Морские рассказы. Жизнь судового механика. Избранное

© Алексей Макаров 2021

Введение

В Рубрике «Жизнь судового механика», автор коснулся необычной темы для читателя.

Эта тема для сухопутного человека немного чужда. Потому что не каждому человеку приходится проводить дни и месяцы, а иногда и годы, в открытом море, подвергаясь воздействиям стихии, с которой человек еще до сих пор не может справиться.

Для большинства читателей море – это место для отдыха и развлечений.

А для некоторой категории людей – это суровый труд. От результатов этого труда многое зависит.

Для хозяина судна – целостность судна. Для фрахтователя – это бесперебойная доставка грузов. А для самих моряков – это успешное возвращение домой.

Но самое главное – это жизнь, сохранность которой и объединяет всех моряков в единое целое. Все на судне стараются сделать всё возможное, чтобы обеспечить безопасность судна и своих друзей. В какой-то степени, это делают и судовые механики.

Их труд незаметен. Судно вовремя пришло в порт – заслуга механика. Его за это никто не похвалит и не ободрит. Это его обычная работа. Для этого и существует на судах должность судового механика, чтобы все было исправно и судно шло без задержек.

Судно задержалось в рейсе или, не дай Бог, потерпело аварию из-за поломок – виноват механик. И тогда его взгреют по полной программе.

И ещё одна особенность моряков – это то, что в море нет национальностей, которые порой разделяют многие государства. На море есть только одна национальность – это моряки. Они в любой ситуации протянут друг другу руку помощи и поделятся последней рубашкой, что испытал на себе и автор этих рассказов.

В некоторых рассказах этой серии книг автор описывает события от первого лица. Но это только от того, что автору было легче вжиться в образ героя очередного рассказа и ярче представить себе все события, которые были рассказаны ему его друзьями и знакомыми.

Да, отчасти это так и было. Но многое из того, что описано в рассказах «Жизнь судового механика» – это обычная морская жизнь, эпизоды которой произошли не только с самим автором, а и с многими его друзьями и знакомыми. Пусть они простят автора этих рассказов, что он их истории передал от своего имени.

Автор очень рад, что Вы прочли эти строки. Значит, Вам не всё так безразлично в этом мире.

С уважением ко всем морякам и их семьям.

Алексей Макаров.

Нельсон
Жизнь судового механика

Да, этот рейс для меня был одним из самых тяжелых, которые были в моей жизни. Я чувствовал себя полностью вымотанным. Иногда создавалось такое впечатление, что я был отжатой тряпкой. Меня оставалось только повесить на ветру, и я бы болтался на нём без сопротивления и сушился.

Вот и сейчас после того, как «Кристина О» ошвартовалась в порту Ватерфорд, такое поганое чувство меня не покидало.

После морского перехода, во время которого в проливе Святого Георга «Кристину» валяло, как ваньку-встаньку, она подошла к устью реки. Болтанка прекратилась и до порта уже по глади реки надо было еще идти полтора часа вверх по течению. Иной раз я выходил из машинного отделения, и вместе с Кразимиром, нашим поваром, смотрел на берега реки, перекидываясь незначительными фразами, о том, как изменился облик окружающих холмов, по сравнению с осенними пейзажами.

С тех пор, как я приехал на судно, в декабре месяце, и по сегодняшний день, рейс так и оставался неизменным: Авенмаус – Ватерфорд.

И вот, в этом самом Ватерфорде сейчас опять стоит ошвартованная «Кристина О». Я сидел в ЦПУ и ждал команды об окончании швартовки.

Володя, наш новый капитан, по громкой связи позвал меня:

– ЦПУ – мостик.

Я приподнялся с кресла, и в тангетку ответил:

– Мостик – ЦПУ. На связи.

– Ну что! Машине отбой, – бодрым и громким голосом скомандовал он: – Выводи главный.

Приготовь всё к стояночному режиму. Продолжительность стоянки – неизвестна.

– Понял, – вяло ответил я и отрепетовал: – Машине отбой, готовность суточная, – и в ожидании последующих указаний смотрел на тангетку.

Но в ответ ничего не последовало и, подвесив тангетку на крючок, я пошел останавливать насосы, обеспечивающие ходовой режим.

Поставил главный двигатель на обогрев и дождался, пока компрессор подкачает воздух в баллоны, прошёл к котлу и убедился, что он запустился в автоматическом режиме. И всё. Я могу спокойно покинуть машинное отделение. Контроль над работой механизмов в моё отсутствие, будет осуществляться автоматикой.

В машине уже делать было нечего. Поднявшись в ЦПУ, я сел в своё знаменитое кресло и закурил. Немного передохнув, поднялся на две палубы выше и вышел на главную палубу. Судно стояло у причала контейнерного терминала. Он был полностью огорожен колючей проволокой и только вдоль причальной линии можно было выйти за его пределы. Все контейнеры стояли внутри этой колючки. Таким образом власти порта ограничивали доступ посторонних лиц к контейнерам. Я посмотрел на небо. Погода была истинно английская. Низкие облака, из которых временами сыпал мелкий и противный дождик, а над гребнями ближайших холмов висел туман. Такая хмарь как раз подходила под стать моего паскудного настроения. На душе было муторно. Всё вокруг настолько опротивело, что я не знал, куда бы себя деть.

Но тут с мостика, грохоча по трапам ботинками, спустился Володя. Он, как обычно, был бодр и доволен.

– Что не весел? – пòходя поинтересовался он.

А я, понимая, что вопрос задан просто так из-за проформы, пропыхтел:

– А что тут веселиться? Встали и ждем неизвестно чего, – но он, также весело, скалясь белозубой улыбкой, ответил:

– Сегодня никаких грузовых операций не будет. Суббота! Так что ждем завтрашнего утра.

Оно-то нам точно принесёт какие-нибудь новости.

– Слава Богу, – подумалось мне, – Хоть этой ночью можно будет поспать спокойно в своей кровати. Я посмотрел на Володю, а он уже и забыл, что только что говорил мне. У него были какие-то свои мысли.

Пройдя на противоположный борт встали, опёрлись о планширь фальшборта и тупо смотрели на серую гладь реки, по которой только что подошли к причалу.

На противоположном берегу виднелись какие-то разрушенные старинные строения, около которых плавали лебеди. Полюбовались на лебедей. Всё-таки – какая это грациозная птица!

Немного помолчав, я поделился с Володей:

– Пойду я прогуляюсь по берегу. Тоска меня заела.

Он понимающе посмотрел на меня:

– Пошел бы и я с тобой прогуляться, но есть другие дела, – и, немного подумав, добавил: Ладно, иди один, а я займусь бумагами, чтобы хоть вечером немножко отдохнуть. Ты там с прогулкой не очень-то задерживайся. Я заказал агенту пузырёк. Он скоро его привезёт. А филины уже готовят барбекю. Так что посидим здесь под тентом, пропустим по надцать граммулек на зуб, – так же скалясь и улыбаясь, проинформировал он меня.

– Спасибо. Попробую не опоздать, – уже веселее ответил я и двинулся к трапу.

Филиппки как раз только что закрепили трап, который был вывален чуть ли не до самой колючей изгороди контейнерного терминала.

Выйдя на причал, я прошел мимо колючки, затем вдоль старинных полуразрушенных строений, которым было лет по двести – триста. По всей видимости, это были когда-то очень хорошие дома состоятельных людей. А сейчас от них остались только полуразрушенные стены. Межэтажных перекрытий и крыш у них давным-давно уже не было, а внутри стен росли только крапива с чертополохом и – больше ничего.

Пройдя вдоль мрачных развалин, я направился к дороге, ведущей на трассу, по которой грузовики вывозили контейнеры с терминала.

Сегодня вечером, в субботу, машин не было, но ворота остались открытыми. Только за стеклом будки была видна голова охранника. Увидев меня, он махнул мне рукой, разрешая выйти с терминала, и я не спеша пошел по дороге.

Куда надо идти, я не знал, потому что еще не ходил по этой дороге, а только по карте видел, что до трассы тут было около пару километров. Подумалось:

– Пройдусь до трассы, а там посмотрим, что делать дальше.

Окрестности вокруг терминала я исходил еще в начале весны, когда деревья и кустарник были голыми, без листвы, а сейчас вдоль дорожного полотна пробивались даже цветочки, которые разноцветьем проглядывали сквозь густую зелёную траву.

За воротами порта сразу начинались поля и луга для выпаса животных. Все они были огорожены естественными насаждениями – терновником.

Терновник был высажен по периметру всех полей и лугов. Сейчас он цвел нежно-желтыми цветами. Издали, посмотрев на эти естественные изгороди, можно было подумать:

– Какое это красивое растение. Как оно похоже на женщину своей нежной расцветкой.

Но, когда подойдешь ближе к нему и присмотришься к этим цветам, то поражаешься. А и в самом деле – женщина. За невинностью и нежной красотой ярко жёлтых цветов тебя подстерегала опасность. Изнутри, из-за каждого цветка, торчали громадные шипы.

Да! Через этот естественный забор из терновника вряд ли кто проберётся. Только внизу, где ветки не доходили до земли, можно было пролезть ползком, да и то не человеку, а мелкому животному. Я шёл не спеша, глядя на зелёные луга и цветущий терновник. Дождь перестал. Я даже сложил зонтик и с удовольствием вдыхал теплый, влажный воздух, пропитанный запахом разнотравий.

За зарослями терновника проглядывала зелень лугов, а в просветах этого естественного забора можно было разглядеть пасущихся или лежащих коров, вяло жующие жвачку. На других лугах паслись овцы.

Неожиданно эту идиллию нарушило какое-то шевеление под кустами терновника. Я остановился и пригляделся, надеясь, что мне это показалось. Но нет. Из-под кустов, выскочил заяц. Чтобы не спугнуть его, я застыл, чтобы не испугать ушастого. Заяц пошевелил ушами, повертел головой, и вернулся обратно на луг, проскользнув под нижними ветками терновника. Вероятно, на лугу травка была вкуснее.

Слева от меня раскинулись распаханные поля, на которых уже что-то было посажено. Я перешел на другую сторону дороги, чтобы посмотреть на пашню. А и в самом деле, на ней что-то было высажено. Или мне это только показалось?

На свежей пахоте были видны цепочки свежих заячьих следов. Кто-то из этих длинноухих, наверное, пересекал дорогу, чтобы побегать и поноситься по просторам пашни, а потом вернулся обратно на правую сторону дороги, на луга.

Дорога пошла немного вверх, но я так же не спеша продолжил свой путь, не обращая внимания на начавшуюся морось. Но это уже был не дождь. Воздух был настолько пропитан влагой, что мельчайшие капельки воды так и висели вокруг меня в воздухе.

Комбинезон на мне был плотный и теплый и надёжно защищал меня от влаги. Как я был в нём в машинном отделении, так и вышел с судна, не переодеваясь. В рабочих ботинках, в бейсболке, которыми нас снабжали бензовозы и с зонтиком под мышкой. У водителей бензовозов, всегда можно было выпросить пару кепок, кружку для чая, какой-нибудь проспект, ручки – всякую мелочь, которую им давали то ли для рекламы, то ли она у них, как хлам валялась в машинах.

Бензовозы бункеровали нас раз в месяц дизельным топливом. Иной раз интересно было поболтать с их водителями. Мужики они были самые простые и обыкновенные. Без всяких выкрутасов. Поэтому мы свободно говорили о политике, о личных переживаниях, о жизни страны. Вообще обо всём, что придёт на ум во время непродолжительной бункеровки.

Так что, идя вдоль дороги, я не чувствовал ни холода, ни мороси. Ничего. Шёл себе и шёл, ни о чем не думая.

Мне так хотелось побыть в тишине, мне так её не хватало! За последние месяцы я очень устал от постоянного шума работающих механизмов, вибрации и постоянной качки, что моей мечтой было – это спрятаться от всего этого.

А сейчас здесь, среди полей и лугов меня радовало, что вокруг не было ни проходящих машин, никакого постороннего шума – ничего. Вокруг стояла только тишина. Я остановился и присел на придорожный столбик, который, не знаю для чего, торчал у обочины. Обычные километровые столбы (здесь они отмеряли мили) стояли чуть поодаль, а это был обыкновенный столбик. Ну, обычный столбик, который неизвестно кем и неизвестно для чего был тут вкопан.

Он оказался очень удобным. Я сидел на нём и бесцельно смотрел по сторонам, выпуская дым от ароматной сигареты.

Вокруг была благословенная тишина и спокойствие. Душа, как будто, стала оттаивать.

Затушив окурок, я поднялся и пошел дальше. В обволакивающем меня тумане и сетке мороси слышался только хруст моих башмаков о гравий, которым была засыпана обочина дороги. Я шёл, шёл и шёл. Ни о чём не думая, только наслаждаясь долгожданной тишиной и воздухом, насыщенным влагой и пропитанным ароматом разнотравья лугов.

Постепенно тишина стала пропадать из-за шума проезжающих машин по трассе. По мере приближения к неё гул проезжающих автомобилей становился всё громче и отчётливее.

Пора было поворачивать назад. Не хотелось вновь возвращаться в цивилизацию. Хотелось хоть намного, но оттянуть встречу с ней.

И вдруг! Или мне показалось, или это было явью, но как – будто сбоку от меня, чуть правее и сзади, раздался писклявый голосок:

– Ой!

У меня пронеслась мысль:

– Что за хрень такая? – но голос и в самом деле слышался сзади:

– Ой-ой-ой!

В испуге подумалось:

– Ну, ничего себе! Что же это такое? – я оглянулся по сторонам – никого нет.

Вновь подумалось:

– Вот это да! Это точно крыша у меня уже едет. Как у нас говаривал молодой старпом Валерка: «Тихо шифером шурша, крыша едет не спеша».

– Да…, – вновь подумалось: – Что, не спеша, так это точно, но, что она у меня и съезжает однозначно.

Я остановился и осмотрелся. Что же это было такое?

Но вокруг никого не было. По-прежнему всё было так же тихо и спокойно. Я ничего не понял и попытался продолжить свой путь.

Но только я сделал первый шаг, как вновь послышалось:

– Ой! Ой!

Я вновь в недоумении остановился.

Странно, что это за «ойё-ёй» такое? И еще раз осмотрелся. Под ногами – ничего. Вдоль дороги, ни спереди, ни сзади – никого не было.

Тогда я перевёл взгляд на придорожные кусты терновника и, приглядевшись к зелени кустов, неожиданно для себя среди желтых цветков одного из кустов, а точнее на его колючках, увидел небольшой желтое пятно.

Сосредоточив на нём взгляд, я неожиданно понял, что это не густое соцветие жёлтых цветков терновника, а какая-то жёлтая игрушка.

Сойдя с дороги и подойдя к кустам, я протянул руку и снял с иголок куста небольшого плюшевого медвежонка.

Он был такого же желтого цвета, как и цветы терновника. И, поэтому его сразу-то и невозможно было разглядеть, и он сливался с желтыми цветами кустов.

Откуда он мог здесь взяться? Я терялся в догадках, но перепрыгнув через канаву, отделявшую кустарник от дороги, подошёл к кустам и с удивлением принялся разглядывать свою находку.

Действительно – это был плюшевый медвежонок. Он весело улыбался и, расправив толстенькие ручки, тянулся ко мне.

Налюбовавшись на свою находку, я полушутя поинтересовался у найдёныша:

– Чего кричишь? – а он, услышав вопрос и, как будто в ответ, кивнул головой и махнул мне в ответ ручкой.

От таких действий нового знакомого я опешил. Это что? Явь или глюки.

Поморгав и протерев глаза, я вновь посмотрел на странного незнакомца. Я никак не мог сообразить – слышал я его голос или нет. Правда это, что со мной происходит, или нет?

Разговаривает этот зверь со мной, или это уже у меня в голове точно что-то шуршит?

Но все-таки мишка был, и он действительно застрял в иголках куста терновника, ветви которого под воздействием небольшого ветерка слегка шевелились.

Мишутка сидел на иголках. Это точно. Он не упал, а задержался на иголках терновника, когда кто-то его выкинул из проезжающей машины, поэтому и висел там.

Разглядывая свою находку, мне непроизвольно подумалось:

– Вот это да! Если кому рассказать, то не поверят же. Точно посчитают, что у «деда» крыша поехала.

Но чем больше я его разглядывал, тем больше он мне нравился. Какой же он был красивенький и хорошенький, но только весь мокрый.

Медвежонок весело улыбался мне. Глазки у него были веселые и довольные, от того, что я нашёл его и он теперь не пропадёт, поэтому настроение у меня само собой приподнялось и хандра, которая последние дни не оставляла меня, куда-то исчезла.

Разглядывая свою находку, я непроизвольно заговорил с мишуткой:

– Привет. Ты что тут делаешь? Как ты тут оказался? – а он, как будто поняв меня, в ответ махнул лапкой:

– Привет-привет, – послышалось мне.

– Ты что, и в самом деле со мной разговариваешь? – как с самым настоящим существом, понимающим меня, заговорил я. – Ну, говори, говори, – от произошедшего мне как-то стало тепло и спокойно.

Значит, с кем-то и в самом деле, можно будет поговорить в трудную минуту.

– Да ты весь мокрый и холодный, – посетовал я. – Иди ко мне поближе. Погрейся.

Друзьями с тобой будем. Я расстегнул ворот комбинезона и положил мишутку к себе на грудь. Пусть согреется и обсохнет.

На трассу идти как-то сразу расхотелось. Не хотелось вновь очутиться в объятьях цивилизации, хотелось как-то хоть немного оттянуть встречу с ней.

Заглянув за отворот комбинезона, я посмотрел в глаза спасённого мишутки. Вижу, а у него сбоку прицеплена какая-то бирочка с надписью. Надев очки, чтобы прочесть надпись, я прочёл – «Нельсон».

– Ха! Так тебя что, Нельсоном зовут, что ли? – удивленно спросил я. Мишутка в ответ как будто даже подмигнул мне.

– Вот это да! Ну и нормально! – от изумленья, что меня вновь поняли, я покрутил головой:

– Ну, привет, Нельсон. Пошли назад, будем вместе куковать на нашей «Кристине».

Будешь жить у меня, я тебя отогрею, высушу, и ты будешь у меня всегда в тепле. Будешь говорить мне хорошие слова. Утром будешь говорить: «Доброе утро!» – вечером «Спокойной ночи!» Давай будем друзьями? – мишутка, как бы, согласившись со мной, опять подмигнул мне и утвердительно кивнул головой.

– Да, «дед», тебе точно пора домой под бочок к жене, – вновь невольно подумалось мне. – Но какой ты хорошенький! Какой замечательный! Я тебя тут не оставлю. Пошли домой, – и, застегнув поплотнее комбинезон, чтобы Нельсон смог согреться, я развернулся и пошел обратно к порту.

Уже не обращая внимание на окружающий меня пейзаж я невольно подумал:

– Вот это да! Надо же! Или мне это всё кажется, или Нельсон и в правду со мной разговаривает? Не понимаю.

* * *

Но тут же мне вспомнился случай, который случился со мной на «Бурханове». Судно было поставлено на линию из Владивостока в Сиэтл. В Сиэтл мы уже сходили два раза. Ходили с погрузкой и выгрузкой в Магадане. Продолжительность рейса была полтора месяца. В Сиэтле я познакомился с одним мужичком, бывшим стармехом из Приморского пароходства по фамилии Зайцев. Он жил там с молодой женой и пятилетней дочкой Машей. Как-то раз он попросил меня:

– На стоянке во Владивостоке придет к тебе на «Бурханов» мой сын. Я с молодой женой уехал в впопыхах, и все свои вещи оставил в Находке. Он привезет тебе несколько ящиков с моими личными вещами. Возьми их с собой, а я у тебя их тут, в Сиэтле, заберу. Если, конечно, тебя это не затруднит.

– Не затруднит, если там бомбы не будет, – полушутя пообещал я ему.

– Хорошо. Значит, я звоню сыну? – обрадовался Юра.

И когда мы пришли во Владивосток, в один из вечеров приходит на борт парень и говорит:

– Я – сын, Зайцева и я Вам привез ящики для папы.

– Хорошо, а что же ты предварительно не позвонил мне и не сказал ничего? – удивился я его неожиданному появлению.

– Папа мне сказал, что я могу прийти к Вам в любое время, – наивно смотрел он на меня.

Деваться было некуда, ведь мы находились уже в порту под выгрузкой, и стоянка обещалась быть в несколько дней.

– Хорошо, давай, тащи сюда свои ящики, – поняв ситуацию, разрешил я ему.

Так он притащил не несколько ящиков, а 15 штук здоровых ящиков из-под яблок.

Наверное, там было по двадцать с лишним килограмма в каждом ящике. Здоровенные и тяжеленые оказались эти ящики. Я забил ими всю ванную комнату в каюте. И плюс к тому же было еще два свёрнутых ковра.

Господи, думаю, вот это да, вот это я влетел. Что мне теперь с этими вещами делать? А потом решил, понадеясь на русский авось:

– Да ладно, может быть, пронесёт.

Таможня во Владивостоке особо нас тогда не трясла. Семен Иваныч умер, и никто такими ловкими пальцами не лез в карманы пиджаков, чтобы оттуда достать один рубль или лотерейный билет за тридцать копеек, которые могли бы серьёзно подорвать экономику СССР. А после нахождения такого преступления, несчастного морячка, который по пьяне забыл вынуть из кармана советское достояние, лишали визы и возможности совершать заграничные рейсы.

Мы же стояли на линии. Возить ни в Америку, ни с Америки было особенно нечего. Это же не японская линия, когда оттуда прут всяческое барахло, машины и всё остальное к ним в придачу.

Так оно и вышло. Никто особо нас не досматривал. По каютам таможенники не ходили.

Мы заполнили декларации, принесли их в столовую, где, как обычно и собирали их при отходах. Этим дело и закончилось. Всё. Так и отошли из Владивостока.

Ну, отошли и отошли. Обычно, я с утра ухожу в машинное отделение на работу, возвращаюсь в обед, после обеда опять пропадаю в машине. Вечером смотрю какой-нибудь фильм по видику, и ложусь спать. Такой был режим работы и отдыха в течение рейса.

Но где-то дня через четыре просыпаюсь ночью от того, что кто-то кукарекает. Странно, интересно, думаю:

– Вот это да! Что у меня, крыша едет, или я дурак какой-то?

Я обошел, осмотрел всё в каюте. Кукареканье раздавалось откуда-то из ванной комнаты.

Но она была забита злополучными ящиками и не было видно, откуда это нечто кукарекает. Думаю – мне это кажется. Положил голову на подушку, заснул – и всё.

Больше не слышал кукареканья.

На следующую ночь произошло то же самое. А каждый день, приближаясь к Америке, мы переводили часы – один час через два дня. Получается, что первый раз оно закукарекало в 2 часа ночи, потом в 3 часа ночи, потом в 4 часа. А из Владивостока в Сиэтл с нами решил проехаться корреспондент какой-то то ли сан-францисской газеты, то ли сиэтловской газеты. Он неплохо говорил по-русски. По-английски я тоже тренировался, особенно сейчас, потому что в рейс с нами пошла Галина Степановна – преподаватель английского языка. Как она нас дрючила, бедных и несчастных! Она вычисляла, где мы можем находиться, ловила нас, и после этого мы минимум два часа проводили в ее твердых, жестких объятиях преподавателя английского языка. Из этих тисков уже невозможно было никуда вывернуться. Галина Степановна скручивала из нас верёвки и вбивала в нас этот английский язык со страшной силой «П» нулевое, невзирая на ранги и должности. А тут еще и американец был. Так что вбитые знания, что черпали мы от Галины Степановны, мы понемножку применяли к этому американцу. С носителем языка велись различные разговоры на всевозможные темы. Ох, и любопытный был этот кореспонденьтик. В общении с ним иногда использовались слова и выражения, которые Галина Степановна вбивала в нас кувалдой. После этого они залегали в памяти глубоко и надолго. И вот как-то утром, проснувшись от кукареканья, я пошел на мостик. Поднявшись на мостик, я увидел американца, тупо уставившегося в лобовое стекло. Судно было основательное, ледового класса, мощное. Моряки эти суда между собой называли «морковками». Оно имело два мощнейших дизеля и метровые льды для него в полярных морях – были, что семечки. Но мы пока шли на одном, чтобы было экономичнее. Приближались мы к Алеутам. Штормило, баллов пять-шесть было, но качки практически не чувствовалось из-за солидных размеров судна. Длиной оно было около 180 метров. Не выдержав тишины мостика, я обратился к корреспонденту:

– Майкл, Ты живёшь в каюте прямо надо мной. Я – старший механик, если ты помнишь, тот утвердительно кивнул головой. Мы с ним уже не один раз вели различные беседы, в которых то он поправлял мой английский, то я его русский. Поэтом, убедившись, что он меня понимает и слушает, я продолжал:

– По ночам тебя ничего не тревожит? – на эти слова Майкл с удивлением приподнял брови. – Потому что расположение твоей каюты примерно такое же, как и мое, – я постарался развеять его непонимание. – И туалет и ванная у тебя находятся так же, как и у меня.

– Правда? А я и не знал об этом. Значит мы по-настоящему соседи? – Майкл повеселевшим взглядом смотрел на меня.

– Конечно соседи, – продолжал я. – Даже и вентиляция из туалета и ванной у нас одна. Так я вот о чём хочу спросить тебя, – мялся я, как бы покорректнее задать вопрос. – Из вентиляции у тебя кукареканья не слышно? Корреспондент широко открыл глаза, и они у него округлились. Он посмотрел на меня с удивлением:

– Нет, ты знаешь, у меня в туалете ничего не кукарекает, может быть, тебе это послышалось?

– Да нет, ночью, то ли в два, то ли в три часа там что-то начинает кукарекать.

– Нет, у меня в туалете ничего не кукарекает, – подозрительно глядя на меня, уверил меня Майкл. Когда я узнал, что у него ничего не кукарекает в каюте, я попрощался с кореспондентом и вернулся в каюту.

Через полчаса забегает ко мне капитан:

– Дед, ты что, совсем сдурел, что ли! Ты что к американцу пристал? Он вообще думает, что у тебя крыша поехала, потому что у тебя там, – он постучал себя кулаком по голове, где-то ночью что-то кукарекает.

– Ты знаешь, Валерий Николаевич, на самом деле кукарекает, – попытался я объяснить ситуацию возбуждённому капитану.

– Да не может быть, чтобы кукарекало, – также напирал он на меня.

– Хорошо, тогда я приглашаю тебя на концерт этого кукареканья. Давай, приходи, посидим, послушаем. Ну, часика через полтора. Придёшь? Он и точно пришел в назначенное время. Мы сидим, пьём чай, курим и ждём. И, на самом деле, вдруг послышалось: «Кукареку!». Услышав петушиный призыв, капитан подозрительно уставился на меня. Тут уже пришла моя очередь отвязываться, и я с ехидцей интересуюсь:

– Ну что? Кукарекает? Слышишь?

– Точно! Кукарекает, – озадаченно покачал головой капитан и почесал в ухе пальцем. Думал сначала, что показалось. А оно, и в самом деле, кукарекает. А где оно у тебя кукарекает? – он уже с интересом смотрел на меня, забыв про чай.

– Да вон там, в спальне, – махнул я рукой в сторону ванной комнаты.

А из спальни дверь шла в ванную комнату и сейчас она была открыта. Ванная комната была огромной. Там находились ванна, туалет, и еще там можно было бы и в футбол поиграть. Места было достаточно. Капитан зашёл в ванную и остолбенел – а там все было забито ящиками.

– Откуда ящики?! – возмущённо завопил он.

– Зайцев попросил привезти, – я наивно смотрел на бешенного капитана и хлопал глазами.

– Ты что, дед, дурак что ли?! Если бы ты влетел с этими ящиками во Владивостоке, когда таможня проверяла, пароход бы арестовали! Что ты натворил!

– Но ничего же не случилось …, – с прежней наивностью пытался оправдаться я.

– Это тебе просто повезло, что они сюда не зашли, – зло сплюнул капитан. – Да…. Ну, ты и дурак, дед! Елки-палки, вот это же надо…! – от возмущения он потерял все слова. Потом, немного успокоившись он поглядел на стопу ящиков:

– Может быть, в каком-то из этих ящиков что-то кукарекает? – предположил он.

– Да я, вроде бы перебирал их – и ничего не нашёл, – оправдывался я.

Но кукареканье неслось именно откуда-то оттуда. Он – бац, бац, бац – ниже-ниже…. Простучал по ящикам.

– Да, – говорит, радостно поднимая лицо ко мне, – Вот из этого ящика и кукарекает.

И на самом деле. Я прислушался к этому ящику. Точно! Этот ящик кукарекал.

– Да там, наверное, сингапурский будильник. Кто-то нажал кнопку на нем – и он, поэтому и кукарекает, – предположил капитан.

– Да ты что!? – я был ошарашен от простоты такого решения.

Вытащили мы с капитаном этот ящик, отнесли его в кладовку подальше, и заперли там. До конца рейса я так его и не трогал больше, не заходил в кладовку, но кукареканье в каюте прекратилось. А когда Зайцев пришел в Сиэтле к нам на борт, я поинтересовался:

– Что у тебя в ящике там может кукарекать?

– Да, елки-палки, это моя жена, наверное, будильник положила, клавишу на нем нажала – вот он и кукарекает. Ну, мы посмеялись. Но капитан говорит:

– Все-таки одно нормально, что у тебя с башкой всё в порядке, и крыша у тебя нормальная. Ты ещё не чокнулся и не дурак, хоть и в рейсе находишься больше полугода, но соображаешь ты очень хорошо. И рассказал, что этот корреспондент пришел к нему и говорит:

– С вашим стармехом проблемы – у него кукареканье в голове слышно. А по нашим законам, если моряк находится в море больше 4 месяцев, то этому человеку нужно отдыхать. А вы уже больше полугода в рейсе. Обратитесь в компанию, чтобы ему срочно предоставили отдых, а то, его ни один суд не возьмет свидетелем в случае какого-либо инцидента. Капитан, спокойно выслушав озадаченного корреспондента, успокоил его:

– Да все нормально, мы уже нашли кукареканье, устранили причину, теперь у него нет проблем в каюте. Потом, уже перед подходом к Сиэтлу, корреспондент выбрал время, зашёл ко мне в каюту и поинтересовался:

– Ты меня, конечно, чиф, извини за такой вопрос, но я всё-таки хочу спросить у тебя – у тебя здесь, – он обвёл каюту рукой, – больше ничего не кукарекает?

– Да нет, – успокоил я его, – мы нашли этот ящик, из которого неслось кукареканье, там был будильник.

– Да, это был один из морских анекдотов, я его попытаюсь описать его в моих очерках, рассмеялся Майкл и попросил: – Если ты, чиф, будешь не против этого.

– Напиши, – разрешил я ему.

Мы тепло распрощались. Но описал ли этот случай Майкл, я не знаю.

* * *

И вот, пока я гулял с Нельсоном, этот случай непроизвольно вспомнился мне.

– Но чтобы медвежонок разговаривал со мной, и я это слышал – вот что странно. Это тебе не ящик перетащить, – сам с собой рассуждал я. На судно я возвращаться не торопился и ещё долго гулял с Нельсоном по густой роще, расположенной рядом с портом. Хозяева засадили её различными деревьями, собранными со всех континентов мира и, бродя по ней я наслаждался их видами. Хозяева ухаживали за рощей. Проложили многочисленные дорожки и тропинки для прогулок, по которым я долго бродил. Не знаю, нарушил ли я этим ирландские законы о частной собственности, но за прошедшие почти полгода меня никто не остановил и не сделал замечания о моём несанкционированном проникновении на чужую территорию. Когда я вернулся на «Кристину», никого, конечно, у трапа не было. Следов вечернего отдыха под тентом тоже не наблюдалось. Вахтенный матрос-филиппок, сидел где-то в каюте. Ужин я прогулял. Кразимир оставил мне кое-что покушать. Я залез в холодильник, сделал себе бутерброд и разогрел в микроволновке ужин. Поужинал и поднялся в каюту. Посадил на иллюминатор Нельсона со словами:

– Ну, Нельсон, все. Теперь мы будем вместе с тобой путешествовать. Будем вместе работать. Теперь ты будешь моим товарищем. Постарайся всегда создавать мне хорошее настроение. Ты согласен? – Нельсон как будто вдруг моргнул глазами и кивнул головой: