Страшные истории для маленьких лисят. Большой город

Copyright notice for SCARY STORIES FOR YOUNG FOXES: THE CITY shall read

© 2021 by Christian McKay Heidicker Published by arrangement with Folio Literary Management, LLC.

© Шишин П., перевод, 2022

© Издательство АСТ, 2022

* * *

Посвящается К. Чемберсу, который нашёл меня в лесу и повёл вглубь

В ЛЕС ОЛЕНЬЕГО РОГА пришла зима.

По небу рассыпались тучи, тёмные-претёмные. Моросящая серость их лиц менялась от ветра. Они глумились и горевали, гоготали и плакали, высасывая из воздуха тепло, высушивая последнюю зелень. Они разевали рты шириной в целые мили и опорожняли свои студёные глотки.

Тучи утопили в белом весь мир.

Кролики жались друг к другу в норах. Белки забились в дупла. Олени искали убежища под ветками сосен, опасаясь, как бы глумливые лица бури не заметили их и не прикончили ледяными когтями. В лесу настала такая смертная тишина – ни одно живое существо не осмеливалось её нарушить.

Разумеется, ни одно живое существо, кроме лис.

Трое лисёнышей весело бежали сквозь первый обильный снегопад, усами и лапами открывая для себя снег. Они прыгали по морозным перьям и с приятным ледяным хрустом под лапами гонялись друг за другом, бороздя нетронутый снежный покров вдоль и поперёк, как умеют только лисы.

– Я умею вызывать метель! – крикнула альфа. Она уцепилась за ветку и обрушила на голову брату и сестре снежную лавину.

– А я – снежную ящерицу! – крикнула бета, упала животом в белое, вывернула лапы и поползла, оставляя позади глубокий след.

Недоросток посмотрел, как сёстры одними мордами повелевают зимой, и без всякого плана о том, что произойдёт дальше, тоже сунул лицо в снег. Снежинки забили нос, и недоросток чихнул ледяными брызгами.

– Нет уж! – воскликнул недоросток и, щурясь, попытался отряхнуть снежинки с лица. – Гадость какая! Пойдёмте обратно в нору! Пойдёмте навсегда обратно в нору!

Альфа запыхтела, выпуская в морозный воздух облачка пара:

– Мама сказала, чтоб даже лапы нашей не было в норе, пока каждый из нас не поймает добычу.

– А ещё она сказала, что выдернет по усу за каждую снежинку, которую мы притащим с собой, – добавила бета и отгрызла с хвоста белый налипший ком.

Недоросток потрогал лапами окоченевшую морду, желая убедиться, что она никуда не делась.

Альфа пыталась не рассмеяться.

– Побегай, – наставительно сказала она. – Это растопит твой охотничий инстинкт.

Недоросток поскакал по глади свежего снега и вдруг исчез, его тёмный с медным отливом мех поглотило белым. У альфы защемило в груди. Она была самой старшей и, когда мамы не было рядом, отвечала за младших. Её усы вздрагивали от каждого их движения.

Уши недоростка высунулись из сугроба, и хвост альфы облегчённо обмяк.

Недоросток перебирал лапами, словно тонул, и пытался выбраться на твёрдый наст:

– Я не могу! Я даже ходить не могу!

– Помрёшь с голоду, значит! – сказала бета и весело побежала вглубь леса. – Ха-ха!

Недоросток бросил даже пытаться выбраться из сугроба и опустил морду на лапы. В глазах заблестел зимний лес.

– Не бойся, – сказала альфа. Она потянула его за загривок и помогла выкарабкаться на островок голой земли под веткой. – Если сам ничего не поймаешь, я помогу тебе изловить нашу сестрицу. Съедим её.

Усы недоростка изогнулись в злобной ухмылке и тут же вяло повисли:

– Подожди… ты же не по-настоящему, правда?

Альфа закатила глаза.

– Эй! – окликнула бета. – На охоту, недоросток!

Недоросток бросился вслед за ней:

– Мама же говорила, чтоб ты меня так больше не называла! Что, нельзя быть просто Омегой? А лучше называй меня Клык!

Альфа не побежала следом. Она попробовала лапами снег, отыскала участок, который мог выдержать её вес, и осторожно двинулась по нему. Держаться на расстоянии от младших было очень разумно. Недоросток с бетой вышли на охоту с крадучестью лесного пожара. Всё, видимо, закончится тем, что альфе придётся охотиться за троих, а потом раздать каждому по добытому зверьку, иначе мама не пустит в нору.

Альфа обратила слух к земле. Она повертела ушами влево, а затем вправо, прислушиваясь, не скребётся ли под зыбким снегом какой-нибудь грызун. Но не раздавалось ни шороха. Ни писка. Погребённая земля окоченела до безмолвия.

Стоя с навострёнными ушами, альфа вдруг поняла, что примолкла не только добыча. Вот уже несколько минут брат с сестрой не издавали ни звука. Ни лая. Ни визга.

– Бета? – окликнула альфа. – Омега?

Укрытые снегом ветки поймали её голос и заморозили.

Альфа принюхалась, отыскала двойной след, оставленный лапами младших, и поскакала по нему. Глубокий снег становился всё глубже, поднимаясь выше кончиков ушей. Вскоре, чтобы мельком увидеть лес, приходилось уже подпрыгивать, снова проваливаясь в белое после каждого прыжка.

Младших нигде не было видно. Их запах давно потерялся в морозном воздухе.

Альфа поскакала быстрее.

Через несколько прыжков она почувствовала запах крови. Свежей крови. Запах, солёный и тёплый, окрасил воздух. Нос альфы судорожно дёрнулся, а от страха защемило живот.

Это же лисьей кровью так пахнет?

Альфа поскакала вперёд, не позволяя снегу взять верх над её лапами. Тлетворный дух густел и, примешиваясь к запаху зелёных иголок, вёл её под сосну. Сосновые ветки отяжелели под грудами снега, удерживая под собою тени, точно в ловушке.

Альфа сделала вдох. Потом другой. А потом ткнулась носом в заснеженные иголки, просунула морду в темноту… и заметила два пушистых хвоста. Недоросток и бета. Их кровь всё ещё при них.

– Что вы как мёртвые? – воскликнула альфа, проскальзывая под ветками. Ковёр из коричневых иголок мягко покалывал лапы. – Вот скажу маме, что вы убежали, она вам уши откусит.

Ей никто не ответил. Брат с сестрой смотрели во все глаза на что-то, скрытое наполовину стволом дерева. Альфа увидела чей-то мех, стремительно скакнула вперёд и загородила собою младших. Пасть над клыками ощерилась, шерсть на загривке остро вздыбилась.

Перед ними на боку лежал лис. Кровь пенилась в уголках рта и покрывала коркой мех на животе. Ухо у самого основания было немного разорвано.

Когда альфа поняла, что грудь лиса так же тиха, как иголки под ним, шерсть у неё на загривке чуть-чуть улеглась.

– Кто его, думаете, убил? – прошептала бета.

– Что значит «кто убил»? – спросил недоросток. – Лис не убивают. Это мы убиваем.

Альфа принюхалась к ранам лиса и почувствовала что-то похожее на запах тухлых яиц.

– Надо похоронить его? – спросила бета.

– О-о! – протянул недоросток. – А может, нам утащить его в нору? Я скажу, что это моя добыча.

– Нет, – ответила альфа. – На нём может быть проклятье.

Теперь, когда она знала, что лис не опасен, ей стало интересно, кто же его убил. Да и мама захочет узнать. Альфа надула грудь, стараясь казаться больше собственного страха, и шагнула вперёд.

– Ты куда? – зашипела бета.

– Хочу понять, что с ним случилось, – прошептала альфа, подкрадываясь ближе.

– А вдруг оно прячется там, за деревом, которое убило его? – спросила бета.

– А вдруг оно затаилось позади мёртвого, которое убило его, и только и ждёт, чтобы выскочить и наброситься на тебя? – на одном выдохе проговорил недоросток.

Альфа стиснула зубы. От младших, как всегда, никакой помощи.

Медленно ступая, она приблизилась к лису. Но она никак не могла отыскать рану. Она опустила морду, чтобы перевернуть его, и…

– Ф-фу-у-ух-х-х-х-х!

Лис возвратился к жизни.

Бета взвизгнула, недоросток захныкал, и оба нырнули под ветки. Опустив морду и сердито рыча, альфа вздыбила загривок и попятилась назад, отвлекая на себя клыки Чужака.

От страха глаза Чужака стали огромными.

– Кто здесь? – спросил он вязким от крови голосом.

Альфа держалась на расстоянии. Он был больше неё. Пусть даже он ранен, ещё неизвестно, удастся ли ей с ним справиться.

– Прошу вас, – шероховатым голосом заговорил Чужак. – Я вас… не трону. Мне нужна… помощь.

Альфа согнула в коленях ноги, готовая юркнуть под ветки, схватить недоростка в зубы, подтолкнуть бету и бежать, не останавливаясь до самой норы.

И тут вдруг недоросток высунул голову из-под иголок:

– Чем надо помочь?

– Ф-ф! – сердито фыркнула альфа, заставляя его умолкнуть.

– Понял? – зашептала из-под сосны недоростку бета. – Вот из-за этого ты и не доживёшь до весны.

Недоросток зло посмотрел в ответ.

– Мы не можем помочь, – прорычала Чужаку альфа. – Вам надо уйти отсюда.

– Прошу вас, – взмолился чужак. – Я должен… вам рассказать… что случилось. Если вы не выслушаете…

Его голос превратился в какие-то булькающие звуки, и альфе оставалось только догадываться, что он хотел сказать.

Под сосной наступила тишина. Слышалось лишь дыхание четырёх лисиц. Альфа пристальным взглядом смотрела за Чужака, сквозь растопыренные сосновые ветки на размазанный красный след, что тянулся по зимнему лесу.

Бета высунула голову из-под иголок:

– Не умрём ведь, если послушаем, правда? Нас-то двое, а он один.

– Нас трое! – возразил недоросток.

– Да ещё раненый, – закончила свою мысль бета.

Альфа посмотрела на младших, на их головы, торчащие из-под иголок, на их мокрые блестящие носы. Она принюхалась к оставленному Чужаком кровавому следу, ослепительно красному на ослепительно белом снегу. Вот бы мама была сейчас здесь!

– Иди-ка домой, Омега, – сказала альфа.

– Ещё чего! – возмущённо сказал недоросток. – Сама иди-ка домой! Хотя нет, постой. Не ходи, не надо. Оставайся со мной.

– Тебе же сказали, – вмешалась бета, – иди к маме! Мы скоро вернёмся.

– Ладно. Пойду. – Недоросток плюхнулся на бок. – Если потащишь меня домой!

Альфа даже подумала так и поступить, но от одной мысли у неё разболелись зубы.

– Послушаем немного, – сказала она. – Но если я скажу вам бежать, вы побежите.

Младшие выскользнули из-под веток и отряхнули с шубок снег. Альфа уселась перед окровавленным Чужаком и носом показала младшим, чтобы садились на один хвост позади.

– Кто это с вами так? – спросила Чужака альфа.

Чужак облизал с губ красноту.

– Я не могу… начинать… с конца.

Его шумное дыхание никак не хотело выравниваться.

Недоросток помесил лапами иголки, как будто засомневался в своей решимости:

– А эта история, она… м-м… страшная?

– Да… – ответил Чужак. – Только без диких зверей. Без голода. Без… замёрзших хвостов. Ничего такого, что бывает в лесу. – Морщась от боли, он поднял голову и посмотрел на лисёнышей. – Эта история не о том, как выжить.

Лисёныши переглянулись. Разве бывают на свете другие истории?

– Она началась, – произнёс Чужак, – на ферме…

– Я обожаю фермы! – закричал недоросток. – На фермах куры. Я обожаю кур. Обожаю трясти их, пока не умрут.

Чужак закрыл глаза.

– Это была не такая ферма.

Белый сарай

1

– СЕГОДНЯ про что? Про Снежного Призрака?

Про мистера Шорка?

– Про Булькожажда!

– Тьфу! Вы каждый вечер выбираете про Булькожажда.

– Булькожажда! Булькожажда!

– Ладно. Значит, про Булькожажда.

Ферма стояла погружённая в тёмную синеву, если не считать двух источников света. В хозяйском доме мерцал огонёк свечи, слабый и пленительный за кружевными шторами окна. А в норах из проволочной сетки, расставленных по двору, гудели ослепительно красные полосы, от которых лисий мех светился, как пламя.

– Готовы? – прошептала П-838 из своей норы.

Она была бетой, самкой-производителем, беременной следующим поколением лисиц Фермы. Правда, живот у неё ещё не показался.

– Готовы, – ответил О-370. Это был лисёныш-омега. Его нора примыкала к норе П-838.

– Только рассказывай на этот раз правильно, – сказал Н-211. Нора недоростка располагалась позади норы О-370 в ряду, что стоял ближе к лесу, с которым граничила Ферма. – Юли никогда не кусал Булькожажда за тысячу задниц. У булькожаждов вообще не бывает тысячи задниц!

П-838 приподняла бровь:

– А куда, по-твоему, уходит еда из его тысячи пастей?

О-370 громко прыснул. Он никогда в жизни не видел ни одного существа с тысячью пастей. Не говоря уж о тысяче задниц. Но это не мешало ему всматриваться сквозь сетку норы вглубь леса и воображать себе немыслимое создание, чьи пасти заполонили сумрачную тень.

– Только рассказывай, чтоб было страшно, – сказал Н-211. – Вот так.

Он защёлкал зубами в разные стороны, пытаясь изобразить, как щёлкают разом бесчисленные пасти болотного чудища из старой истории. Со стороны же смотрелось так, будто он ловит муху и никак не может поймать.

О-370 расхохотался:

– Не убейся, Двести одиннадцатый.

Н-211 прыгнул и прижался лапами к сетке, разделявшей их норы:

– Везёт тебе, что меня там нет! Я б тебе рожу отбулькожаждал!

– Да я б отъюлил твою тысячу задниц! – ответил О-370, бросаясь на сетку со своей стороны.

И оба кинулись в драку сквозь проволочные переплетения сетки. Щёлкая клыками и напирая на шаткую преграду, каждый пытался опрокинуть другого на спину. Как и большинство других драк, эта тоже закончилась ничьей, и лисёныши попáдали в норах, завывая от воображаемых ран.

– Моё лицо! – кричал О-370.

– Мои задницы! – скулил Н-211.

И оба зашлись от хохота.

Н-211 приходился О-370 двоюродным братом, да ещё был ему лучшим другом. Разумеется, своей дружбой они прежде всего были обязаны тому, что их норы находились бок о бок. Однако О-370 был совершенно убеждён, что его поместили рядом с самым классным, самым весёлым лисом на всей Ферме. Они с такой неистовостью пожирали истории о Юли и Мии, с какой не пожирали даже еду, которую им давали два раза в день. И когда остальные лисы укладывались спать, они вдвоём принимались разыгрывать приключения из этих историй – насколько им позволяли сетчатые норы, которые были в два хвоста шириной и в два хвоста глубиной.

– Кхм, – прочистила горло П-838.

Н-211 улёгся, подпихнув под себя лапы, а О-370 остался стоять. В самые захватывающие моменты историй ему нравилось чувствовать под собой ноги.

Деревья раскачивались и скрипели. П-838 прикрыла глаза:

– Болото разинуло влажную глотку и поглотило Юли и Мию целиком.

– Хе-хе-хе, – противненько захихикал Н-211.

О-370 опустил ресницы, и в размытой картинке ему привиделось, как поникли обросшие серым деревья, как из-под палой листвы проступили омуты чёрной воды.

– В вышине, в спутанных ветках, – продолжала П-838, – сидели белые, точно призраки, птицы. Заметив лисёнышей, они подняли головы к небу и защёлкали клювом. Сквозь прикрытые ресницы О-370 показалось, будто лунный свет, упавший на ветки, отрастил перья.

Голос П-838 превратился в рычание:

– И в бездонной глубине илистого озера что-то запузырилось.

Ноги у О-370 напряглись, словно у кузнечика. Ему до боли хотелось разодрать сетку и устроить охоту на чешуйчатого Булькожажда, или удрать от завываний Снежного Призрака, или схватиться с кровавыми клыками Мистера Шорка. Ему хотелось унюхать жёлтое зловоние – проклятие, которое превращало лисиц в безмозглых каннибалов; ему хотелось собрать всех на свете беспомощных лисёнышей и укрыть под надёжной защитой Фермы.

– Хватит перевирать историю! – зарычал Н-211, и О-370 понял, что перестал слушать. – Это был енот, не енотиха! И не говорил он никогда, что у Юли красивая шубка! И не просил он никогда переехать к нему на болото.

П-838 презрительно подняла морду:

– Говорил. Это енотиха, и она надеялась покрыть ежевичные пятнышки Юли склизкими болотными поцелуями.

– Тьфу! – Н-211 закатил глаза так сильно, что едва не перевернулся.

– Это оскорбление наших предков, – грозно прорычал низкий голос.

П-838 вздрогнула, а О-370 навострил уши.

Это рычал А-947, через две норы от них. Его силуэт неясно виднелся за сетчатыми стенами. Альфа был на три зимы старше лисёнышей. Мех у него был яркий, как жёлудь, острые уши черны, как ночь, а кончик хвоста белый, будто луна. Глаза пылали огнём под красным светом обогревателей.

– Булькожажд мог бы запросто перекусить этого енота, словно мышонка, – сказал А-947, кривя над клыками губы. – Он мог бы обратить свои зубы против Юли и Мии, в один миг превратить их в месиво шерсти и крови. Юли повезло выбраться из болота всего лишь без одной лапы.

О-370 ухмыльнулся, глядя на Н-211, который ухмыльнулся в ответ. Это уже больше походило на правду.

– Если бы ты, Триста семидесятый, знал, какая на самом деле была у них жизнь, – рычал А-947, – твой хвост перестал бы вилять.

О-370 резко вытянулся по стойке смирно и сел на хвост, чтобы тот не вилял.

Лис-альфа уставился в зияющую темноту между деревьев:

– У тебя коченеют уши, у тебя кровоточат лапы, а хвост разрывается надвое. Голод терзает тебя изнутри так сильно, что рёбра хрустят при каждом вдохе.

– Фу! – сказала П-838.

А-947 впился красным взглядом в О-370:

– Каждая тварь в лесу вынюхивает твой след. Каждый барсук. Каждая сова. Каждый коралловый аспид. Все они ждут не дождутся, когда ты на мгновение потеряешь бдительность, и тогда они утащат тебя во тьму, вскроют живот и полакомятся твоими потрохами. Р-Р-РА-А-А!

Альфа стремительно прыгнул на сетку, и лисы – все трое, даже П-838 – вздрогнули.

– Ха-ха-ха! – утробно расхохотался А-947. О-370 облегчённо прыснул.

– Вот, Восемьсот тридцать восьмая, как надо из них изгонять всю дикость, – сказал А-947. – И тогда, как только настанет час, они с признательностью войдут в Белый сарай.

О-370 посмотрел сквозь сетку на Сарай, который стоял на краю лужайки напротив фермерского дома. Краска на стенах Сарая была яркая, точно облака в сентябре. Крыша сияла золотом даже ночью. Когда выпадал снег и рыжие лисьи шубки становились густыми, Фермер уводил в Сарай всех недоростков и омег, и там, в Сарае, они воссоединялись с предками. Там, в Сарае, Н-211 и О-370 станут лакомиться персиками и сороконожками и бесконечно нежиться под тёплым мехом у мам и пап, у бабушек и дедушек, у прабабушек и прадедушек.

Некоторые альфы и беты останутся в сетчатых норах и станут рассказывать истории о Мии и Юли новым лисёнышам, только что из щенячьих загонов.

– Мы рассказываем эти истории не за тем, чтобы вас напугать, – сказал А-947. – Мы рассказываем, чтобы вы знали, какой была жизнь до Фермы. Чтобы вы понимали, как вам повезло оказаться здесь.

О-370 перевёл взгляд с леса на проволочную сетку, которая защищала его от жестоких существ, что обитали в лесной чаще. В зябком воздухе угасающих осенних дней он чувствовал, как тепло от обогревателя растекается по ушам. Он попытался обнаружить в себе признательность к Ферме со всеми её удобствами. Но признательность не приходила.

Лис-альфа с гордостью оглядел Ферму:

– Жертвы, принесённые Мией и Юли, привели нас сюда. В это место, которое гораздо дороже Венцового леса. – Он кивнул на фермерский дом. – Такие люди, как Фермер или Мисс Поттер, дают нам тепло, дают крышу над ушами, дают в изобилии пищу. За это мы им обязаны – мы обязаны стать ручными.

Из множества историй о Мии и Юли история с Беатрис Поттер нравилась О-370 меньше всего. Добрая женщина привела Мию из мрака дикой природы к свету собственной хижины, окружила молодую лисичку заботой, кормила её, а потом вновь отпустила от себя на поиски приключений.

Скучища.

В самые сокровенные минуты О-370 боялся, что Белый Сарай – это тоже скучища. Что там настанет конец всем приключениям.

– У тебя-то по-прежнему на усах дикость, я знаю, – сказал А-947, обращаясь к О-370. – Не беспокойся. Мы избавим тебя от неё. Будем рассказывать истории так, как случилось на самом деле. Со всей кровью, кишками и оторванными лапами.

Рот О-370 дёрнулся в подобии улыбки, и А-947 отвёл от лисёныша налитый красным взгляд.

– Продолжай, Восемьсот тридцать восьмая. – Альфа улёгся поудобнее в своей норе.

– Хорошо, ладно, – прошептала П-838. – Енотиха никогда не признавалась Юли в своей неугасимой любви. Но если бы Юли поглубже заглянул к ней в глаза, он увидел бы в них тень тоски – как если бы только он мог заполнить бездонное болото её души.

– Разбуди меня, когда это закончится, – проворчал Н-211.

О-370 ещё разок принюхался к лесу, надеясь на слабый запах жёлтого, или лилового, или снежного меха, или болотного дыхания. Но приключения, как всегда, оставались там, куда его нюх проникнуть уже не мог.

ДЗИНЬ! ДЗИНЬ! ДЗИНЬ! ДЗИНЬ!

– Наконец-то! – вскочил на лапы Н-211.

Бряцание черпака по ведру с едой вызвало среди лис Фермы переполох, и, поскуливая, все вышли вперёд в своих сетчатых норах. У О-370 потекли слюнки и зачесалось ухо. И все мысли о Белом Сарае растворились в голодных повизгиваниях, которые разносились по Ферме в предвкушении еды.

2

– ПОРА ЕСТЬ!

Ферн, дочка Фермера, шла с ведром вдоль сетчатых нор и черпак за черпаком бросала сквозь ячейки хлюпающее красное месиво. Лисы грызли окровавленные кусочки – кому доставались жабры, кому – куриная ножка, а иногда попадался и глаз.

Фермер наблюдал за всем, стоя в дверях дома – тёмная тень в прямоугольнике света.

– Сетку проверь! – крикнул он дочери.

Ферн сунула пальцы в проволочные ячейки, побренчала и двинулась дальше вдоль нор.

Чем ближе бряцала ведром Ферн, тем громче поскуливал О-370, тем сильнее перебирал лапами. Ферн дала двойную порцию П-838 и её нерождённым щенкам и подошла наконец к самым дальним норам. Мелькнул черпак, и еда пролилась дождём вокруг О-370 и его двоюродного брата.

Н-211 немедленно принялся за лакомство, а О-370 прижал ухо к сетке.

– Привет, малыш! – улыбнулась Ферн.

Она протянула руку за деревянный каркас, который удерживал норы, и повесила ведро на гвоздь, который торчал сбоку. Потом подняла руку вверх, просунула пальцы в сетку и почесала О-370 ухо возле бирки.

Из горла О-370 вырвалось ворчание, а глаза облегчённо затрепетали. Ногти у Ферн были длинные и немного пахли куриным жиром. О-370 так и подмывало облизать их начисто, но зудящее ухо оказалось важнее пустоты в желудке. Лисёныш прижал голову к пальцам девочки.

– О-о-о, – протянула она, – да ты сегодня уж совсем ласковый!

Ухо возле бирки чесалось всегда, сколько О-370 себя помнил. Прокол – острый и белый, – от которого глаза вылезали на лоб, стал самым первым воспоминанием. Ухо дёргалось и кровоточило, а он смотрел в яркое голубое небо, впервые осознавая боль и красоту мира.

Когда Ферн перестала чесать, зуд ещё не унялся. О-370 тяжело застучал задней лапой, дотягиваясь до основания уха и пытаясь доделать начатую работу. Но, в отличие от ногтей Ферн, его неуклюжие когти никак не могли добраться до бирки.

– Папа! – крикнула Ферн в сторону дома. – Можно, мы этого оставим?

О-370 навострил уши. Неужели вместо Сарая он отправится жить в фермерский дом? Ферн – девочка милая. И голосок у неё приятный, будто осенний ветер, и от неё всегда пахнет лимонным мылом. Что может быть лучше, чем стать её любимцем? Только отправиться на поиски приключений.

Тень Фермера покачала головой:

– Ты ведь знаешь ответ.

– Ну, пожалуйста! – взмолилась Ферн. – Я этого надрессирую, правда! Я его научу, чтоб не писал на ковёр!

Фермер погладил подбородок.

– Поправь меня, если я ошибаюсь, но ты ведь ещё не зашила мои тёплые кальсоны, которые разодрал предыдущий.

Ферн сморщила нос и ещё разок ущипнула О-370 за ухо.

– Я бы назвала тебя Мироцвет.

Н-211 сдавленно захихикал, и О-370 ощерил в ответ клыки. Если ему всю жизнь станут чесать ухо, он готов примириться даже с именем Мироцвет.

– Ничего не забыла? – крикнул Фермер, поднимая лопату.

Плечи у Ферн поникли:

– А надо?

Фермер показал ручкой лопаты на пустоту под сетчатыми норами – они стояли на деревянных столбах на высоте в три хвоста от земли:

– Если долго не убирать отходы, от запаха портится мех, ты же знаешь.

Это правда. От вонючих коричневых куч под сетчатым полом у О-370 слезились глаза, а мех становился склизким. В заботе о лисах Фермер с дочкой всегда делали всё, что в их силах: убирали лопатой отходы, проверяли сетку, чтобы никто не сумел ворваться в норы. О-370 очень хотел ощутить в себе больше признательности.

Он повернулся, собираясь приняться за разбросанные по полу лакомые кусочки:

– Эй!

Пока О-370 чесали за ухом, Н-211 просунул в сетку свой длинный язык и украл у него часть еды.

Н-211 облизал рот.

– А ты больше флиртуй, Мироцвет!

– Я тебе покажу – мир! – прорычал О-370 и схлестнулся с двоюродным братом у разделявшей их сетки.

Схватка становилась всё лучше и лучше, как вдруг П-838 шепнула:

– Мальчики! Тише!

– А что? – сощурился Н-211. – Что случилось?

О-370 проследил глазами за взглядом П-838 и увидел, как Фермер, сойдя с веранды, снял кепку и уставился в небо.

– Ну же, – пробурчал в облака Фермер, – подай хоть какой-нибудь знак. – Он вздохнул и снова водрузил кепку на голову. – Ладно, Ферн, избавлю тебя – можно не убирать какашки. Пора заготавливать.

– Правда? – воскликнула Ферн, хлопнув в ладоши.

– Сколько можно ждать снегопада! – ответил Фермер, поднялся на веранду и вынес из-за двери две пары перчаток. – Банк умыкнёт всю собственность прямо из-под нас.

О-370 посмотрел на Сарай, который мягко светился в вечернем свете. Интересно, там холодно? Поэтому лисы отправляются внутрь только в разгар зимы, когда мех на шубках становится гуще всего? У него не было ни одной догадки. Ферн с отцом говорили много такого, что невозможно понять. Всякий раз, когда О-370 спрашивал у старших лисиц, что имели в виду люди, ему отвечали, что всё станет ясно, едва он сам и другие лисы окажутся в Сарае.

– Первыми пойдут старшие альфы, – сказал Фермер, подавая Ферн одну пару перчаток. – Мех у этих уже довольно густой, так что свет нам не отключат. Потом, как выпадет снег, займёмся недоростками и омегами. А потом уж самки-производители – как появятся щенки. – Он резко хлопнул в ладоши и повертел пальцами в воздухе. – Ну, что ж, идём собирать.

Ферн пронзительно взвизгнула и сунула руки в перчатки.

У О-370 защемило сердце. Вот они и настали – сумерки лисёнышества. Если альфы уже сейчас отправляются в Сарай, не за горами тот день, когда и они с Н-211 отправятся следом. А ведь они так и не испытали даже малюсенького приключения!

– Что ж, мои дорогие лисы, – величественно произнёс А-947, глядя, как Ферн с отцом идут по двору. – Кажется, пробил час.

– О-о-о, – простонал Н-211, – кроме тебя, никто не рассказывает истории так хорошо!

– Спасибо большое, – обиженно запыхтела П-838.

Ферн подошла к клетке А-947 и широкими глазами посмотрела на крупного лиса:

– А он не укусит?

– Не-а, – ответил Фермер. – Твой дедушка научил меня разводить только самых тихих. Чтобы с каждым поколением из них выходила вся дикость. Вот поэтому у них глаза такие большие, а уши болтаются. Да и зубы довольно тупые. Только смотри, чтобы перчатки сидели плотно и морду ему держи от лица подальше.

Ферн кивнула и затянутыми в перчатки руками с трудом вставила ключ в замок.

А-947 гордо выпятил грудь.

– Рассказывай истории так, как следует, – сказал он, оборотясь к П-838. – Пускай тьма остаётся в лесу, где ей самое место. Пускай страх живёт в юных лисьих сердцах, дабы оставались они признательны Ферме. Дабы ни единый лисёныш не испытал вовеки того, что выпало Юли и Мии.

П-838 торжественно склонила голову:

– Обещаю.

– А вы, лисёныши, – заговорил А-947 с Н-211 и О-370 и вдруг подмигнул, – берегите хвосты!

Замок открылся, и Ферн робко сунула затянутую в перчатку руку в нору к лису-альфе.

– Тише, тише, – заворковала она. – Я больно не сделаю.

А-947 даже не зарычал – он покорно позволил девочке взять себя за шкирку и потащить по лужайке.

– Я не стану менять истории слишком сильно, – провыла ему вслед П-838. – Разве только в конце устрою, чтоб мистер Шорк убежал с мисс Лисс.

А-947 не обернулся. Он с молчаливым достоинством шагал к Сараю.

– Я пошутила! – тявкнула П-838.

О-370 смотрел, как Фермер открывает в Сарае дверь – ровно настолько, чтобы пройти внутрь, как зажигает огни, и те, замерцав, заливают темноту вокруг белым.

– Подожди тут, Ферн, – сказал Фермер и зашёл в Сарай.

О-370 и Н-211 прижались носами к сетке, надеясь хоть мельком заглянуть в Сарай сквозь приоткрытую дверь.

Но из-за света ничего не было видно. Там, должно быть, уже целые сотни лис. А может быть, целые тысячи.

«Как они там все помещаются?» – спросил у мамы О-370, когда жил с ней вместе в щенячьем загоне.

«Сарай простирается в лес на целые мили, – прошептала мама. – Далеко-далеко. Настолько, чтобы хватало места всем лисам, которых ты знаешь, и всем лисам, которых не знаешь. Моим родителям, их родителям… всем, кто появился на свет после Юли и Мии».

О-370 подумал, что мама наверняка права, ведь он никогда не видел, чтоб лисы выходили из Сарая. Только Фермер выносил оттуда какие-то деревянные ящики и складывал в кузов грузовика. Но ящики были такие плоские, что лисица бы внутрь не поместилась. И всё же, как ни пытался О-370 представить себе столько лис, которые живут в одном месте, эта картина никак не умещалась у него в голове.

Фермер вышел из Сарая и потянулся рукой к А-947.

Ферн оттащила альфу назад:

– Я хочу помогать во всём!

Фермер покачал головой и улыбнулся:

– Подожди, пока исполнится тринадцать.

Ферн подняла на отца большие глаза и заскулила, точно голодный лисёныш.

Фермер расхохотался и взлохматил дочери волосы:

– Ну, что ж, кто готов убирать навоз, тот заслуживает и веселья.

«Веселья?» – подумал О-370. В Сарае бывает весело?

Ферн вошла в открытую дверь, и А-947 исчез в белой пелене. Фермер возвратился к сетчатым норам и одного за другим перенёс в Сарай всех остальных старших альф.

Как только последний альфа оказался внутри, Фермер захлопнул за собой дверь, окатив сетчатые норы воздушной волной. Она пахла сырой сосной и плесенью. Сладким запылившимся мехом и… чем-то ещё. Этого запаха О-370 никак не мог разобрать. Чем-то колючим.

Вместе с Н-211 они сидели в норах и смотрели широкими глазами на явление, о котором только слышали. Всё вокруг стихло. В лесу беспокойно дрожали листья. Распахнутая сетчатая дверь в нору А-947 со скрипом качалась взад и вперёд.

Обогреватели вдруг потускнели… мех у лисиц встал дыбом от статического электричества, и…

ЗЗТ!

Щели между досок в стенах Сарая вспыхнули Голубым, да так ярко, что перед глазами О-370 замерцали призрачные полосы.

– Ух ты! – прошептал Н-211.

О-370 заморгал, пытаясь разогнать полосы. Свет оказался даже ярче и гораздо красивее, чем он воображал. Становилось даже немного больно. Мама рассказывала, что Голубая вспышка возникает из-за разрядов статического электричества на шубках, когда лисы наконец воссоединяются в Сарае и в знак приветствия им дозволяется потереться друг с другом мордами, не разделёнными сеткой. О-370 представил, как А-947 сейчас тычется мордой в своих маму и папу, в сестёр и братьев и даже, может быть, в Мию и Юли.

– Скорей бы уже оказаться там! – сказала П-838. И, чтобы защитить от холода нерождённых лисёнышей, она свернула хвост колечком на животе.

– Скорей бы! – сказал Н-211. – Буду есть персики и сороконожки, пока из ушей не полезет.

– Да, – сказал О-370 без особого упоения, – скорей бы.