.

– Боюсь, я не вижу надобности спрашивать.

– А Лурдес?

– Конечно, она будет с матерью, ты же знаешь.

– Ошибаешься.

– Детям с матерями лучше.

– Не в нашем случае.

Я не понимаю, на что он намекает, так как вроде бы я была ей неплохой матерью, и решаю, что, вероятнее всего, он говорит о деньгах, ведь все его жёны уходят ни с чем.

Отвечаю на этот намёк:

– Мне ничего не нужно. Я заберу только дочь.

– Я не отдам.

– Это бесчеловечно.

– А ты сама по-человечески поступаешь?

Я снова не могу его понять. Может, он хочет, чтобы я терпела его измены, и мы жили как рыбки в аквариуме: у всех на виду, женатые, но не муж и жена, ради ребёнка?

Говорю:

– Это не мой вариант.

Двусмысленный ответ, и это доходит до меня только потом.

Алексу приходит SМS, он читает, на его лице напряжение и злость. Почти сразу он встаёт и, уходя, бросает мне:

– Бери, что хочешь, дочь не получишь!

Я в ужасе и шоке. Если я от кого и могла ожидать такое, то только не от этого человека…

“In this shirt” by the Irrepressibles

Спустя час мои ноги бесцельно бредут по осенним улицам Сиэтла. Мысли, мысли, мысли – так много, что я вынуждена отмахиваться от них, словно от тучи воронья.

Захожу в парк, тащу себя по аллеям, пытаюсь принять очень важные решения, выстроить цепочку собственных действий, обдумать их последовательность, очерёдность. Это очень важно сейчас – сделать всё правильно.

Уже сидя на скамейке вдруг понимаю, что мне легче… потому что я слушаю музыку. И она восхитительна: уличные музыканты – совсем ещё молодые ребята – поют под гитару старую романтическую песню. У них выходит красиво, необычайно красиво для уличных певцов.

Решение приходит внезапно: «Гори синим пламенем эта Америка! Я еду домой! Домой! Домой!». И в то же мгновение будто тяжкая ноша срывается с моих плеч, лавиной сходит в пропасть у моих ног. Я жадно вдыхаю ртом воздух и вдруг понимаю: «Господи, я задыхаюсь ментально, эмоционально и физически!». И сразу за ней: «Поделом тебе, дура! Прочувствуй, наслаждайся! Теперь ты знаешь, что ты сделала с Артёмом! А ведь дети ещё при тебе!». Слёзы льются ручьями по щекам, стекают на шею, как ни три. В последний раз я так рыдала, наверное, только в детстве – со всхлипами, неукротимо. Прохожие смотрят на меня: кто с сочувствием, кто с подозрением, а мне так плохо, что даже не стыдно.

Это не любовь, говорю себе, это болезнь, а от болезни нужно лечиться, и лучше радикальными методами.

Именно такой, иррационально-радикальный метод и пришёл мне на ум пару мгновений назад. Я знаю, что сделаю: вернусь к бывшему мужу, ведь запасной аэродром уже заготовлен перепиской в Фэйсбуке. Артём так и не переехал в Сиэтл – гордость не позволила, и я уважала его за это. Дети ездили к нему дважды в год, Артём не женился, жил один, и когда я поделилась с ним своими невзгодами, сам написал: «Возвращайся домой. Я буду ждать тебя и детей. Пусть это будет нам уроком».

Так я и делаю: хватаю детей и еду в аэропорт. Пока этот сукин-сын опомнится, я буду уже дома. И пусть попробует забрать ребёнка оттуда!

Артём встречает нас тепло, теплее некуда. Похоже, все довольны. Мы успокаиваемся и обнимаемся. Артём говорит:

– Настройся отдать ему Лурдес.

– Почему это?

– Ты же знаешь, он всё равно её заберёт.

В больном или радостном угаре я и думать забыла, что у Лурдес только американский паспорт, и что Алекс может затребовать её по закону в любое время. Только в этот момент меня посещает мысль, что, наверное, не стоило оставлять свои карточки на кровати в спальне Алекса. В тот момент мне хотелось бросить ну хоть один гордый жест. Теперь я уже жалела об этой глупости – сама же лишила себя обмундирования и снарядов в предстоящей войне.

Да, конечно, он заберёт Лурдес, и ничего я с этим не сделаю. Тогда какого чёрта я сбежала и припёрлась сюда? Почему не стала разводиться с ним в Штатах? Там, мне хотя бы назначили график встреч с дочерью по суду, и, может быть, досталось бы какое-нибудь жильё.

От внезапного понимания, каких глупостей натворил мой воспалённый от обиды и ревности мозг, меня бросает в жар. Я вскакиваю с постели и бегу на воздух – опять эти нервные, жадные вдохи ртом… Кто я? Выброшенная волной на берег рыба? Или та, которая выпрыгнула сама?

Kodaline by High Hopes

Дни ползут в страхе, панике, оцепенении: я жду, что люди Алекса из его службы безопасности во главе со знаменитым своей жестокостью Пинчером явятся в своих чёрных костюмах за моей дочкой, заберут её, а я только беспомощно буду рыдать им в след.

Проходит неделя, но чёрных костюмов нет. Я начинаю думать, что, может быть, Алекс не вычислил меня? Может же быть такое, что он просто не знает, где я? Он же не вездесущ!

Проходит ещё неделя, и тишина. И я, как это свойственно глупому человеку, понемногу начинаю успокаиваться, решаюсь впервые выйти с Лурдес на прогулку: мы забираем Соню из школы, отмечаем её первый день в учебном заведении поеданием мороженого в кафе, потом гуляем в парке. Соня без остановки сокрушается, как же всё ей тут не нравится и как же хочется ей домой, что в школе дети злые, и учительница накричала на неё в первый же день. Мои руки сжимают виски – я всерьёз не знаю, что отвечать ребёнку. Масштабы последствий принятого в горячке решения теперь разворачиваются во всей красе.

Мы уже почти подходим к дому, когда я, наконец, вглядываюсь в стоящие на обочине машины и вижу среди них чёрный Порше. В груди мгновенно всё сжимается и каменеет. Как только дверь машины открывается, я хватаю на руки дочерей и что есть мочи бегу к дому.

Меня ловят знакомые руки, но я вырываюсь, они снова меня ловят:

– Не бойся, мы только поговорим! Успокойся, остановись! Я НИЧЕГО не сделаю!

Мой эмоциональный фон раскалён до предела: в ушах звенит от страха потерять ребёнка – младшего, родного, любимого, – животная радость от внезапной и неожиданной близости Алекса, боль от унижения, жгучая потребность в его прикосновениях, ненависть за предательство, жажда его любви и ласки, его внимания, злость за крах моего мира. Всё это кипит во мне, как в котле ведьмы.

Только Алекс способен утихомирить меня в этот момент, что он делает: просто смотрит в глаза и повторяет, как мантру:

– Я не сделаю тебе ничего плохого, ты это знаешь. Я не причиню никакую боль ни тебе, ни Лурдес. Она будет с тобой! Успокойся, всё хорошо. Мне нужно только поговорить. Мы только поговорим!

Я верю, и я остываю.

К тому же, мелькнувшая в окне фигура Артёма отрезвляет– я думала, он выбежит мне помочь, но он этого не сделал. Не сразу, но до меня доходит, что решать проблемы с Алексом придётся один на один, и никто не придёт мне помогать. Никто. В этой ситуации мне просто ничего не остаётся, кроме как довериться ему.

И я хочу с ним поговорить, но… меня тошнит. Впервые в жизни меня тошнит на нервной почве. Такое позорное предательство тела в такой важный момент. Что странно, Алекс становится ещё мягче.

– Видишь, что ты делаешь с собой! Одни глаза на лице от страха. Разве я когда-нибудь причинил тебе вред?

Он уже одной рукой обнимает детей и заботливо придерживает мне волосы, чтоб я их не испачкала. Не только Лурдес, но и Соня льнёт к нему, как к родному – похоже, истерика только у меня.

– Ты сказал, ты заберёшь Лурдес! Я знаю, ты можешь! Ты всех и всегда покупаешь!

– Тебя я тоже купил?

– Меня нет.

– Вот видишь, ты сама себе противоречишь. А это означает, что ты не права. И ведёшь ты себя неправильно. Всегда можно договориться, всегда и всё можно решить мирно!

Алекс как никогда мягок и смотрит на меня почти с любовью. Я догадываюсь, что он играет: ему нужно меня убедить сделать так, как он считает нужным. И чтобы я была посговорчивее, он превратился во внимательного и ласкового Алекса, такого, которого я уже не видела многие-многие месяцы.

Мирное решение заключалось в следующем: я возвращаюсь с детьми и Артёмом в дом на берегу. Алекс уходит, но может видеться с Лурдес и другими детьми, когда захочет. В материальном плане его устроят любые варианты, но при условии, что я не выхожу замуж за Артёма, в обратном случае, имущество будет оформлено только на детей, причём всех троих. Всё чётко, как в офисе при обсуждении контракта.

Такое будущее ГОРАЗДО лучше того, которое я уже успела нарисовать себе, и поэтому согласилась. К красивой жизни привыкаешь быстро, и вот она снова ко мне возвращается, но… НО В КАКОМ ОБЛИЧИИ!

Глава 2. Соседи

Любить глубоко – это значит забыть о себе.

Жан–Жак Руссо

Zucchero – Il Suono della Domenica

Если когда-нибудь вы видели медузу на пляже, которую выбросило волной, и которая медленно разлагается и высыхает – это то, что будет происходить со мной в ближайшие годы. До сих пор не могу до конца понять, как я пережила это, как я выжила.

Спустя два месяца я просыпаюсь утром в спальне, в которой не спала ни одна женщина, кроме меня, и в которой вместо Алекса теперь живёт Артём. Я считала, что Артём навсегда останется мне близким человеком: мы прожили вместе годы, пережили бури, родили двоих детей, у нас были мечты и планы когда-то. Но оказалось, это не так. Мы чужие, он больше не мой человек, и самое страшное – я постепенно начинаю понимать, что он никогда и не был. Как случилось, вообще, что мы соединились, да ещё так прочно?

Я просыпаюсь от шума, выхожу на террасу и вижу: справа от нас кто-то купил участок и взялся строить дом – небольшой, явно меньше нашего. Рабочие отбойными молотками ровняют скалистую поверхность для фундамента и террасы. Пыль столбом и невыносимый грохот.

Я звоню и жалуюсь Алексу, слышу в ответ:

– Хорошо, я поговорю с рабочими, чтобы с утра делали какую-нибудь другую работу.

– Что это значит?

– Это значит, что я строю себе дом по соседству. Согласись, это отличная идея – Лурдес будет близко к обоим родителям.

Следовало ожидать чего-то подобного от Алекса. Это совершенно в его духе, поэтому я даже особенно не удивилась и… обрадовалась! Да, я безумно обрадовалась, полагая, что теперь смогу видеть его чаще. Хотя бы это, хотя бы видеть. Ведь я… люблю его.

Стройка продвигается быстро – на всё уходит около трёх месяцев. Американские дома возводятся, вообще, очень скоро, ведь их не из камня строят, как у нас, а из готовых панелей, как конструктор. Алекс же возводит свои здания по собственным технологиям, где главное – экологичность, экономичность, эргономичность, поэтому в них много стекла. Дом Алекса получается не менее красивым, чем мой, но раза в три меньше и только с одной небольшой террасой – похоже, он не собирается устраивать у себя вечеринки. Ещё около месяца рабочие доделывают нюансы, и ещё пару недель – ландшафтные работы. Дом готов. Дом ждёт его. Но, где же он сам?

Я жду его приезда каждый день. Мне нужно видеть его. Хотя бы видеть. У меня уже давным-давно развилась стойкая зависимость, потребность в его лицезрении. Я испытываю к себе отвращение, потому что это как раз то, что он так ненавидел, не терпел, презирал. У него были свои странности, и это одна из них: однажды он мне признался, что чужие взгляды словно выпивают его, он физически страдает от разглядываний. И его по-настоящему интересуют только те люди, кто видит в нём личность, характер, его достижения, но не внешность. Он не понимал, что его красота – наркотик для других людей, и мужчин, и женщин: попробовав однажды, уже не можешь отказаться, испытываешь изнуряющую потребность, нестерпимый голод смотреть, впитывать глазами.

Мы практически не пересекаемся, совсем не видимся. Алекс приезжает к детям, только когда меня нет дома – для этого и попросил составить моё расписание и дать ему сразу же после моего возвращения из непутёвого бегства. Я каждое утро уезжаю на учёбу, а возвращаюсь после обеда, иногда ближе к вечеру.

Артём, ошалевший от внезапно обрушившегося на него достатка, даже и не думает работать, и это очень меня удручает, безнадёжно отвращает от него. Мои карточки при мне, счета больше не пополняются, но денег там скопилось за годы жизни с Алексом на триста лет сытой жизни вперёд. Я ими не пользуюсь принципиально, поэтому расходы на содержание моего гигантского дома и Эстелы Алекс оплачивает сам. Разворачивается непростая и какая-то плохо пахнущая ситуация, но я изменить ничего не могу, только уехать обратно, а эту глупость я уже совершала.

Сидя за барной стойкой на кухне, я обдумываю всё это и разглядываю новую мебель. Вообще, по возвращении я не узнала ни нашу столовую, ни спальню – они изменились: другая мебель, другие предметы интерьера, другая техника, исчезла панель с аквариумом, и вместо неё теперь ничего нет.

Как только в кухню входит Эстела, спрашиваю:

– Эстела, ты не знаешь, почему Алекс убрал аквариум?

– Знаю, – мнётся и недобро на меня поглядывает, не отрываясь от своих дел. Явно не хочет разговаривать.

– Так почему же?

– Он разбил его.

– Разбил?! Как он умудрился?

Отвернувшись, Эстела продолжает вынимать продукты из пакета, укладывает их на полки холодильника. На продукты и прочую дребедень она получает деньги тоже от Алекса.

– Эстела, почему ты не хочешь со мной разговаривать?

– Вам показалось, сеньора.

– Расскажи, как Алекс аквариум разбил.

– Он взял большой стул и разбил его, и всё остальное тут тоже разбил и сломал.

Я оторопеваю.

– Он был очень зол… я испугалась и спряталась в своей комнате. А он ещё наверху в спальне всё сломал. Я очень боялась, никогда раньше не видела его таким! Потом он вышел на террасу и подошёл к краю бассейна, – тут она отворачивается, трёт глаза, затем, вздохнув, продолжает. – Слишком близко к внешнему краю! Я испугалась и выбежала, взяла его за руку и попросила не делать этого! Это такой грех! Он плакал, он так плакал!

На меня будто упала бетонная плита и придавила так, что я совершенно потеряла способность соображать.

А Эстела продолжает:

– Он вас любит! Он так вас любит! Сколько живу ещё не видела, чтобы мужчина так любил! А вы бросили его!

– Ты много чего не знаешь, Эстела, – едва выдавливаю из себя. – Он любит не меня, а свою дочь. Я забрала у него дочь, поэтому он так взбесился, но на него и впрямь это совершенно не похоже. Он ведь всегда такой сдержанный, спокойный, рассудительный.

Эстела долго смотрит на меня с нескрываемым осуждением и мудростью, но ничего не говорит.

Позже я долго обдумываю её слова, спрашивая себя снова и снова, почему же он плакал? И почему стоял у края бассейна? Там ведь скалы, если бы он оступился или… прыгнул, он не выжил бы, это точно. И впервые в мои стройные суждения о нём закрадываются сомнения. Впервые я допускаю, что могла и ошибиться.

Внезапный шум заставляет меня выйти на террасу. Это Алекс. Он приехал в свой новый дом не один. С ним… Габриель! Габриель и живот, на четыре-пять месяцев беременности.

Внутри меня что-то отрывается и улетает в Космос. Кажется, это была моя душа…