Иллюзия разъезжает в трамвае
Наверное, во всем виновата весна. Зимой проще впадать в спячку, зарываться в своей берлоге. Для продуктов есть доставка, для работы – интернет, для прогулок на свежем воздухе достаточно балкона или просто приоткрытой форточки. Зима прошла спокойно, без лишних потрясений. Появилось чувство, что я справился, что все миновало, и можно спокойно жить дальше. Я и собирался жить дальше подобным образом, мне казалось, что нет в этом ничего невозможного.
Но весна все испортила. Ещё в марте я почувствовал в начинающем теплеть воздухе то приятное волнение, тот зуд, который пробуждает из спячки и вызывает желание жить. Наверное, с первым же глотком этого воздуха я уже понял – пока что только в подсознании – что я выйду. Но пока что я держался. Просто чаще стал обращать внимание на прохожих на улице. С балкона десятого этажа, который смотрит на лес, много не увидишь, но я знал, что если там есть кто-то из них, он обязательно попадёт в поле зрения.
Воздух теплел. Просыпалась природа, птицы щебетали все безумнее, таял снег, желание жить, гулять, любить проснулось окончательно и отдавалось зудом на каждый глоток свежего воздуха. Я сопротивлялся до последнего.
Когда сошёл почти весь снег и был особенно тёплый день, я окончательно потерял голову. К тому же спокойная зима безо всяких происшествий расслабила меня, я потерял бдительность и почему-то стал внушать себе, что опасность наверняка миновала, что теперь все будет хорошо. Вдруг они были только прошлогодним явлением? Конечно, остаток разума во мне говорил, что это не так, но все же я не удержался.
Пальто в шкафу пахло пылью. Запах отрезвлял, так что у меня хватило ума не выскакивать на улицу прямо так. Я подготовился. Зарядил пистолет, положил его в карман так, чтобы легко и быстро можно было им воспользоваться, но при этом не прострелить случайно собственные яйца. Из зеркала на меня смотрела бледная, забывшая солнечный свет физиономия. Я сказал ей:
– Только до магазина, и обратно. Далеко от дома не заходить. На девок не засматриваться.
Физия хмыкнула, сжала холодную рукоятку оружия в кармане и вышла из дома.
Ощущать себя на улице было странно и пьяняще. Немного страшно поначалу, я шарахался от каждого прохожего и судорожно всматривался в проплывающие мимо лица. Но во всех этих людях было столько непривычной мне безмятежности, что я поплыл. Стал насвистывать что-то под нос, перепрыгивать через лужи, как школьник в первый день каникул. Зашёл в магазин за продуктами, взял на радостях бутылку вина и еще что-то, какую-то ерунду, потому что на самом деле мне ничего не было нужно, я только вчера заказывал доставку. Но вино, это было необходимо. Все это время я боялся выпивать, чтобы держать себя в тонусе. Но теперь-то мне ясно, что дома я в полной безопасности, так какого черта? А уж не пить на улице мне ума хватит.
Навстречу идёт девушка в пальто лимонного цвета, так же, как и я, беспечно перепрыгивает лужи – только ее беспечность, в отличие от моей, самая настоящая, не натянутая, и оттого чертовски привлекательная. Я улыбнулся ей, она улыбнулась в ответ, и внутри все задрожало. А что, если? Познакомиться, поболтать с живым человеком, может, выпить вина, провести вместе время? Идея захватила меня целиком, я даже перестал отдавать себе отчёт в том, насколько она безумна.
Пока не имея какой-то определённой идеи, я просто развернулся и пошёл следом за девушкой. Вид старался держать максимально непринуждённый, чтобы не выглядеть каким-то маньяком, и при этом мучительно подбирал фразу, с которой можно было бы завязать знакомство. Изголодавшись по общению с кем-то кроме курьеров доставки, я при этом совершенно разучился разговаривать с обычными людьми, поэтому никаких фраз, кроме банальностей вроде «прекрасная погодка» или «вы так очаровательны в этом пальто» на ум не шло.
Так я и шёл за ней. Любовался стройными ножками, которые изящно преодолевали препятствия в виде луж, пытался что-то придумать и совершенно потерял бдительность. Сам не понимаю, что заставило меня отвлечься от гипнотического мельтешения ее ног, какое-то шестое чувство – я поднял голову и тут же упёрся взглядом в него.
Чуть выше обычного человека, он как будто плыл сквозь толпу. Чёрный конус его головы никак не реагировал на яркий солнечный свет, ни бликов, ни теней, он оставался чернее ночи, абсолютно непрозрачное нечто, в центре которого – два глянцевых миндалевидных глаза, два озерца безумия и ненависти. Кажется, от неожиданности я чуть не остановился, вспотевшая рука тут же схватилась за рукоятку пистолета в кармане. Но вокруг – куча народу, стрелять было бы слишком глупо, так что я справился с собой и сделал вид, что не его заметил, а подъезжающий трамвай.
Я смешался с толпой на остановке. Внутри все горело и трепыхалось. Что же теперь будет? Надо же было оказаться таким дураком и вытащить себя из дома, зная, что вокруг кишмя кишит этими конусными ублюдками! Сразу вспомнилось всё – и прошлое лето, когда я вдруг стал замечать их на улицах и каким-то шестым чувством понял, что просто нужно пройти мимо, как будто это обычный человек. И, конечно, самый яркий момент, когда кроме меня одного из них заметил какой-то мужчина. У него не хватило мозгов пройти мимо, он встал как вкопанный с открытым ртом и произнёс что-то вроде «а это что еще за хрень». Я успел увидеть только, как он тут же завибрировал, затрясся, а по телу его побежали волны этого чёрного непрозрачного цвета – точнее, полного отсутствия цвета и света. Что было дальше, неизвестно, ведь пришлось делать вид, что я по-прежнему ничего не замечаю и просто пройти мимо.
Вот после этого я и осел в своей квартире. Было страшно однажды наткнуться на кого-нибудь так неожиданно, что не отреагировать не получится, и тогда меня ожидала бы участь того мужика. Как, например, почти произошло сегодня.
Подъехал трамвай. Не знаю, прошёл ли он мимо, или нет, на всякий случай проеду одну остановку, а потом – бегом домой. В окружении толпы обычных людей было даже почти комфортно, хоть и непривычно. Я поискал взглядом кондуктора, чтобы прикинуть, успею ли я проехать одну остановку и не заплатить – вид спорта, любимый мной с давних времён. И снова мой взгляд споткнулся о чёрный конус. Он выглядел как брешь в повседневности, как дыра в мироздании, из которой на тебя выглядывает бездна. Костюмы при этом у них совершенно одинаковые – не знаю, может, за исключением каких-то мелких деталей, но кто будет вглядываться в детали? Так что не понятно, то ли он тут и был, то ли это тот, кого я встретил на улице. Если это он, значит, он все-таки заметил меня и теперь преследует. В любом случае, или он меня, или я его. От этих тварей нужно избавляться.
Я вышел на следующей остановке, сделал пару десятков шагов и как будто случайно выронил из кармана платок. Повернулся назад, чтобы поднять, скользнул быстрым взглядом по толпе – так и есть, этот вышел за мной. Ну всё, приятель, сам напросился. Понимая, что теперь у меня не скоро появится желание прогуляться, я наслаждался последними минутами своего пребывания на свежем воздухе по полной. Взял себе кофе, закурил сигаретку и неторопливо шёл к дому. Мне нужен был подходящий момент. Уже темнело, и мне нужно было дождаться, когда сумерки будут достаточно густыми к тому моменту, как мы доберёмся до одного укромного закоулка неподалёку от моего дома, где я планирую его прикончить.
Больше я не поворачивался назад, но затылком чувствовал тяжёлый ненавидящий взгляд, от которого начинала болеть голова. Не терпелось скорее закончить это, но было слишком светло, пришлось дать небольшой круг по району. Как назло, людей вокруг меньше не становилось, но второго круга я бы уже не выдержал, стал поворачивать к дому. Вот и тёмный закоулок, закуток между моим домом и соседним, в котором примостились мусорные баки. Я скользнул туда и спрятался за ними, приготовил пистолет. Несколько секунд тишины, и вот раздались почти неслышные шаги. Шаги приближались ко мне, в переулок скользнула тень. Началась игра на опережение, мне нужно выстрелить быстрее, чем он успеет высосать из меня жизнь. Я вышел из своего укрытия и в ту же секунду выстрелил, скорее наугад, но стреляю я очень хорошо, так что тень с грохотом и стоном упала сначала на один из баков, потом и на землю. Раздался звон бьющегося стекла, я удивился – неужели их конусы стеклянные?
Но следом за звоном я услышал странный и неприятный клокочущий звук. Я узнал этот смех. Впереди меня, между домов, стоял он и смеялся. От смеха его конусная башка подрагивала, и в глянцевитых глазницах мелькали отражения желтых фонарей. Я оцепенел, бросился к лежащему телу – обычный мужик в трениках и с двумя мусорными пакетами в безжизненных руках, между удивлённо замерших глаз зияет дыра, из которой тянется струйка крови. Да, стреляю я по-прежнему хорошо. Пара мгновений – взгляд на мужика, достать из кармана пистолет и прицелиться – но целиться уже было не в кого. Он растворился в весенних сумерках, когда я выскочил из переулка, вокруг не было никого.
Мне тоже следовало поторапливаться, пока на шум выстрела не набежала толпа. Хотя пересидеть весь этот бардак в тюрьме показалось довольно соблазнительной идеей, инстинкт самосохранения понёс к дому быстрее, чем я успел что-либо сообразить. На улицах было тихо, почему-то никто не поднимал панику, не кричал «стреляют» или «позовите полицию», так что добрался я без происшествий и совершенно незамеченным.
Мой подъезд. Вызвал лифт, жду. Когда подъехал лифт, у меня внутри снова все сжалось, когда взгляд упёрся в конусную рожу. Не знаю, осталось ли у меня хоть какое-либо самообладание после всего произошедшего сегодня, но я все-таки стараюсь сделать невозмутимый вид и смотрю прямо перед собой. И только тут до меня доходит, что на самом деле в лифте никого нет. Я повернулся к зеркалу – вот она, конусная рожа, стоит прямо напротив в моем сером плаще, руки в карманах, чтобы скрыть дрожь. Я достал руки – они больше не дрожат. Странное спокойствие вдруг разлилось по телу. Значит, вот оно как – убить человека. Забавно. Я нажал кнопку первого этажа и решил немного прогуляться. Теперь мне бояться некого.
Английский шпион
Воздух пах сырой землей. Дожди шли без перерыва на обед и сон уже вторую неделю, и Уэстри Кулидж совсем измаялся со своим артритом. Он и не выходил бы на улицу, не будь на то особой необходимости. Он брёл по раскисшему газону в парке, поддевал клочки мокрой земли носком ботинка и выбрасывал их вперёд. Ботинки покрывались россыпью рыжевато-коричневых брызг, но он этого не замечал. Ныли больные пальцы, от холодного промозглого воздуха жизнь казалась самым беспросветно унылым занятием на свете, а сам Уэстри казался себе самым несчастным человеком в нем. И вообще, единственным человеком, потому что в промозглые утренние часы в парке не было ни души, кроме шмыгающего холодным носом несчастного британского шпиона Уэстри Кулиджа. Все его коллеги давно выполнили свои миссии и разъехались по домам, и только он, горемычный, вот уже сорок лет торчал один-одинёшенек в этом суровом краю снега, медведей и балалаек (к слову, из всего вышеперечисленного Кулидж за все годы видел только снег, мегатонны снега). Он успел жениться на одной из этих загадочных русских душ в виде массивной женщины с оглушительным смехом и не менее оглушительным храпом, успел сделать этой женщине детей и похоронить ее, отправить детей по университетам – и вот он снова оказался на начальной точке отсчёта, только теперь к нему прилипли десяток лишних килограммов да артрит, усы побелели, волосы на голове поредели. А Уэстри Кулидж, шпион-неудачник, так и не выполнил своей миссии.
В своё оправдание он мог бы сказать, что сложно выполнить задание, которое не знаешь. Даже начальство не могло толком сформулировать, чего именно от него хотят, на редких созвонах ему бросали в трубку властное и уверенное «ждите» и больше ничего. Он знал только, что это должно произойти здесь, в этом парке, в этом городе. Вот уже сорок лет каждое утро он приходил сюда, бродил пару часов, внимательно оглядывая каждый кустик и присматриваясь к редким прохожим, но ничего не происходило. На его глазах парк изменился несколько раз, советские декорации сменились сначала разрухой, потом инициативными декорациями активной молодёжи в виде бестолковых деревянных подмостков и фотографий градостроителей. Они засадили травой протоптанные шпионом тропинки, и он каждый раз протаптывал новые, от постоянного напряжённого вглядывания вдаль зрение Кулиджа совсем ослабело, от пребывания на улице в любую погоду артрит совсем доконал, но он все бродил, бродил…
Менялись политические режимы, а с ними и цели его правительства, как мог судить Уэстри по редким набегам на газетные киоски. Он был окончательно сбит с толку. Даже его собственное начальство успело смениться несколько раз, и Кулидж был уверен, что новое поколение уже и понятия не имеет, на кой черт им нужен этот старик в этой российской глуши. Он чувствовал себя бесполезным, заброшенным, никому не нужным. Чужой в этой стране и никому не нужный в своей собственной.
Со временем кашель Кулиджа, досаждавший ему последние пару лет, стал невыносимым, к нему примешивалась кровавая мокрота. Понимая, что умирает, старый шпион мечтал только об одном – вдохнуть еще разок свободный воздух родной земли, а может, даже посмотреть в глаза тем, кто держал его здесь все эти годы. Может, даже в рожу плюнуть.
Кулидж со своим паспортом на Василия Куликова подался на визу, и через неделю его вызвали в посольство на собеседование.
Старый посол, университетский товарищ Кулиджа, запер дверь кабинета, налил два стакана скотча, и два старика, на долгие годы оторванные от родины, два часа прорыдали друг у друга на плече.
– Ты же понимаешь, my dear friend, что я никак не могу дать тебе визу. Ты еще не выполнил задание.
– Я уже не выполню его, Мэтью. Я умираю. Я хочу только полежать напоследок на зеленой английской травке, только и всего.
– Не могу, my friend, не могу. У меня приказ.
Посол поставил штамп «ОТКАЗАТЬ» на анкете Василия Куликова и убрал ее в стопочку с другими отказами. Он, обливавшийся слезами еще пару секунд назад, стал вдруг серьёзным.
– Вам отказано в визе, товарищ Куликов. Без права обжалования.
Кулидж посмотрел на его морщинистую шею, на которой до сих пор подсыхала лужица его ностальгических слез, и ему захотелось сдавить ее так сильно, чтобы хрустнули позвонки.
Двумя часами позже Кулидж бродил знакомыми тропинками парка и утешал себя.
–Не нужна мне его чертова виза. Пойду к французам, те не откажут. Погуляю по Парижу недельку, а там махну до Кале, и до Англии через пролив. С российским паспортом только вплавь, ну ничего, найму лодку. А паспорт выброшу. Притворюсь полоумным стариком, и ничего мне не сделают. Хоть краем глаза успею увидеть родную землю.
Мечты воодушевили Кулиджа настолько, что он перестал думать о каком-либо задании. Он наплевал на него впервые за столько лет, и теперь новое, непривычное чувство полного отсутствия обязанностей опьяняло его. Совесть не позволяла ему совсем не появляться в парке, но он бывал там все реже и реже. Было непривычно. Оказывается, он совершенно разучился находиться дома и сидеть на одном месте, поэтому продолжал гулять, просто в противоположном от ненавистного парка районе. Он удивился, как изменился и похорошел город, в котором он прожил столько лет, совершенно не замечая его. Когда была жива его жена, он иногда гулял в других местах, но после ее смерти вот уже десять лет, как не покидал места задания. И теперь не узнавал этих мест – новые дома, другие люди. Он чувствовал себя замшелым старцем, который спустился с гор и безнадёжно отстал от жизни.
–А здесь ничего. Симпатично, – с удивлением отметил он. Но, конечно, не так симпатично, как на вечно отпечатавшихся в памяти родных просторах.
Через месяц штамп французской визы стоял у него в паспорте. Кулидж даже удивился, он до последнего не верил, что ему позволят это сделать.
Когда билеты были куплены, чемоданы собраны, а до вылета оставалось несколько дней, Кулидж решил напоследок прогуляться по парку. Теперь он бродил по нему с лёгкой ностальгией, понимая, что это его последний визит к месту, которое было свидетелем его тихой жизни долгие годы. Но еще больше ему было горько от того, что он узнавал здесь каждую веточку, каждое деревце и каждую букашку – и вот на это он потратил всю свою жизнь. Не на удивительные приключения, от которых захватывает дух и кипит кровь – ведь он представлял работу шпиона другой, совсем другой, когда соглашался на нее. Он мечтал быть как Джеймс Бонд – опасности, загадки, красивые женщины и дорогие машины. А вместо этого угрохал всю жизнь на то, чтобы запечатлеть в мозгу бестолковый парк в российской глубинке.
Кулидж с досадой поддел землю носком своих старых башмаков. Обычный бугорок, который он принял за муравейник или кротовый лаз, оказался жёстким. Удар отозвался металлическим стуком.
Кулидж замер. Пнул для верности еще раз – нет, ему не показалось. Он огляделся вокруг, но он забрёл в самый дальний уголок, где за все эти годы почти никого не было, кроме вечерних целующихся парочек. Но сейчас был разгар рабочего дня, и парк был абсолютно пуст.
Кулидж присел на корточки и стал ворошить рыхлую землю руками и палкой, и через полчаса полностью обнажил металлическую крышку от какого-то люка. Не обычного канализационного люка, да и незачем ему тут быть, а простая крышка из прочного сплава, с совершенно гладкой поверхностью. Кулидж присмотрелся и увидел в центре почти истершийся от времени герб королевской семьи.
– Боже мой, неужели?..
От волнения Кулидж закашлялся так сильно, что решил, что сейчас выплюнет все лёгкие и умрет. Приступ еле удалось остановить, но Кулидж до сих пор не решался открыть крышку. К тому же, он не понимал, как это сделать – не было ни ручек, ни крючков.
Уэстри поднялся с земли и стал расхаживать взад-вперёд вокруг своей находки. Вся его жизнь проносилась перед его глазами. Как долго этот люк был здесь? Как давно он мог его обнаружить, выполнить свою миссию и оказаться дома? Насколько же его считают бесполезным, если за пятьдесят лет он так и ничего не нашёл? И, скорее всего, то, что он может обнаружить там, уже давно устарело и больше не имеет никакого значения.
Кулидж окончательно разозлился на себя. Ну уж теперь-то, когда он это нашёл, он просто обязан туда заглянуть, чтобы потом с чистой совестью вернуться домой, и даже не надо будет притворяться полоумным стариком, чтобы его впустили обратно.
При тщательном осмотре Кулидж так и не заметил ничего, тогда он просто достал из кармана ключи и попытался поддеть крышку. Разумеется, ничего не вышло. И тут – очередное внезапное озарение – Кулидж обратил внимание на свой брелок. Резной металлический герб королевской семьи.
– Господи, какой же я идиот! Права была мама, надо было пойти в банковские служащие. А решать сложные задачи – явно не для меня.
Кулидж очистил герб на люке от грязи и приложил к нему брелок. Выпуклости брелка идеально совпали с резьбой на крышке, что-то щёлкнуло, и Кулидж смог провернуть крышку и открыть ее.
Вниз вела проржавевшая лестница из металлических прутьев. Кулидж посветил вниз фонариком на телефоне, но дна не увидел. Почему-то ему стало жутковато от этого места, но не бросить же это теперь, вот так. Любопытство оказалось сильнее, и Кулидж, на всякий случай еще раз тщательно осмотревшись, полез вниз.
Лестница была холодной и расшатанной, она оставляла неприятный запах ржавчины на руках и рыжий окрас. Шпион спускался долго, и вот нога, вместо того, чтобы нащупать очередную перекладину, уперлась в землю.
Кулидж осмотрелся, но видно было только небольшой кружок неба наверху. Он включил фонарик на телефоне. Свет подрагивал в его трясущихся от волнения руках и выхватывал из темноты земляные стены. Это была небольшая землянка, в которой не было ровным счетом ничего. Кулидж разволновался еще больше – неужели совсем ничего?
Медленно он проходил вдоль каждой стены и подробно осматривал её. С упавшим сердцем он готов был в очередной раз испытать величайшее разочарование в своей жизни, но в конце концов увидел его. Герб, такой же, как на крышке наверху. Кулидж приложил брелок, и круг в стене медленно, со скрипом повернулся. Это был небольшой металлический сейф с одной-единственной коробкой из плотного картона. Внутри коробка была плотно набита тонкими папками. Судя по виду, папки жили в России дольше Кулиджа, и они тоже были не местными.
Кулидж старался действовать спокойно и быстро. Он взял коробку по мышку, закрыл сейф так же, как и открыл, при помощи герба. Держась свободной рукой за лестницу, Кулидж осторожно поднялся на полголовы и осмотрелся. Парк по-прежнему пустовал. Английский шпион выбрался на поверхность, закрыл люк и забросал его землей.
Дома он лишь бегло осмотрел содержимое папок, он настолько устал от волнения и от многолетнего ожидания этого самого момента, что совершенно потерял интерес к тому, что же там было спрятано. Он помнил инструкцию – по обнаружении папок немедленно телеграфировать некоему Карлу Г. в Москву. Найти действующий телеграф оказалось тоже вполне себе задачкой, но Кулидж справился.
ДЕДУШКА УМЕР ТЧК ВЫЕЗЖАЮ
Без капли сентиментальности Кулидж осмотрел свою тесную хрущевку и закрыл дверь навсегда.
Пожилой джентльмен с английскими манерами и в русском пальто прилетел в Хитроу в десять утра, в воскресенье. С собой у него была только небольшая ручная кладь – сумка с документами, которую он не отпускал даже когда ходил в туалет (со слов стюардессы). Джентльмен скончался на месте от остановки сердца, едва только в его легкие полились первые куболитры чистейшего лондонского смога. При попытке выяснить, как в его распоряжение попали документы наивысшего уровня секретности, папки исчезли из отделения лондонской полиции средь бела дня. Дело сэра Кулиджа закрыто в связи с отсутствием улик и заинтересованности в нем со стороны властей.
Как Манул всех обманул
Манул далеко не красавчик, сами знаете. Тельце толстое и коренастое, лапки короткие и неуклюжие, уши приплюснуты к массивной башке. Ни следа грациозности, как у льва или гепарда, сплошное недоразумение. Относились к нему соответственно, как к недоразумению, которое зачем-то приходится терпеть рядом. Работу давали только самую грязную и дешёвую, женщины давали тоже только грязные и дешёвые, либо такие же меланхоличные манулихи с массивными телами, которых не хотелось. Хотелось Пантеру или, на худой конец, Рысь, но те лишь презрительно фыркали при малейшем намёке на романтику с его стороны. Для них манулы всего лишь прислуга, мальчики на побегушках, даже отчаявшиеся старые девы не давали Манулу, настолько велика была их гордость.
И вот наш герой, самый мелкий и дерзкий Манул – видимо, его бабка в молодости согрешила с Гепардом или Ягуаром, такой он был злой, не похожий на типичного манула-сомнамбулу, – наш герой устал от такого положения в обществе и решил всех обмануть. Ему не хотелось выполнять тяжёлую и унизительную работу, ему хотелось красивых женщин и власти.
Постоянно держа в уме кровную связь с гепардом – он решил остановиться на гепарде из-за пятнышек на низком лбе – Манул решил заняться собой. Неимоверными усилиями воли преодолевая природную лень, бережно взращиваемую поколениями, Манул начал заниматься спортом. Каждое утро он выходил на пробежку, как бы ни хотелось спать, как бы ни раздирала пасть зевота, Манул втыкал в уши плеер с записями своего кумира, известного реп-гепарда Чакки, который обещал ему, что если ты крут, то у твоих ног ляжет весь мир. Чакки знал, о чем говорит – четыре брака, и все на топ-моделях, пять особняков в разных частях света, чтобы менять место жительства в зависимости от сезона, плюс шесть частных джетов, чтобы облегчить транспортировку своей дорогой туши между домами и тёлками, которые поджидали его у бассейнов вилл.
Чакки знал толк в той жизни, к которой стремился Манул. Именно плакаты с Чакки, которые Манул плотно налепил на все стены своей холостяцкой студии, помогали ему с тяжёлыми ранними подъёмами на пробежку, помогали не жрать лишнего и заставляли думать, думать ежедневно и круглосуточно, как бы всех обманулить. Он понимал, что у его вида дорожка одна, в обслуживающий персонал. Большие деньги манулы могли видеть только через замочную скважину домов богатеев, которые разрешали манулам чистить свои бассейны, стричь газоны и мыть унитазы. В большую игру их не брали. Такой расклад нашего Манула не устраивал.
Через год регулярных тренировок и полуголодного образа жизни Манул немного сбросил вес, сходил в салон с фото Чакки в качестве референса, отвалил кучу денег за стрижку и окрашивание и вышел из салона уже не пожёванным манулом, который ходит в парикмахерскую на бабушкину пенсию, а мелким, немного пухловатым гепардом, вчерашним подростком. Чтобы спрятать недостаточно гепардистые уши и подчеркнуть юный возраст, Манул натянул на лоб заранее приготовленную кепку, один в один как у Чакки. Он остался вполне доволен увиденным в зеркале и домой решил больше не возвращаться, чтобы даже не оказываться рядом с другими манулами и не подчёркивать свое сходство с ними. Отныне у Манула начиналась новая жизнь. Выйдя из салона красоты он почувствовал, что вышел прямо на дорожку успеха.
Так как Манул не вчера родился, он знал, что честных способов по-быстрому заработать большие деньги не существует. А ему нужно было очень быстро, он и так большую часть своей жизни потратил на то, чтобы быть Манулом. Существует только два варианта – либо стать суперзвездой, как Чакки, либо просто отнимать деньги у тех, у кого их больше. Вокальными данными Манул не обладал, он кое-как научился говорить на гепардий манер, этими визгливо-мурчащими интонациями – это получалось, если говорить медленно и с усилием, как будто сидишь на горшке. С пением же все обстояло гораздо хуже. В актёры он тоже не годился, вряд ли ему будут доставаться роли, в которых можно не расставаться с головными уборами, а продемонстрировать миру свою покатую башку с неправильными ушами будет означать полный провал.
Одним словом, выбора не было. Прямо из салона красоты, по своей воображаемой красной ковровой дорожке успеха Манул отправился ко Льву, главе местной мафии. Он знал, что днём Лев всегда тусуется в кабаке у Буйвола вместе со своими дружками Койотом и Гризли. Терять Манулу было нечего. Прямо со входа он двинулся к столику Льва, в одной руке тот держал сигару, в другой – задницу Газели, что делало его вид вполне добродушным. Манул осмелел.
– Я хочу работать на вас.
Лев выпустил изо рта колечко дыма в форме вопросительного знака. Койот заржал.
– Парень, ты не ошибся вселенной?
– Я хочу работать на вас, – повторил Манул. Месяцы работы над голосом позволили ему погасить дребезжащие нотки в голосе, он звучал так спокойно и уверенно, что сам начал себя немного уважать.
Койот завыл, но Лев осёк его взмахом руки, в которой была сигара:
– Подожди, – он повернулся к Манулу. – Ты кто такой? Я тебя раньше не видел в городе.
– Я не местный. Дальний родственник Гепарда. Возьмите меня к себе.
Льву понравился неказистый дальний родственник Гепарда, он вообще любил мелких и некрасивых животных, они всегда были самые отчаянные. Хоть Койот с Гризли были против, Лев решил взять Генри на дело.
(Да-да, Манул только потом понял, что киски дают «Генри» чуть ли не реже, чем манулам, но на тот момент ему показалось, что Генри очень идёт элегантному мафиози в шляпе с сигарой, каким он рассчитывал стать, эволюционировав из своей подростковой бейсболки.)
Первое дело было плёвое – сходить в гости к Дельфину и напомнить, кто тут главный. Дельфин задолжал Льву кучу денег, и Койот предлагал его замочить, но Лев только рассмеялся. Манул «Генри» посмеялся тоже, но скорее нервно, он боялся, что его свеженький окрас гепарда не выдержит контакта с солёной водой. Он предложил сделать все всухую, и Льву это понравилось – только тупой Койот мог не догадаться, что кошки избегают воды.
Генри позвонил Дельфину и назначил встречу на нейтральной территории. Дельфин, ошарашенный такой дерзостью, приехал. Гризли с Койотом тут же связали его, Генри расцарапал Дельфину брюхо, и тот моментально расплатился по всем счетам.
– И чтобы больше мне на глаза не попадался, слышь? – бросил напоследок Генри и помочился Дельфину на хвост.
Койот с восхищением переводил взгляд с плачущего Дельфина на Генри и обратно, пока Гризли не подогнал тачку.
– Уматываем, – прорычал он.
Лев был в восторге, когда Койот в красках рассказал ему, как было дело. Он тут же отсыпал Манулу щедрый гонорар и потрепал его по бейсболке.
– Ты принят, малыш.
Если и можно описать счастье одной картинкой, то для Манула оно выглядело именно так. Из кабака Буйвола, где происходила встреча, Манул буквально выплыл, окрылённый похвалой и тем, как легко и приятно он только что срубил бабла. Вот теперь-то всё будет как надо.
Идти ему было некуда, в свою старую студию Манул, понятное дело, больше ни ногой. Он проходил мимо высоток в центре, они призывно переливались в ночи инертными газами разных цветов, и Манула осенило – он же теперь богат. Он не считал точно, сколько было в той пачке, которую дал ему Лев, но пачка была очень толстая. И не какой-то мелочью толстая, а крупняком.