Леди из Миссолонги

– Скажи, Октавия, почему нам так не везет? – обратилась к сестре миссис Друзилла Райт и со вздохом добавила: – Похоже, счастливые времена никогда не наступят. Нам нужна новая крыша.

Мисс Октавия Херлингфорд уронила руки на колени, сокрушенно покачала головой и вздохнула:

– О господи! Ты уверена?

– Так сказал Денис.

Поскольку их племянник Денис Херлингфорд, владелец местной скобяной лавки, занимался также слесарными и водопроводными работами, и дело его процветало, в подобных вопросах он считался непререкаемым авторитетом.

– Во что нам обойдется новая крыша? Нужно менять всю кровлю целиком? Нельзя ли просто заменить те листы, что прохудились?

– Денис говорит, там не осталось ни одного листа железа, который можно было бы сохранить, так что, боюсь, на ремонт уйдет около пятидесяти фунтов.

Наступило угрюмое молчание. Сидя рядом на диване, набитом конским волосом, лучшие дни которого остались в таком далеком прошлом, что никто их уже не помнил, сестры ломали головы, как быть, где найти средства на ремонт. Миссис Друзилла Райт вышивала мережкой полотняную салфетку; и крошечные, безупречно ровные стежки складывались по краю в ажурный узор. Мисс Октавия Херлингфорд вязала крючком, и ее искусная работа не уступала в изяществе вышивке сестры.

– Мы можем взять те пятьдесят фунтов, что положил в банк отец, когда я родилась, – предложила третья женщина, по имени Мисси, которая чувствовала себя виноватой, оттого что не сумела скопить ни пенни из денег, которые удавалось выручить от продажи яиц и масла, и ей хотелось хоть как-то загладить вину.

Она тоже занималась рукоделием: сидя на низеньком табурете, плела кружево из клубка некрашеной пряжи. Игла в ее руке так и мелькала, ловкие пальцы привычно двигались сами собой, поскольку работу знали так хорошо, что внимания не требовалось.

– Спасибо, но нет, – отозвалась Друзилла.

Эти слова положили конец короткому разговору, который состоялся за два часа занятий рукоделием в пятницу днем, поскольку вскоре часы пробили четыре пополудни. Воздух еще дрожал от звона часов, когда все три дамы с автоматизмом, воспитанным давней привычкой, прервали работу. Рукоделие они сложили в три одинаковых серых фланелевых мешочка на шнурке, затем каждая убрала свой в облезлый буфет красного дерева, притулившийся в простенке между окнами. Заведенный раз и навсегда порядок никогда не нарушался. Ровно в четыре двухчасовые занятия рукоделием в малой гостиной неизменно заканчивались, и следующие два часа дамы посвящали работе другого рода. Друзилла садилась за фисгармонию, свое единственное сокровище и отраду, а Октавия и Мисси шли на кухню, чтобы приготовить ужин и закончить дела во дворе и в саду.

Когда они столпились в дверях, словно три курицы, что никак не могут решить, кого пропустить первой к кормушке с зерном, стало особенно заметно, что Друзилла и Октавия сестры. Обе очень высокие, с удлиненными, малокровно-бледными костистыми лицами, но если Друзилла была дамой крупной и сбитой, то Октавия из-за застарелой болезни костей сгорбилась, пригнулась к земле. Мисси тоже считалась довольно высокой – пять футов семь дюймов, – однако была на три дюйма ниже тети и заметно уступала матери, чей рост составлял целых шесть футов. Впрочем, этим сходство исчерпывалось, в остальном Мисси нисколько не походила на Друзиллу и Октавию. Обе сестры были светловолосые, полные, пышногрудые, с крупными чертами лица, а Мисси – темноволосой, худой, как мальчишка, плоской, с мелкими чертами лица.

Просторная, скудно обставленная кухня примыкала к полутемному холлу, дощатые стены которого, выкрашенные унылой бурой краской, вносили свою лепту в общую мрачную атмосферу дома.

– Почисти картошку, прежде чем пойдешь собирать фасоль, Мисси, – велела Октавия, повязывая широкий коричневый фартук, чтобы уберечь свое коричневое платье от соприкосновения со стряпней.

Пока племянница чистила три картофелины к ужину, тетушка поворошила тлеющие угли в топке большой чугунной кухонной плиты, что ступенью выступала вперед и тянулась во всю ширину стенной ниши, занимаемой печью. Октавия подложила в топку дров, приоткрыла печную заслонку, чтобы усилить тягу, и, поставив кипятить чугун с водой, отправилась в кладовую за овсяной крупой для утренней каши.

– Вот досада! – раздался мгновение спустя ее голос, и появилась его обладательница с коричневым бумажным пакетом в руках, из нижних уголков которого тонкими ручейками сыпалась на пол овсянка, похожая на пышные снежные хлопья. – Ты только погляди! У нас завелись мыши!

– Не беспокойтесь, я поставлю вечером мышеловки, – равнодушно отозвалась Мисси, положила картофелины в кастрюльку с водой и добавила щепотку соли.

– От мышеловок завтрак на столе не появится, так что тебе придется спросить разрешения у матери сбегать в лавку дядюшки Максуэлла и купить овсянки.

– А мы не можем хоть раз обойтись без нее? – Мисси терпеть не могла овсянку.

– Зимой? – Октавия изумленно воззрилась на племянницу, словно та сошла с ума. – Большая тарелка овсяной каши на завтрак – это сытно и недорого, девочка моя, весь день не захочешь есть. А теперь поторопись, ради всего святого!

В холле по другую сторону кухонной двери оглушительно стонала фисгармония. Друзилла играла чудовищно, но поскольку все вокруг ее хвалили, считала себя хорошей музыкантшей и неустанно, каждый будний день с четырех до шести, упражнялась. В этом, безусловно, было здравое зерно, поскольку по воскресеньям она терзала слух обширной общины англиканской церкви Байрона, состоявшей сплошь из Херлингфордов, скверной игрой на органе. По счастью, среди прихожан не было наделенных музыкальным слухом, поэтому они свято верили, что церковные службы проходят превосходно.

Мисси бесшумно прокралась в парадную гостиную, предназначенную для торжественных случаев, где стояла фисгармония и где ее матушка с яростью рыцаря, что несется на противника, громыхая броней, с копьем наперевес, атаковала Баха: спина прямая, глаза закрыты, голова запрокинута, губы мелко подрагивают.

– Мама? – чуть слышно прошептала Мисси.

Ее слабый голос в потоке надсадных звуков фисгармонии походил на тончайшее волоконце в соперничестве с буксирным канатом, однако и тихого шепота оказалось довольно. Друзилла открыла глаза и повернула голову, без гнева, скорее с усталой покорностью судьбе.

– Ну что?

– Простите, что прерываю вас, но нам нужно купить овсянки, пока дядюшка Максуэлл не закрыл свою лавку. Мыши прогрызли пакет с крупой.

Друзилла вздохнула.

– Раз так, принеси мне кошелек.

Мисси сбегала за кошельком, и Друзилла, выудив из его тощей утробы шестипенсовик, буркнула:

– Только бери развесную, а не ту, что в коробке! Ни к чему переплачивать за упаковку.

– Но, мама, овсянка в коробке намного вкуснее, к тому же ее не нужно варить всю ночь. – В душе Мисси затеплилась слабая надежда. – По правде говоря, я с радостью обойдусь вовсе без каши, тогда разница в цене будет незаметна.

Друзилла всегда говорила себе и сестре, что живет в ожидании дня, когда ее боязливая дочь попробует взбунтоваться, но робкая попытка Мисси отстоять свою независимость встретила резкий отпор. Бедняжка лишь наткнулась на стену, которую, сама того не ведая, возвела ее властная мать.

– Обойдешься без овсянки? – потрясенно всплеснула руками Друзилла. – Ну нет, ни в коем случае! Зимой овсяная каша – основа всего, к тому же она гораздо дешевле угля для печи. – Затем тон ее смягчился, и она заговорила более дружелюбно, почти как с равной: – Как там сегодня на улице?

Мисси вышла в холл, взглянула на термометр и криунула:

– Сорок два градуса!^[1]

– Тогда мы поужинаем на кухне и проведем вечер там! – прокричала в ответ Друзилла и со свежими силами задала трепку Баху.

Облачившись во все коричневое: габардиновое пальто и пушистый шарф, вязаный капор и шерстяные перчатки, Мисси вышла из дому и быстро зашагала к воротам по аккуратной дорожке, посыпанной битым кирпичом. В ее небольшой хозяйственной сумке лежала библиотечная книга. Возможность заглянуть тайком в библиотеку выдавалась нечасто, но Мисси знала: если поспешить, никто и не узнает, что, отправившись за овсянкой, она заходила не только в лавку дяди Максуэлла. В тот вечер ее тетя Ливилла сама обслуживала читателей, значит, вместо романа можно было получить лишь что-нибудь назидательное, но Мисси считала, что любая книга лучше, чем вовсе никакой. Зато в следующий понедельник на месте тети Ливиллы будет Юна, и тогда удастся взять роман.

В воздухе висел густой влажный туман, вернее – промозглая изморось, изгородь из бирючины вокруг дома под названием «Миссолонги» блестела от крупных дождевых капель. Едва ступив на Гордон-роуд, Мисси тотчас пустилась бежать, но на углу перешла на быстрый шаг, потому что в левом боку опять закололо, вдобавок пуще прежнего.

Когда боль немного отпустила, девушка продолжила путь, хоть уже и не так быстро, в приподнятом настроении, как бывало всегда в те редкие минуты, когда выпадала счастливая возможность улизнуть в одиночку за пределы Миссолонги. Как только боль исчезла совсем, Мисси опять ускорила шаг и принялась разглядывать знакомые улицы и дома, окутанные туманными предвечерними сумерками короткого зимнего дня.

В городке Байроне все названия были как-то связаны с жизнью поэта, включая дом ее матери, Миссолонги: так назывался город, где безвременно скончался известный поэт^[2]. Причудливые наименования городским улицам и постройкам было дано по прихоти прадеда Мисси, первого сэра Уильяма Херлингфорда, который основал городок сразу вслед за тем, как прочитал «Паломничество Чайльд Гарольда». Несказанно довольный, что нашел наконец великое литературное произведение, которое смог осилить, он принялся вколачивать в голову каждому, кого знал, невообразимую мешанину из всевозможных сведений о Байроне. Так, усадьба Миссолонги располагалась на Гордон-роуд, которая перетекала в Ноэл-стрит^[3], а та переходила в главную улицу, Байрон-стрит. В лучшей части города Джордж-стрит петляла несколько миль, после чего круто сбегала вниз, в широкую долину Джеймисон. Был здесь даже крохотный глухой тупичок под названием Каролина-Лэм-плейс^[4], расположенный, разумеется, как и Миссолонги, на отшибе, в стороне от железнодорожной ветки. Там стояли три дома, где обитала горсточка крайне вульгарных распутных женщин, которых навещали путейцы из депо, находившегося на выезде из городка, а также рабочие большого завода минеральных вод, что уродовал вид южной окраины.

Наиболее загадочные и любопытные грани непостижимого характера первого сэра Уильяма ярко высвечивает тот факт, что на смертном одре он строго запретил своим здравствующим потомкам вмешиваться в естественный порядок природы и менять назначение скандально известного тупика, названного в честь леди Каролины, на котором издавна лежала мрачная тень, и не только из-за развесистых каштанов. В действительности сэр Уильям, как сам объяснял, скрупулезно придерживался «стройной системы имен и названий». Своим дочерям он дал латинские имена, распространенные в высших слоях общества. Его отпрыски поддержали традицию, и так на свет появились Юлии, Аврелии, Антонии и Августы. Лишь одна из семейных ветвей попыталась усовершенствовать сложившийся обычай, и с рождением пятого сына мальчиков стали называть римскими числами, благодаря чему фамильное древо Херлингфордов украсилось именами Квинт, Секст, Септим, Октавий и Ноний. Деций умер вскоре после рождения, что никого не удивило.

Какая красота! Мисси остановилась полюбоваться огромной паутиной, унизанной, словно бисером, капельками тумана, чьи тончайшие дрожащие нити плавали над невидимой долиной в дальнем конце Гордон-роуд. В центре паутины сидела большая лоснящаяся паучиха, а к ней стыдливо жался очередной крошечный кавалер, но Мисси не почувствовала ни страха, ни отвращения – одну лишь зависть. Это отважное счастливое создание не только безраздельно царствовало в собственном мире, но и гордо несло древнее знамя суфражистки. Маленькая королева властвовала над супругом и вдобавок съедала его, когда тот исполнял свое предназначение – отдавал семя во имя потомства. Ах, счастливая, счастливая леди-паучиха! Разрушьте ее мир, и она безмятежно примется восстанавливать его первозданный облик, пока не соткет новую ажурную сеть, такую же изящную и воздушную, как прежняя, ибо недолговечность ее творения никогда не имела значения. А затем вновь потянется нескончаемая череда консортов, словно переходящие праздники, что кочуют в календаре с одного дня на другой. Она выстроит их строго по рангу в своем королевстве: умеренно крупный самец, муж на текущий день, займет место рядом с ней, а его преемники будут все мельче и мельче, чем дальше они от матери в самом сердце паутины.

О боже, время! Мисси снова пустилась бежать, повернула на Байрон-стрит и устремилась к торговым лавкам и магазинам, теснившимся по обеим сторонам улицы и занимавшим целый квартал в центре городка. Дальше Байрон-стрит превращалась в роскошную эспланаду, которая вела к парку, железнодорожному вокзалу, отделанному мрамором отелю и внушительному зданию городской водолечебницы с фасадом в египетском стиле.

В торговом квартале находился продовольственный магазинчик Максуэлла Херлингфорда; скобяная лавка Дениса Херлингфорда; шляпный салон Аврелии Маршалл, урожденной Херлингфорд; кузница и бензоколонка Томаса Херлингфорда; пекарня Уолтера Херлингфорда; магазин одежды Герберта Херлингфорда; новостное агенство и писчебумажная лавка Септима Херлингфорда; чайная «Плакучая ива», принадлежавшая Джулии Херлингфорд; библиотека Ливиллы Херлингфорд; мясная лавка Роджера Херлингфорда-Уидерспуна; кондитерская и табачная лавки Персиваля Херлингфорда, а также кафе «Олимп» и молочная Никоса Теодоропулоса.

Как того требовала особая роль Байрон-стрит, до пересечения с Ноэл-стрит и Каролина-Лэм-плейс мостовая была покрыта макадамом, вдобавок здесь стояло затейливо украшенное водопойное корыто из полированного гранита – дар городу от первого сэра Уильяма, а напротив крытых торговых рядов красовались аккуратные столбики коновязи. Окаймленная прекрасными старыми эвкалиптами, главная улица Байрона умудрялась выглядеть тихой и вместе с тем нарядной и богатой.

В центре Байрона было очень немного частных домов. Летом городок жил за счет приезжих, спасавшихся от влажной жары прибрежной равнины, к тому же круглый год сюда съезжались больные ревматизмом в надежде, что целебные ванны облегчат их страдания, ибо по прихоти природы из-под земли в Байроне били горячие минеральные источники. Этим обстоятельством и объяснялось ниличие вдоль Байрон-стрит множества гостиниц и пансионов, в большинстве своем принадлежавших, разумеется, Херлингфордам. Не слишком скупых гостей весьма радушно встречала байронская водолечебница, а огромный фешенебельный отель «Херлингфорд» предоставлял обитателям номеров ванны с целебной водой в безраздельное пользование. Тем же приезжим, чьих скудных средств едва хватало на ночлег да завтрак в недорогом пансионе, приходилось довольствоваться чистыми, хотя и спартански скромными городскими купальнями прямо за углом Ноэл-стрит.

Чудодейственная вода доставалась даже беднягам, у которых вовсе не было денег, чтобы приехать в городок. Второй сэр Уильям создал знаменитую «Байрон боттл» – «Бутылку Байрона» (под этим названием она приобрела широкую известность в Австралии и на островах южной части Тихого океана). Мастерски выполненная изящная бутыль вмещала пинту кристально-чистой воды из байронского минерального источника. Слегка шипучая влага обладала мягким, совершенно безопасным слабительным эффектом и отличалась приятным, ярко выраженным вкусом. «К черту воды Виши!» – говорили счастливцы, что могли позволить себе поездку во Францию. Старая добрая «Бутылка Байрона» была не только лучше, но и намного дешевле. Вдобавок, сдав пустую посудину, можно было вернуть потраченный пенс. Весьма разумное приобретение акций стекольного завода стало последним штрихом к картине: производство минеральной воды не требовало больших затрат и оказалось на редкость прибыльным, семейное предприятие процветало, принося баснословные деньги мужскому потомству второго сэра Уильяма. Теперь во главе промышленной империи «Байрон боттл компани» стоял третий сэр Уильям, внук первого и сын второго, такой же безжалостный и алчный, как оба его предка, чье имя он унаследовал.

Максуэллу Херлингфорду, прямому потомку первого сэра Уильяма и потому полноправному владельцу крупного состояния, не было надобности держать продуктовую лавку. Однако в нем взяла верх коммерческая жилка, деловая хватка, свойственная всем Херлингфордам. Вдобавок суровая кальвинистская мораль, что внушалась всему клану с младых ногтей, гласила: мужчина должен работать, чтобы считаться праведником в глазах Божиих, лишь тогда пребудет с ним благословение Господне. Строгая приверженность этому правилу должна была превратить Максуэлла Херлингфорда в святого, сошедшего на землю, однако в действительности он стал сущим дьяволом в ангельском обличье.

Стоило Мисси войти в лавку, гнусаво задребезжал колокольчик – точнее не описать надтреснутый звук, выбранный Максуэллом Херлингфордом в угоду своему стремлению к монашескому аскетизму и благоразумной осмотрительности. Тотчас же из задней двери появился хозяин – бряканье колокольчика заставило его подняться из подвала, где высились горы холщовых мешков с отрубями, мякиной, сечкой, пшеницей, ячменем, кормовой мукой и овсом, поскольку Максуэлл Херлингфорд не только старался угодить гастрономическим вкусам жителей Байрона, но также снабжал кормом лошадей, коров, свиней, овец и домашнюю птицу. Как заметил один местный острослов, когда трава на его пастбище не уродилась, «от Максуэлла Херлингфорда никуда не денешься: хочешь не хочешь, окажешься в загоне».

На лице дядюшки Максуэлла застыло обычное кислое выражение, в руке он держал большой совок с налипшими стебельками фуража, похожими на лохматую паутину.

– Ты только посмотри! – прорычал он и махнул совком в сторону Мисси, с поразительной точностью повторив жест своей сестры Октавии, которая не так давно размахивала прогрызенным мышами пакетом с овсянкой. – Повсюду долгоносики!

– О господи! И в развесной овсянке тоже?

– Так и кишат.

– Тогда лучше дайте мне коробку овсяных хлопьев, дядя Максуэлл.

– Слава богу, лошади не такие привередливые, – проворчал лавочник и, отложив совок, полез под прилавок.

Колокольчик снова задребезжал, еще громче прежнего, дверь распахнулась, и в лавку вместе с сырыми клубами тумана стремительно вошел мужчина.

– Черт побери, ну и погода! Холодная, как мачехины титьки! – пробормотал он, зябко хлопая в ладоши.

– Сэр! Здесь дамы!

– Вот незадача! – отозвался посетитель, но принести извинения не потрудился, а, с усмешкой подойдя к прилавку, небрежно облокотился, окинул изумленную Мисси лукавым взглядом и добавил: – Дамы, приятель? Я вижу здесь только половину леди!

Ни Мисси, ни дядюшка Максуэлл не поняли, что хотел сказать незнакомец: то ли возмутительно намекнул на не слишком высокий рост Мисси в городе великанов, то ли грубо оскорбил ее, допустив, что она вовсе не леди, – но к тому времени как дядя Максуэлл справился с замешательством и к нему вернулись его знаменитые остроумие и язвительность, мужчина уже принялся оглашать длинный список покупок.

– Мне нужно шесть мешков отрубей и комбикорма, мешок муки, мешок сахару, коробка патронов двенадцатого калибра, большой кусок свиной грудинки, шесть жестянок пекарского порошка, десять фунтов топленого масла, десять фунтов изюма, дюжина банок светлой патоки, шесть банок сливового джема и десятифунтовая жестянка печенья «Арноттс».

– Уже без пяти пять, а ровно в пять часов я закрываю магазин, – чопорно произнес дядюшка Максуэлл.

– Тогда вам придется поторопиться, верно? – без всякого выражения заметил незнакомец.

Коробка с овсяными хлопьями уже стояла на прилавке. Мисси выдавила шестипенсовик из пальца перчатки и протянула дяде в тщетной надежде, что Максуэлл Херлингфорд даст хоть сколько-то сдачи. Ей не хватило храбрости спросить, неужели обычная овсянка в маленькой коробке, пусть даже нарядной, может стоить так дорого. В конце концов она просто взяла коробку и ушла, бросив украдкой взгляд на незнакомца.

Он приехал на коляске, запряженной двумя лошадьми, которые стояли теперь у коновязи напротив двери. Когда Мисси заходила в лавку, их там не было. Красивый экипаж. Кони с заметной примесью тяжеловозной породы выглядели холеными, гладкими, да и повозка казалась новой и нарядной, желтые спицы колес ярко выделялись на густо-коричневом фоне.

Без четырех минут пять. Если сказать дома, что в лавку дяди Максуэлла она зашла не первой, а следом за незнакомцем, то можно оправдать свое позднее возвращение бестактностью чужака и длинным списком его покупок, тогда удалось бы ненадолго заглянуть в библиотеку.

В Байроне не было публичной библиотеки: в те времена такие встречались лишь в нескольких городах Австралии, – и пробел этот восполняла частная библиотека. Одинокой вдове Ливилле Херлингфорд крайне дорого обходилось содержание сына, стесненность в средствах вкупе с желанием всегда выглядеть респектабельно побудили ее превратить богатое домашнее собрание книг в платную библиотеку, которая мгновенно приобрела популярность и стала приносить хороший доход. Успех убедил Ливиллу пренебречь пуританскими законами, что предписывали владельцам магазинов в будние дни закрывать свои заведения в пять часов пополудни, так как большинство посетителей предпочитали обменивать прочитанные книги на новые по вечерам.

Чтение стало для Мисси единственным утешением, единственной роскошью, которую она себе позволяла. Ей разрешалось оставлять себе деньги, вырученные от продажи излишков яиц и сливочного масла, и все эти жалкие гроши она тратила на книги из библиотеки своей тетки Ливиллы. Друзилла и Октавия крайне не одобряли столь безрассудные траты, но, согласившись несколько лет назад, что Мисси может распоряжаться небольшой суммой сверх тех пятидесяти фунтов, которые выделил ей отец при рождении, из чувства справедливости не отважились отменить собственное решение только потому, что их воспитанница оказалась мотовкой.

Мать и тетка не запрещали Мисси читать при условии, что она будет выполнять свою часть домашних работ, причем прилежно, без спешки, не допуская даже малейшей небрежности, однако обе приходили в негодование, стоило ей лишь заикнуться о своем желании прогуляться среди зарослей буша. Бродить по дикому лесу означало подвергать свою – возможно, не слишком соблазнительную – особу опасности быть убитой или ограбленной, и такое не дозволялось ни при каких обстоятельствах. Впрочем, Друзилла строго наказала своей кузине Ливилле выдавать Мисси только пристойные книги: никаких романов, скандальных или пикантных жизнеописаний, никакой бульварной литературы, предназначенной для мужчин. Тетушка Ливилла твердо придерживалась этих правил, вполне разделяя образ мыслей Друзиллы в отношении книг, какие дозволяется читать незамужним девицам.

Весь последний месяц тем не менее Мисси скрывала греховную тайну: романами ее снабжали в изобилии. Тетя Ливилла нашла себе помощницу, которая заменяла ее в библиотеке три раза в неделю: по понедельникам, вторникам и субботам. Это позволяло владелице наслаждаться трехдневной передышкой от раздражающе надоедливых горожан, прочитавших все ее книги, и от привередливых читателей, чьим вкусам не отвечало содержимое ее книжных полок. Новая помощница, разумеется, принадлежала к обширному клану Херлингфордов, хотя и не байронских: ей повело расти среди соблазнов Сиднея.

Мисси Райт – неразговорчивую, печальную и замкнутую – мало кто замечал, но Юна (так звали новую помощницу), похоже, тотчас увидела в ней будущую близкую подругу. Как ни удивительно, едва Юна появилась в библиотеке, ей сразу же удалось разговорить застенчивую, молчаливую Мисси, узнать все о ее привычках, домашнем окружении, надеждах, горестях и мечтах. Вдобавок она придумала для Мисси надежный и безопасный способ заполучить запретный плод без ведома тети Ливиллы и щедро одаривала новую подругу всевозможными романами – от захватывающих приключенческих до душераздирающих любовных.

В тот вечер обслуживать читателей должна была тетя Ливилла, а значит, Мисси могла рассчитывать лишь на книгу, прошедшую строгий отбор, но когда открыла стеклянную дверь и вошла в уютное тепло библиотеки, то увидела за конторкой Юну, а вовсе не грозную тетушку. В дополнение к очаровательной живости, уму, пониманию и доброте, которыми так восхищалась Мисси, Юна была поразительно красива: с великолепной фигурой, высокая – истинная представительница рода Херлингфорд, – а изысканными нарядами напоминала кузину Алишию. Юна обладала безупречным вкусом и всегда одевалась по последнему слову моды, с каким-то особенным, неуловимым шиком. Светловолосая, с белой, словно арктические снега, кожей и голубыми, как небо в знойный день, глазами, она вовсе не выглядела облезшей и бесцветной, как все женщины из их рода, не считая Алишии (ослепительной красавицы, которую Господь одарил черными ресницами и бровями) да темноволосой Мисси. Но более всего поражала в Юне даже не редкая красота, присущая ей одной, а загадочный свет, исходивший от нее, нежное сияние, что не окутывало, а шло изнутри, будто источник его скрывался под кожей. Ее длинные, изящные, овальной формы ногти излучали жемчужный свет, как и светлые, почти белоснежные волосы, прихотливо уложенные модными локонами вокруг головы и собранные в сверкающий пучок на затылке. Призрачное свечение словно стирало грань между реальностью и фантазией, и оставалось лишь гадать, существует ли оно на самом деле. Завораживающее зрелище! Мисси, которая всю жизнь провела среди одних лишь Херлингфордов, не ожидала увидеть подобное чудо – человека, окруженного аурой, – и вдруг за один короткий месяц ей встретились сразу двое: сначала Юна с ее сиянием, а теперь и незнакомец из лавки дяди Максуэлла, заряженный энергией, в голубом облаке трескучих искр.

– Как удачно! – воскликнула Юна при виде Мисси. – Дорогая, у меня есть для тебя роман, ты будешь в восторге! Это история молодой аристократки, стесненной в средствах. Она вынуждена устроиться гувернанткой в дом герцога, а потом влюбляется в него и попадает в беду, но герцог бросает ее, потому что всеми деньгами владеет его жена. Он сажает ее на корабль и отправляет в Индию, где их новорожденный ребенок умирает от холеры. Затем ее видит безумно красивый магараджа и тотчас влюбляется, потому что у нее золотисто-рыжие волосы и светло-зеленые глаза, а все его бесчисленные жены и наложницы, разумеется, смуглые и темноволосые. Магараджа похищает ее, чтобы превратить в свою игрушку, теперь пленница целиком в его власти, но он вдруг понимает, что слишком ее уважает. Тогда он женится на ней и отсылает прочь всех других женщин. Ведь она редкий бриллиант, равных которому нет во всем мире, говорит магараджа. Она становится магарани, притом очень могущественной. Вслед за этим в Индию приезжает герцог с гусарским полком, чтобы подавить восстание мятежников в горах. Мятежники разбиты, но герцог смертельно ранен в битве. Его приносят в ее дворец из белого мрамора, там раненый умирает у нее на руках, но прежде она прощает его за жестокость и зло, что он ей причинил. А магараджа наконец понимает, что она любит его сильнее, чем когда-то любила герцога. Разве не чудесная книга? Тебе наверняка понравится, поверь мне!

У Мисси не пропадало желание прочесть книгу, даже если ей добросовестно пересказывали сюжет от начала до конца. Она сейчас же взяла «Греховную любовь» и спрятала на самое дно своей сумки, затем поискала маленький кошелек, где хранились ее скудные сбережения, но не нашла ничего, кроме коробки с овсяными хлопьями.

– Боюсь, я забыла кошелек дома, – призналась она Юне с горечью, знакомой лишь тем, кто очень беден и горд. – О господи! Я была уверена, что взяла его! Что ж, тогда лучше оставь книгу у себя до понедельника.

– Боже, дорогая, подумаешь, забыла деньги! Это еще не конец света. Возьми книгу сейчас, а не то ее кто-нибудь заграбастает и придется долгие месяцы ждать своей очереди. Она так хороша, что каждому захочется ее прочитать. А деньги отдашь, когда придешь в следующий раз.

– Спасибо, – поблагодарила Мисси, хотя и понимала, что не следует вступать на скользкий путь и нарушать заповеди Миссолонги.

Перед страстью к чтению она оказалась бессильна, поэтому со смущенной улыбкой поспешно попятилась к двери.

– Не уходи так скоро, дорогая, – взмолилась Юна. – Давай немного поболтаем, ну пожалуйста!

– Прости, но я правда не могу.

– Ну подожди, всего одну минутку! До семи часов здесь будет тихо, как в могиле, все сидят дома, ужинают или пьют чай.

– В самом деле, Юна, я не могу, – огорченно сказала Мисси.

Девушка упрямо надула губы.

– Очень даже можешь, просто не хочешь.

Мисси вовремя поняла, что пренебрегать вниманием тех, у кого ты в долгу, очень неприлично, и сдалась.

– Хорошо, я задержусь, но всего на минутку.

– Вот что мне хотелось бы знать: ты уже видела Джона Смита? – с живостью спросила Юна, и пальцы ее при этом с мерцающими ногтями порхали над низким узлом сверкающих волос, бледно-голубые глаза сияли.

– Джона Смита? А кто это?

– Тот, кто на прошлой неделе купил твою долину.

В действительности никакой долины Мисси, разумеется, не было: просто она пролегала по другую сторону Гордон-роуд, – но девушка всегда думала о ней как о своей и не раз говорила Юне, как ей хотелось бы прогуляться там. Лицо ее уныло вытянулось.

– Ах как жалко!

– Вовсе нет! По-моему, это прекрасная новость. Давно пора бы кому-нибудь потеснить Херлингфордов.

– Ну, я ничего не слышала об этом Джоне Смите и уверена, что никогда его не видела.

Мисси хотела было уйти, но Юна остановила ее:

– Откуда тебе знать, что ты никогда его не встречала, если ты даже не хочешь узнать, как он выглядит?

Перед глазами Мисси вдруг возникло лицо незнакомца из лавки дяди Максуэлла, она зажмурилась и выпалила с несвойственной ей уверенностью в голосе:

– Он очень высокий, крепкого сложения, с золотисто-каштановыми кудрявыми волосами и рыжеватой бородкой, в которой блестят две седые пряди. Одевается грубо и бранится точно солдат. Лицо у него приятное, в особенности глаза.

– Это он, это он! – взвизгнула Юна. – Так ты его видела! Где? Расскажи!

– В лавке дяди Максуэлла несколько минут назад: накупил кучу всего, аж мешками.