Сефира и другие предательства

Посвящается Фионе

SEFIRA AND OTHER BETRAYALS – © 2019

by John Langan

© Александр Крышан, перевод, 2024

© Михаил Емельянов, иллюстрация, 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Сефира

I

Лиза посмотрела в салонное зеркало и увидела, что ее глаза почернели.

Это началось неделю назад, на второй день ее пути. Она мыла руки в дамской комнате на стоянке для отдыха на шоссе I-80, где-то посреди просторов Пенсильвании, и когда взглянула на себя в зеркало, увидела вокруг зрачков черные круги. С внезапно забившимся сердцем она подалась ближе к зеркалу. Её зрачки были обведены жутковатой, как чернила кальмара, чернотой. Она придвинулась еще ближе. Тьма, казалось, двигалась, медленно вытекая из зрачка на зеленую гладь радужной оболочки. Лиза прижалась носом к зеркалу, пытаясь различить детали, но глаза наполнились слезами, зрение затуманилось. Отражение исказилось, она отпрянула от зеркала и поспешила из туалета. Она забыла вытереть руки и заметила это, лишь когда вцепилась в руль своей «Хонды Аккорд».

В течение следующих пяти часов, в то время как вечер перетекал в ночь, а она продолжала ехать по I-80 до тех пор, пока не стали наливаться тяжестью веки и ей пришлось остановиться на парковке для грузовиков под Питсбургом, Лиза проверяла зрение каждые десять минут, закрывая сначала левый глаз, затем правый – в попытке определить происходящее с ней. Насколько она могла судить, изменения в глазах были главным образом косметическими. Зрение как будто ничуть не ухудшилось, глаза стали более чувствительны к свету – и никаких болезненных ощущений.

Однако случившееся с ними в последующие дни не на шутку встревожило ее. Второй и третий дни ее радужные оболочки устойчиво темнели, и теперь она уже не могла сказать, где заканчивался зрачок и начиналась радужка. Эффект был настолько нервирующим и заметным, что она достала из бардачка «Рэй-Бен» ^[1] и надела их. На четвертый день другое зеркало, на этот раз в «Дэйз инн» в Падьюке, штат Кентукки, показало ей что-то напоминающее крошечные черные облачка, клубящиеся над ее глазами. Когда, проснувшись неожиданно рано, Лиза вошла в ванную, сонно подумывая о том, чтобы провести еще часок в постели, перспектива отдыха тотчас растаяла, когда она вгляделась в свое отражение. Чернота распространилась по радужным оболочкам, просачивалась во внутриглазную жидкость под роговицами словно дым, расползающийся от некоего бушующего внутреннего пожара. Как и прежде, никаких нарушений зрения она не ощущала, поэтому, приняв душ, нацепила солнцезащитные очки, к которым уже привыкло ее отражение – лицо выглядело не просто голым, оно казалось неполным без толстой черепаховой оправы, – и направилась под небо, которое только-только начало наливаться светом.

Несколько раз, когда Лиза мчалась вверх и вниз по холмам Иллинойса, на короткие мгновения ее зрение фиксировало знаки с белой буквой «Н», указывающие на больницу у следующего съезда, и подумывала о том, чтобы свернуть с того шоссе, по которому гудели колеса ее «хонды», и направиться прямиком в отделение скорой помощи. Вопрос состоял не в том, стоило ли беспокоиться о переменах в ее организме и как вообще такое может быть. Дело было скорее в ее отставании от Сефиры на двадцать четыре, самое большее – на тридцать шесть часов, а поездка в отделение неотложной помощи заняла бы несколько дней, потому что ее наверняка госпитализируют, пришлось бы сдавать анализы, лечить – пытаться, по крайней мере. Что ее ждет, если усилия врачей не увенчаются успехом? А Лиза предполагала, что именно так и будет. Вызовут специалистов, организуют консультации с экспертами, ее переведут в региональный медицинский центр, университетскую клинику. И отпустить ее не смогут, не так ли? Не то чтобы она винила медиков. Они не захотят рисковать тем, что она заразит других людей своей болезнью, и долгосрочные последствия могут оказаться более серьезными, чем те, с которыми она до сих пор сталкивалась.

А за это время Сефира будет уезжать все дальше и дальше, сначала – если предположить, что мадам Сосострис была права, – в отель в Монтане, а потом… кто знает? Был шанс – не настолько малый, чтобы его отбросить, – что она обгонит Сефиру, застигнет ее врасплох на какой-нибудь круглосуточной стоянке для грузовиков или на обратном пути к тому нелепому фургону. Даже если (что казалось вероятным) Сефира сохранит лидерство, Лиза прибудет как раз вовремя, чтобы встретиться с ней лицом к лицу в мотеле. По словам мадам Сосострис, Сефира планировала остаться там отдыхать как минимум на три дня, а возможно, и на пару недель. Однако все это зависело от того, будет ли Лиза продолжать давить на педаль газа. Потеряешь несколько дней – потеряешь Сефиру.

К этому моменту Лиза уже трижды прокрутила ассортимент компакт-дисков, разбросанных на пассажирском сиденье, и приступила к четвертому циклу. Поначалу, когда она ехала через Адирондак, слушать музыку ей, мягко говоря, не особо хотелось, и она убивала часы в воображаемом споре с Гэри, включая радио на канале NPR, когда уставала от звука своего голоса. На следующий день она перескакивала с одной на другую радиостанции севера штата Нью-Йорк и всей Пенсильвании, пальцем то и дело нервно давя кнопку сканирования радио, отказываясь от песни, которая не нравилась, лишь для того, чтобы чуть погодя, не найдя в репертуарах местных станций ничего лучшего, вернуться к ней. Следующим утром она проделывала то же самое, пока внезапно овладевшее ею раздражение по поводу слабого радиоприема из-за помех в горах Западной Вирджинии не побудило ее потянуться правой рукой к компакт-дискам. С острой, как лезвие скальпеля, иронией она достала альбом Аланис Мориссетт «Jagged Little Pill». В средней школе она была одержима этим альбомом – наслаждалась вызывающими текстами, не понимая открытых необузданных эмоций, их наполнявших. Достаточно будет сказать, что сейчас все изменилось. Она подпевала трекам во весь голос, а когда диск закончился, запустила его снова. За Аланис последовали Рианна, затем Люшес Джексон (еще одно «ау» из прошлого), затем Пинк, Леди Гага и ее тайные увлечения – Долли Партон и Лоретта Линн.

Две последние полюбились ей благодаря работе. Одна из ее клиенток по физиотерапии, женщина средних лет, страдавшая болезнью Паркинсона, три десятилетия проработала в государственной школе учителем музыки, прежде чем болезнь вынудила ее уйти на пенсию. В начале каждого из их сеансов миссис Мюллер настаивала на том, чтобы аккомпанементом к ее усилиям была музыка. А музыкальные вкусы этой женщины отличались большим разнообразием: от поздних симфоний Бетховена до «среднего» периода творчества Фрэнка Синатры. В тот день, когда она поставила «Джолин», Лиза наморщила нос, взглянув на обложку альбома, на которой была изображена Долли Партон в зеленом, расшитом бисером платье, с густыми светлыми волосами, взбитыми в высокую прическу и залитыми лаком. Миссис Мюллер неодобрительно поцокала так, будто Лиза была одной из ее учениц.

– Не смейте хмурить брови на Долли, – гневно сверкнула глазами она. – Это гениальная женщина.

К удивлению клиентки, Лиза согласилась с ней и в последующие визиты спрашивала учителя музыки, могут ли они послушать и другие альбомы певицы.

– Вот, я же вам говорила, – сказала миссис Мюллер.

С каждым новым занятием она знакомила Лизу с музыкальным каталогом Долли, расширяя его до Лоретты Линн и Пэтси Клайн. Гэри раздражало новое увлечение жены, как он выразился: музыкой его родителей. Он предпочитал музыку электронную, продолжительные звуковые потоки, перетекающие один в другой.

– Это для работы, – ершисто ответила она, защищаясь, пожалуй, с большей горячностью, чем следовало.

В магазине «Рино рекордз» в Гугеноте она обнаружила сборник из четырех дисков с лучшими хитами Долли и двойной альбом лучших песен Лореты Линн. Она купила альбомы и держала компакт-диски в своей машине, где они присоединились к коллекции музыки, сопровождавшей ее на пути от одного клиента до другого. Сейчас высокий, сочный голос Долли действовал на удивление успокаивающе, хотя начальные строки из «Джолин» ^[2], с их мольбой оставить в покое возлюбленного певицы, заставили Лизу поморщиться.

Когда она проснулась на пятый день путешествия, глаза нестерпимо жгло. Нетвердой походкой, сопровождаемая хмурыми взглядами персонала «Макдональдса» на парковке отеля, в котором оставалась на ночь, она проследовала в дамскую комнату. Солнцезащитные очки с бряканьем упали в раковину. Зеркало показало ей, возможно, мать всех похмелий или тяжелый случай вирусного конъюнктивита, если бы не кровеносные сосуды, пересекающие белки, – они были черными и будто прорисованными на склерах тонкой ручкой.

У нее перехватило горло, она плеснула холодной водой в глаза, и это на мгновение чуть ослабило жжение, но не принесло никакого иного эффекта, – будто вода могла вымыть из глаз то, что чернило их. В аптечном магазине «CVS» рядом с «Макдональдсом» она купила бутылку стерильного физраствора и пузырек «Визина», после чего вернулась в туалет ресторана, чтобы промыть глаза и закапать в них. Лечение принесло малую толику облегчения. Лиза заказало большую порцию кофе навынос и отправилась в дорогу. Долли из автомагнитолы пела о том, как тонет в бесконечном море слез. Остаток дня, когда Лиза пересекла сначала Миссури, а затем Канзас, она ощущала болезненную сушь в глазах, и казалось, будто в них песок, и веки царапают роговицы каждый раз, когда она моргает. Ей приходилось останавливаться, по ощущениям, каждые десять минут, чтобы закапать глаза «Визином». Происходящее раздражало ее. Время, которое ей требовалось, чтобы остановиться, снять очки, наклонить голову, отогнуть нижнее веко и выдавить каплю, казалось утекающим сквозь пальцы. Под слоем раздражения, как темная вода под кромкой льда, таились мучительное беспокойство и страх того, что происходящий в ее глазах процесс вступил в новую фазу, что это начало чего-то худшего, что она упустила тот момент, когда нужно было обратиться к врачу. Страх просачивался в ее раздражение, пока, наконец, уже почти миновав Топику, Лиза все же решилась повернуть на ближайшем съезде к больнице неподалеку. Подъезжая к больнице, она уже видела ее, однако эмоции, которые она не смогла бы определить, заставили ее нажать на педаль газа, а руки – направить машину к указателям, ведущим обратно к федеральной автомагистрали.

Когда на следующее утро она почувствовала, что глазам легче, Лиза сказала себе, что приняла верное решение. Черные капилляры, заштриховавшие белки ее глаз, размножились до такой степени, что редкие участочки белизны уже казались странностью – словно результатом неумелой раскраски на рисунке ребенка. Еще двадцать четыре часа – и на месте глаз останутся лишь несколько бледных пятен, словно брызги краски. К тому времени Лиза уже должна была пересечь границу Монтаны. Какое бы беспокойство ни вызывала предпоследняя фаза трансформации глаз, его поглотило ощущение, поразившее ее, когда она увидела знак, приветствовавший путешественника в Стране бескрайнего неба ^[3]. Как будто желтая линия, очерчивающая границы штата в ее потрепанном и зачитанном до дыр путеводителе «Рэнд Макнелли», была настоящей, физической границей, как будто, пересекая ее, она перемещалась в некое пространство, сообразное сдвигу цветов карты от синего края Вайоминга к белому простору Монтаны. Это напоминало ощущения, когда при сильной простуде – нос заложен, в голове туман – принимаешь лекарство, которое мгновенно снимает все симптомы. Пейзаж, проплывающий мимо окна машины, не особенно отличался от того, что она видела последние несколько часов в Вайоминге: земля, похожая на смятые простыни на кровати, густая желтая трава, редкие дома и заправки или ферма, будто декорация к фильму, – все казалось ярче, словно подсвеченным изнутри миллионами крошечных ярких огоньков. Подумав, что это явление связано с преломлением света в линзах ее солнцезащитных очков, Лиза сняла их, но впечатление «подсветки» осталось.

Не ослабло оно и тогда, когда салонное зеркало показало ей полностью почерневшие глаза. Несмотря ни на что, на катастрофу, разразившуюся более недели назад, на то, что сделал Гэри, и что сделали с ним, на то, что она задумала сделать с Сефирой с помощью мясницкого ножа, сейчас завернутым в полотенце и сунутым под запаску… Лиза вздрогнула, резко дернула машину влево, заработав сердитый гудок прогрохотавшего мимо нее восемнадцатиколесного трейлера. Она увернулась от трейлера, возвратившись на свою полосу. Лоретта Линн пела о дьяволе, получившем по заслугам. Изменения в ее глазах были незначительны, но она не могла перестать смотреть на них. После того как второй грузовик позади нее подал звуковой сигнал, потому что она, сама того не заметив, сбросила скорость с семидесяти миль в час до сорока пяти, Лиза решила, что пора съезжать с автострады. Она надеялась, что на ближайшем съезде найдется «Макдональдс». Наличие в нем окошка обслуживания «на ходу» означало, что ей не придется беспокоиться о том, что подросток на кассе станет пялиться на нее, поскольку лицо ее закрывали солнцезащитные очки.

Не говоря уже о ее рте – скрыть это тоже стало невозможным.

II

Лиза Мюррей, в девичестве Мартинес, никогда не думала, что муж может ей изменить. Да, утверждение нелепое, она это знала. Разве только если не выходишь замуж за человека, известного своей неразборчивостью в связях, или не состоишь с ним в открытом браке. Будь она подростком, закатила бы глаза так лихо, что не удержалась бы на ногах, но нынешняя, за тридцать, Лиза все чаще смотрела на брак своих родителей как на образец, к которому стоит стремиться. Вскоре после состоявшейся в Гвадалахаре свадьбы родители Лизы приехали в Долину Гудзона, в Ньюбург, чтобы ее отец смог работать в автомастерской своего кузена. После рождения Лизы и ее сестренки мама девочек нашла работу секретарем в местной средней школе. Они купили дом в городе, который обменяли на жилье в деревне летом, перед тем как Лизе идти в среднюю школу. Ее отец открыл собственный автосервис, специализирующийся на обслуживании «мерседесов» и автомобилей других дорогих марок, потому что, по его словам, починить машину богатого не труднее, чем бедного, зато выручить за ремонт можно больше. Мама оставила работу в школе, чтобы помогать ему в автосервисе. Так и жили ее родители: годы, проведенные вместе, только сближали их. Очень многие друзья ее детства и юности были выходцами из семей, чьи родители вели с виду пристойную, а на самом деле параллельную жизнь, встречаясь раз в неделю за воскресным ужином, прежде чем снова отправиться в разные стороны. То же самое можно было бы сказать и о ее теперешних подругах и их супругах. Какими бы счастливыми они ни казались – или по крайней мере не несчастливыми, – Лиза хотела, чтобы брак состоял из чего-то более значительного, чем общее жилое пространство и совместный ежедневный прием пищи. Ей хотелось чувствовать себя партнером в совместном предприятии, ее брак – это проект, над которым они с Гэри будут продолжать работать, не забывая вовлекать в него проект достаточное количество отвязного секса.

В том, что Гэри продолжит обращать внимание на других женщин, даже засматриваться на особенно привлекательных, Лиза не сомневалась. Он же мужчина, в конце концов. Помимо занятий карате, несколько часов в неделю она проводила в тренажерном зале и была вовсе не прочь оценить словно выставленных напоказ вокруг нее мужчин. Женатый вовсе не означает, что мертвый; коль скоро ты питаешься дома, какая разница, где нагуливаешь аппетит? Если ты на диете, это не значит, что не можешь просмотреть меню. Выбери образ себе по душе, коль скоро за твоим выбором последовал еще один: можешь смотреть, только не трогать.

За семь лет брака, восемь с половиной лет совместной жизни, она сделала одно исключение, нарушив правила ради мальчишника Тима, брата Гэри, который однажды майским вечером пригласил их и дюжину друзей из IBM в стриптиз-клуб «Пик» на окраине Гугенота. Когда на следующее утро Гэри рассказал ей о событиях ночи, он клялся, что понятия не имел, чем закончится вечеринка, и Лиза почти смирилась с этим. Истово религиозный, Тим был оплотом местной католической церкви. (Хотя каковы они, личностные стереотипы истово верующих?) Бурлило ли в Тиме тайное подавленное желание или нет, но его друзья решили, что не могут позволить ему переступить порог супружеской жизни без дебоша напоследок. Так что после гамбургеров и пива в пабе «Уголок Пита» они набились в чей-то внедорожник и в еще один чей-то внедорожник и отправились в «Пик». Гэри утверждал, что они выпили ровно столько, чтобы идея казалась вдохновляющей. Многие из них оставались в клубе далеко за полночь, когда нескончаемая демонстрация обнаженных женщин наконец сломила сопротивление Тима и он согласился с предложением друзей купить ему 15 минут в ВИП-зале. Лизе пришлось признать, что фотография ее невероятно серьезного деверя, застегнутого на все пуговицы, как и его белые рубашки из полиэстера, глядящего с раззявленным ртом и широко раскрытыми глазами на растатуированную танцовщицу со сценическим именем Лилит или Изида, извивающуюся перед ним, – получилась более чем забавной.

Однако ее улыбка померкла, когда Гэри добавил, что тоже согласился на четверть часа в ВИП-зале. На этом настояли друзья Тима, как и сам Тим, во что она тоже почти могла поверить. Если Гэри был там с ним, то все выглядело не столь скверно, не так ли? Если до Робин дойдут слухи или совесть заставит его признаться, будет кому поручиться, что он действительно ничего не отчебучил с Лилит или Изидой. И наоборот, разумеется. Ей удалось сохранить легкий и ровный тон голоса, когда она произнесла:

– Вот как?

– Ага, – сказал Гэри, щеки лоб его покраснели, он потер руки, как делал всегда, когда нервничал. – Прости. Я к тому, что ничего там такого не было, ты не подумай. Эта девушка просто потанцевала передо мной некоторое время, и все. Знаю, я не должен был позволить им втягивать меня в это. Просто понимаешь… Тим… он выглядел таким потерянным…

– А как прошли его пятнадцать минут?

– Думаю, у него появились кое-какие новые представления о небесах, – когда она рассмеялась, он добавил: – Нет, правда, все прошло замечательно. Ничего такого не было.

Она выгнула бровь.

– Что?

– Никак не думала, что ты западешь на стриптизерш. Каждый день узнаешь что-то новое.

– Да нет… Я не…

– Может, мне начать брать уроки танцев на шесте?

– Ты… серьезно? – проговорил он, уловив иронию.

Именно так она отнеслась к тому, что муж рассказал ей о своих пятнадцати минутах в ВИП-зале стриптиз-клуба «Пик», – с юмором, ведя себя так, будто ситуация слишком нелепа, чтобы расстраиваться из-за нее, и в течение последующей пары недель она то и дело подтрунивала над ним. Как-то проезжая мимо «Пика» по дороге к матери Гэри в Гайд Парк, Лиза спросила:

– Точно не хочешь заскочить? У них акция – приватные танцы на коленях, два по цене одного, а?

В другой раз, просматривая программу «Телегид», она объявила:

– О, Си-Эн-Эн готовит специальный репортаж о стриптизершах. Обязательно посмотрим. Вдруг увидишь кого знакомого?

Держа в руках коробочки с краской для волос у стеллажа в супермаркете «ШопРайт», она сказала:

– Какой больше к лицу стриптизерше – вишневый «Кул-Эйд» или под блондинку?

Если шутки Лизы носили характер пассивно-агрессивный – или агрессивно-напористый, – они удерживали ее от определенных «направлений расследования». Она не поинтересовалась у мужа, как звали ту девушку (потому что наверняка услышит в ответ вымышленное имя). Она не просила описать ее внешность (потому что, не исключено, та окажется полной противоположностью Лизы или, что еще хуже, ее двойником?) И, конечно же, не спрашивала его обо всех смачных подробностях (потому что он сказал: «ничего такого не было»).

Все это время Гэри продолжал краснеть, продолжал извиняться, продолжал вести себя, думалось ей, скорее как человек, который глубоко смущен, чем тот, кто глубоко виновен. Косвенные улики подтверждали его версию событий. Тим его единственный брат. Все его друзья счастливы в браке. Он клялся, что у него нет ни малейшего желания возвращаться в тускло освещенные интерьеры «Пика». Так что в конце концов Лиза решила дать мужу поблажку. Не сказать, чтобы бескорыстную, поскольку оставила за собой право поглумиться над ним, если будет настроение, но существенно уцененную.

Для любой из ее подруг, которым она поведала эту историю, тема стала табу раз и навсегда. Большинство из них были достаточно разумны, чтобы позволить ей прийти к такой развязке. Дженис, ее старшая сестра, отпустила несколько язвительных замечаний, но для нее подобная ситуация не была внове. Если бы ее вопросы о том, почему Гэри постирал белье в то утро, прежде чем признался ей в этом – и проверила ли она их банковский счет дабы убедиться, не сам ли он заплатил за танцовщицу, и была ли она уверена, что он остался дома и писал свои руководства по компьютеру, пока она работала с очно-заочными клиентами, – если бы все эти вопросы и то, на что они непрозрачно намекали, застряли у нее в мозгу, как жала, зазубрины которых держали их слишком цепко, чтобы она с легкостью могла избавиться от них, то лишь потому, что у ее старшей сестры всегда срабатывало шестое чувство на ее слабые точки, и срабатывало всегда. Лиза сопротивлялась желанию позвонить Гэри, пока ехала от одного клиента к другому. Она отказалась изучать банковскую выписку за тот месяц. Она обратила внимание, что муж стирает белье примерно раз в пять дней. Она больше недели не разговаривала с Дженис.

Единственное, от чего не смогла удержаться Лиза, – постараться представить себе ту девушку. Она прилагала все усилия, чтобы не думать о чем-то другом, но, очевидно, ее неврозы требовали этого лакомого кусочка в обмен на то, чтобы потом утихомириться. С самого начала она знала, как выглядит танцовщица, и это удивляло ее. Она полагала, что закрутится больше внутренних споров с собой, больше размышлений: кого бы предпочел Гэри – высокую или миниатюрную? Блондинку или брюнетку? Грудастую или длинноногую? Наоборот: стоило ей подумать о стриптизерше, она увидела ее с гиперреальной отчетливостью. Грудастая и длинноногая, грудь под размер «дабл-Д», ноги не такие стройные, как могли бы быть из-за бедер, «уравновешивающих» груди, но достаточно длинные, чтобы выглядеть налитыми, но не толстыми. Густые, до плеч, волосы, осветленные (чересчур), взбитые и налаченные в прическу а-ля грива, которая сделала бы честь певице восьмидесятых. Не такая высокая, какой казалась благодаря волосам и ногам, быть может, пять футов четыре дюйма, но с хорошими плечами, хорошей осанкой и парой туфель на платформе, увеличивающими ее рост. Загорелая, с татуировкой в виде пчелы выше и слева от выбритой промежности и колечком в пупке. Свое выступление она начала в ярко-розовом платье, которое больше походило на длинную футболку, и, не теряя времени даром, сняла его, покачиваясь под рвущую динамики музыку (какой-то металл, Лиза была не слишком уверена в этой детали). Избавившись от платья, девушка теперь кружила по сцене в стрингах такого же неоново-розового цвета, просовывая руку под них и скользя ладонью по бедру, натягивая плотную розовую ткань еще туже. Она растягивала эту часть своего номера, приспускала стринги с одной стороны, а затем оставляла их так на некоторое время. И все это время Гэри сидит рядом со сценой – восхищенный, завороженный.

Как ни странно, но первой, кому она наконец решилась рассказать обо всем, была Дженис. Еще более странно: сестра не стала «бить лежачую», не твердила: «Я же тебе говорила». Нет, в кои-то веки Дженис сказала то, чего хотела бы слышать от нее Лиза, – мол, нет смысла мучить себя, что сделано, то сделано, и вообще, Гэри же сказал, что это была не его идея, не так ли? К тому же ничего там не было, верно? Выслушав описание Лизы гипотетической стриптизерши, Дженис сказала:

– Просто она твоя противоположность, вот и все. Ты высокая и худенькая, она малорослая и плотная, ты брюнетка и смуглая, она – «гуэра» ^[4].– Это было после того, как Дженис, как она выразилась, приняла свое наследие, приправляя школьный испанский, который она помнила, словарным запасом и выражениями, почерпнутыми из поисковых запросов Гугла. – А у тебя? Какой размер – «Эй-кап» ^[5]?

– Ха-ха, – Лиза невольно улыбнулась.

– Приму ответ как «да». У нее сиськи, из-за которых можно умереть, – и проблемы со спиной, доказывающие это. Она – воплощение всех твоих тревог, облаченное в стринги, и в туфлях на платформе.

Лиза не была настолько глупа, чтобы самой не сознавать сказанного, но то, как серьезно и бесстрастно Дженис произнесла это, придало объяснению силу и основательность, которых у нее в голове не нашлось. Она внутренне собралась, ожидая слов Дженис: «Это не значит, что Гэри не прочь бы размяться с такого типа девицей». Хотя сама мысль казалась ей поразительной, именно родная сестра была единственной, кто позволил поблажке, которую она сделала Гэри, остаться в силе. При этом, если бы ее попросили порассуждать о типе женщины, с которой ее муж мог бы нарушить свой брачный обет, то тотчас, не дав ей успеть сформулировать ответ, перед ее мысленным взором возник бы образ той танцовщицы – неисчезающий символ ее неуверенности в себе. Возможно, именно поэтому в следующем сентябре, когда в большом количестве потекли слухи о том, что Гэри видели с другой женщиной (не было никакого начального ручейка – а заставший врасплох потоп), она не сразу поверила им, поскольку женщина, которую они описывали, никоим образом не соответствовала представлению Лизы о фантазии Гэри. После того, как ее подруга Карен позвонила поинтересоваться о женщине, которую она не так давно видела выходящей вместе с Гэри из «У Пита» в полуденное время – чертовски высокая, тощая, как палочник, черноволосая, огромные солнцезащитные очки, одета в какое-то белое кружевное платье в облипку, покрывавшее ее от шеи до щиколотки, как платье для выпускного бала Мортиши Адамс, – Лиза удивилась (Гэри не упомянул о каких-либо планах на обед, хотя и причин для этого у него не было), но не слишком встревожилась. У Гэри было много друзей женского пола, быть может, больше, чем друзей-мужчин. Он оставался таким с тех пор, как она его знала, и хотя внешность той, которую описала Карен, не совпадала ни с одной из подруг ее мужа, возможно, это был кто-то из старшекурсниц, находящихся в городе проездом, или же кто-то из знакомых открыл в себе внутреннюю готессу (не сказать, чтобы описание соответствовало кому-то, кого она знала). Как бы не замечая обеспокоенного тона Карен, Лиза ответила:

– А, эта. Новая подружка Гэри. Да, мы решили пойти по пути открытого брака. У меня отношения с моим гинекологом. Он, скажу я тебе, отлично знает, куда девать руки.

Карен ответила потрясенным молчанием, а затем – нервным смехом.

В тот вечер Лиза спросила Гэри о женщине:

– Кстати, с кем это, говорят, ты тут на днях встречался за ланчем?

Частенько подобные вопросы вызывали у Гэри румянец на лбу и щеках. На этот раз он поднял глаза от салата, бледность осталась неизменной. Впрочем, цвет лица казался слегка желтоватым, как будто проявляя ранние признаки желтухи, – то была, без сомнения, игра света в кухне. Он не потрудился спросить, о чем это она. Как будто ждал, что ответ Лиза даст ему сама. С набитым недожеванным помидором ртом он проговорил:

– Ее зовут Сефира.

– Как ты сказал, Сефира? Давнишняя подруга?

– Познакомились в Интернете. Она написала мне по электронной почте, попросила помочь в создании веб-сайта. Предложила встретиться и обсудить.

Помимо основной работы техническим писателем ^[6] у Гэри имелся побочный бизнес в области веб-дизайна, настолько мелкий, что его можно было бы назвать микроскопическим. Лизе хватило бы одного-двух пальцев пересчитать количество сайтов, которые он создал, включая сайт для ее физиотерапевтической практики.

– А как она узнала о тебе?

– Твой сайт, – ответил он. – У нее есть сестра, которая нуждается в физиотерапии, и когда она наткнулась на твою страничку, впечатлилась настолько, что решила связаться со мной.

Звучало правдоподобно.

– Каким бизнесом она занимается?

– Оккультизм. Магические кристаллы, демонология…

– Демонология?

– Ну, да. Связь со скрытыми силами и все такое. Она объясняла мне, но, честно говоря, в одно ухо влетело, из другого вылетело. Ничего особенного. Мне нет нужды вникать в это, чтобы создавать сайт.

– Ну, да. Лишь бы голова не пошла вращаться и изо рта не полетел гороховый суп ^[7].

Он ухмыльнулся:

– Не волнуйся, буду держать под рукой распятье.

На этом все и закончилось. Поздно вечером звонили еще две подруги, одна из которых стала свидетелем того, как Гэри обедал с той женщиной в «У Пита», другая же видела, как они стояли и разговаривали на Мейн-стрит рядом с машиной Гэри, и обе подруги старались как можно деликатнее дать понять, что Гэри и эта женщина казались ну просто ужасно… близкими, и спросить, все ли у них с мужем хорошо. Лизе не составило труда заверить их, что с ее браком все в порядке, а Гэри они видели с новой заказчицей, клиентом, только и всего.

На следующий день ей удалось изобразить те же или похожие чувства, отвечая трем подругам, которые оставили ей сообщения на мобильном, и еще двум, позвонившим ей домой: одна в девять, другая в десять-тридцать. Все пять отзванивались с информацией о Гэри и Сефире, замеченными за распитием кофе в «Старбаксе», переходящими через Мейн-стрит (он поддерживал ее за локоть) и обедающими в «У Пита». Снова Сефира нацепила огромные солнцезащитные очки, но платье на ней было красное, с разрезом до бедра, и пара черных сапог.

Подруга Лизы, художница, не смогла в точности определить, какого оттенка красного было платье, сказала только, что темного. Именно она обратила внимание на фигуру Сефиры:

– Боже, видела бы ты эту женщину! Она… Понимаешь, дело не в том, что она худая, нет, по сравнению с ней худая показалась бы толстой. Это за гранью анорексии супермоделей. Это даже скелетом не назвать. Она похожа на набор линий, на палочку-фигурку из игры «Виселица». Не знаю, видела ли ты кого-нибудь в таком… состоянии, но единственной моей реакцией было… отвращение. И все же, – добавила она, – понимаю, как неожиданно и странно это прозвучит, учитывая то, что я только что сказала, так вот, я думаю, эта женщина может быть самой сексуальной женщиной – самым сексуальным существом, которое я когда-либо видела.