000
ОтложитьЧитал
Зеленый садовый шланг дрожал между ног Джека – он обливал и вытирал хромированные части. Проходя мимо веревки с бельем, он поглядел на мои трусы, поднялся по лестнице и ушел к себе в квартиру.
Одри Хепберн с обложки «История монахини» смотрела прямо мне в душу с моей неубранной кровати. Ее волосы были скрыты белоснежным апостольником, большущие глаза смотрели испуганно.
– Чего уставилась? – спросила я. – Так тебя разэтак!
Я впервые произнесла такую непристойность. По спине пробежала дрожь от сознания собственной силы.
После чего я села на кровать и разрыдалась. Долорес Прайс, леди печального образа.
Когда мама вернулась с работы, я тихонько вышла на площадку лестницы и подслушала бабкины жалобы:
– Если бы ты ей не позволяла… Пока она живет в этом доме…
– Я с ней поговорю, – сказала мама, упирая на «я». – Я занесу белье в дом.
Когда она поднялась и постучала, я уже была готова к защите. «Сама перестань вести себя как подросток! – скажу я. – Когда ты уже повзрослеешь, чтобы близким за тебя не краснеть?»
Но вместо критики мама присела на кровать и обняла меня.
– Давай с тобой сходим в кино, – предложила она. – Или по магазинам, или еще куда-нибудь.
Верх «Бьюика» был поднят – день выдался пасмурный и дождливый. Мы с матерью возвращались домой из Провиденс.
Мы выехали утром и позавтракали в кафе, затем купили две новые школьные формы мне и мохеровые свитера нам обеим. Простояли полчаса в очереди, чтобы попасть на утренний показ «Ночи после трудного дня», но девушки перед нами и за нами визжали при виде постеров с героями фильма в витринах кинотеатра, а мать забыла принять свои таблетки и боялась, что ее нервы этого не выдержат. Я немного подулась, но согласилась на «Мэри Поппинс».
– Тебе какие парни нравятся? – спросила я маму.
– Не знаю, – ответила она. – Высокие, смуглые и при деньгах. Как Вик Деймон – что он там, свободен?
– Нет, серьезно, – настаивала я. – Вот такой, как Джек, по-твоему, красивый?
Мать ударила по тормозам – почему, я не поняла – и рассмеялась:
– Какой Джек? Джек Фрост? Или Джек Бенни?
– Наш Джек, с третьего этажа.
– О-о, не знаю, – протянула она. – Я об этом не думала. Они с Ритой такая красивая пара, она же просто живая куколка, – мать включила радио.
– У нее рот некрасивый.
– Ты слишком строга. Я нахожу ее очаровательной.
– Тебе не кажется, что Джек чем-то похож на твоего брата? На снимке, висящем на лестнице, он напоминает Джека.
– Эдди? Да нет, не очень. Хотя сейчас, когда ты сказала… Правда, Эдди был смуглее и ниже ростом.
Она выключила радио. Дворники чуть поскрипывали.
– Жаль, что лето кончилось, – вздохнула я. – Ненавижу эту школу, у меня там ни одной подруги.
– В этом году все будет иначе, – пообещала мать. – Господи, восьмой класс – поверить не могу!
– Если мне там будет плохо, можно я перейду в другую школу?
– Не будет тебе плохо, – заверила мать. – Я на это даже отвечать не хочу. Прикури мне сигарету, а?
Я чиркнула спичкой, затянулась и передала ей сигарету. Затем взяла вторую, для себя. Мы молча курили. Покрышки «Бьюика» свистели по мокрому асфальту.
– Почему вы с бабушкой никогда не говорите о дяде Эдди? – спросила я.
– Кто сказал?.. Что ты хочешь знать?
– Ну, вот ты плакала, когда он утонул?
– Конечно, плакала.
– Он меня хоть успел увидеть?
– Много раз. Тебе тогда примерно годик был. Он все дразнил меня, что ты не мальчик. Брал тебя на руки и называл Фредом… Господи, эти похороны… Это было ужасно. Он так любил жизнь…
– А бабушка плакала?
Мать выключила дворники.
– Не знаю. Передо мной – нет.
– Даже по собственному сыну?!
– Она очень злилась из-за его смерти – помню, все время хлопала дверьми, крышками кастрюль, кухонными шкафчиками. Эдди всегда был шальной – вечно испытывал судьбу.
– Рисковал, – поправила я. Ненавижу бабку, эту бессердечную тварь.
– Правда, Джулия Эндрюс хорошо сыграла Мэри Поппинс? – спросила мама. – Такая милая.
– А в жизни, наверное, капризная хамка. – Я снова включила радио и покрутила ручку настройки, пока не нашла «Уис». Песня закончилась. Послышался голос Джека. Я сделала громче, и голос заполнил машину.
– Может, бровями, – задумчиво произнесла мать.
– Что?
– Брови Джека такие же, как у Эдди. И голубые глаза, в которых варится очередная шалость.
Когда мы вернулись домой, я забрала радиоприемник, даже не взглянув на бабушку. У себя в комнате примерила одну из новых форм. Вторая, большего размера, тоже сидела неплохо.
Джек договорил глупую шутку, и зазвучал орган – вступление к «Наш день придет». Я подарила эту пластинку Джанет на день рожденья. Мы распевали песню дуэтом, сидя на заднем сиденье в машине Нордов. Джанет не писала мне уже несколько месяцев.
Я встала и заперла дверь.
Щетка для волос превратилась в микрофон. Я пела перед зеркалом для озорных голубых глаз Джека.
Наш день придет,
Стоит лишь еще немного подождать…
То, как двигались мои губы, выговаривая слова песни, пробуждало ощущение сексуальности – и печаль. Свободную руку я сунула под школьную форму.
Ну и что, сказала я себе. Если это делает Рита, бабушкина фарфоровая куколка…
Я закрыла глаза. Щетка упала на пол. Мои руки бродили между ног, по бедрам, по повлажневшим трусам. Руки Эдди. Руки Джека.
Глава 6
Уже в восьмом часу в первый школьный день я вошла в кухню в колючей шерстяной форме.
– Па-пам, – пропела мать. Я зло посмотрела на нее.
Мне пришло в голову, что по утрам мы с Джеком выходим из дома в одно и то же время, и Сент-Энтони ему по пути на работу. Я уже успела навоображать, как подъеду на «МГ», лавируя между автобусами, таинственно улыбнусь Джеку и распахну дверь в новообретенную популярность. Волосы у меня станут гладкими и прямыми, как у Марианны Фейфул, и к обеду я стану президентом класса.
Но в это душное утро Джек уехал рано. Бабушка поставила передо мной тарелку манной каши и включила настольный вентилятор. Мать отказывалась воспринимать окончание летних каникул как трагедию и болтала о своем новом увлечении – «Пуховках для пудры», женской лиге боулинга. Они с бабкой проводили меня до дверей. Мама стиснула мне руку и сказала, что я красавица. Пока я тащилась полмили до школы, волосы свились в мелкие колечки. Потная рука оставила след на новой синей тетради.
Напутствие сестры Сретения было обязательным для восьмых классов Сент-Энтони. Маленький жесткий наггет в юбке, на который не действовали ни жара, ни духота, она начала наш год с напоминания правил поведения. Озвучивая основные догматы, сестра постукивала кривым указательным пальцем по школьной доске. Нам, восьмому классу, поручалось подавать младшим пример благонравия. Сестра Сретение намекнула, что ужасные кары обрушатся на головы неблагоразумных учениц, – тут она поглядела прямо в глаза Розалии Писек – которые не воспримут ее слова всерьез.
Все утро мы заполняли анкеты и списывали политику школы и правила поведения на занятиях к себе в тетради. Ленч я съела в привычном окружении пустых складных стульев.
Днем мы получили урок «демократии в действии», выбрав Кэти Махони президентом класса на третий срок. За весь день со мной заговорили всего две одноклассницы.
За ужином мама монотонно твердила, чтобы я не спешила. Они с бабушкой бросали меня одну на весь вечер: бабка ехала на бинго, а мама торопилась к кеглям и дорожкам «Пуховок для пудры».
Сестра Сретение задала нам кучу страниц из естествознания и религии.
В зеркале я видела, как мать промокает салфеткой накрашенные губы – к боулингу она готовилась с той же страстью, что и к свиданиям.
– Не расстраивайся и не волнуйся, но я предполагаю, что у меня рак желудка.
– Долорес, это все нервы. Бабушка говорит, Рита всю неделю будет выходить во вторую смену. Ей, бедняжке, это ужасно не нравится.
– Не меняй тему. Ты должна отвести меня завтра к врачу. У меня внутри явно растет опухоль!
Мать наклонилась и начала расчесывать свои светлые волосы сверху вниз.
– Иисусе, – воскликнула она, – надеюсь, ты не беременна?
Через острый вырез блузки я видела ее черный кружевной лифчик и прыгающие груди.
– Сама-то ты не беременна? Это же ты у нас гуляешь с бойфрендами.
Мать выпрямилась и наставила на меня щетку:
– Не распускай язык!
Бабушка стояла в дверях, сжимая сумку и хмурясь.
– Я сказала Джуди Мамфи – без четверти семь, Бернис. В прошлый раз ты нас привезла слишком поздно, пришлось садиться на заднем ряду, около шумных вентиляторов, создававших сквозняк. Мы весь вечер мерзли, а бедная Джуди не могла даже расслышать числа.
– Мама, иди в машину, я сейчас приду.
Мать наклонилась и поцеловала меня.
– Не форсируй события, детка, и все будет хорошо. Мне надо бежать. Вся эта ерунда с желудком – просто нервы, или жирная пища, или несварение. Уж ты мне поверь, сестра Мария Картофельные Чипсы.
– Когда ты в следующий раз сойдешь с ума, я тебе тоже скажу, что это все жирная пища. Посмотрим, как тебе это понравится.
У мамы вытянулось лицо. Она вышла из комнаты и сбежала по лестнице, хлопнув входной дверью.
Я взяла салфетку с комода и принялась рассматривать цепочку из трех коралловых «О», которые оставила помада. Они напоминали китайскую головоломку из колец, которую давным-давно купил мне отец. Несколько дней я сидела за складным столом на Картер-авеню и безуспешно пыталась ее разобрать. Папа не звонил мне с начала лета. Когда я спросила маму, переводит ли он нам алименты, она ответила, что мы прекрасно справляемся – если мне что-нибудь нужно, я должна сразу ей сказать. Бабушка ответила прямо: нет, не переводит.
В тату-салоне было темно, но в глубине дома горел свет. У бокового входа стоял мотоцикл – он был там припаркован всю неделю. В тишине послышался смех Роберты. На Пирс-стрит зажглись фонари.
Я села в коридоре у тумбочки с телефоном и начала набирать номер Джанет Норд, однако повесила трубку. Целую вечность – минуты две – я напряженно вспоминала наш старый телефонный номер на Боболинк-драйв. В конце концов, достав домашнее задание, я, недовольная, уселась за кухонный стол.
– Йе-ху!
Руки Джека были прижаты козырьком к бровям. Очертания фигуры казались размытыми за сетчатым экраном черного хода.
– Что я наделал, дель Рио? – засмеялся он. – Напугал тебя?
– Да нет, – ответила я. – Я просто занималась.
– Прости, что беспокою, но у нас вентилятор отрубился, а я не могу найти свой филлипсовский шуруповерт. У твоей бабушки отвертки не найдется?
– Можете поискать, – разрешила я. – Заходите.
На Джеке были только шорты из старых джинсов. Я отвела взгляд.
– Слушай, вот жара, да? У нас на кухне хоть стейки жарь на линолеуме.
Я выдвинула ящик, где у бабки лежали инструменты.
– Может, здесь есть?
Он запустил руки в ящик, перебирая инструменты. Глядя на него, я то надевала, то сбрасывала шлепанцы.
– Все есть, а нужного нет, – приуныл он.
– А-а. Ну, извините.
– Ничего. Все равно мотор перегорел, наверное. Думал разобрать и поглядеть, все равно заняться нечем.
– Мама говорила, Рите поменяли смены?
– Да. Ну, я пошел. Кстати, если тебя нужно подвезти до школы, только скажи. Я проехал мимо тебя сегодня утром. Мне по дороге.
– Проехали? Правда? Ладно, спасибо.
Сетчатый экран снова захлопнулся, заскрипели ступеньки боковой лестницы. Я вернулась к главе по естествознанию.
Джек сидел на своем крошечном крыльце – было слышно, как он насвистывает.
Я умылась в кухонной раковине, пошла к себе в комнату и переоделась в розовую полосатую блузку из жатки. Спустившись, выдернула вентилятор из розетки так резко, что на секунду испугалась – провод лопнет. Потом намотала шнур на руку, сунула ноги в шлепанцы и пошла наверх, к нему.
Он сидел на площадке, свесив ноги с края. В сумерках виднелся только горящий конец сигареты.
– Можете этот пока взять, если хотите, – предложила я, протягивая вентилятор. – Мне он не очень нужен.
– О, да не стоило… Точно можно?
– Держите.
Рядом с ним высилась незаконченная пирамида пивных банок. Джек положил сигарету на край площадки – горящим концом в воздухе – и протянул руку за вентилятором.
– Ты умница, – похвалил он. – Хочешь колы? Или тарелочку мороженого?
– Нет, спасибо.
– Точно не хочешь?
– Ну… – Я засмеялась. – Разве что мороженого.
Джек встал и пошел к себе в квартиру. Обернувшись, я смотрела на его голую спину, пока он ходил по кухне.
– Как с тобой обращаются в школе? – спросил он из кухни. – У нас только ванильное.
– Годится, – сказала я.
Я тоже свесила ноги с площадки и стряхнула шлепанцы. Они беззвучно упали на землю. Напротив, у Роберты, погас свет. Я подняла сигарету Джека и покатала между пальцами, сбросив столбик пепла длиной в дюйм.
Джек вышел, держа одной рукой мое мороженое, другой – бабкин крутящийся вентилятор, а согнутым локтем – баночку пива. От вилки вентилятора в дом тянулся удлинитель. Я подвинулась, давая место, и села по-турецки возле пирамиды пивных банок.
– Как угадать, что в твоем холодильнике побывал слон? – спросил он, садясь рядом со мной и отпивая пива. Его волосатая нога на секунду коснулась моей.
Я пожала плечами.
– На сливочном масле следы останутся.
Мой смех прозвучал фальшиво.
– Ну, рассмешили, – сказала я. – Обожаю слушать вашу передачу.
Джек улыбнулся и глотнул еще пива. Вентилятор жужжал невероятно громко.
– Я рад, что хоть кому-то нравится, – произнес он наконец. – Менеджер радиостанции считает мой юмор слишком – как он выразился? – оторванным от жизни. Говорит, мне нужно четче понимать запросы аудитории среднего возраста в Новой Англии.
Он сделал несколько больших глотков из банки, потянулся через меня и добавил ее в свою пирамиду.
– Если он не возобновит со мной контракт, мне кранты.
От этого слова я вздрогнула.
– Вам нужно на радиостанцию, которая играет приличную музыку, – предположила я. – Вы слишком хороши для этих старых пердунов.
– Что сказала бы на это твоя бабушка? – спросил он.
– Кстати, о старых пердунах, – сказала я.
Он хохотнул:
– Да брось ты, она очень приятная старушка.
– Это вам так кажется. У мамы был брат, который погиб в девятнадцать лет, так бабка даже слезинки не проронила. По родному сыну!
– Может, она плакала, когда никто не видел. Люди много чего делают тайно. А как он погиб?
– Утонул. Странно, ведь мои бабушка с дедушкой с отцовской стороны тоже утонули. Из-за урагана. Это было очень давно, я еще не родилась. Получается, у меня по обеим сторонам есть утонувшие родственники.
– Какой-то невеселый у нас разговор, – засмеялся Джек.
У меня запылали щеки. Я замолчала и принялась за мороженое.
С третьего этажа Пирс-стрит выглядела иначе – меньше и аккуратнее.
– Ну что, – сказала я, – пойду засяду за уроки.
Но первым поднялся Джек.
– Посиди еще, – попросил он. – Ты хорошая компания. Я сейчас вернусь.
В их туалете загорелся свет, и я услышала, как он мочится.
Он вышел с новой банкой пива.
– Я бы с удовольствием куда-нибудь перешел, можешь мне поверить. Мной интересуется радиостанция в Портсмуте, Нью-Гэмпшир, одна из крупнейших, но Рита не хочет переезжать.
– Я тоже не хочу, чтобы вы переезжали. До вас тут было так тоскливо. Леди, живущая здесь перед вами, была пьяницей и держала тупую мелкую собачонку.
Джек улыбнулся мне, поглаживая шерсть у себя на груди.
– Да-а?
– Да.
Он коснулся моей руки.
– Ты умеешь хранить секреты? – спросил он.
Струя воздуха от вентилятора прошла по спине, и меня передернуло. Ложка звякнула о тарелку с мороженым.
– Да, – ответила я.
– Она не хочет переезжать, потому что ждет ребенка.
– Рита беременна?!
Джек подтянул колено к груди и отпил пива.
– Жизнь – дерьмо, – сказал он. – Может, твоему дядюшке-утопленнику еще повезло… У нее уже было два выкидыша.
– Два?!
– Из-за этого мы уехали из Ньюарка, и мне пришлось уйти с предыдущей работы. Я вел утреннее шоу – пятьдесят тысяч потенциальных слушателей, возможность быть на виду у парней из Нью-Йорка… Тебе надоело меня слушать? Скажи.
– Не надоело.
– Она взбесится, если узнает, что я тебе все это рассказываю. «На этот раз, Джеки, все будет хорошо, обещаю, – говорит. – Даже если что-нибудь случится, со мной все будет в порядке». Может, ты заметила, что мое мнение не играет роли в ее маленьких решениях? Улавливаешь? Тут ребенок на подходе, а Рэндольф заявляет, что я слишком… как это… оторван от жизни. Говорит, еще посмотрит, как пойдут дела, прежде чем возобновит со мной контракт. Погоди, что начнется, когда Рита об этом узнает – она же выкинет ребенка из другой дыры!
У меня в желудке словно лег камень.
– Я лучше пойду, – отметила я, но не двинулась с места.
– Долорес дель Рио, – произнес он. – Мы с тобой против плохих людей, правда?
Я не ответила. Он коснулся моей босой ступни.
– Правда?
– Да.
– Ты щекотки боишься? – спросил Джек.
От слова «щекотка» я дернулась и нервно засмеялась.
– Боишься, значит? А я тебе говорил! – Он крепче сжал мою лодыжку. Кончики пальцев танцевали у меня на подошве.
– Перестаньте! – умоляла я. – Хватит! Я так отсюда свалиться могу!
Джек вдруг оказался сверху, прижимая коленями мои бока. Его пальцы прыгали и тыкались в меня:
– А здесь щекотно? А тут?
Ударившись затылком об пол, я извивалась и отбивалась, не в силах дышать. Я не могла унять смех. Волосы у Джека мотались на лоб и обратно, когда он терся об меня, щекоча и тыкая пальцами.
– Перестаньте! Ну, хватит! Правда! – визжала я, но он не останавливался.
Голова у меня моталась вперед-назад, когда я вдруг увидела, как близко я к вентилятору. Я резко дернула ногой. Пирамида пивных банок слетела с крыльца и со звяканьем раскатилась по аллее.
От этого грохота Джек остановился, смеясь и тяжело дыша. Пропитанное пивом дыхание вылетало влажными, кислыми рывками.
– Вы не против отодвинуться? – с нажимом спросила я. – Вы меня совсем задавите!
– Пф! Никогда больше не говори в моем присутствии, что не боишься щекотки, – сказал он и слез с меня. – Это будет тебе уроком.
Я закашлялась. А потом разрыдалась – сильно и неудержимо.
Джек засмеялся, стоя надо мной.
– Эй! – позвал он. – Перестань! В чем дело?
Когда я смогла говорить, то извинилась.
– За что?
– За глупое поведение.
Он потянулся ко мне, но я отодвинулась.
– Что я сделал, напугал тебя, что ли? Всего лишь пытался развеселить тебя и себя, а то мы завели разговор о смертях, начальниках и прочем дерьме. А ты что подумала?
– Не обращайте на меня внимания, – сказала я. – Я просто дура.
Я кое-как встала и пошла вниз по лестнице, размазывая слезы.
– Все-таки мне непонятно, – произнес Джек, перегнувшись через перила. – То ты хохочешь во всю глотку, а через секунду… Ну что с тобой такое?
Со второго этажа я слышала, как он стучит в дверь черного хода и зовет меня. Я не брала трубку телефона, и звонки эхом разносились по дому из коридора. Джек всего лишь пытался нас развеселить, успокаивала я себя. Неудивительно, что со мной в школе никто не общается – я же веду себя как слабоумная.
Вернулись мама с бабушкой. Я сидела на кровати с учебником по естествознанию на коленях. Бабка прошла мимо моей комнаты, ворча что-то о хулиганах, пивных банках и частной собственности приличных людей.
Мама вошла, присела на кровать и откинула мне челку со лба:
– Я выбила страйк и еще дважды сбила одну оставшуюся кеглю. Как самочувствие?
Я пожала плечами, не отрываясь от учебника:
– Устала, и мне тут надо дочитать, так что, если не возражаешь…
– Хорошо, детка. Спокойной ночи. Я тебя люблю.
Несколько секунд она ждала, чтобы я тоже сказала, что люблю ее. Я хотела это сказать – рискнуть и сказать, но слова не шли с языка.
Потом, сидя в темноте, обхватила себя руками, и думала о дяде Эдди. Невозможность вздохнуть там, на площадке третьего этажа, и неспособность с этим справиться – должно быть, это ощущают утопающие.
Правый, оцарапанный бок болел, и на руке была длинная ссадина.
Я еще не спала, когда Рита вернулась с работы. Наверху негромко бубнили голоса. Ступня у меня дергалась и не желала успокаиваться. Мозг не отключался. Там, на площадке, в меня внизу что-то уперлось, когда он оседлал меня и защекотал, – не то его локоть, не то колено. Они же с Ритой женаты, во имя всего святого, у них скоро будет общий ребеночек! Я поступаю как свинья и дура. Я просто жалкая личность.
«А ты умеешь хранить секреты?» – допытывался он у меня.
– Сахар положить или и так сладкий? – услышала я приторный голос бабки, спустившись утром в кухню. За ночь гроза прогнала липкий, тяжелый зной. Прохладный бриз шевелил планки жалюзи в гостиной.
На кухне взгляд метнулся от полосатой рубашки Джека к бабкиной улыбке и зафиксировался на коричневой картонной коробке посреди стола. Джек сидел на месте моей матери, а мать сидела на моем, по уши въевшись в пончик.
– Ну, вот и Долорес! – объявила бабка с фальшивым энтузиазмом. Она подтянула к столу табурет и похлопала по сиденью: – Присядь и попробуй восхитительные пончики, который принес нам мистер Спейт.
Джек поднес к губам одну из наших кружек с кофе и улыбнулся.
В комнате пахло лосьоном после бритья. Его белая в красную полоску рубашка выглядела такой новой и свежей, что на секунду я усомнилась, уж не придумала ли я вчерашний вечер.
– Эй, Долорес, – позвала мать, – как понять, что у тебя в холодильнике побывал слон?
На ее блузку цвета хаки попала сахарная пудра. Улыбка Джека больше, чем когда-либо, напоминала усмешку дяди Эдди.
– Не знаю.
– На сливочном масле следы останутся, – и они с бабкой широко улыбнулись в ожидании моей реакции.
– О, – сказала я, – какая хорошая шутка.
В коробке было три пончика со взбитыми сливками и джемом. По настоянию матери я взяла один и положила себе на тарелку.
– Малышка Рита привыкает к новому графику? – спросила бабка.
– Ну, вчера она притащилась домой, кивнула мне, как случайному знакомому, и накрылась одеялом с головой. До сих пор храпит наверху.
Мама начала рассказывать историю, как мой отец работал по ночам сразу после их свадьбы. Я ковырнула пончик и поднесла вилку ко рту. Взбитые сливки были желтоватые и теплые. Уголком глаза я заметила, что Джек на меня смотрит.
– Вы это, – предупредила бабка, подливая ему кофе, – передайте Рите запирать двери машины, раз она ездит в темноте. Сейчас вокруг столько сумасшедших и битников развелось! Какие-то дикие индейцы набросали на подъездную дорожку пивных банок. Наверное, их просто веселит мысль, что приличным людям придется за ними убирать.
Настольный вентилятор стоял на кухонном столе – шнур плотно обмотан вокруг подставки.
– Ты слышала ночью гром? – спросил Джек. – Ничего себе гроза была!
Я все проспала.
– Ты, должно быть, не выспалась, мама? – дразнила мать бабку. – Она крестится при каждом раскате грома, Джек.
Бабка скорчила гримасу.
– Ну, в этот дом молния еще не попадала, не так ли, мисс Слишком Умная?
Я отодвинула тарелку:
– Есть что-то не хочется.
– Долорес, Джек с охотой предложил подвезти тебя до школы, – сказала мать.
– Не стоит, я с удовольствием пройдусь.
– Да мне вообще никакого труда, – заверил Джек. – Ей-богу!
В дверях бабка сняла пушинку с моего рукава и сжала мне запястья:
– Если поганые пиэли снова будут тебя доставать, скажи учительнице или посылай их сразу к нам с мистером Спейтом.
Ее новоявленная бравада была для Джека, которого бабка в разговорах со мной называла исключительно мистером Спейтом. Смехота, подумала я. Кто из нас знает о беременности Риты, бабка или я? Кому, по мнению бабушки, Джек поверяет свои секреты?
На улице чирикали птицы, а Пирс-стрит блестела от дождя. Мои шлепанцы аккуратно стояли у самой двери. Кто их сюда выставил – мать или Спейт?
– Забыл вчера поднять верх, – сказал Джек, вытирая полотенцем сырые сиденья «МГ».
Я села в машину, резко захлопнула дверцу, заперла ее и снова отперла. Я не смотрела на Джека, упорно глядя в сторону. Когда он потянулся к рычагу переключения передач, я сжала колени.
– Что это вы нам пончики покупаете?
– О, ну, не знаю, просто не люблю завтракать один. Не забывай, я целые дни провожу с микрофоном и звуковым оборудованием.
Меня затрясло. Потом дрожь прекратилась. И снова началась. В приборной доске была дыра на месте радиоприемника. Джек отчего-то улыбался, с треском мотора летя по Пирс-стрит.
– А о каких противных пиэлях говорила твоя бабушка?
– О Розалии и Стасе Писек, – ответила я. – Изводили меня в прошлом году. Вон они чешут.
Будто наглядные пособия, впереди появились близняшки, тащившиеся по Дивижн-стрит. Джек нажал на сигнал и помахал. Они пораженно уставились на нас, а я, проезжая, смотрела прямо им в глаза.
– Почему они тебя изводили?
– Кто их поймет. Прицепились, и все.
– Завидуют твоей красоте, – предположил Джек.
У меня против воли скривились губы:
– Ну да, как же!
– Нет, я серьезно. Поставь себя рядом с этими тощими шавками, дель Рио, – это же как мисс Вселенная в приюте для собак! Вот, взгляни на себя.
Он повернул ко мне зеркало заднего вида. Волосы, отдуваемые ветром, летели за мной. Я выглядела беззаботной и процентов на 75 красивой.
Я отвернула зеркало, как было.
– Фу, – сказала я.
Джек смотрел на дорогу, временами поглядывая на меня.
– Да, чуть не забыл. Вчера… Я не хотел тебя пугать, вообще не хотел ничего плохого. То ли пиво подействовало, то ли жара… Ну, бывает так. Мы же с тобой по-прежнему друзья?
Кутикулы вцепившихся в тетрадь пальцев побелели.
– Конечно.
– Я звонил тебе потом. Я понял, что ты расстроилась.
– Наверное, я не слышала. Я принимала ванну.
– Ну и ладно. Давай забудем об этом, хорошо?
– Прекрасно.
Джек побарабанил пальцами по рулю и спросил, не переставая улыбаться:
– Не подумай, что я снова поднимаю этот вопрос, но все же – ты им что-нибудь рассказала или нет?
– О том, что у Риты будет ребенок?
– Да-да. Обо всем.
Я покачала головой:
– С какой стати?
– Во, точно. Умница.
Он подъехал к школе.
– Ну, удачного дня. И не позволяй этим двум швабрам тебя задевать. Ты особенная.
Глядя вперед, он взял меня за руку и мягко сжал, задержав на несколько секунд. Я не отняла руку.
Двое глуповатых мальчишек в форменных рубашках и галстуках подбежали к краю тротуара.
– Зацени-ка, – сказал один, глядя вслед «МГ».
– А быстро ездит этот самокат твоего папаши? – спросил меня один из них, глупо улыбнувшись и показав полный рот неровных зубов.
– Это не отец, – поправила я, – а близкий друг.
– Мисс Прайс! – обратилась ко мне сестра Сретение.
На шее у меня забилась жилка. Все, попалась.
– Да?
– Можете перечислить оставшиеся таинства?
Все вытянули шеи в ожидании.
– Крещение, причастие… – поторопила сестра. Десяток рук взлетел в воздух – вопрос был простым, если слушать на уроке.
– Таинство священства, – вспомнила я.
– Эрик уже назвал таинство священства. – Надежда испарилась с лица сестры Сретения, и оно словно одеревенело. – Вы подготовили домашнее задание?
– Частично.
– «Частично» в этих стенах неприемлемо, – заявила сестра Сретение. – Девушка, которая не дает себе труда подготовить самую первую домашнюю работу в учебном году, – это девушка с отвратительным отношением к занятиям, с моей точки зрения. Вы помните меры, которые я принимаю при несделанных уроках?
– Не очень, – призналась я.
– Тогда достаньте тетрадь и найдите этот пункт. Мы ждем.
Я в панике листала страницы, но не могла найти нужного места.
– Параграф четырнадцать, – нетерпеливо подсказала сестра. – Прочтите его вслух.
– «Ученик, не приготовивший домашнего задания, автоматически остается после уроков в этот день».
– Правильно, – подтвердила сестра. – А девочка, которая регулярно отказывается делать уроки, может в июне оказаться среди зрителей, а не в шеренге выпускниц. Так или нет? Я обращаюсь ко всему классу!
Все согласно закивали.
В полдень я не пошла в столовую, а вышла во двор. Болтали и орали младшеклассники, скакалки лупили об асфальт. Большая группа третьеклассников ссорилась из-за игры в «красный свет». Ненавижу эту школу – лучше утонуть, чем сюда ходить!
За качелями, на краю школьного двора, в полукруге желтых хризантем стояла гипсовая статуя святого Антония. Мое внимание привлекла ученица, которая молилась перед статуей. Некоторое время я рассматривала девчонку со спины. У нее были длинные костлявые ноги, как у богомола, форменное платье под поясом в нескольких местах прихвачено булавками. Я тихо подошла и сказала:
– Привет!
Она ахнула и резко обернулась, прижав ладонь к плоской груди.
– Иисус-Мария-Иосиф! – воскликнула она. – Ты хочешь, чтобы у меня разрыв сердца был?
Она училась в седьмом классе – утром я видела, как она ковыряла в носу на утренней линейке.
– Извини, – смутилась я и пошла прочь.
– Ты новенькая? – спросила она.
– Нет, я переехала в прошлом году. Из Коннектикута.
– Я здесь уже была. Тут все дурацкое. Почему ты ходишь в эту дерьмовую школу?
Большие черные, глубоко запавшие глаза смотрели из-под козырька густых сросшихся бровей. Между согнутыми пальцами сочился дымок. На секунду я подумала, что девчонка каким-то образом загорелась, потом только до меня дошло, что она курит – порок, строжайше воспрещенный правилами поведения школы Сент-Энтони. Я попыталась расслабить мышцы лица и не подать виду, что шокирована.
– Или лучше сказать – тюрьму? – продолжала девчонка. – Любая школа, где запрещают носить нейлоновые чулки… – Она коротко затянулась – жест получился вызывающим и конспиративным. – Домашние задания, контрольные – я им не рабыня! Нам с Кенни и так есть чем заняться. У тебя есть бойфренд?
– Нет, – ответила я.
– Мы с Кенни гуляем уже семь с половиной месяцев. С шестого класса.
– Ого, – сказала я. – Он с тобой учится?
Девчонка фыркнула:
– Насмешила до смерти! Стану я нянчиться с мелкими. Кенни старшеклассник. Хотя на будущий год, когда ему стукнет шестнадцать, он уйдет отсюда, потому что все учителя к нему придираются. Он один раз видел, как привезли еду в школьную столовую – на боку фургона было написано «Корм для собак»! Кенни говорит, что нипочем не станет хавать собачью жрачку, даже ради вонючего аттестата. Ты когда-нибудь целовалась с парнем по-французски?
Я отвела глаза, но снова посмотрела на нее:
– Я, пожалуй, не отвечу.
– У меня фамилия Френч, хотя я не француженка.
– Что?
– Френч фамилия, говорю. Норма Френч. Я на четверть индианка чероки. Мне кто-то сказал, что французский поцелуй – это смертный грех, но это фигня. Кто это решил – папа римский? А он сам хоть раз попробовал, макаронник тощий? – Она протянула мне сигарету: – Курнешь?
Я покосилась на окна класса сестры Сретения:
– Нет, спасибо.
– Кенни похож на Элвиса. Тебе кто больше нравится – Элвис или битлы?
Я видела, что эта Норма Френч – лузерша, мы с Джанет Норд разобрали бы ее по косточкам, но я вдруг испугалась, что даже она перестанет со мной разговаривать.
– Ну, Элвис, – ответила я.
– Во, правильно, – она снова затянулась сигаретой. – Король рок-н-ролла, не забывай!
– А еще мне нравятся «Битлз», – сообщила я.