Амстердам

Одна моя знакомая сказала, что я слишком молода, чтобы быть сентиментальной.Твое поколения не умеет испытывать глубоких чувств – сказала она – потому что твое поколение не хочет их испытывать, таким как ты это не нужно. Такие как ты – сказала одна моя знакомая – хотят успеть слишком много, хотят попробовать слишком многое. Такие как ты вечно все забывают, потому что должны запомнить слишком много вещей. Слишком много ненужных вещей.Прочитай эту книгу – сказала одна моя знакомая – прочитай, если не забудешь ее название.И я , конечно, забыла. Забыла моментально, через три секунды после того, как это слово сорвалось с ее четко очерченных губ, как только ее аккуратно накрашенный рот закрылся – я сразу забыла. Отвлеклась на какую-то мелочь и забыла.После того зимнего дня прошло два года. Два года я не вспоминала об этой книге. Два года мне никто о ней не напоминал. А некоторое время назад, случайно наткнувшись на крошечную рецензию одной девочки – я все вспомнила. И стали на свои места в моей голове – зимний день, цвет ее помады и Амстердам. И я решила прочесть.Я читала эту книгу под самый депрессивный trip-hop, который только могла найти, под самый леденящий душу dark ambient, под самую мрачную кислотную психоделику, я даже включала католические хоралы. Так я хотела проникнуться этой ледяной, мрачной атмосферой, о которой все говорят. Этой колючей безысходностью. Этой романтичной дорогой к смерти.Так я хотела доказать, что я могу быть сентиментальной. Что я смогу проникнуться судьбой этих нескольких человек. И что мне станут понятны их терзания и их метания. И что проблемы их станут такими же важными для меня. И их общая любовь к одной женщине – станет для меня моей любовью. И их муки – станут моими муками. И вся эта трагедия – станет моей.Я даже вспоминала несчастливый конец Хэмингуэя. И складывала все пазлы в одну картинку. Я хотела, чтобы эта книга стала моей личной маленькой эвтаназией. Чтобы по моим венам побежали вместе с кровью тревога и боль. И ощущение близкого конца. Чтобы по моим капиллярам разбегались надежда и отчаяние, отравляя все тело. Чтобы я ощущала все то же, что и герои. Чтобы по моим венам бежал весенний ветер Амстердама и смерть.Бедная Молли – повторяла я вслед за ее любовниками из романа. Беззвучно складывая губы.Гениальный Клайв – продолжала я.Великолепный Вернон – продолжала я.Около двухсот страниц. Это совсем немного. Но я читала их очень долго. Я перечитывала раз за разом. Последние страницы я перечитывала пять раз.Но пазлы не сложились. Их трагедия не стала моей. Их трагедия вообще не воспринялась мной как трагедия. Они не были ни бедные, ни гениальные, ни великолепные. Они не были ни друзьями, ни предателями. Не было невыносимой любви. Не было мучений и несчастий. Не было спокойствия и умиротворения. Ничего не было. И все завершилось так просто, как будто ничего не было и в самом начале. Я не почувствовала ничего. И это значит, что она была права.Я не хотела вообще ничего писать об этой книге. Я не люблю писать о разочарованиях или неоправданных ожиданиях. Но пару дней назад в Москве неожиданно выпал снег. А зима, как известно – это маленькая смерть. И я решила написать. Как-будто это был знак..

"Лев Евгеньич, я вашу бургундскую полечку перепёр на родной язык" (с) Шучу.Однажды в один из дождливых вечеров Йен Макьюэн сидел в своем любимом кресле и читал Гоголя, как вдруг посередине «Повести о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» его посетило вдохновение. Так свет увидел «Амстердам», восхитился и дал автору Букера. К моменту его написания Макьюэн был уже степенным и умудренным годами романистом, поэтому в книге нет никаких особых патологий и извращений, которые были для него излюбленной темой по молодости лет.Опять шучу.А если серьезно, то…Сразу скажу – мне понравилось. Если честно, я несколько удивлена количеством негатива в адрес «Амстердама».Нет у меня сегодня настроения на цветистый отзыв, поэтому напишу по-простому. Отличная книга. Филигранная проза. Никакой особой мрачности я в ней не разглядела. А разглядела я в ней обычных людей с их страхами, страстями, неудачами и стремлениями, их обычные отношения и их обычный конфликт, ну разве что финал у их дружбы не совсем обычный. «Обычный» в данном случае не синоним посредственности, этим словом я обозначаю абсолютную ясность всего изложенного. Оно реально и достоверно.Книга очень мала по объему, но Макьюэн своим мастерством превратил ее в безразмерную суму фокусника, из которой появляются все новые и новые вещи, непонятно как туда уместившиеся, и читателю остается только внимательно следить за ними, а после представления еще долго думать «что это было?»Блестяще!

Февраль. У крематория встретились двое. Композитор и журналист. Обоим под пятьдесят. Оба талантливы и известны. Оба были любовниками той, чья плоть стала пеплом. Знаменитая М. Л. Лейн. Ни разу не прибрала в квартире. В жизни не вымыла тарелки.Ну как не влюбиться в такую женщину? Молли была энергична и остроумна, но внезапно разум отказал ей и еще молодая женщина перестала быть собой. Перестала определять свою судьбу. Стала зависима от человека, которого жалела. Теперь муж принимал за нее решения. Он продлевал дни ее беспомощности и абсолютной зависимости. В то время как все, кто восторгался ею раньше (за малым исключением), не желали ее видеть. Кому захочется оставаться лицом к лицу с напоминанием того, как хрупка психика, как скоротечна жизнь человека. Клайв Линли и Вернон Холидей навещали свою боевую подругу так долго, как только могли и ее угасание задело оставленных любовников сильнее, чем прочих знакомых Молли. Заронило в их души страх. Панический страх утратить рассудок. Вместо величия и признания получить унизительное состояние беспомощности, стать объектом жалости. Когда знакомые и неизвестные им люди, вместо того, чтобы с восхищением признавать заслуги и вклад в историю или культуру этих, уже получивших всеобщее признание, личностей, будут брезгливо судачить о неприятных сторонах их болезни. Страх указал двоим друзьям направление, в котором они станут двигаться дальше. Склонность к возведению на пьедестал своих личных интересов и отметанию всего, что этому культу мешает, расстелило для них красную ковровую дорожку.И пошли они навстречу своей судьбе. Эта сладкая парочка завсегдатаев клуба бывших любовников Молли – один музыкант-архиконсерватор, другой – безликий и обтекаемый журналист. Романтик и циник. Инфантил и прагматик. Трепетная лань и носорог. Два заядлых мизантропа. Весьма способных. Почти безупречных. За исключением одной маленькой уступки собственному эго, перечеркнувшей одним махом все достижения. Да, они не устояли перед искушением славой. Людям свойственно ошибаться. Особенно, когда ставки велики. И давление груза ответственности соответствующие. Клайву вообще трудно живется – он тут, понимаете ли, симфонию тысячелетия пишет, а ему палки в колеса вставляют. То жвачка к ботинку прилипнет, то маньяк жертву подкараулит как раз в том месте, где у маэстро назначена встреча с музой. Никакого понимания по отношению к трудной работе Гения. Не умеют в наши дни создавать подходящие условия для людей, осененных величием. То ли дело раньше. Вернону еще сложнее – он в одиночку борется за хлеб с икоркою для всех сотрудников редакции вслух осуждающих его методы, но мысленно желающих, чтобы он продолжал. Деятельное зло и бездеятельное добро. Хотя четкое разделение тут невозможно. Остается только задуматься, что страшнее открыто напасть или тайно отказать в помощи? Ну и классическое, про гений и злодейство, в роман тоже отлично вписывается.Стиль прекрасен. Никакими витиеватостями не отвлекает от смысла. Текст цепляет и гипнотизирует. Берет тебя за грудки и требует ответа на непростые вопросы. Дело вовсе не в теме романа, а в том как Макьюэн пишет. Он задает вопросы, на которые ты долго ищешь ответа. Он лишь описывает обычные вещи, но они западают в голову и крутятся там, крутятся. Роман прекрасен! Каждой своей строчкой. Каждой препарированной эмоцией, каждой реакцией. А еще чтение Амстердама запомнится мне погружением в мир поэзии и музыки, экскурсом в историю кризиса в Великобритании 70х-80х годов. И гениальнейшей одой «К радости» Бетховена!