Польская политическая эмиграция в общественно-политической жизни Европы 30−60-х годов XIX века

РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК

ИНСТИТУТ СЛАВЯНОВЕДЕНИЯ РАН

Ответственный редактор

доктор исторических наук Б. В. Носов

Рецензенты:

кандидат исторических наук Ю. А. Борисёнок

кандидат исторических наук Н. М. Филатова

Редакторы-корректоры:

Л. А. Авакова

кандидат исторических наук О. С. Каштанова

Введение

Поражение восстания 1830–1831 гг. в Королевстве Польском^[1] стало тяжелым ударом для польского народа: разрушились надежды на возрождение своего национального государства. Встал вопрос о причинах поражения, о его виновниках, о тех ошибках, которые были допущены, о том, как избежать их в будущем. Без этого анализа нельзя было строить новые планы борьбы за свободу родины. Провести такой анализ, организовать широкое обсуждение важных проблем и актуальных задач на землях разделенной Польши, попавших под власть трех государств, было невозможно. Нужно было пространство, свободное от давления властей, от цензуры и ограничений, от угрозы репрессий, и таким пространством стала для поляков заграница.

Еще в разгар восстания в европейских странах развернулась широкая кампания в поддержку борьбы польского народа. В переписке министра иностранных дел России К. В. Нессельроде с российским послом во Франции К.О. Поццо ди Борго летом и осенью 1831 г. обсуждалось создание в Париже комитета под председательством Лафайета для сбора средств на формирование польского легиона в помощь восстанию. Подчеркивалось, что такой легион, «получивший название, которое будет напоминать как о его происхождении, так и о его химерических планах, провозглашенных Наполеоном при создании подобного корпуса, стал бы ядром, вокруг которого могли бы в будущем объединяться все недовольные, дезертиры и перебежчики из Польши». Указывалось и на опасность возбуждения французской общественности: «Газеты безудержно твердят о своем сочувствии восстанию и анархии», «стараются придать самой широкой гласности подстрекательские воззвания поляков». И действительно, французские газеты публиковали статьи, проникнутые восхищением и энтузиазмом, писали о роли Польши в освобождении Европы, в пропаганде идей свободы и прогресса, видели в восстании поляков триумф принципов Французской революции¹.

Подобные выступления прессы отмечались и в Бельгии, где борьба поляков якобы получила даже «горячее сочувствие» властей и самого короля. Распространявшаяся европейской прессой волна сочувствия докатилась и до заокеанских просторов США. Российский поверенный в делах в Вашингтоне К. Ф. Остен-Сакен 11 (23) мая 1831 г. доносил министру о «ощутимом воздействии» восстания «на умы» многих представителей американской общественности и администрации. «Общественное мнение, – писал он, – было в целом на стороне польских повстанцев», а в печати развернулась «активная кампания» в их поддержку. 27 августа (8 сентября) 1831 г. дипломат сообщал, что в Нью-Йорке «несколько лиц – ремесленники, галантерейщики, адвокаты etc.» объявили через газеты о созыве «публичного собрания» «с целью изыскать способ для передачи пожертвований польским повстанцам, а также побудить других жителей Соединенных штатов проявить сочувствие делу инсургентов более активным образом». Собрание постановило создать общество с участием «самых видных лиц города». Оно призвало американцев оказать помощь деньгами, которые намеревались переслать Лафайету. Опубликованная в прессе статья о митинге, состоявшемся 17 августа, называлась «Святое дело». В ней подчеркивалась обязанность свободных людей «должным образом выразить сочувствие и обеспечить поддержку населения Нью-Йорка доблестному народу Польши», тем, кто «борется против угнетения, за свои национальные права». Остен-Сакен опасался, что примеру Нью-Йорка последуют другие города, и «поветрие организации польских обществ охватит все Соединенные штаты». Его опасения были не напрасны: уже в октябре 1831 г. вербовку добровольцев в помощь польскому восстанию проводили не только в Нью-Йорке, но и в Филадельфии².

Царское правительство было весьма озабочено столь широким международным резонансом событий в Королевстве Польском и возможными последствиями появления значительного числа польских эмигрантов в Европе и Америке. 20 октября 1831 г. вышел царский манифест, объявлявший об амнистии участникам восстания, и в январе 1832 г. в Польшу вернулись около 1550 офицеров, воспользовавшихся «царской милостью». Но о ней нужно было просить, так как «всемилостивейшее» «совершенное прощение» предоставлялось не всем: из «блага общей амнистии» исключались «возбудители и совершители» революционной борьбы, члены варшавского Временного революционного правительства, депутаты сейма, главные военачальники, «зачинщики, особо отличившиеся преступной смелостью», а также офицеры повстанческих формирований, перешедших на территории Австрийской империи и Пруссии и интернированных тамошними властями³. В этой связи Нессельроде еще во время восстания предписывал российскому посланнику в Берлине Д. М. Алопеусу позаботиться о том, чтобы прусская администрация следила за поляками, искавшими убежища или пытавшимися перебраться в другие страны, обратив специальное внимание на «особо преступные элементы». Нельзя, подчеркивалось в письме министра, чтобы «из ложной гуманности им была предоставлена возможность в других местах тешить свою злобу и вынашивать планы мести и подрывной деятельности»; нужно, чтобы «главные вдохновители польской революции оказались не в состоянии возобновить свои преступные происки ни в Польше, ни в других странах»⁴.

Выполняя настоятельные просьбы России, ее союзники Австрия и Пруссия старались не допустить эмиграции поляков, оказавшихся на их территории. Прежде всего, речь шла о солдатах и унтер-офицерах, подлежавших амнистии, которых, согласно донесению российского генерального консула в Данциге, «злонамеренные» офицеры агитировали против возвращения на родину, пугая репрессиями. Они, писал консул, «приложили все усилия к тому, чтобы привлечь на свою сторону как можно большее число войск и побудить их эмигрировать вместе с ними во Францию». Это было связано с планами генерала Юзефа Бема собрать 10–15 тысяч человек в целях формирования легионов для продолжения борьбы. Как сообщалось в письме Нессельроде российскому поверенному в делах в Берлине Ф.П. Мальтицу 7 (19) декабря 1831 г., «в результате подстрекательств ген. Бема число солдат, готовых последовать за ним во Францию, возросло до 8 тысяч». Министр подчеркивал, что за границей эти солдаты «могут составить ядро польского легиона», а это было бы опасно не только для России, но и для Пруссии. Такое мнение вполне разделял Мальтиц, серьезно опасавшийся «прибытия целой толпы озлобленных неудачами мятежников, являющихся в глазах революционеров всех стран мучениками за дело, которое они осмеливаются называть делом свободы»⁵.

Это мнение подтверждалось тем, что в прусском и австрийском государствах «сочувствие польскому делу» проявлялось, как писал российский посол в Вене Д. П. Татищев, «почти повсюду». 21 августа (2 сентября) 1831 г. он сообщал о «волнениях в среде венгерского дворянства», мечтавшего о национальной независимости⁶. В чешских же и словацких землях, входивших в состав империи Габсбургов, общественность горячо интересовалась польскими событиями. В Брно юрист Ф. Зах занимался организацией помощи польским беженцам. Борьбе польского народа симпатизировали так называемые чешские будители, в частности, П. И. Шафарик, Ф.Л. Челаковский, а также представители «поколения 20-летних», стремившиеся оказать действенную помощь полякам. За это выступал печатный орган чешской интеллигенции журнал «Cechoslav», а некоторые молодые люди направлялись в Польшу сражаться, как, например, студент Э. Мюллер из города Моравска-Тржебова. Но наиболее широко кампания помощи развернулась после поражения восстания. Поэт К. Маха, видевший в борьбе поляков «знамение времени», возглавил комитет, помогавший участникам восстания, нелегально проезжавшим через Прагу и ее пригороды. Сеть тайных центров помощи проходила и в других городах Чехии и Моравии (Ческа-Тржебова, Литомышль, Куклены, Теплиц). Маха и его единомышленники К. Сабина, Ф. Браунер, Э. Мюллер, Ф. Зах, Я. С. Томичек, Ф. Ц. Кампелик и другие переправляли поляков за границу, снабдив их деньгами, одеждой, продовольствием. Часть нелегальных эмигрантов переправлялась через словацкие области Венгрии, другая часть официально направлялась под конвоем в Германию. Они шли из Тешина в Пруссию через Моравску-Остраву и Опаву, либо через Оломоуц, Градец Кралове, Румбург в Саксонию, а также направлялись в Баварию через Южную Чехию. Такими путями проследовала значительная часть тех 20 тысяч польских солдат и офицеров из корпусов Дверницкого, Раморино, Каминьского, Ружицкого и других генералов повстанческой армии, которые были интернированы на австрийской территории. На польских землях во владениях Пруссии и Австрии их встречал восторженный прием в городах, через которые они проходили. Сочувствие общественного мнения в славянской части Австрийской империи проявлялось как в конкретной помощи, так и выражалось в широком распространении польских песен, приобретших большую популярность. Поляки, в свою очередь, были тронуты теплым отношением славянских братьев, о чем, в частности, свидетельствовала памятная надпись, сделанная польскими эмигрантами на скале в городе Зноймо 3 марта 1832 г.⁷

Горячий прием, как утверждали сами эмигранты, ожидал их и на пути следования через немецкие земли. 27 октября (8 ноября) 1831 г. российский посланник в Дрездене А. А. Шрёдер сообщал, что город «кишит польскими офицерами из корпусов Гелгуда, Рыбинского и других, перешедших на прусскую территорию, которые, пройдя карантин, выезжают сюда». Он подчеркивал, что среди них есть «лица, игравшие более или менее заметную роль» в восстании. В следующем сообщении 13 (25) ноября он вновь писал о прибытии в Дрезден «множества офицеров из армии польских мятежников», причем отмечал, что 40 человек из них задержались в городе вопреки строгим мерам, которые местные власти были обязаны к ним применить. Однако, как указывал российский дипломат, «принятие по отношению к ним строгих мер […] поставило бы под вопрос сохранение спокойствия в столице», так как «они оказывают большое влияние на общественные настроения […] устанавливают отношения с адвокатами, начальниками городской стражи, мелкими буржуа, стараются расположить их к себе и поделиться опытом»⁸.

Усилия польских эмигрантов оказались не напрасны. Хотя кое-где, как например, в Бранденбурге, имели место случаи враждебности жителей по отношению к полякам, но в целом в германских землях польское восстание было встречено с большим сочувствием. Это нашло выражение, в частности, в общественном отклике на случаи препятствования прусских властей выезду польских эмигрантов на Запад. Так, когда в 1832 г. власти города Фишау голодом и репрессиями заставили интернированных повстанцев вернуться в пределы Российской империи, Г. Гейне заклеймил этот акт насильственного давления, заявив: «Кровь кипит в моих жилах, когда думаю о том, как подло, двулично и трусливо отнеслись пруссаки к этим благороднейшим сынам недоли». Немецкий поэт возмущался и реакцией «либерального» министра иностранных дел Франции О. Ф. Себастиани, который в ответ на интерпелляцию демократической оппозиции по поводу царских репрессий в Польше провозгласил: «В Варшаве царит порядок!», «бесстыдно – по выражению Гейне – бросив с трибуны Франции издевательство в лицо народам»⁹.

Гейне выражал мнение широкой немецкой демократической общественности, и это подтверждается сочувствием, оказанным польским эмигрантам на всем пути их следования в Баварии и Саксонии. Один из повстанцев, шедших через немецкие земли, вспоминал: «Наш проход через Баварию, Вюртемберг и Баденское княжество в 1832 г. был поистине триумфальным». Так, вступление поляков в Саксонию проходило под звон колоколов, под артиллерийский салют и звуки оркестров, игравших «Еще Польша не погибла». Под эту музыку толпы жителей Лейпцига восторженно встречали польских эмигрантов, несли их на своих плечах. «Польша еще не погибла и не погибнет, пока живы немцы» – таков был лозунг дня. Германская пресса писала о «походе свободы», о «польских рыцарях свободы». Как в чешских и словацких, так и в немецких землях создавались Союзы друзей Польши, занимавшиеся организацией марша эмигрантов¹⁰. В Дрездене, который являлся первым пунктом прохода эмигрантов через Саксонию, возник организованный Клаудиной Потоцкой польско-саксонский комитет, затем комитет помощи полякам был создан в Лейпциге под руководством книготорговца Фридриха Брокгауза, а за ним появились комитеты в Виттенбурге, Цвикау, Байрете и др. Они оплачивали почтовую отправку поляков от города к городу: эмигранты получали путевой лист по линии следования Лейпциг – Гофф – Штутгарт – Страсбург, гарантировавший офицерам оплату дилижансов, квартир и питания. Пешим солдатам также предоставлялись жилье и еда. Предусматривались и средства на непредвиденные и срочные расходы. Когда через газету «Die Allgemeine Zeitung» («Всеобщая газета») (1832 г. № 22) генерал Ю. Бем обратился к немецким комитетам с просьбой о помощи рядовым и унтер-офицерам, уже к 22 февраля 1832 г. было собрано и послано в Лейпциг 600 талеров. Посылали также обувь и одежду – носки, чулки, рубахи, брюки, пиджаки, куртки, пальто, жилеты, шарфы и пр. Особые путевые листы полагались выдающимся участникам восстания – «героям». Это отражало общую восторженную атмосферу. А. И. Герцен писал о том, что в Баварии, Вюртемберге и Бадене жители предлагали полякам еду и ночлег, отдавали им последние деньги. В. Дараш также вспоминал, как в Баварии предоставляли деньги и коней, как в помощь эмигрантам устраивали благотворительные балы и спектакли, в частности, в театре Аугсбурга была поставлена пьеса «Костюшко». Всюду раздавались крики «Еще Польша не погибла!», звучали польские песни¹¹. Со своей стороны поляки поддерживали революционные планы объединения Германии, включая их в общий план борьбы народов за свободу. И. Лелевель в декабре 1831 г., выражая благодарность председателю польско-немецкого комитета в Нюрнберге, подчеркивал, что эта борьба неминуемо станет «всеобщим делом всего человечества». Констатируя, что польская эмиграция стала важным глашатаем свободы, он выражал уверенность в приближении момента, когда на первый план такой пропаганды выступит «железо и кровь, и поляки в этом будущем опередят других». О значении фактора эмиграции, о том, что благодаря ей постановка польского вопроса способствовала организации немецкой общественности, пробуждению национальной жизни Германии, писал в мемуарах В.Ф. Шокальский¹². «Вредное» влияние польской эмиграции и распространение в связи с ней «вредной» пропаганды с тревогой отмечал и российский посланник А. А. Шрёдер: сообщая, что «все сочувствуют участи» поляков и «в их защиту» распространяются брошюры, он делал вывод об «опасности» «контактов между этими молодчиками и жителями главных саксонских городов»¹³.

Подобный вывод учитывал общую беспокойную обстановку в Европе, взбудораженной революциями во Франции и Бельгии. В польских же повстанцах энтузиазм европейской общественности вызывал гордость и осознание собственной роли. Как вспоминал впоследствии Виктор Гельтман, «тогда-то мы в первый раз почувствовали, чем являемся, за какое великое, всеобщее дело боремся, зачем пошли в чужую сторону […]. И мы понимали, что наша миссия – руководить народами в их борьбе против порабощения». Подъем революционных настроений в Европе поддерживал надежду поляков на продолжение борьбы за дело свободы, и они рассчитывали к ней подготовиться в союзе с революционными народами и при их поддержке. Преодолевая трудности и препятствия, чинимые властями союзных с Россией государств, они массово эмигрировали на Запад: всего за 1830-е годы в эмиграции оказалось более 10 тысяч поляков, но постоянно находились за границей 8–9 тысяч человек. Большая часть эмигрантов выехала во Францию – страну, где революционные симпатии к польскому восстанию выражались особенно ярко: уже весной 1832 г. там было около 4 тысяч польских эмигрантов, а затем сконцентрировалось 6–7 тысяч человек¹⁴.

Польские эмигранты оказались также в Бельгии, Швейцарии, в германских государствах, Англии, Италии, Испании, в Дунайских княжествах, Турции, Алжире и даже в США. Социальный состав эмиграции был пестрый: три четверти ее составляла шляхта, большей частью средняя и мелкая, остальные являлись выходцами из крестьянского и мещанского сословий. Эта неоднородность влияла на мировоззрение и политические позиции разных эмигрантских групп, обусловливала идейно-политическую борьбу между ними при осмыслении причин гибели восстания и определении направления движения к цели национального возрождения. Такая борьба шла уже в самой Польше во время восстания, но за границей она развернулась в полной мере, и результатом ее стала консолидация основных идеологических течений и их организационное оформление, формулирование новых задач, направлений и форм национально-освободительного движения. Именно поэтому польская эмиграция, сложившаяся в 1830-е годы и действовавшая вплоть до нового восстания в Королевстве Польском в 1863–1864 гг., получила название «Великой». Это была оценка не только ее численности, но и масштабов ее деятельности, того вклада, который она внесла в разработку идейно-политической программы борьбы польского народа за независимость, ее непосредственной роли в этой борьбе и в революционной борьбе других народов. Эпитет «Великая» отражал и еще одну важную черту, характеризовавшую эмиграцию 1830–1850 гг.: за границей в этот период сосредоточилось много выдающихся представителей польской культуры, здесь были созданы шедевры польской поэзии, музыки, изобразительного искусства.

Не случайно феномен эмиграции, учитывая его значение в жизни польского народа, привлекал к себе внимание историков, прежде всего, в самой Польше. Одним из родоначальников этого направления исследований можно считать Л. Гадона, выступившего с фундаментальной монографией об эмиграции. На протяжении полувека различные проблемы истории эмиграции рассматривали польские ученые В. Пшиборовский, А. Вротновский, А. Сливиньский, С. Тарновский, Г. Лисицкий, С. Шпотаньский, Б. Лимановский, А. Соколовский, а также А. Гиллер, А. Гуттри, К. Борковский и многие другие авторы, непосредственные участники событий. Некоторые их труды выходили и после образования Польской республики в 1918 г. Кроме того, в межвоенный период зазвучали новые голоса: появились серьезные исследования М. Хандельсмана, А. Левака, А. Шеленговского, Г. Верешицкого, В. Рудзкой, X. Темкиновой, А. Войтковского, К. Моравского, С. Лукасика, А. Лесьневского, X. Лучакувны и др. Тема эмиграции разрабатывалась и после создания Народной Польши как в самой стране, так и в эмиграции. В большей или меньшей степени она нашла продолжение в научном творчестве С. Кеневича, В. Лукашевича, Б. Бачко, 3. Млынарского, М. Кукеля, М. Тыровича, К. Гронёвского, В.Т. Вислоцкого, В. Кнаповской, М. Круля, И. Кобердовой, В. Сливовской, М. Жиховского, Г. Батовского, М. Серейского, А. Слиша, С. Вильской, Е. Здрады, Э. Галича, Е. Ковальского, С. Калембки, Е. Борейши, Е. Сковронека, Ц. Бобиньской, Р. Верфеля и многих других. Одновременно осуществлялось переиздание старых работ, связанных с темой эмиграции, публиковались источники, печатались в переводе книги иностранных авторов, как например, монография английского историка П. Брока. Проблематика польской политической эмиграции как важного явления общественной жизни Польши и Европы в XIX веке присутствует в польской историографии и в последнее тридцатилетие: ее разработку продолжили В. Сливовская, Е. Здрада, А. Новак и др. Как и прежде, в Польше осуществляется публикация работ иностранных авторов (из Германии, Чехии, Болгарии, Сербии, Румынии), исследующих круг вопросов, связанных с темой эмиграции и ее контактов с общественностью других народов.

Что касается российской и советской исторической науки, тема польской политической эмиграции интересовала ее гораздо меньше. Сразу после восстания 1863–1864 гг. в Королевстве Польском о польской эмиграции написал В. Ф. Ратч, а ближе к концу XIX века вышел ряд исследований Н. В. Берга, опубликованных также и на польском языке. Появились работы А. Подвысоцкого, М.П. Устимовича, Н.И. Павлищева, П.Д. Брянцева, С.Д. Гескета, косвенно затрагивавшие тему эмиграции. В 1906 г. А. В. Белецкий осуществил публикацию документов, относящихся к событиям восстания и связанной с ним проблематике польского национального движения, а несколько позже, в 1913 г., были опубликованы хранившиеся в Вильно «Архивные материалы Муравьевского музея», также проливающие свет на эту проблему. В советский период историей национальной борьбы польского народа и ее связей с российским революционным движением 1830-1860-х гг. занимался ряд историков, но непосредственно тему польской эмиграции разрабатывали немногие, в частности, Б. С. Попков. Большинство ученых – С. Н. Драницын, М. В. Нечкина, И. М. Белявская, А. Ф. Смирнов, В. Г. Ревуненков, И. С. Нарский, Ю.М. Стеклов, В. Тренин, Б.П. Козьмин, М. В. Миско, Ю. И. Штакельберг, Г. Г. Фруменков, Г. И. Марахов, Д. Б. Кацнельсон, А. И. Бортников, Е.Л. Рудницкая, Н.М. Пашаева, В. И. Неупокоев и другие – лишь в той или иной мере касались темы эмиграции в связи с изучением вопроса о российско-польском революционном сотрудничестве. Проблеме русско-польских революционных связей была посвящена и работа созданного в Институте славяноведения АН СССР большого научного коллектива, который под руководством И. С. Миллера подготовил ряд коллективных трудов и публикаций документов по этой теме. Члены коллектива В. А. Дьяков, Н.П. Митина, Т. Ф. Федосова, О.П. Морозова, Л. А. Обушенкова, К. П. Гогина, З.Я. Тальвирская, Н. Н. Вавировская, С. М. Фалькович, Г. В. Макарова, Т. Г. Снытко, В. М. Зайцев, П. Н. Ольшанский, А. М. Орехов в отдельных работах затрагивали вопросы, связанные с темой польской эмиграции, но специально обращались к ней только сам И. С. Миллер в одной из статей и автор данной книги, опубликовавшая статьи и монографию, посвященную деятельности польской эмиграции накануне восстания 1863–1864 гг. Продолжением разработки ею этой темы в конце XX – начале XXI вв. стали статьи и главы в коллективных трудах по истории национальных движений и межнациональных контактов в Центральной Европе, в частности, в период революций 1848–1849 гг., а также по истории польско-российских отношений в первой трети XIX века. В эти же годы появились книги Ю. А. Борисёнка и Г. А. Малютина, развивающие тему связей между польской эмиграцией и представителями российского революционного движения, а недавно, в 2016 г., вышел в свет коллективный труд «Меж двух восстаний. Королевство Польское и Россия в 30-50-е годы XIX века», который, наряду с написанной С. М. Фалькович главой, посвященной общему обзору истории польской эмиграции в этот период, включает в себя также главу, написанную О. С. Каштановой, где вопрос о польской эмиграции рассмотрен в контексте международных отношений.

Из этого краткого обзора видно, что тема польской политической эмиграции XIX в. в русской и советской историографии оказалась недостаточно исследованной, она не была освещена в полном объеме как с точки зрения проблематики, так и хронологии. Между тем исследование этого феномена в целом имеет не только методологическое значение, но и весьма важно для изучения истории России середины XIX в. Исходя из этих соображений, автор настоящей монографии поставила задачу представить российскому читателю наиболее полную картину деятельности польской «Великой» эмиграции с момента ее зарождения после поражения восстания 1830–1831 гг. в Королевстве Польском до начала нового восстания польского народа в 1863 г., проанализировать ее идейную, политическую и организационную эволюцию в этот период.

Опорой для такого анализа стал материал упомянутых выше польских и российских исследований, что нашло отражение в научном аппарате данной монографии, а кроме того, большой комплекс использованных при ее написании разнообразных источников. Прежде всего, это публицистика – программные и полемические выступления деятелей эмиграции в рассматриваемый период и в последующие годы. Среди авторов таких выступлений можно назвать известные имена польских эмигрантов – Л. Мерославского, Адама и Владислава Чарторыских, М. Мохнацкого, И. Лелевеля, В. Мицкевича, В. Мазуркевича, Ю. Клячко, Ф. Завадзкого, Г. Каменьского, Я. К. Подолецкого, Я. Н. Яновского, В. Гельтмана, Т. Тышкевича, Б. Ф. Трентовского, Ф. Моравского и многих других, а также иностранцев, в частности, русских революционных эмигрантов М. А. Бакунина и А. И. Герцена, итальянского революционера Д. Мадзини, французского журналиста Ф. Кольсона. Важную часть использованных источников составляют документы мемуарного характера, написанные как вскоре после восстания 1863–1864 гг., так и в конце XIX века. Это воспоминания все тех же Л. Мерославского, В. Чарторыского, В. Мицкевича, а также Ф. Бреаньского, Ф. Равиты-Гавроньского, 3. Милковского, Ф. Сокульского, Г. Реутта, Я. Стеллы-Савицкого, Р. Рогиньского, В. Даниловского, А. Гиллера, А. Гуттри, Б. Шварце, Ю. К. Яновского, Ю.У. Немцевича, Я.Н. Немоёвского, А. Подвысоцкого, Я. Гейштора, К. Борковского и др. К этому комплексу документов примыкает массив публиковавшихся с конца XIX века до настоящего времени сочинений и писем польских и российских деятелей той эпохи – И. Лелевеля, К. Либельта, Г. Каменьского, A. Товяньского, А. Э. Козьмяна, 3. Красиньского, А. И. Герцена, М.А. Бакунина, B. И. Кельсиева, а также опубликованные следственные показания О. Авейде, В. Даниловского, 3. Янчевского и К. Маевского. К числу важнейших опубликованных источников принадлежат официальные документы политических партий польской эмиграции – манифесты, воззвания, заявления, протесты и т. и. Значительная их часть печаталась в эмигрантской прессе, которая сама по себе является ценнейшим источником. В данной монографии широко использованы материалы польских эмигрантских изданий «Północ» («Север»), «Postęp» («Прогресс»), «Sprawy emigracji» («Проблемы эмиграции»), «Polacy na tułactwie», («Поляки на чужбине»), «Orzeł biały» («Белый орел»), «Dziennik narodowy» («Национальная ежедневная газета»), «Trzeci Maj» («Третье мая»), «Przegląd» («Обозрение»), «Dziennik Stanisławowski», («Станиславовская ежедневная газета»), «La Pologne» («Польша»), «Prawda», «Wiadomości Polskie» («Польские известия»), «Demokrata Polski» («Польский демократ»), «Przegląd rzeczy polskich» («Обзор польских дел»), «Baczność» («Бдительность»), «Głos wolny» («Свободный голос»), «Wytrwałość» («Стойкость»), «Głos z Paryża i Genui» («Голос из Парижа и Генуи»), «Głos», а также материалы европейской прессы.

Для написания монографии были привлечены также архивные источники. Важная и интересная информация содержится в материале ряда фондов Государственного архива Российской Федерации: это агентурные донесения о деятельности польской эмиграции, перлюстрированные письма эмигрантов. Об их связях с европейским революционным движением и планах совместной борьбы, а также о позиции европейских правительств, связанной с польской эмиграцией, дают представление документы Архива внешней политики России. В Отделе рукописей Российской национальной библиотеки, а также в фондах Российской государственной библиотеки хранятся материалы, относящиеся к истории восстания 1863–1864 гг. в Королевстве Польском и проливающие свет на роль эмиграции в подготовке и проведении восстания. Важные сведения о жизни и деятельности польской политической эмиграции, прежде всего ее консервативного крыла, содержат архивные документы Библиотеки Чарторыских в Кракове.

Богатое содержание охарактеризованных выше архивных и опубликованных материалов дает возможность представить разносторонний анализ такого феномена, как польская политическая эмиграция 30-60-х годов XIX в., нарисовать ее полнокровный портрет, проследить развитие в ее среде различных течений социальной и политической мысли, формирование партий на этой основе и происходившую между ними идейно-политическую борьбу. Источники позволяют показать действия эмигрантских организаций, направленные на проведение патриотической агитации и создание очагов революционной конспирации в Польше, в том числе их участие в революционных событиях 1840-х годов на польских землях и роль в подготовке Январского восстания 1863–1864 гг. в Королевстве Польском. Выявленный материал составляет также основу для освещения международного аспекта темы польской эмиграции середины XIX в. – для показа ее участия в революционной борьбе, происходившей в это время в разных странах Европы, и анализа соотношения в ее программе национальных и интернациональных задач.

Попытка дать концентрированный образ польской политической эмиграции была сделана автором настоящей моногафии в упомянутом выше коллективном труде «Меж двух восстаний. Королевство Польское и Россия в 30-50-е годы XIX в.». Но ограниченные рамки главы коллективного труда, посвященной теме эмиграции, не позволяли представить ее в полном объеме. Более ранняя монография автора «Идейно-политическая борьба в польском освободительном движении 50-60-х годов XIX века» (М., 1966) освещала комплекс проблем польской политической эмиграции на определенном временном отрезке, предшествовавшем восстанию 1863 г., в других работах – коллективных монографиях и статьях – рассматривались отдельные стороны этого комплекса. Поэтому сформулированная выше задача создания полноценного образа польской политической эмиграции, подробного рассмотрения всех сторон ее деятельности и определения ее роли на важном этапе борьбы польского народа остается актуальной. Ее решению посвящены пять глав настоящей монографии. Структура книги, с одной стороны, обусловлена необходимостью хронологически последовательного представления деятельности польских эмигрантов в контексте развития событий в Польше и Европе, а с другой, дает возможность охарактеризовать отдельные течения и группы эмиграции, проанализировать их идеологические и политические программы, показать их деятельность. Завершением исследования являются заключительные выводы о значении феномена польской политической эмиграции середины XIX в. и его месте в истории Польши, России и Европы.