Семь дней до Мегиддо

– Межзвездной дипломатии? – усмехнулся я.

– Официально он называется «общечеловеческой», – поправил Лихачев. – Как думаешь?

– Туда хрен поступишь. Даже ваших возможностей не хватит, у действующих министров тоже дети есть.

– Но не все они заслужили доверие Гнезда, – усмехнулся Лихачев. – Это, друг мой, огромное преимущество!

Я с удивлением подумал, что он прав.

И это значит… значит…

Я могу оказаться среди тех немногих, кто сможет покинуть Землю? Побывать в мирах Инсеков, Продавцов, прочих? Узнать, как и что там, в небе, на самом деле?

– А вот это козырь, – признал я.

Лихачев тихонько рассмеялся:

– Ты молодой, здоровый, без вредных привычек, способный к языкам, благонадежный… Ты ведь благонадежный, Максим?

– Да, – сказал я.

Неужели это всегда так просто происходит? Не успел опомниться, а тебя уже завербовали!

Или еще нет?

– Я действительно мало что знаю, – сказал я.

– В Гнезде много погибших? – спросил Лихачев небрежно.

– Четверо, – сказал я. – Своими глазами видел.

Если Лихачев и понял, что ответ двусмысленный, то давить не стал.

– И что считает хранитель?

– Мне не докладывала, – мрачно ответил я. – Но беспокоится, не стояло ли за нападением другое Гнездо.

Лихачев наклонился вперед, ссутулился, с минуту помолчал, размышляя.

– Эх… будь всё как раньше. Камеры на каждом метре, каждый шаг в центре отслежен… еще и мобильники у всех, каждый сам себя светит… Другое Гнездо, говоришь? Тоже об этом подумал. А первая мысль – обычно неправильная. Что собираешься делать?

Я помолчал. И, собравшись с духом, сказал:

– Простите. Но вряд ли я могу вам рассказывать.

Лихачев вздохнул. Пробормотал:

– Так и предполагал… Все вы, призванные, такие… Видишь Диану, Максим?

– Вижу, конечно.

– Это двадцать процентов массы Луны. Еще сорок – Селена. Еще тридцать – пыль и мелкие астероиды лунного кольца. Куда делось десять процентов лунной массы? Как Инсеки сумели за несколько часов превратить наш спутник в кольцо и два малых спутника? Да еще и на стабильных орбитах? Селена и Диана пылесосят орбиту, но ближайшие десять тысяч лет над Землей будет именно кольцо с двумя спутниками.

– А я его иногда называю лентой, – сказал я.

– Почему?

– Ну, если кольцо, как у Сатурна, то оно лежит в одной плоскости, всё дальше и дальше от планеты. А лунное кольцо повернуто к нам не боком, а внутренней стороной. Как ленточка… на подарке.

– Или как кольцо на пальце невесты, – не согласился Лихачев. – Лучше уж быть невестой, выданной замуж против воли, чем подарком в коробочке с ленточкой… А знаешь, что самое обидное? Мы не знаем, зачем Инсеки это сделали. Они не отвечают. Говорят: «Для вашего блага».

– А я слышал, что Луна негативно влияла на людей. Что от лунных фаз зависели перепады характера.

– И женский цикл, – усмехнулся полковник. – Много чего говорят, но никто не знает. Они что-то забрали с Луны? Решили показать свою мощь? Сделать Землю похожей на родную планету? Никто не знает… Мы ведь поначалу обрадовались появлению Гнезд.

– Потому что умирающие детишки спасались? – спросил я со скепсисом.

– В задницу спасение детишек такой ценой! – резко ответил Лихачев. – Нет! Мы понимали, что это будут уже не люди. Но надеялись, что они станут мостом между людьми и пришельцами. Не вышло. Пока они маленькие – вроде как обычные. А потом раз… и всё. И знать они нас не хотят.

Я не спорил. О чем тут спорить-то.

– Поэтому те, кто сумеет наладить отношения с Измененными, нам очень важны, – продолжал Лихачев. – Ты важен. Мы связаны по рукам и ногам кучей негласных соглашений – с Инсеками, с Продавцами, с Измененными. Когда все ядерное оружие превратилось в мусор, нам ясно дали понять, кто теперь хозяин. Но потрепыхаться-то хочется…

Он воровато огляделся, потом достал из кармана пачку сигарет и зажигалку. Раскурил сразу две и протянул одну сигарету мне.

– Фу, – сказал я.

– Будь добр, подержи зажженную, – сказал Лихачев. – Хочу покурить, но если за нами наблюдают, то оправдаться смогу лишь необходимостью наладить с тобой контакт. Нам потому и выдают сигареты – для налаживания отношений с опустившимися элементами.

Мне пришлось взять в руки сигарету и терпеть вонючий дым.

Значит, даже полковник отдела «Экс» не знает, следят ли за нами.

– Разрешение на оружие тебе дадут, – сказал Лихачев. – Ты вроде ходил иногда в тир… позанимайся серьезнее. Ничего нет глупее огнестрельного оружия, если ты не умеешь или не готов его применить. Пропуск я тебе тоже сделаю, чтобы в ночное время патрули не придирались. Простенький пропуск, внештатного консультанта, но пройти кое-куда поможет, и разговорить человека будет проще. Денег не обещаю. Могу, но наша бюрократия будет две недели бумажки оформлять, а ты вроде парень не бедный… Если что – звони. Опять же, помощи не гарантирую, но вдруг что-то подскажу.

– И что я за это буду должен? – спросил я.

– Да ничего, – Лихачев глубоко затянулся. – Твою ситуацию понимаю, я бы и сам с Гнездом не ссорился. Просто помни, что ты – человек.

– Помню, – обиделся я.

– Вот и не забывай.

Я поднялся. Спросил:

– То есть я могу идти?

– Иди, – досасывая свою отраву, сказал Лихачев.

Что говорить, я легко отделался.

Даже не завербовался.

Я же не завербовался, точно?

То, что меня призвали на службу Гнезду, не делает меня Измененным. А пропуск «внештатного консультанта» не превращает в полицейского.

Полковник Лихачев вроде как мужик не говнистый. Начал разговор жестко, но потом заговорил по-человечески.

Или они все так работают?

В общем, к дому я вернулся в мрачных раздумьях. Пять часов назад я вышел из дома купить картошку и подсолнечное масло.

А теперь – пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю, что…

Заспанный консьерж открыл не сразу. Он беспробудно дрых, когда мы выходили с Дариной, и, похоже, только сейчас проснулся. Уж не знаю, что с ним сделала жница, но ее визит он явно не помнил.

Значит, можно надеяться, что и всезнающий полковник отдела «Экс» не подозревает, что нынешняя мать Гнезда – в квартире моих родителей.

Глава пятая

Спал я крепко и встал в девять, когда запищал будильник. Быстро принял душ, вода шла едва теплая, но в нашем нынешнем климате это не важно. А потом оделся и поднялся к родителям.

Открыл отец. Выглядел он уже не столь ошарашенным, как вчера, когда я впихнул им в дверь Наську. К тому же был выбрит, ну и не в семейных трусах с футболкой, как обычно.

– Всё нормально? – спросил я.

Отец молча посторонился, сказал:

– На кухне.

Судя по тону, на кухне могло быть всё, что угодно. К примеру, Наська, сидящая под столом, держащая перед собой самый здоровенный нож и скалящая острые, как у акулы, зубы. Ну а кто их знает-то, Измененных?

Я быстро прошел на кухню, откуда доносился тонкий голосок, и остановился в дверях. Вначале мне показалось, что на стуле, болтая ногами, сидит какой-то незнакомый мальчишка в подозрительно знакомой пижаме. Потом я понял, что это куколка, только отмытая, причесанная и одетая… да это же моя детская пижама! С мальчиком Финном и собакой Джейком!

Родители что: ее не выкинули?

Мама стояла у плиты и выглядела, честно говоря, вполне прилично, только лицо было отечное. Ну неудивительно, если бухать несколько лет без перерыва… Она мешала что-то в кастрюльке, судя по запаху – овсяную кашу. Да, я им месяц назад пакет хлопьев приносил…

А еще шторы были отдернуты, и окно приоткрыто на проветривание. Я с испугом глянул, но небо затягивали тучи, и ничего слишком уж необычного видно не было.

Наська стрельнула в мою сторону глазами и продолжила рассказ:

– И тогда старый якудза Тэкеши Оосава засмеялся и сказал, что отправит меня в опиумный притон в Маниле. Но Максим не растерялся. Он предложил сыграть на меня в покер. Если бы проиграл, то его тоже забрали бы в рабство на всю жизнь! Оосава не сомневался, что выиграет, и достал колоду крапленых карт… Привет, Максим!

– Максим, ты посещаешь подпольные казино? – спросила мама подозрительно.

– У него не было другого выхода! – вступилась Наська. – Когда проиграешь на собачьих боях обе почки, и надо срочно добыть много денег, то либо грабить банк, либо идти в казино… Так вот, Максим рассмеялся в лицо низкому человеку и достал свою любимую колоду… – Она осеклась. – Он вообще-то не играет. Но может же быть платонически любимая колода?

– Может, – сказала мама, ставя перед ней тарелку. – Максим, ты будешь овсянку?

– Буду, – решил я и сел. Стоявший за моей спиной отец остался в дверях. – Ты ее не слушай.

– Ну почему же? – удивилась мама. – Такие интересные истории. Она вначале призналась, что твоя тайная дочь. Но мы с ней посчитали – по возрасту плохо бьется. Тогда сказала, что она мать. Мать Гнезда.

У меня внутри екнуло.

– Мы посмеялись вместе, – продолжила мама, накладывая мне кашу. – Вот, теперь новая интересная история, в ней есть японская мафия, азартные игры… Прекрасная фантазия у ребенка, вот только истории не по возрасту…

Я незаметно показал Наське кулак.

– У тебя такая милая пижамка, Максим, – сказала куколка противным голоском.

Позор-то какой!

Может, они еще и детские фотоальбомы смотрели?

– Спасибо, мам, – сказал я. – Вкусная каша.

Мама села рядом с Наськой. Поглядела на меня.

– А ты что скажешь?

– Наська – сводная сестра Дарины Мельниковой, – пояснил я. – Помнишь Ростика? Мой одноклассник. Дарина – его младшая сестра.

– Не помню, – честно призналась мама.

– Ну посмотри на фотках в школьном альбоме, он высокий такой, белобрысый… был. Ростик погиб, вскоре после… – Я запнулся. – Давно уже. Вчера я случайно встретил его сестру Дарину, у нее неприятности… попросила присмотреть за своей сестренкой.

– Запутанные семейные отношения. А что случилось? – забеспокоилась мама.

Наська мрачно смотрела на меня.

– Не могу рассказывать, – вздохнул я. – Ничего, что нас бы касалось. Мам, может ку… Наська у вас пожить пару дней?

– Если ей не будет скучно с двумя стариками… – Мама вопросительно посмотрела на Наську. Та скорчила максимально умилительную рожицу.

– Вот и хорошо, – обрадовался я, забрасывая в рот последние ложки каши. – Наська, я сейчас пойду к Дарине. Она просила тебя остаться на несколько дней здесь.

– Я уже поняла, – ответила она без всяких дурачеств. – Максим… как у нее дела?

– По-всякому, – уклонился я.

– Она одна?

Я кивнул:

– Одна. Но я сейчас к ней загляну.

Похоже, Наська всё поняла. Начала вяло ковыряться в каше, опустив голову. А я пошел на выход. Отец молча проводил меня, у дверей спросил:

– Что на самом деле происходит, сын?

Я замялся.

– Ну… неприятности. У знакомой. Я маме правду сказал.

– Ты что-то не договариваешь.

– Да, – честно признался я. – Но… знаешь, пап. Тут такая ситуация, что мне надо самому разобраться.

– Я не смогу помочь? – спросил отец. – У меня остались серьезные знакомые, ты не думай.

– Пап, ничего не нужно. Если потребуется, я сразу попрошу помощи или совета.

Я его не убедил, это точно. Я и себя-то не убедил.

Но отец не стал спорить, и я был за это благодарен.

Еще вчера мы с Дариной обговорили, что я буду делать.

Она сейчас не могла выходить из Гнезда. Можно сказать, держала оборону и изображала, что Гнездо обитаемо. Мне даже показалось, что это имеет какой-то мистический смысл: вроде как Гнездо не просто место обитания, а живое, и если последняя Измененная его надолго покинет, то оно разрушится.

А вот я мог пойти куда угодно.

Тем более что внизу, у консьержа, меня ждал принесенный рано утром пакет. В пакете лежало разрешение на ношение оружия (я даже не удивился, что в нем проставлен номер моего макара), удостоверение консультанта полиции на мое имя (фотография выглядела совсем свежей, на ней я был в строгом костюме и галстуке, которых никогда не носил), снаряженный магазин к пистолету и тонкая пачка денег. Судя по незначительности суммы, полковник мог и свое бабло положить. Ну, или из каких-то совсем мелких фондов «для налаживания отношений с опустившимися элементами».

Как-то меня это даже растрогало.

Поэтому я сказал себе, что денег специально положили чуть-чуть, чтобы я так подумал и проникся к полиции симпатией. Рассовал всё по карманам (консьерж вытаращился на обойму, я ему подмигнул и показал удостоверение). Может, у меня его уже завтра отберут, но уважение консьержа мне теперь обеспечено.

Дошагав до метро, я сунул в турникет карточку и спустился к поездам. Раньше-то можно было просто поднести смартфон или часы к датчику, но Инсеки очень не любили средства коммуникации сложнее радио. Оптоволокно, провода, 5G – все работало, вот только скорость передачи данных оказалась зажата на одном мегабите в секунду. Смартфонам пришел конец, интернету тоже. Только хардкор, только диски и флэшки. Разве что хиленький блютуз Инсеки не тронули, но руководство метрополитена от греха подальше перевело всю оплату на карточки с магнитной полоской, против них Инсеки ничего не имели.

Ближайшее к центру Гнездо было на Олимпийском проспекте, оно накрыло уголок дедушки Дурова, не затронув по какой-то причине лишь слоновник. Но Дарина попросила меня пойти в другое, самое крупное в Москве – на улице Раменки.

Так что я дождался поезда и поехал до «Парка Победы».

В метро было душно. Климат после Перемены изменился сильно, пусть зимой снег и был, но в марте месяце уже тепло и влажно, почти никто ветровок не носил. А мне пришлось ее надеть, да еще и застегнуть, чтобы не светить повсюду кобурой. Хорошо хоть, металлоискателей нет, в детстве, помню, они повсюду стояли.

Пересев на поезд до «Мичуринского», я все еще размышлял, что делать, если в Раменском Гнезде меня выслушают (если пошлют на фиг – то пойду, куда деваться) и скажут: «Да, это мы всех убили, вам-то какое дело?»

Ну, понятно, я тоже пойду. А дальше?

Что, если Дарина скажет: «Теперь ты должен отомстить, я же тебя призвала!»

Тьфу. Зачем я в это только влез! Все проблемы в мире из-за девчонок, хоть обычных, хоть Измененных…

От метро я пошел к Гнезду пешком, тут было недалеко. Это Гнездо возникло не первым, но сразу с размахом. В Раменках был старый жилой комплекс – восемь корпусов, стоящих кругом. То ли в одном из них жила первая Измененная, то ли по другой причине – но Гнездо возникло именно там. Люди тогда к такому не привыкли, народ стал съезжать и разбегаться кто куда – благо, из Москвы многие разъехались, хватало пустых квартир, и власти их просто реквизировали в рамках чрезвычайного положения, расселяя беженцев и погорельцев. Помню те дни: все ходили, с опаской поглядывая в небо, на кольцо, говорили тихо, будто боялись, что Инсеки подслушивают, сбивались в кучки и обменивались сплетнями – телевизору никто не верил. Ну и психов тоже хватало, конечно. Орущих, беснующихся, кидающихся на людей, призывающих к войне, покаянию, бегству…

Это Гнездо тоже обросло паутиной, но вокруг ее тщательно убирали, асфальт был выскоблен, жилые здания тоже чистенькие. Может, у начальника муниципалитета бзик такой?

Чем ближе я подходил к Гнезду – кругу панельных восемнадцатиэтажных зданий, – тем сильнее ощущал присутствие чего-то неприятного, чуждого. Обычно мимо Гнезда идешь – легкая неловкость, желание ускорить шаги. Только если остановиться, то ощущение начинает нарастать. А сейчас меня прям всего пробирало! Может, к нашему Гнезду я привык? Или дело в том, что оно меньше? В Раменском несколько тысяч Измененных, оно должно сильнее фонить.

И чем это место мутантам приглянулось? Дома панельные, ветхие. Квартирки маленькие, а они явно любят общие пространства, почти все Гнезда – в административных зданиях. Тут, наверное, им дырки пришлось между квартирами делать. Или они ходят по лестницам, заглядывают друг к другу в гости?

Единственное, что тут было хорошо, – закрытый зеленый двор и огромный парк рядом. Ну так Измененные не гуляют! Сидят себе в Гнезде и сидят, только по делам выходят.

На разных уровнях отдельные корпуса соединялись паутинными туннелями, как и в нашем Гнезде. Тут их было больше, конечно, и выглядели они покрепче, хотя все равно ходить по кишке из паутины на высоте полусотни метров должно быть страшновато. К одному из переходов прицепилась большая гроздь ярких воздушных шариков, улетевших с какого-то праздника. На фоне серых стен и серой паутины выглядели шары неожиданно грустно.

Я подошел к проходу между двумя зданиями. Тут все было затянуто паутиной, только в центре оставалась арка – большая, можно на грузовике проехать. И стояли две стражи, подозрительно глядя на мое приближение.

Стражи немного выше жниц, но это потому, что у них и сложение массивнее. Жницы в общем-то сильно похожи на людей. Цвет радужек другой и кожа слишком гладкая – вот и все отличия. Да еще двигаются по-другому, конечно. Немного дерганые, словно жница выполняет те же движения, что и человек, но раза в полтора быстрее, а потом мгновенно останавливает руку или ногу. Пока к этому не привыкнешь, выглядит неприятно.

Стражи другие. Лицо у них заостряется и одновременно раздается вширь. Подбородок крупнее, хотя рот обычный. Глаза темные, зрачка не видно. Руки длиннее, чем должны быть, кисти очень крупные. Волосы остаются совсем коротким ежиком, зато плотным, как щетка. Кожа становится шершавой и пупырчатой, от былого блеска не остается и следа. Движутся они неспешно, но всегда чувствуется, что в любой миг могут резко ускориться.

– Здравствуйте, – сказал я.

Стражи молчали, глядя на меня. Наверное, приняли за психа. Полно таких, припрутся к Гнезду и требуют Изменения, пока их полиция не уведет.

– Я послан хранителем Гнезда, – продолжил я. – Того, что в центре города, в Гнездниковском переулке. Мне надо поговорить с вашим хранителем.

Стражи переглянулись. Большинство Измененных – женщины, так уж повелось. Но, глядя на этих, я решил, что правая стража – в прошлом мужчина. Какая-то в ней была особенность, пусть даже обтягивающий комбинезон из крупных шестиугольных чешуек никаких деталей не подчеркивал.

– Жди, – сказала правая стража, развернулась и ушла во двор.

Я остался наедине со стражей-женщиной. Умом понимаю, что она младше меня, но к страже понятие возраста как-то неприменимо.

Начал накрапывать мелкий теплый дождик.

– Хорошая погода, не правда ли? – спросил я.

Стража молчала.

– Вам нравится дождь? – продолжил я.

Стража буравила меня своими черными глазами и не издавала ни звука.

– В детстве любил бегать под дождем, – не унимался я. – Бабушка говорила, что от этого растешь. А вам такое говорили?

Стража неожиданно ответила. Голос у нее был ровный, скучный, такой мог принадлежать и мужчине, и женщине.

– Не говорили. Когда случилась Перемена, вся моя семья погибла. Я еще не умела ходить.

Я осекся. Это что же получается: страже двухметрового роста всего восемь лет?

– Я говорю с тобой, поскольку ты призван Гнездом, – пояснила стража. – А мне интересно говорить с людьми. Давай играть? Вопрос за вопрос.

Я растерянно кивнул.

– Спрашивай.

– Тебе всего восемь лет?

– Девять. Гнезду были нужны стражи, я торопилась. Нам не надо бегать под дождем, чтобы вырасти. Мой вопрос. Ты боишься меня?

Ответил я аккуратно, как мог:

– Опасаюсь. Ты гораздо сильнее, и ты непонятна. Но мы ведь разговариваем, мы не враги.

– Это вопрос?

А почему бы и нет?

– Вопрос.

– Тебя нет в списке врагов. Теперь мой вопрос. Ты хочешь стать Измененным?

– Нет, – ответил я резко. – Мне нравится быть человеком. Можно еще вопрос?

– Говори.

– Как вы относитесь к Инсекам? – спросил я неожиданно для самого себя.

Наверное, я ждал, что она скажет «благодарны». Или «недолюбливаем». Или «боимся».

Но стража молчала. Потом сказала:

– Поменяй вопрос.

– Почему?

– Поменяй вопрос. Это плохая игра. Это опасная игра.

Если бы в голосе стражи были эмоции, то сейчас это был бы испуг. У нее даже мелко задрожала кожа на лице.

– Хорошо, – быстро сказал я. – Другой вопрос. Гнезда воюют между собой?

– Вообще или сейчас?

– Вчера, сегодня, сейчас?

– Ни одно Гнездо на Земле не воюет и не воевало с другим Гнездом, – ответила стража. Мне даже показалось, что я услышал облегчение в ее голосе.

Я вдруг подумал, что говорю с ребенком. Пусть вымахавшим выше меня, чудовищной силы и каким-то образом умным не по возрасту. Но всё-таки ребенком.

– Хорошая была игра, – сказал я мягко. – Спасибо. Мне было интересно говорить с тобой.

– Мне тоже, – ответила стража. – Мы любим играть в игру вопрос за вопрос. Но я никогда не играла с человеком.

Я кивнул. Да, мой странный статус призванного Гнездом сделал меня тем самым посредником между людьми и Измененными, о котором мечтал полковник Лихачев.

Вернулась вторая стража. Не одна – за ней шел… шла жница… нет, не совсем жница. Куда более похожая на человека, чем стража, но глаза у нее были ослепительно-белые, будто слепые, с крошечными, как булавочные проколы, черными зрачками. Комбинезон тоже белый, но крупночешуйчатый, свободного покроя. И движения совсем человеческие, без дерганности.

– Я – хранитель Гнезда, – сказала Измененная, останавливаясь передо мной. – Ты призван.

– Призван, – кивнул я, хотя это не было вопросом.

– Матерью или хранителем?

– Хранителем и матерью. – Я решил, что это будет правильный ответ.

– Хорошо, значит, они живы, – кивнула хранитель. – Зачем ты пришел?

– Наше… – Меня немного дернуло от этого слова, но я опять же подумал, что надо говорить именно так. – Наше Гнездо подверглось нападению. Есть убитые.

Хранитель размышляла.

– Если мать и хранитель живы, то живо и Гнездо. Зачем тебя послали?

Вот тут я ступал на самый тонкий лед. Дарина без особой дипломатичности велела мне спросить, не замешано ли в атаке это Гнездо. Но что, если хранитель обидится?

– Хранитель ищет виновных, – сказал я. – Она просила узнать, не известно ли вам о каком-либо Гнезде, нападавшем на наше?

Конечно, стража мне уже сказала, что Гнезда не воюют, но одно дело – рядовая стража, а другое – хранитель.

– Ты смягчаешь вопрос, – ответила хранитель. – Но любая вежливость оскорбляет и задающего вопрос, и отвечающего, и посланника.

Я вздохнул.

– Хранитель спросила, не нападало ли ваше Гнездо на нас?

– Если такой вопрос был задан именно нашему Гнезду, – произнесла хранитель, – то это значит лишь одно. Потери были крайне велики, поэтому в нападении заподозрили самых сильных. Полагаю, в живых остались только мать и хранитель.

Меня охватила паника. Я всего лишь задал вопрос, а хранитель уже всё поняла!

Хотя нет. Она недооценила разгром. Вместо матери у Гнезда маленькая куколка, вместо хранителя – жница.

– Мы не нападали, – сказала хранитель. – Мое сочувствие хранителю и матери. Если они не успевают переработать тела, я могу прислать жниц.

Вот тут меня едва не стошнило. Они что, и впрямь жрут своих мертвецов?

– Не надо, – сказал я. – Хранитель сказала, что помощи не требуется. Только ответ.

Хранитель кивнула, как мне показалось – с огорчением.

– Тогда я пойду, – сказал я. – Спасибо за ответы, уважаемая хранитель. Мне надо передать их.

Дождь лил всё сильнее, и я понимал, что, несмотря на ветровку, по пути к метро промокну насквозь. Но лучше уж промокнуть от дождя, чем от собственной крови.

– Хорошо, – сказала хранитель. – Спасибо хранителю за информацию, мы увеличим охрану. Мое сочувствие и тебе, призванный.

Голос ее при этом оставался равнодушным. Что ж, я и не напрашивался.

– Да, мне очень жаль Гнездо, – сказал я, натягивая на голову капюшон.

– Речь не о Гнезде. Мое сочувствие тебе, ибо путь призванного печален и недолог.

С этими словами она развернулась и пошла назад.

Стражи стоически мокли под дождем, глядя на меня.

– Вот на фиг мне, а? – сказал я. Похоже, это становилось моей любимой фразой.

И пошел к метро.