Перевод с грузинского
Тамары Мепаришвили
Мы с Леванико Чаладзе встретили Новый год в Гудаури (горнолыжный курорт в Грузии). Слева от нас, на холме, был возведен коттедж, который мы называли «гаражом». Он был до отказа забит лыжниками спортшколы, сванами-альпинистами, местными гаишниками и смотрителями канатной дороги – местными жителями, мохевцами. Все они в безудержном веселье, с хохотом и гоготом ждали наступления полуночи.
У нас были большие планы на утро первого января, и мы уже вроде обулись, взвалили на плечи лыжное оснащение, но тяжесть возлияния минувшей ночи сделала свое дело, и мы без сил вновь рухнули в постель.
– Вставай уже, рассвело!
У меня над головой стоял Леван.
– Ух ты! – шумно выдохнул я и повернулся на другой бок.
– Вставай.
– В чем дело? Мы что, горим?! – огрызнулся я и сел в кровати.
– На́ вот! Опрокинь стопку, – он с улыбкой протянул мне стаканчик с 96-процентным спиртом.
– Но это же спирт, осел!
– Выпей, сразу полегчает.
– А сосуд поменьше нельзя было выбрать?
– Да пей же наконец, хватит ворчать.
– А закусить чем?
Чаладзе схватил со стола пластиковую бутылку кока-колы.
– Сегодня День Судьбы?1 – невинно осведомился я.
– Да.
– Мы вчера спали целый день?
– Я – нет, а ты да, спал, – ответил он с чувством превосходства.
– Поднимемся на гору?
– Ты и вчера туда собирался, но силенок не хватило…
– Ну конечно, у меня силенок не хватило, а ты с самим Кобой Цакадзе2 мог бы потягаться?
– С кем? – сдвинул брови к переносице Леван.
Мне стало лень рассказывать ему спортивную биографию Цакадзе, и я промолчал.
– Чем займемся? Вообще-то спирт привел меня в себя. Может, нальешь еще? Я даже соображать стал лучше.
– А что я тебе говорил.
– Так чем займемся?
– Есть чем. Прибыли мои друзья.
– Кто именно?
– Сосо Гиоргобиани. Знаешь такого?
– Нет. Он из квартала Окросубани?
– Нет, Воронцова.
– Стало быть, он не из твоего квартала?
– Это почему? Что разделило кварталы Окросубани и Воронцова?
– Нет, вы меня сведете с ума, – когда вам удобно, Плехановская, Воронцовская и Окросубани – это один и тот же район, а если вам чем-то не нравится такой подход, это три разных района. Я прав?
– Ты лучше за своими Вера и Ваке3 присмотри.
– Ладно, ладно, налей еще стаканчик, и я встаю.
Чаладзе, ухмыльнувшись, налил мне спирта из хорошо вымытой пятилитровой канистры для бензина. Я одним махом опрокинул стаканчик.
Сосо остановился в так называемых «Лимонах», в двух километрах от нашего коттеджа.
Мы встретились с Сосо в биллиардной, расположенной на втором этаже гостиницы «Лимоны». Он оказался намного смуглее меня, что сразу бросилось в глаза. Широкие плечи, кривизна носа и прямые, черные как смоль волосы как-то странно шли ему и гармонировали друг с другом, и нам часто приходилось слышать о его успехах у девушек.
Впрочем, мое внимание привлекла не столько внешность, сколько позитивная аура, исходящая от него. В тот день Сосо одержал верх и надо мной, и над Чаладзе в русском бильярде и, довольный результатом игры, с улыбкой проводил нас до подъезда.
– Хороший тип, правда? – спросил Леван, когда мы стали подниматься по заснеженному склону.
– Так себе, – пожал я плечами, раздраженный поражением.
– Нет, игры не для тебя – ни нарды, ни домино, ни бильярд. Просто болей за нас, и будешь спокоен. А то стоит тебе проиграть, и ты уже готов разрыдаться.
– Лучше о себе подумай.
Только через месяц я снова встретил Сосо в Гудаури. Спускался по склону горы и вдруг увидел его метрах в двадцати от себя. Облаченный в черный комбинезон, он стоял на лыжах, отражавших солнечный свет, и каждый шаг давался ему с трудом, как ребенку, только что научившемуся ходить.
– Сандро! Это я, Сосо! Поди-ка сюда! – в голосе у него звучало отчаяние, словно он висел на скале и вот-вот мог сорваться в бездну.
– Ва, Сосо! Ты что здесь делаешь?
– Как что, танцую. Что я должен делать, если впервые встал на лыжи?
– Ой-ой-ой! – посочувствовал я.
– Подбодри меня хотя бы, чего зря вздыхаешь. – Ему явно мой скептицизм не понравился.
– Ничего, еще три дня, и ты всему научишься, – попытался я поддержать Сосо.
– Давай пошлем к чертям эти лыжи. Пойдем ко мне в «Лимоны» и выпьем.
– Почему бы и нет.
– А где Чаладзе?
– Понятия не имею. Не смог поднять его с постели.
– Он, наверное, такой же Томба4, как я?
– Примерно так, – ответил я, и мы оба рассмеялись.
– Давай сейчас разойдемся по домам, передохнем, а вечером жду тебя у себя, – предложил Сосо.
– Договорились.
В условленное время я объявился у «Лимонов», но Гиоргобиани нигде не было видно. Поскольку я не знал, на каком этаже и в каком номере он обитает, да и в приемной не нашлось никого, кто бы мог дать мне нужную информацию, я вышел из гостиницы и стал орать: – Сосо! Сосо! Сосо! – всматриваясь то в одно окно, то в другое, но тщетно. Никаких следов Гиоргобиани не обнаружилось.
Кричал я долго, пока в одном из окон не возник некий мохевец.
– Чего ты орешь как резаный, мать твою! На часы взгляни, ублюдок!
Я звал почти нечеловеческим голосом, и пронзающие небо белые вершины гор тотчас же возвращали мне гулкое эхо. Горское ухо, раздраженное и в самом деле неприятной дисгармонией звуков, подвело мохевца – обычный вечер показался ему глубокой ночью, и он не удержался от мата.
Я не остался у него в долгу, но не прошло минуты, как меня окружили горцы, вооруженные увесистыми дубинками. Мне ничего другого не оставалось, как обнажить нож.
Между тем появился наконец Сосо, и началась дикая драка. В тот день нам с Гиоргобиани очень не повезло, хотя самым ужасным оказалось то, что раненный мною парень по дороге в Тбилиси скончался от потери крови.
Тот вечер был кошмарным. Помню, как нас, связанных, перевязанных, полицейские запихнули в багажник виллиса, как каркающая стая черных ворон накрыла белый склон Гудаури и как луна исчезла с неба. Все было ясно как день. Нас ждала Ортачальская тюрьма с обязательным посещением по пути камеры предварительного заключения в пригороде Дигоми.
– Мы познакомились второго января?
Вопрос был таким неожиданным, что я с изумлением уставился на него.
– Похоже, сама судьба свела нас, черт побери, – пробормотал он, не дожидаясь моего ответа.
С Божьей помощью суд позволил нам использовать статью о необходимой самообороне, каждому влепили по пять лет: мне – как виновному, Гиоргобиани – как соучастнику преступления. Пять лет прошли черепашьим шагом, как поезд нескорого назначения, но все же миновали.
За это время случилось немало скверного: невыносимые дни, порой пытки, унижения, – и вместе с тем приобретенный запас юмора, опыт выдержки, истинная дружба и невыразимое словами, удивительное чувство обретения свободы.
За эти годы мы, казалось, прошли через целую эпоху. Сосо был старше меня на пять лет. Я попал в тюрьму совсем зеленым, и потому Гиоргобиани стал покровительствовать мне – как если бы он был моим старшим братом. Это порой выражалось в отмазке от драки, в протянутом стакане воды, просто в моральной поддержке или хотя бы в том, что он мог уступить место в растянувшейся очереди у двери туалета.
За пять лет Тбилиси так изменился, что только я и Сосо понимали друг друга. Все выглядело необычным образом, даже ничем не примечательное дерево, выросшее и расцветшее подобно остальным деревьям, казалось не похожим на себя, и цвело оно как-то странно, не так, как всегда.
Утро выдалось непривычным, каким-то безвоздушным, блеклым, безнадежным и не тбилисским вовсе, таким, словно небо требовало восхода луны, а не солнца, которому предуготовило мрачную, скучную, скрытую за облаками встречу.
Стоял июль. Улицу Палиашвили изводил непрерывный сигнал автомобиля. Наверняка это был Сосо, только он мог позволить себе этот сплошной, без пауз, оглушительный сванский сигнал. Через несколько секунд я сидел рядом с ним в Х5.
– Что случилось? Ты кто – звонарь?
– Звонарь? Это кто?
– Тот, кто приставлен бить в церковные колокола.
– И какое это имеет отношение к сигналу автомобиля?
– Ну, не знаю, – я понял беззубость собственной шутки и слегка покраснел.
– Зачем меня искал?
– Я думал, поднимешься ко мне, попили бы чаю и спокойно поговорили.
– У меня дела. А здесь нельзя побазарить?
– Что за дела?
– Мы с Кети идем в оперу.
Опера и Сосо были малосовместимы. Я почему-то представил его в балетном трико, стянутом в области паха, и рассмеялся.
– Чего смеешься?
– Представил тебя на сцене в эластиках, как ты вдохновенно предаешься танцу на кончиках пальцев.
– О-ох, как смешно.
– Что тут такого, Тупак5 тоже ходил на балет.
– Ну ходил, и что мне теперь делать?!
– Короче, мы попали в переплет, – перескочил я на более важную для меня тему.
– Что случилось? Подрался с кем-нибудь?
– Нет.
– Что еще случилось?
– Понимаешь, на друга моего отца наезжают.
– На кого?
– На Тедо Тевдорадзе.
– Говоришь так, словно он царь Деметре Самопожертвователь.
– А как сказать по-другому? Выдал тебе имя и фамилию, а отчества и детского прозвища, прости, не знаю.
– А что от него хотят?
– Ты помнишь Зазу Гавазашвили?
– Шутишь? Как не помнить, разве не со мной он провалялся в кутаисской зоне? Тянул срок за барыжничество.
– Так и я был там…
– Тебя потом привели.
– Ну да, когда меня выпустили в зону из «крытого», его забрали через две недели.
– И целый год он потом валялся у меня.
– Так вот, слушай. Этому Тедо Гавазашвили я сварганил крышу для дома.
– И что, она обрушилась ему на голову?
– Э! Откуда тебе это известно?!
– Не надо быть Вангой, чтобы догадаться.
– Короче, сейчас он требует денег и грозит Тедо убить его внука и мать.
Сосо усмехнулся.
– Что тут смешного, умник, я же не анекдот рассказываю. – Его равнодушие вызвало у меня раздражение.
– Слушай, если человек чуть не погиб под обломками бетона, как это случилось в Сурами, то он, конечно, потребует денег.
– А Сурами при чем?
– Про Сурамскую крепость, что в Картли6, слышать не приходилось? Ты вроде у нас историк, любишь уходить в дебри прошлого и сыпать датами, а о Сурами не слышал?
– Слышал, слышал я, и парня того звали Зурабом.
– Какое это имеет значение, как его звали.
– Короче, друг моего отца абсолютно верно спроектировал крышу.
– Почему же она рухнула?
– Похоже, рабочие оказались не на высоте.
– И что, они признают это или поддерживают Гавазашвили?
– Не знаю, чем он их подкупил или угостил особенными хинкали, но и рабочие указывают пальцем на Тедо.
– Давай-ка позвоним ему.
– Кому?
– Зазе.
– Есть у тебя его номер?
– Вроде должен быть записан, – сказал он и с озабоченным лицом стал копаться в мобильном телефоне.
– Мы хорошо знакомы, и, если я попрошу его оставить Тедо в покое, не думаю, чтобы он стал упираться.
– Дай-то Бог, – вознес я руки кверху.
– Вот, нашел, погоди. – Он прижал указательный палец к губам, чтобы я помолчал.
Звонок я слышал, но там не отвечали.
– Непременно перезвонит, – уверенно произнес Сосо.
– Будем надеяться.
– Мне пора, Сандрик, надо за Кети заехать.
– Беги.
– Обещай, что без меня не сделаешь и шага. Увидимся вечером. Даже если он не позвонит, сходим поедим мороженого.
– Да ладно тебе, пять лет едим вместе, не могу уже видеть тебя, кривоносого. Кажется, терпеть тебя не могу. Ну, пошел я, позже позвоню, – я вылез из машины и поднял руку в знак прощания.
Не знаю, почему я не послушался Сосо и отправился повидаться к Гавазашвили вместе с другим своим приятелем Горгодзе. Я веду это к тому, что за пять лет это был первый случай, когда я не внял просьбе и совету Сосо и поступил по-своему.
Пока судьба не свела меня с Гиоргобиани, я понятия не имел о том, насколько сваны могут быть дипломатичны. Но после того как мы с ним подружились, его особая манера, так несвойственная сванам, стала бросаться мне в глаза. Сосо так вежливо, с такой учтивостью умел давать советы, что никому и в голову не пришло бы пренебречь ими. Но на этот раз наше взаимопонимание дало трещину, и я проявил необъяснимое даже для себя ослиное упрямство. Думаю, причиной послужило желание уберечь друга от новых неприятностей, он и без того долго отбывал срок и наконец вышел на свободу.
После того как моя вежливость, дипломатия, терпение, попытка завязать диалог и разрядить обстановку шуткой не дали результата, а угрозы в адрес Тедо перешли всякие границы, Гавазашвили в завершение встречи получил огнестрельное ранение в ногу.
И вновь розыск, вновь попытки скрыться; вновь на входной двери девять замков, и снова переживания моих родителей и мое идиотское легкомыслие.
* * *
Год я пожил у друга-боксера Шотико из Сванетисубани7. Однажды в солнечный полдень в мои двери, оснащенные замками и придавленные шкафом, позвонили.
– Кто там?
– Милиция.
– Что за шуточки?!
– Да открывай же! – взвыл Ачико – это был он, мой школьный товарищ. И похоже, нервы у него начали сдавать.
Я открыл двери, и мой приятель вошел с двумя кондитерскими упаковками в руках.
– Есть хорошие новости.
– Какие?
– Я говорил с Хореном.
– И что?
– Обещал прислать какого-то стоянщика Юрку, который переправит тебя через грузино-армянскую границу.
– Нелегально? – задал я идиотский вопрос.
– Почему же? На границе тебе вручат британский дипломатический паспорт.
– Твой юмор и уровень фантазии поражают.
– Но они все-таки лучше твоих вопросов.
– И что Хорен?
– Я ведь сказал уже…
– И все же – когда?
– Юрка позвонит и все уточнит.
– Может быть, уже сегодня я буду свободен!
– Может быть, да. А этот Хорен откуда взялся? – спросил Ачико.
– Он был одноклассником моего деда. Он хотел стать режиссером, а Резо – писателем.
– Мечта Резо сбылась, а вот о Хорене этого не скажешь…
– Что поделаешь, кто-то стал писателем, кто-то вором, кто-то космонавтом. Главное – человеком быть, – выдал я «житейскую мудрость».
– Короче, ждем Юрку. – Ачико вытащил из кармана видавший виды телефон с покрытым трещинами экраном и положил на стол. – Он позвонит сюда.
– Звук у него хотя бы есть, чтобы звонок услышать?
– Нет, это пейджер, и, пока Юрка не позвонит, не отрывай взгляда от экрана, чтобы не упустить сообщение.
– Ладно, иди уже и дай насладиться стряпней, а то твой юмор испортит мне аппетит.
Ачико ушел. Юрка позвонил через два дня и назвал место и время встречи в Болниси. Точно в назначенный час мы с Арчилом были на месте, куда нас доставил наш джип марки «Прадо» – тарахтящий драндулет с рулем без кожаной обивки. Вместо Юрки в дверь машины постучала некая Света. Я нажал на кнопку для спуска оконного стекла.
– Где Юрка?
– Сяду и скажу, что вам надо делать.
– Садись, – кивнул головой Ачико.
Свете было так холодно, что она запрыгнула в машину, как прыгунья с трамплина. Выражение ее лица было серьезным и участливым.
– Короче, слушай теперь внимательно, – начала она.
– Слушаю.
– Видишь тот холм? – указала она пальцем в восточном направлении.
– Вижу.
– Спустишься вниз по склону, подойдешь к небольшом ручью, промокнешь до щиколоток, и больше тебе ничего не грозит. – Было видно, что она врет, ибо, когда я приподнял одну бровь, она тут же сдалась: – Ну, возможно, вода будет по колено.
– И что потом?
– Пройдешь через тот холм, на который я тебе указала, и там Юрка тебя встретит.
– Погоди, а телефона у него нет?
– О каком телефоне ты толкуешь? Разговоры, звонки или хотя бы просто вибрация исключены. Поймают и расстреляют обоих.
– Спасибо за предупреждение, – ответил я с иронией.
– Я все сказала, теперь Юрка тебя уже ждет.
– Сколько вам причитается? – спросил Ачико.
– Триста долларов.
– Юрке надо будет отдельно платить, да? – поинтересовался мой друг и насупился.
– Не знаю, с Юркой сами договоритесь.
– Да ладно, – я протянул ей деньги. Света исчезла в мгновение ока. Мы с Ачико обнялись. Я уже был готов направиться вниз к ручью, но тут Ачико, провожавший меня от самого дома, жестом остановил меня.
– Что случилось?
– Обожди, в багажнике твои ботасы.
– Какие ботасы?
– Их Сосо купил тебе.
– Да ладно тебе!
– Я сказал, подожди. – Ачико открыл багажник и передал мне кеды фирмы Paul Shmith.
– Ва, какие классные. Спрячу в рюкзак.
– Как окажешься в безопасности, звони.
– Непременно, дружище.
Спуск я преодолел вприпрыжку, но, как только приблизился к ручью, моя решимость поостыла, поскольку вместо небольшой речушки дорогу мне преградила водная стихия, преодолеть которую можно было только вплавь. И хотя стояла осень, холод пронизывал тело до костей. Что мне оставалось делать?! Отступить было равносильно поражению в борьбе, которая только-только началась. Сняв рюкзак, я поднял его над головой, чтобы он не намок. Особенно мне жаль было ботасы, подаренные Сосо.
Вода доходила не до щиколоток, а до самого живота, и холод сковывал дыхание. Я, спотыкаясь, шел по дну, усеянному речной галькой и плитняком, и наконец достиг противоположного берега. Преодолев подъем, я обнаружил Юрку, молча сидящего на корточках.
– Ва, пришел?
– Пришел.
– Юрка, – улыбнулся он и протянул руку.
– Сандро, – я ответил на рукопожатие.
– Ну пошли, ты готов? – мой новый армянский знакомый, похоже, испытывал меня.
– Готов, – кивнул я, и мы стали подниматься в гору.
От Юрки несло спиртным, но сил, по-видимому, у него было достаточно. Дорога мне давалась уже с трудом, поскольку подъем сменялся болотной топью, зарослями крапивы, крутыми узкими тропами и труднопроходимыми каменистыми участками. Я еле передвигал ноги. Дышать становилось все труднее, и я рухнул, не спрашивая Юрку.
– Ты что делаешь, э? Давай поднимайся…
– Не могу, дай хоть две минуты перевести дух.
– Ровно две минуты, – Юрка поднял указательный палец, как учитель, делающий замечание.
– Ты тоже передохни, – предложил я, уставившись на его рваные ботасы.
– Ауф! Это звучит как приглашение прилечь на тахту.
– Как тебе будет угодно, – я пожал плечами.
– Перерыв закончился, вставай.
– Да что с тобой, дай перевести дух…
– Нас могут заметить пограничники.
Ничего не оставалось, как продолжить путь, но чего мне это стоило! А мой новый армянский знакомый передвигался с оленьей легкостью, время от времени испытующе поглядывая на меня.
– Ну что, идешь?
– Иду, иду, а что я еще делаю!
– Вы, грузины, просто сведете меня с ума.
– Отчего же?
– Вы постоянно чем-то недовольны!
– Стало быть, будь на моем месте армянин, он с веселым и счастливым лицом шагал бы по этому заболоченному по колено подъему? – я постарался придать своему вопросу значительность
– А я не рядом с тобой иду, ты слышал, чтоб я хоть раз пожаловался?
– Ты, брат, по три рейса в неделю проходишь этот маршрут, а для меня это первый опыт.
Можно было подумать, я наизусть знал его расписание.
– О каких трех рейсах в неделю ты говоришь? За кого меня принимаешь? Хорен уговорил меня, иначе я точно не взялся бы за это дело.
Я понял его возмущение, и мне стало очень неловко от своей бестактности.
– Постой, ты думаешь, что я и деньги беру за услуги?
Он спросил это с таким выражением лица, что, подтверди я его предположение, он непременно передумал бы переводить меня через границу и, возможно, бросил бы меня посреди дороги.
– Ты что, о таком я и не думал, но…
– Что «но»? – допытывался Юрка.
– Света взяла у меня триста долларов и сказала, чтобы с тобой я рассчитался отдельно.
– Что-о? Ах она сука! Никак не откажется от своих подлых привычек.
– Да ладно, забудь, – махнул я рукой.
Граница Армении издали казалась синеющим морским горизонтом. Ноги у меня были ватные, но Юркина решимость и его легкий шаг увлекали меня к намеченной цели и месту.
– Нет, вы, грузины, не перестаете меня удивлять, – опять взялся за свое Юрка.
– И чем же еще мы тебя так удивляем?! – я невольно повысил голос.
– Сколько вы можете терпеть этого Саакашвили?!
– А сколько мы его терпим?
– Не знаю, вот уже восемь лет он житья вам не дает.
– А что бы сделали вы, армяне, окажись на нашем месте? Очень любопытно.
– Что бы мы сделали? Когда они в 98-м вошли в парламент и начали притеснять народ, мы за один день одиннадцать депутатов предали земле8.
– Да вы маньяки, как я погляжу.
– А вы мазохисты – слишком долготерпеливы.
– Ладно уж, не надоедай, со стороны все всегда проще кажется. В чужом сражении легко быть генералом.
– Кто говорит о какой-то стороне и для кого сражение чужое? Я, по-твоему, не грузин что ли? Да, я армянин по крови, но я – настоящий тбилисец.
– Мне сейчас не до споров. Видишь, еле иду. Далеко еще?
– Или эта война с Россией?! – продолжал он гнуть свою линию. Мои жалобы и вопрос остались без внимания.
– Мы ее начали? Сперва Абхазия, потом Самачабло бомбили, устаивали провокации. Достали в конце концов…
– Да пойми же ты, русских разве что сладкими речами одолеешь – ничем другим. С калашниковым и «катюшей» они Гитлера с землей сравняли, как когда-то Наполеона, историю в школе не учил?
– Но чеченцы ведь воевали с ними?
– А вы что, чеченцы? Или они от этой войны что-то выиграли – пораскинь мозгами!
– Оставь меня в покое, прошу тебя! Едва дышу от усталости, а ты еще на нервы мне действуешь!
– Вспомни Руставели: «Из норы сердечным словом можно вызвать и змею»?
Я ничего ему не ответил; взмокший от пота, я снова рухнул на землю, прямо в грязное месиво. Он подошел ко мне и присел рядом. Рассветало, вездесущие солнечные лучи постепенно высвечивали все окрестности. Не знаю, на каком расстоянии, в нескольких метрах или километрах, но голоса пограничников глухо, а все-таки до нас доносились.
– Если подумать, хорошо, что у нас, армян, был Маштоц9, иначе остались бы вы без алфавита и без Руставели.
– Что-о?
– Что тут удивительного, ты разве не знал, что Маштоц создал ваш алфавит?
– Ты что, приключений на свою голову ищешь?
– Почему?
– Значит, «Витязя в тигровой шкуре» Руставели написал под диктовку Маштоца?
– Э-э-э, Сандро-джан, не надо ссориться! Весь мир знает, что ваш алфавит мы создали.
– В таком случае, чем был занят царь Парнаваз? – взревел я и вскочил на ноги, совершенно позабыв, насколько я был изнурен.
– Ну, откуда мне знать!
– Ты, как я погляжу, просто чокнулся на национальной почве, – бросил я ему с раздражением и снова сел, только уже спиной к нему.
– Ладно тебе, не обижайся, – Юрка положил мне руку на плечо.
– Может быть, и хинкали готовить вы научили?
– Хинкали – нет, это блюдо пришло из исламских стран.
– Что ты сказал?
– Да, мясо, завернутое в тесто, варят и в Азербайджане, и в Иране. Между прочим, больше половины населения в Иране составляют армяне.
– А-а-а, вот как, значит! В Иране и хинкали ваше национальное блюдо! – я уже орал во весь голос, так что Юрка в испуге стал таращиться по сторонам.
– Что с тобой, Сандро-джан? Чего раскричался? Забыл, где находишься?
– Руки прочь хотя бы от хинкали и Руставели, хапуги… – это я произнес уже тихим голосом, но при этом успел схватить его за воротник.
– Отпусти сейчас же! Ты что себе позволяешь? – Нахмурив брови, Юрка резко стряхнул мою руку.
А дорога никак не заканчивалась. Словно мы оказались посреди моря на плоту и без весел и не двигались – ни вперед, ни назад. В какой-то момент в глазах у меня потемнело, а когда я пришел в сознание, обнаружил себя мешком на спине у попутчика.
– Ну, мы на свободе! В Армении, цаватанем10, – обрадовал Юрка.
Крепко-накрепко обнявшись с ним, я поцеловал его в лоб. Вынул деньги из кармана и попытался всучить их ему. Но мне это не удалось.
– Не обижай меня, Сандрик, – сказал он так, что я невольно уступил, сдался.
– Не забуду тебе этого, брат.
– Маршрут был серьезный, едва ли не Эльбрус покорили! Разве такое забудешь?
Неожиданно возле нас остановился мерседес.
– Садись, брат, Хорен ждет нас, – водитель высунулся из окна.
– Есть у меня классные кеды. Мне их подарил друг детства. Хотя бы их возьми, –повернулся я к Юрке.
– Нет, брат, нет. Не хочу, – в знак отказа он качнул головой.
Когда машина отъехала метров на двадцать, я попросил водителя тормознуть.
– Что случилось?
– Подожди минутку, – я дотронулся до его плеча. Затем вытащил из рюкзака кеды Paul Smith, подаренные Сосо, вышел из машины и оставил их на трассе – так, чтобы Юрка видел.
* * *
Хорена я помню по рассказам моего деда. Резо часто вспоминал о нем, и еще мне туманно припоминается момент, когда он появился у нас в Ваке. Это был невысокий, седовласый, упитанный мужчина с ясным лицом. Жил он в Ереване, на улице художника Мартироса Сарьяна. Присланный им водитель именно туда и привез меня. У Хорена не было ни жены, ни детей, ни близких родственников. Жил в одиночестве, как монах-отшельник. Впрочем, вокруг него вертелось немало молодых людей: кто ходил за продуктами на базар, кто сидел за рулем, кто привозил суджук и бастурму из Дилижана, а кто улаживал дела с милицией. Долгих разговоров он не любил, много времени проводил за чтением, поэтому в доме, как правило, царила гробовая тишина. Каким-то особым ремонтом его квартира явно не выделялась, но все было обустроено с подкупающей простотой и удобством.
В первую очередь он попросил меня рассказать, в результате каких перипетий я оказался в Ереване на улице Сарьяна. Рассказал ему обо всем в подробностях. Он ни разу меня не прервал.
– На тебя пожаловались? – спросил, когда я закончил свой рассказ.
– Да.
– Кто?
– Все.
– И те, кому ты помог?
– В первую очередь они.
– К сожалению, так обычно и бывает. Дедушку своего помнишь?
– Так себе. Да.
– Сколько тебе было, когда его не стало?
– Пять лет.
– Отца твоего как зовут? Отар?
– Нет, Нодар.
– Да, да, – с сожалением покачал он головой. – В последнее время я замечаю некоторые признаки склероза, – произнес он на далеком он совершенства грузинском с армянским акцентом.
– Вам моя бабушка позвонила, да?
– Да, Манана попросила, чтоб я тебя встретил. Дорога была трудной?
– Нет, – почему-то солгал я, – наверное, было неловко жаловаться такому человеку.
– Только без трепа. Юрка сказал, пришлось даже тащить тебя на спине.
– Да, возможно… – проговорил я растерянно и опустил голову.
– Ну ладно, не бери в голову. Мне надо съездить на Севан на деловую встречу, вечером вернусь.
Мне очень хотелось поехать с ним и попробовать севанскую рыбу ишхан, но он не предложил, и я промолчал.
Дни быстро сменяли друг друга. Соскучиться с Хореном было невозможно. Он рассказывал мне о таких интересных вещах, что впору было вооружиться блокнотом и авторучкой.
Как-то мы с ним прогуливались мы по улице Туманяна, и неожиданно он слегка сдавил мне локоть.
– Ты имеешь представление об армянском искусстве?
– Ну да.
– На какой мы улице, знаешь?
– Знаю.
– Ну?
– Ованеса Туманяна.
– Это понятно, а кем он был, знаешь? – задал он мне вопрос, будучи уверенным, что я не смогу на него ответить, и усмехнулся.
– Представьте, я знаком с его творчеством.
– Что ты читал?
– Поэмы.
– Какие?
– «Взятие Тмогвской крепости» и «Маро».
Мой ответ был таким неожиданным, что на какое-то время он лишился дара речи. Он-то считал, что я прочитал пару книжек, но никак не ожидал, что я стану перечислять баллады и поэмы Туманяна. А чтобы произвести еще большее впечатление, я решил не ограничиваться Туманяном и взялся за живопись Сарояна.
Между делом я выяснил, что он не читал «Приключение Весли Джексона» Уильяма Сарояна, и с наслаждением садиста стал нажимать на эту болезненную мозоль.
– С ума схожу от Сарояна, а вы?
– Я тоже, – отвечал он неуверенно.
– А что именно нравится у него?
– Все нравится, – он словно находился на допросе в прокуратуре и настаивал на первом показании.
– А что именно?
– А читал, скажем, Гурджиева? – попытался он сменить тему и перейти в контратаку.
– Я и Гурджиева читал, и, представьте себе, «Вардананк» Демирчяна. А Гурджиев, насколько мне известно, не армянин, а тбилисский грек.
– Кто тебе сказал? Он армянин!
– Ну хорошо, пусть он будет, если угодно, исландцем. Но я его читал.
Он не проронил в ответ ни слова. Не сумев ни в чем уличить меня, не смог скрыть своего раздражения.
Ночью я спал глубоким, сладким сном. Но утром меня разбудила Духик, домработница Хорена: – Спишь, дорогой?
– Нет, телевизор смотрю. Не видишь, что сплю? Что-нибудь случилось?
– Хорен велел разбудить тебя.
– В чем дело?
– Разве мне скажут? – прибеднилась Духик, хотя на самом деле ей было известно все, что касалось Хорена. Я натянул спортивные брюки и пошел в ванную – умыться. В гостиной мой хозяин, расположившись в кресле, смотрел телевизор.
– Доброе утро!
– Какое там утро, скоро два часа.
– Да-а? – удивился я и взглянул на часы.
– Присаживайся, – указал он на стул.
– Все в порядке?
– Тебе фильмы Параджанова нравятся?
– «Сурамская крепость». Остальные – в меньшей степени.
– Хочу попросить Акопа сводить тебя в дом-музей Серго.
– Да, но разве Параджанов жил не в Тбилиси?
– В Тбилиси. Но армяне вывозили из его тбилисского дома все, что можно было вывезти, и открыли в Ереване его музей. Там никто ведь о нем не заботился – ни о живом, ни о мертвом.
– И почему?
– В то время шла война, никому не было дела до Параджанова, – развел руками Хорен.
– За мной Акоп заедет? – я был удивлен, потому что в обязанности Акопа прежде всего входила доставка бастурмы из Дилижана.
– Да, потому что за Арменом ведется слежка.
– Легавые?
– Ну да.
Армен был его водителем. Именно он встретил меня на границе с Арменией.
– Короче! – громко воскликнул он, хлопнув руками по коленям. – Завтра утром отправлю тебя в Москву.
– В Москву?
– Да, а что… есть возражения?
– Похоже, что-то случилось…
– Мои люди из госбезопасности предупредили: не сегодня-завтра жди незваных гостей. Не будь ты в розыске, я оставил бы все как есть, но сейчас рисковать не могу – твои близкие мне поручили тебя.
– Ну а вы что собираетесь делать, не ждать же преспокойно милицию?
– Ты обо мне не беспокойся, дружище. Что они со мной сделают? Кпз и тюрьмой меня не напугать. Да и бежать некуда. Восемьдесят скоро стукнет. Достаточно набегался. Устал, мать их.
Хорен встал и подошел к окну. Затем вынул сигарету и закурил.
– У меня ни паспорта нет, ни другого документа. Как я улечу в Москву?
– Григор – наш друг. Пилот. Он посадит тебя в самолет, а во Внуково встретят. Проблем не будет, за тобой присмотрят люди Панова, они тебе и скажут, что да как.
– А кто этот Панов?
– Наш человек.
– Я остановлюсь у него?
– Да.
Вскоре с улицы донеслось урчание автомобиля.
– Давай иди, это Акоп пришел. Не хочу, чтоб ты уехал, так и не побывав в музее Параджанова. Они ведь учились в одной школе – Сержик, я и твой дед, только в параллельных классах.
Я не мог избавиться от какого-то напряжения, реально мне было не до музея. Но обижать Хорена не хотелось.
Музей помещался в прекрасном здании из туфа, прямо на берегу реки на скале, подъезд к нему был увенчан красивой аркой. Поделки, выполненные самим Параджановым, миниатюры, коллажи, деревянные гранаты и фотографии Мечитова11 создавали удивительную гамму цветов и атмосферу праздника. Портрет Софико Чиаурели с короной на голове – кадр из фильма «Саят-Нова», висевший на самом видном месте, – производил на посетителей ошеломляющее впечатление, но настроение у меня было настолько скверным, что, будь там выставлены работы Микеланджело и Леонардо, они не произвели бы большого впечатления.