Вспомни меня

Глава 6

Восемнадцать лет назад

Открывая глаза, я уже слышу отдаленный плач. Комнату заливает свет – наверное, я забыла задернуть шторы с вечера. Сколько же я спала? За окном самолет прокладывает диагональный след, который постепенно растворяется в воздухе. Скоро пролетит еще один, и в небе останется белый облачный крест. Иногда я играю сама с собой в такую игру – лежу, не двигаясь, пока видимый за стеклом голубой квадрат не станет совершенно чистым. Это может занимать на удивление много времени – там, наверху, все безостановочно летают туда-сюда, то и дело расчерчивая гигантские «классики». Все – но только не я.

Плач звучит громче и громче. Господи, уже тошнит от всеобщей скорби! Слезы, сопли – это не про меня. Я никогда не была такой прежде. Прежде… До аварии. Моя жизнь разделена на две части – до и после. Первая гораздо лучше второй. Кто хочет увидеть фильм о моей жизни – смотрите предысторию. Продолжение – отстой.

Кто-то с кем-то шепчется… Сплошные секреты. Джоанна хочет защитить меня, но от чего? Что может быть хуже этого? Я никого вокруг не узнаю, даже себя саму.

Через силу я сажусь в кровати и жду, когда пройдет головокружение. Неудивительно, что мне снятся танцы – наяву мне с трудом даются даже жалкие десять шагов по комнате. Я чувствую себя состарившейся прежде времени, и это дико бесит. Злость за то, что у меня украли мою молодость, не отпускает ни на минуту. Доктор Лукас говорит, что это постепенно пройдет. Надо приспособиться к своему состоянию, и тогда я оправлюсь и вернусь к нормальной жизни. Я знаю, что она права, что нужно работать над собой, но все мне теперь дается так тяжело… Иногда я целыми днями просто лежу в постели, глядя на белые следы самолетов в небе. А если день пасмурный, то у меня не остается и этого.

Я стою на лестничной площадке, прислушиваясь. Вздрагиваю, видя незнакомое лицо, которое смотрит на меня. Приходится напомнить себе, что это всего лишь мое отражение в зеркале. Я еще ничего, даже шрам почти не виден – теперь, когда волосы отросли. Нужно бы их покрасить и сделать стрижку. Не помешало бы немного румян и глаза подвести, вообще как-то оживить глядящий на меня бледный лик. О нас с Джоанной всегда говорили, что из двух сестер она умная, а я красивая. Сомнительный комплимент для нас обеих, но я втайне всегда считала, что лучше уж быть красивой, хоть и считается наоборот. Интересно, что думала Джоанна… Наверное, в свою очередь, полагала, что именно ей повезло больше, и не спорила с таким разделением. В конце концов, кому-то не достается ни того, ни другого.

Миновав зеркало, я поднимаюсь на самый верх и осторожно наклоняюсь над перилами – так, чтобы меня саму не было видно снизу. Там какая-то женщина снимает пальто и туфли. Малыш рядом плачет, стоя в верхней одежде и резиновых сапогах.

– Ну же, солнышко. – Голос принадлежит Джоанне, хотя раньше она никогда не употребляла подобных слов. Это уловка, чтобы смягчить постоянно звучащее в ее тоне раздражение, когда она говорит со мной. Или, как теперь, с этим мальчиком. – Давай снимем твои сапожки, милый.

Все время, пока она его разувает, малыш не перестает плакать. Она нагибается, чтобы расстегнуть ему куртку, и шепчет на ухо:

– А кто здесь забыл, что он мамин храбрый малыш? Будешь вести себя молодцом, и сразу все станет хорошо, правда-правда?

Он наконец успокаивается, кивает и, шмыгая носом, рассматривает что-то, вложенное ему в руку. Предмет полностью поглощает его внимание, заставляя забыть о своем несчастье – совсем как на меня действует наблюдение за следами самолетов.

Я переступаю с ноги на ногу. Скрипит половица. Джоанна, накидывая просторный желтый кардиган, оборачивается и изображает на лице яркую улыбку.

– Привет, соня!

Я тупо смотрю вниз, малыш глядит на меня в ответ. Я точно должна его знать, раз он пришел с Джоанной. И он меня знает, судя по настороженному выражению. Надо разобраться. Я начинаю спускаться по лестнице. Дело это непростое – одна рука на перилах, правая нога, потом левая, переместить руку вперед, повторить… Остановившись, я снова отыскиваю глазами мальчика. Он ставит свои сапожки на полку для обуви. Я вдруг понимаю, что он здесь живет.

– Сара, ты в порядке? Мы как раз собирались пить чай с тостами… – весело щебечет Джоанна, но я вижу, что она напряжена. Как и малыш.

– Кто это?! Что здесь происходит?! – В моем голосе звучит паника. Я ужасно напугана этим внезапным пробелом в памяти. Почему я не могу вспомнить мальчика?!

Шагнув навстречу, Джоанна протягивает мне руку и помогает преодолеть две последние ступеньки.

– Это Джеймс, Сара. Мой сын. Он живет с нами. Он просто немного расстроен кое-чем, что случилось в садике. Ничего, чай с тостами его утешит, да, малыш?

Она улыбается и ерошит ему волосы. У Джеймса на щеках следы от слез и сопли пузырями. Я точно уверена, что вижу его впервые в жизни, однако Джоанна не стала бы врать. Вот так каждый раз – стоит решить, что мне уже лучше, как я вновь оказываюсь там, с чего начинала.

– Ты ведь уже не первый раз объясняешь?

Джоанна скашивает глаза на Джеймса. Тот увлечен своей игрушкой – маленькой деревянной пожарной машинкой.

– Не надо беспокоиться, – воркует сестра, аккуратно подбирая слова. – Пойдем со мной, и все устроится.

Она тащит меня в кухню, словно я тоже маленькая. Я сопротивляюсь, мотая головой. Не нужны мне чай и тосты. Я слишком устала, я хочу вернуться обратно в кровать и уснуть, наблюдая за самолетами.

Однако Джоанна все же усаживает меня за стол и принимается хлопотать с чайником и чайными пакетиками. Малыш Джеймс тем временем играет с пластмассовым набором кухонных принадлежностей. «И этот туда же», – недовольно думаю я. Как я могла забыть, что у сестры есть сын? Может, мне становится не лучше, а хуже? Надо будет спросить доктора Лукас.

Джоанна ставит на стол кружки с подбеленным чаем и – та-дам! – сочащимися маслом оладьями.

– Я совсем про них забыла, – счастливо щебечет она.

Надо бы ответить какой-нибудь шуткой про потерю памяти, но неохота делать усилие и придумывать. Да и аудитория так себе – у Джоанны всегда было не очень с чувством юмора, а ребенок слишком мал. Сидя на высоком стульчике с чашкой молока, он чавкает, по подбородку течет масло, крошки летят изо рта на стол, под носом следы соплей… Я отворачиваюсь.

Джоанна лезет за чем-то в ящик и усаживается рядом со мной, держа в руках пакет из супермаркета «Джон Льюис». Взгляд выжидающий – видимо, я должна запрыгать от радости. Похоже, оладьи были не случайностью, а служили, так сказать, для разогрева публики. Только я, хоть и страдаю проблемами с памятью, еще не полная дура. Я слишком хорошо знаю свою сестру.

Она вытаскивает из пакета большой дорогой альбом с красивым тканевым переплетом и толстыми тиснеными листами.

– Это, – с триумфом провозглашает она, – будет твоя книга о самых важных для тебя людях, Сара.

Смотри…

Она переворачивает страницы, показывая то, что уже заполнила сама, – мое имя, дату рождения, фотографии ее и Джеймса с крупно подписанными замысловатым почерком именами и другими деталями: кем они мне оба приходятся, рост, вес, возраст, особенности речи. Еще один снимок – лысый мужчина с круглым лицом, в очках. Это наш семейный врач, доктор Шах. Пять футов шесть дюймов, полный, говорит с сильным акцентом. Носит элегантный галстук-бабочку, хотя в скобках добавлено «не обязательно».

– А где доктор Лукас? – спрашиваю я без особых эмоций.

– Мы теперь живем далеко от больницы «Хилвуд-хаус», Сара… – очень медленно, подбирая слова, произносит Джоанна. Мне она почему-то напоминает человека, ступающего по тонкому льду. – Нам пришлось переехать из-за моей работы. Помнишь, мы говорили об этом? Доктора Лукас больше не будет.

На меня жаркой волной, захватывая целиком, накатывает паника. Я отшатываюсь от стола, глаза заволакивают слезы. Какая жестокость! С доктором Лукас я добилась такого прогресса!

– Сара… – предупреждающе говорит Джоанна, кивая на ребенка. Тот смотрит на меня круглыми от страха глазами, нижняя губа у него дрожит.

Мой взгляд падает обратно на альбом, на фото женщины в зеленом платье. Она сидит на садовом стуле и щурится от солнца. В волосах поблескивает седина. На лице ни следа улыбки. Читаю подпись: «Мама. Рост 5 футов 4 дюйма, 12 размер, короткая стрижка, носит крестик».

На меня обрушивается чувство страшной тоски и потерянности. Как такое возможно, чтобы я не помнила лица собственной матери?! Я хватаю альбом – доктор Лукас назвала бы это способом справиться со стрессом, но наших с ней сеансов больше не будет – и швыряю его через всю кухню. Он сбивает чашку со шкафчика, и остатки кофе текут вниз, на пол.

– Сара!

Малыш ударяется в рев, однако моя ярость только закипает еще сильнее. Я просто отказываюсь верить, что моя жизнь стала такой!

– К черту твою долбаную работу, Джоанна! Мне нужна доктор Лукас! Я хочу стать прежней!

– Моя работа дает на все это деньги, Сара.

Я хохочу, сама слыша, как дико, почти истерично, звучит мой смех. Моя рука сметает тарелку с оладьями со стола.

– В жопу твою работу! – выкрикиваю я, перекрывая рев мальчика. – Я сама разыщу доктора Лукас! Найду как заработать!

– Господи, Сара! – шипит на меня Джоанна, спеша к орущему ребенку.

Я чувствую буквально физическую боль от его рыданий, которые словно сверлом вворачиваются в мой мозг. Закрыв уши руками, я выбираюсь из комнаты. Волна гнева спадает, остается только страшная усталость. Лестница высится передо мной неприступным утесом. Когда я все-таки доползаю до второго этажа, то сама почти плачу. Забравшись в кровать, накрываюсь с головой и жду, пока пройдет бьющаяся в голове, пульсирующая боль. Хоть бы заснуть и больше никогда не проснуться…

Глава 7

Вопросы прекратились только тогда, когда Кэсси – надо отдать ей должное – настояла, что мне необходим осмотр врача. К тому времени боль в гортани при каждом вдохе отдавалась по всему телу, заставляя меня покрываться липким потом. Нур, если и была раздражена новым перерывом, сумела это скрыть.

Мы с Кэсси отправились на машине в медицинский центр. Всю дорогу пальцы девушки так и порхали над телефоном. Вот уж повезло – первый вызов, и приходится опекать ненормальную, которую, по всей видимости, подозревают в зверском убийстве собственной сестры. Я наверняка стала хештегом в ее социальных сетях.

На обратном пути я, похоже, вдруг отключилась в какой-то момент, погрузившись в черноту без сновидений. Вздрогнув, я просыпаюсь и не сразу понимаю, что за непонятная машина с женщиной-полицейским за рулем и почему у меня перебинтована рука. Несколько секунд я витаю в облаках, оторванная от реальности, и все это время моя сестра жива. Потом следует жестокое возвращение с небес на землю, повязки и водитель в униформе обретают смысл, а вот Джоанны больше нет.

– Вы в порядке, Сара? – оборачивается ко мне женщина-полицейский. У нее светлые волосы, усталый взгляд и бросающееся в глаза родимое пятно на правой щеке. Суперкоп Кейси Краун, вспоминаю я. Выпрямившись на сиденье, я поправляю забинтованной рукой грязные, свалявшиеся волосы. Благодаря болеутоляющему, которое дал мне врач, теперь от этого движения меня не бросает в холодный пот.

Я осматриваюсь, пытаясь понять, что к чему. Мы на парковке возле полицейского участка, над крышами розовеет рассветное небо. «Утро красным полыхает – пастуха предупреждает». Надеюсь, это не дурное предзнаменование… хотя что может быть хуже уже случившегося?

– Сара? – Кэсси осторожно касается моей руки. – Все нормально?

– Да, – противным скрипучим голосом откликаюсь я.

Краун кивает. Она немногословна – качество, которое я научилась ценить в людях. Я почти уверена, что сама в прошлом была той еще болтушкой и вообще любила, чтобы последнее слово оставалось за мной. Теперь хвастать мне особо нечем. Главной стала Джоанна, а я ушла в себя, как осевшее суфле. К тому же слишком обильный поток информации раздражает мой поврежденный мозг. Я сторонюсь говорунов – их трескотня для меня как соль на рану. Мне куда спокойней в кровати, где я слышу только ритмичное биение собственного сердца и неясный гул проезжающих вдали грузовиков. Наш новый врач, доктор Монкс, посчитал такую реакцию на шум – мизофонию – еще одним симптомом социофобии и увеличил мне дозу антидепрессантов, а также поставил в очередь на курс когнитивно-поведенческой психотерапии. Я обещала, что на этот раз пойду.

Джоанна проявила куда меньше терпимости. По ее мнению, моя мизофония слишком избирательна. «Мир не вращается вокруг тебя!» – шипела она, когда я в слезах сбежала со школьного праздника посреди длинной и путаной речи завуча, посвященной переоборудованию столовой. Уладить дело помогла коробка конфет – Джоанна всегда умела справляться с моими выходками. Как я буду без нее? Наверное, и из дома-то выйти не смогу. Посмотрев на здание полиции, я думаю, что тюрьма будет не худшим вариантом. Главное, пусть меня поместят в одиночку. А то еще попаду в камеру с говорливой соседкой…

Краун выходит из машины и открывает мне дверцу. Я выбираюсь наружу, кряхтя как старуха, хватая парацетамол от боли и диазепам от шока. Кивком благодарю женщину, и она кивает в ответ. Да, определенно мой человек.

А вот моя нянька любит поболтать. Мы опять в мятно-зеленой комнате, мне предлагают чай с молоком и шоколадный батончик в качестве завтрака. Есть не хочется, просто прихлебываю из кружки. Мне сказали, что я могу уйти, когда только захочу, но я не знаю, куда идти и что делать. Где сейчас Джоанна? Не могу вынести мысли, что она лежит совсем одна… Может быть, Джеймс уже там, с ней? Он хотя бы знает?

Дверь открывается, входит миниатюрная женщина в безукоризненно сидящем синем брючном костюме. Темные волосы, большие черные глаза, пропорции рослого ребенка… Детектив-сержант Нур, понимаю я. Она обегает взглядом комнату, кивает нам с Кэсси и опять выходит. Я вопросительно смотрю на свою опекуншу.

– Видимо, мы ждем адвоката, – поясняет та.

Я обдумываю услышанное. Похоже, они всерьез считают, что это сделала я, раз хотят, чтобы здесь непременно присутствовал мой помятый защитник. Что ж, подождем. Я обвожу пальцем выщербленный край столешницы, думая обо всех тех, кто сидел здесь до меня. Атмосфера страдания висит в воздухе, словно ядовитый газ, – я буквально чувствую его кожей. Закрыв глаза, я стараюсь сосредоточиться на дыхании и успокоиться. Паниковать нельзя, сейчас нужно быть собранной и осторожной в ответах. Меня и так подозревают в самом худшем.

Дверь снова открывается, на этот раз впустив двоих: невысокую женщину – видимо, это опять Нур – и мужчину в темном костюме с синим галстуком, чисто выбритого, распространяющего резкий химический аромат геля для душа и лосьона.

– Итак… – произносит Нур.

Начинается необходимое вступление. Она называет всех присутствующих – мужчина оказывается Карлом Снеллом, адвокатом. Услышав свое имя, он поднимает голову и коротко кивает.

– Хорошо, что вы не спите сидя, в отличие от вашего вчерашнего коллеги, – шучу я.

Кэсси рядом со мной как-то странно дергается, в воздухе повисает тишина.

– Это был я же – после шестнадцати часов работы, – ровным голосом отвечает адвокат.

Я бормочу извинения, злясь на себя из-за глупой ошибки.

– Ничего страшного, – говорит он, опуская взгляд к своим записям.

Нур смотрит на меня изучающе, словно лаборант на подопытного кролика.

– Давайте продолжим, – предлагает она, – раз все наконец в сборе.

Снелл хмурит брови – шпилька явно в его адрес.

– Итак, Сара, мы остановились на декабрьском происшествии в вашем доме, когда туда вызвали моих коллег по поводу инцидента с семейным насилием.

– Это было просто недоразумение. Правда.

– Ваша сестра сказала полицейским, что вы на нее напали.

– А потом признала, что в вызове не было необходимости. Она просто разозлилась на меня и решила проучить. Припугнуть немного.

– Из-за чего она прибегла к таким мерам?

Я вздыхаю. Со стороны, конечно, история выглядит неприглядно.

– Со мной, наверное, бывает… тяжело. После аварии я страдаю переменами настроения, у меня случаются депрессии и тревожные состояния. Сейчас мне гораздо лучше, но переносить это все равно нелегко. Я уже никогда не стану прежней… – От жалости к самой себе на глаза наворачиваются слезы. – Очень тяжело принять то, во что превратилась моя жизнь, и порой, наверное, горечь вымещается на близких, любимых людях.

– Вы любили свою сестру?

– Конечно. Только на нее я и могу положиться… то есть могла. – Я снова плачу. – Она единственная, кто заботится… заботился обо мне.

– Однако вы на нее напали. Она заявила тогда, что вы ударили ее и облили горячим чаем.

– Это вышло случайно. Я разозлилась и бросила чашку в стену, а попала в Джоанну.

– А то, что вы ее ударили?

– Я не помню такого.

Это правда – ну, почти. Иногда гнев накатывает на меня белой пульсирующей волной, и я сама себя не контролирую. Я не набрасывалась на сестру с кулаками нарочно, однако в какой-то момент моя рука налетела на ее голову. Я тут же отпрянула в шоке, полная раскаяния от содеянного. И уж Джоанна заставила меня заплатить. Лучше бы она сама меня тогда стукнула в ответ, чем лицезреть ее мученический вид. Только как объяснить все нюансы наших взаимоотношений, чтобы мои слова не прозвучали признанием?

– Я действительно вышла тогда из себя, но не помню, чтобы я ее ударила.

– Вы выпили?

– Возможно, немного. Вообще, мне нельзя, и Джоанна знает об этом.

– Что бывает, когда вы выпьете, Сара?

Не понимаю, к чему она ведет. Сперва – после бокала-другого – все нормально. Потом начинает болеть голова и мучить чувство стыда.

– Я не доктор Джекил и мистер Хайд, если вы на это намекаете. Я не превращаюсь в чудовище.

– Я ни на что не намекаю. Личность многих людей под действием алкоголя меняется не в лучшую сторону – и далеко не все способны это контролировать.

– У меня нет алкогольной зависимости. Джоанна никогда не дала бы мне перебрать со спиртным.

Нур, кивнув, что-то записывает.

– А лекарства, Сара? – спрашивает она, не поднимая глаз от блокнота. – Что вы принимаете?

– Таблетки от перепадов настроения и тревожных состояний.

– По рецепту?

– Да, антидепрессанты мне выписал наш семейный врач. Иногда еще средства от головных болей, их назначила доктор Ханна Лукас, мой психиатр.

Нур записывает и это. По-прежнему не глядя на меня, спрашивает:

– Сара, ваша сестра боялась вас?

– Боялась?! – Я смеюсь. – Скорее, наоборот. Я жила в ее доме, на ее деньги. Она была главной, я должна была ее слушаться.

Мы часто шутили на эту тему. Когда приходил мойщик окон, то всегда спрашивал: «Босс дома?» Все вокруг знали, кто в доме хозяин.

– Вас это задевало? То, что она вас контролирует? Вы ведь взрослая женщина, а вами по-прежнему командует старшая сестра. Думаю, многие бы вам посочувствовали – особенно если иногда она была слишком властной.

Да, в умелом выборе слов Нур не откажешь. Я вижу, куда она метит. «Была слишком властной» – то есть контролировала каждый мой шаг и не давала вздохнуть свободно. Нур хочет растравить в моей памяти мелкие обиды и размолвки, тыкая в них, как в затянувшуюся ранку, заставить выйти из себя и потом использовать это. Я до боли сжимаю вместе ободранные ладони, чтобы собраться.

– Джоанна была прекрасной сестрой. Она всегда заботилась обо мне. Да, иногда мы спорили, но это случается между близкими людьми. Я любила ее и никогда, ни за что не причинила бы ей вреда!

Нур вновь склоняется над папкой. Ее волосы коротко, по моде подстрижены; иссиня-черные, цвета воронова крыла локоны отливают шелковым блеском. Ногти, короткие, но тщательно ухоженные, покрыты бледно-розовым лаком. Она поднимает голову, встречает мой изучающий взгляд и улыбается в ответ. Потом достает из папки фотографию, кладет на стол между нами и разворачивает ее ко мне. Кэсси и Снелл подаются вперед, разглядывая снимок.

Я сижу как сидела, хотя внутри у меня все холодеет, будто кровь разом отхлынула от сердца. Я знаю, что на фото. Надо было давным-давно от этого избавиться, но такое вечно откладываешь на потом и в итоге забываешь. Пока его не сунут тебе прямо под нос в полицейском участке, расспрашивая о твоих вспышках ярости. Хуже не придумаешь.

Снимок показывает засов – на двери в мою спальню. Снаружи.

– Кто установил этот запор? – негромко спрашивает Нур.

Я сглатываю, словно пытаясь проглотить свой страх.

– Джоанна.

– Для чего она установила его на вашу дверь?

Кэсси и Снелл смотрят на меня во все глаза. Я буквально слышу, как крутятся шестеренки у них в голове.

– Она опасалась, что я могу напасть на нее.