© С. Лукьяненко, 2020
© Н. Перумов, 2020
* * *
Солнце катится, кудри мои золотя,
Я срываю цветы, с ветерком говорю.
Почему же не счастлив я, словно дитя,
Почему не спокоен, подобно царю?
На испытанном луке дрожит тетива,
И все шепчет и шепчет сверкающий меч.
Он, безумный, еще не забыл острова,
Голубые моря нескончаемых сеч.
Для кого же теперь вы готовите смерть,
Сильный меч и далеко стреляющий лук?
Иль не знаете вы – завоевана твердь,
К нам склонилась земля, как союзник и друг;
Все моря целовали мои корабли,
Мы почтили сраженьями все берега.
Неужели за гранью широкой земли
И за гранью небес вы узнали врага?[1]
Пролог
Ночь умирала.
Ещё сияли в небе разноцветные звёзды, складываясь в узоры незнакомых созвездий. Ещё раздавались трели соловьёв и уханье сычей. Ещё дул с лесистых склонов гор лёгкий ночной бриз, делая весеннюю ночь прохладнее.
Но далеко на востоке, над горизонтом, небо над гладью океана порозовело. За краем мира близилось утро. Ночная тьма начала редеть, обрисовывая скалистые кручи, обрывающиеся к самому морю. А в море, не так уж и далеко от берега, рассекая горизонт, вырастала чёрным конусом скала, увенчанная силуэтом замка – огромного, грубого, будто вытесанного из плоти самих скал, тёмного и беззвучного, то ли покинутого, то ли спящего.
Прямо напротив острова, на вершине утёса, нависающего над прибоем, над бьющими в берег волнами и клочьями пены, мальчик и девочка сидели на стволе поваленного ветром дерева – и смотрели на восток. На рассветающее небо и чёрный контур острова и замка.
Девочка была хрупкой и совсем юной, не больше четырнадцати-пятнадцати лет. Мальчик постарше на год или два, широкоплечий и на голову выше. Его щёки уже были знакомы с бритвой (хотя и не слишком в этом нуждались), а голос сломался и звучал совсем по-взрослому.
– Не замёрзла? – заботливо спросил он подругу.
Девочка, набросившая на плечи его куртку, молча помотала головой. Она была одета в праздничное платье – со шнурованным лифом, с короткими пышными рукавами; платье красивое, но не слишком тёплое.
– Как рассветёт – пойдём вниз, – сказал юноша. Мрачно посмотрел на тёмный остров. – А то, не ровен час, господин Дракон изволит на прогулку вылететь.
– И что с того? – спросила девочка. – Боишься, что сожрёт?
Юноша пожал плечами. Ответил:
– Не боюсь. Но по доброй воле к Замку-над-Миром не ходят.
Он покосился на девочку. Собрался с духом. И спросил:
– Нотти… могу я тебя поцеловать?
Некоторое время девочка молчала, глядя на замок, всё ощутимее проступающий на фоне светлеющего неба. А потом ответила:
– Можешь, Тран. Но только если…
– Что? – воскликнул юноша.
– Если прыгнешь вниз с утёса.
Парень несколько секунд смотрел на неё сквозь ночной сумрак. Потом поднялся, сделал два шага и остановился на краю скалы. Метрах в тридцати под ним шумели волны, разбиваясь о камни и откатываясь назад.
– Я же не птица, – рассудительно сказал Тран. – Не маг Воздуха. Не дитя стихий. Я обычный человек. Если я прыгну – то расшибусь насмерть. Даже до глубокой воды не допрыгну, в камнях изломаюсь.
– Верно, – сказала девочка.
– Ты хочешь, чтобы я умер? – спросил парень.
– Нет.
– Понятно. – Тран плюнул вниз, в тёмную бездну с барашками пены на волнах. – То есть ты таким образом сказала мне «нет»?
Девочка не ответила. Продолжала сидеть, вытянув ноги и глядя на тонкую розовую полосу света над горизонтом.
– Мне пора, – сказал Тран обиженно. – Как рассветёт – мастерскую прибирать, пар заводить. Гномы опозданий не любят.
– Ты иди, я ещё посижу, – ответила девочка. Увидела, что парень колеблется, и добавила: – Иди, иди.
– Странная ты, – выдохнул парень. – Смотри, не засиживайся, Дракон сожрёт. Все знают, он юниц предпочитает.
– Ничего, не сожрёт, – хладнокровно ответила девочка. – Он вчера наелся до отвала.
– Кого? – заинтересовался Тран.
– Не «кого», а «чего». Жареной на углях утятины.
– Да ну тебя! – махнул рукой парень. Пошёл к едва различимой тропке, ведущей к подножью утёса.
– Куртку-то возьми! – сказала девочка.
Парень вернулся, неуверенно взял куртку. Спросил:
– А ты как?
– Не замёрзну. Солнышко восходит.
Тран ещё раз вздохнул и с болью в голосе сказал:
– Какая же ты чудная! Угораздило меня с тобой весь вечер танцевать… а потом на гору тащиться… и даже поцелуя пожалела! Что он у тебя, последний?
– Нет, первый, – серьёзно ответила девочка. – Потому и берегу.
– Бережёшь ты! – возмутился парень. – Хорошо, что со мной пошла на рассвет смотреть! Я человек честный! А если бы кто непорядочный оказался – уберегла бы?
Девочка повернула голову, посмотрела на него и улыбнулась:
– Уберегла бы. Не сомневайся. Да ты иди, Тран. Иди. Может, на летней ярмарке увидимся.
Тран снова махнул рукой и затопал вниз по тропинке, бормоча что-то о «чудной» и «лучше бы спать пошёл».
А девочка осталась сидеть, глядя на восходящее солнце.
Вот горизонт вспыхнул огненной точкой. Вот точка расплылась в линию, выгнулась бугром – и солнце зашевелило мохнатыми щупальцами золотых лучей, опираясь ими о воду и вытаскивая себя в небо.
Из лесной чащи за спиной девочки вышла высокая женщина в ниспадающем до икр платье из золотистой парчи. Как она в таком одеянии ухитрялась прятаться где-то рядом, не зашумев, не запачкавшись, не порвав одежды, как сохранила при этом причудливую причёску из золотых волос – было совершенно не понятно.
– Привет, Лой! – сказала девочка, не оборачиваясь.
Лой Ивер, глава клана Кошки, не самого большого, но весьма влиятельного, грациозно присела рядом с девочкой. Вздохнула:
– Скажи, Нотти, неужели ты хотела смерти этого славного юноши?
– Конечно же, нет!
– Тогда он был прав, ты таким образом ему отказала? – Лой Ивер покачала головой. – Ах, Нотти, Нотти! Мальчики в этом возрасте бывают так глупы! Если бы он прыгнул?
– Я бы его спасла, пожалуй, – решила девочка. – Но он не прыгнул бы, и я это знаю. Он умный парень, учится у гномов механике, помогает родителям. Но слишком уж… приземлённый? Пусть подумает о необычном.
– Ясно. – Лой Ивер вздохнула, обняла девочку за плечи: – Что тебя сюда тянет-то?
– Красиво, – ответила девочка. – Даже из замка не такой красивый восход. Знаешь, почему? Оттуда самого замка не видно.
Солнце уже наполовину выбралось из-за горизонта. Стала видна улыбающаяся рожица на солнечном диске – добродушное широкое лицо, сияющее над морем. Огненная голова, как рисуют солнышко дети на картинках, озаряла мир.
– Сейчас… – сказала Лой.
Солнце на миг расплылось – и стало просто солнцем.
Раскалённым огненным шаром.
– Чудят Прирождённые, – усмехнулась Лой. – А я однажды видела злое солнышко. Хмурилось, зубы скалило… Знаешь – страшное дело! Ну что, пора тебе домой?
– Зачем ты за мной ходишь? – спросила Нотти. – Неужели думаешь, что мне угрожает опасность?
Лой Ивер рассмеялась.
– Опасность? Опасность для дочери Дракона и Единорога? Для девочки Неведомого клана? Что ты, детка! Ты поссорилась с отцом и матерью, ты была в гневе и удрала на ярмарочный фест, полный подвыпивших простолюдинов. Я опасалась за селян!
Девочка помолчала. Подобрала камешек, повертела в пальцах, дохнула. С ладони сорвалась алая, как кровь, искра, взмыла навстречу поднимающемуся солнцу.
– Солнце в бездне моется проклятой, солнцу ненавистен соглядатай, – прокомментировала Лой, слегка подняв бровь. Золотистая парча прилегала к телу, подчёркивая, обтягивая, обрисовывая.
– Тебя мама просила? Или отец? – Нотти неприязненно отвернулась от Кошки. – А то, понимаешь, «селяне»…
– Никто меня не просил. – Лой тоже перекатывала на ладони гранитный осколок. – Клан Кошек не слушает просьб. Мы сами по себе, забыла?
Кровавая искорка растворилась в лучах рассвета. На миг блеснуло что-то в бойницах Замка-над-Миром, и вновь вернулась темнота. Лучи словно обходили вырубленную из скалы крепость.
– Хочу… – Нотти проводила взглядом исчезнувший огонёк. – Хочу дела. Чтобы крылья через всё небо. Чтобы ветер, чтобы пламя. Сила, вихрь, всё!..
– Ты не Дракон.
– Я не Дракон, – девочка шевельнула плечом, Лой Ивер осторожно убрала руку. – Почему так? За что?
– Такова суть вашего племени.
– Вот и мама то же самое талдычит!.. А ты повторяешь!..
– Дважды два всегда четыре, дорогая.
– Не у Прирождённых.
Лой вгляделась в упрямую ухмылку Нотти, меж её бровей на миг появилась и тотчас исчезла крошечная складка.
– Куда хочешь направиться? – легко спросила Кошка, словно и не слыша последних слов.
– Никуда! – буркнула Нотти. И вновь опустила руку за камешком.
– Не стоит. Возьми мой.
– Почему? – искренне удивилась девочка. Даже отвернулась от всё ярче и шире разливающегося над морем рассвета.
– Потому что даже я, Кошка, чую, что ты вкладываешь в свои чары.
– Только не начинай! «Магия есть ответственность» и прочее! Сыта! По горло! – выкрикнула Нотти.
– Ни в коем случае, – сказала Лой. – Магия – это когда делаешь, что хочешь.
– Что?! – опешила Нотти. – А папа говорит…
– Делаешь, что хочешь, но потом не закапываешь сделанное под ковёр.
– Фу! Шутки твои… кошачьи…
Лой Ивер чуть заметно пожала плечами. Драгоценная парча чуть зашуршала, когда она, гибко поднявшись, вдруг шагнула с обрыва прямо вниз, на острые камни.
Нотти не вскрикнула. Плавно, текуче, словно это она – из клана Кошки, одним движением оказалась на краю.
– Я же знаю, что с тобой ничего не случи… – Волны лениво лизнули тело в золотом сиянии платья; кровь смешалась с тёмной водой. – Я – ох – Лой!..
Разбившаяся о камни не шелохнулась. Волны потащили за собой распустившиеся волосы.
– Лой! – Нотти вскочила, прижимая кулаки к груди. – Лой, не пугай меня!.. У тебя… ты… это не последняя твоя жизнь!..
Тишина.
– Ах ты ж!.. – и потом ещё несколько таких словечек, что папа точно засадил бы безвылазно за книги или рукоделье – неважно, в общем, придумал бы наказание.
Прыжок. Ветер не успел даже свистнуть, а под ногами уже сжалась послушная её воле невидимая линза. Нотти мягко спрыгнула на мокрый гранит, опрометью бросилась к телу Лой – прибой уже пытался утащить в море неожиданную добычу.
– Л-лой!..
Провалившись по пояс, она подхватила тело на руки. Женщина была тяжёлой, но и у Нотти было куда больше сил, чем у обычной девушки. Выскочила обратно на камни, судорожно бросилась к отвесной стене.
– Чёрт! Чёрт! Чёрт!..
Бывает, магия не срабатывает. Редко, но бывает – даже у самых опытных чародеев. А владела ли Лой магией ветра хоть в самой малой степени?..
Она положила изломанное тело главы Кошек на сухое. Сухое стало мокрым – вода стекала с Лой, будто пропитала её насквозь, стекала, смешиваясь с кровью. Превеликие силы – нет, не дышит, пульса нет!
– Лой! Лой, ну скажи – ты ж меня испытываешь! Или… воспитываешь, правда?! Это ж всё понарошку, ты сейчас засмеёшься, скажешь: что, поверила, дурочка?!
По щекам катились слёзы, которые никто не замечал.
Лой не пошевелилась. Не засмеялась, не сказала: «Что, поверила, дурочка?». Она просто лежала, как и полагается мертвецам.
– Стой. Не уходи!..
Нотти схватила первый попавшийся камешек, дохнула раз и другой.
– Я дочь Дракона, повелителя сущего! Исцеляй!
Мокрый осколок гранита мгновенно высох, потеплел. Нотти дохнула вновь – камень засветился, засиял ослепительно-белым. Девушка лихорадочно прижала его к сердцу Кошки, и тело Лой Ивер конвульсивно дёрнулось.
– Возвращайся!.. Ну Лой, ну пожалуйста!..
– Остановись, – хрипло сказал простуженный голос. Неуклюжий толстяк в неопрятном, заляпанном грязью джинсовом комбинезоне стоял, засунув руки в карманы и привалившись к скале. – Это был её свободный выбор. Уважай его!
– О-обж… – начала было Нотти и осеклась. Отступила на шаг.
– Я не обижаюсь, – благодушно сообщил толстяк. – Это не входит в мои обязанности – обижаться на Единорогов из Неведомого клана, капризных дочерей Дракона Возрождённого.
– Я… прощу прощения, Хранитель. И ещё прошу – помоги!..
– С чем? – удивился толстяк. – Нет, извини, дорогуша. Кошка Лой хотела дать тебе урок. А я никогда никому не мешаю учиться и учить! Хотя зря, зря…
Нотти глядела на него широко раскрытыми глазами.
– Она… ты… это взаправду, что ли? Нет, нет, быть не может!
– Почему не может? Очень даже может. Даже лучшие ошибаются, когда слишком много о себе думают. Да, а камешек-то – положи, девочка, положи. Покойникам он без надобности. Хочешь, чтобы кадавры у нас тут шастали? Мало нам Серых Пределов?
Нотти растерянно опустила руку; камень по-прежнему сиял сквозь сжатый кулак.
– И мальчика зря обидела, – продолжал разглагольствовать толстяк. – Хороший мальчик, правильный. Красивый. Хоть поцеловала бы, и тебе приятно, и ему было бы что вспоминать на старости лет! Ну а что воображением не отличается – так не всем же быть потомством Единорога и Дракона! Гм, нет, не Единорога – Единорожки?.. Тоже нет, слишком фамильярно. Какой бы феминитив образовать, не подскажешь?
Вместо ответа Нотти резко прижала камень к мокрому платью Лой.
– Ты что?! – толстяк аж передёрнулся.
– Феминитив! – яростно прошипела Нотти. – Врёшь ты всё! Она… её исцелить надо, а ты!..
– Так исцеляй, – невозмутимо сказал Хранитель. – Только не выйдет.
– Почему? Я не Дракон! Я Единорог! Мы исцеляем и несём жизнь!..
– Единорожка. Только тут не принесёшь.
Камень на груди Лой Ивер крошился и распадался. Струйки света, словно кровь, бежали по пальцам Нотти, по мокрой парче, и золотистая ткань словно вспыхивала.
– Упрямишься, – заметил толстяк. – Эт’ хорошо, эт’ правильно. Папаша твой такой же… был. Только зря, Нотти. Чудище сотворишь, вот и всё. Прекрати.
– У неё оставалось больше, чем одна жизнь!
– Откуда ты знаешь? – собеседник Нотти философски скрестил руки на жирной груди. Для его бочкообразного тела ручки были коротковаты. – Ты их считала?
– Я знаю! Она говорила!
– Я. Могла. Соврать!
Нотти подпрыгнула и не удержалась – взвизгнула. Мёртвое тело Лой по-прежнему лежало перед ней на камнях. А за спиной оказалась ещё одна Лой – живая, в ничуть не испачканном и не помятом платье, со строгим взглядом, устремлённым на девушку.
– Ты! – выкрикнула Нотти. – А это кто?
– Обжора, – мрачно глянув на толстяка, сказала Лой.
– Нет, это! – Нотти обвиняюще ткнула пальцем в мёртвое тело.
– Морок, – холодно ответила Лой. – Ты забыла, что Кошки – мастера иллюзий? Если бы ты вдохнула в него побольше силы – получился бы мерзкий кадавр.
– Но… но копировать себя! – Нотти чуть не задохнулась от возмущения. – Это неприлично! Постыдно!
– Почему? – Лой пожала плечами.
Нотти выдохнула. Покосилась на Обжору – тот стоял, с радостным любопытством наблюдая за ними. Нотти собралась. Всё-таки она была дочь Дракона и Единорожки… тьфу! Мерзкое порождение Хаоса, с его мерзкими феминитивами!
– Хорошо, – сказала Нотти, уже сдержанно. – Но зачем ты это сделала? Я испугалась за тебя!
– Я хотела проверить три вещи, – сказала Лой, медленно приближаясь. – Первое: испугаешься ли ты за меня. Ответ – да. Второе: будешь ли ты уважать мою волю. Ответ – нет. И третье: задумаешься ли ты над тем, что предлагала обычному живому человеку прыгнуть с этого обрыва. Ужаснёшься ли себе. Ответ?
Нотти молчала.
– Ответ – нет, – Лой вздохнула. – Ты ценишь ближних, но безразлична к чужим. И ты не понимаешь разницы между порождениями магии и людьми. Дитя, я люблю тебя, и твои родители не зря спокойно оставляли меня с тобой нянчиться, когда уходили в Изнанку. Но… из тебя растёт очень, очень плохой Единорог.
– Единорожка! – гулко произнёс Обжора и захохотал.
Секунду Нотти стояла неподвижно, медленно заливаясь краской. Потом взмахнула руками, растворилась в воздухе и порывом жаркого ветра унеслась вдаль.
– Вот этому я искренне завидую… – прошептала Лой. – Женщина, которая умеет уйти настолько красиво, не пропадёт…
И лишь после этого она повернулась к Обжоре. Спросила:
– А ты зачем здесь? Кто позволил тебе шастать по Срединному Миру?
– Дракон, – ничуть не смущаясь, ответил Обжора. – У нас нынче войны нет. Имею право бывать у вас один день из семи. Не злоупотребляю, так-с с-сказать. Решил приглядеть.
– За мной? – Лой кокетливо улыбнулась.
– Сдалась ты мне, – отмахнулся толстяк. – За девочкой. Да не хмурься, не хмурься, я же не человек, я от греховных помыслов далёк…
– Ты сам по себе греховный помысел! Что ты делаешь тут?
Обжора посерьёзнел.
– Поговорить нам надо, Лой. Неприятные дела творятся.
– У вас?
– У нас, у вас… везде… Поговорить надо.
Лой огляделась. Сказала осторожно:
– Ну… допустим. Но не здесь же?
– Да уж не здесь, – покосившись на остров в море, ответил Обжора. – Погоди! Ветерком я улетать не умею, я лучше дверь сделаю.
С выражением искреннего энтузиазма на лице он принялся доставать из карманов комбинезона молоток, пригоршню гвоздей (часть вонзилась ему в пальцы, но он будто этого и не заметил), длинную пилу, дверные петли, фарфоровую затейливую ручку, длинные, метра в два, гладко обструганные доски, банки с краской, кисть…
Лой вздохнула.
Почему все мужчины – даже если это и не мужчины вовсе, а порождение Хаоса, – такие позёры?
Она подошла к своему двойнику, лежащему на камнях. Наклонилась, поправила волосы, уложила фальшивой Лой руки на груди, чтобы было покрасивее.
А уже потом носком туфли спихнула тело в жадные волны.
За её спиной уже стучал молоток и визжала пила. Как Обжора ухитрялся сразу пилить-колотить, Лой понять не могла. Но не повернулась, осталась смотреть на погружающееся в воду тело.
Хоть ей и было очень интересно.
Глава первая
Виктор шагал по Москве. Утренней, умытой, тихой. Ну, почти тихой.
Хорошо шагать по Москве и чувствовать себя иностранцем. Замечать изменения, что проскальзывают мимо взглядов коренных москвичей, привычно спешащих по своим делам. И бороться с постоянным жгучим желанием крикнуть во всю глотку: да знаете ли вы, что есть рядом с вами?! Срединный Мир, чудо из чудес, где управляемые гномами паровики тащат поезда по рельсам; где магия правит огнём и ветром, землёй и водой; где слово есть власть и сила.
И где несётся по зелёному лугу белый единорог, грациозно выгнув шею.
Хорошо шагать и мысленно распевать, будто мультяшный Винни-Пух: «Хорошо быть медведем, ура!»
Хотя почему медведем?
Если он примет свой подлинный облик – с любым медведем, даже нарисованным, случится медвежья болезнь!
«Хорошо быть драконом, ура!
Не страшны мне жара и мороз, ибо пламенем дышит мой нос!..»
Тогда, в ту ночь у ворот Замка-над-Миром, когда Виктор принял судьбу Дракона, он не мог думать и не думал, как тут всё будет без него в оставленной Москве.
Что будет с работой, с друзьями.
Что будет с Викой – о которой он даже не вспомнил, едва шагнув следом за Тэль по осенней тропе.
И самое главное – что будет с мамой. Что станется с ней, когда телефон в его, Виктора, квартире, не будет отвечать день за днём, неделя за неделей. Что ей скажут в милиции, что вообще с ней будет?..
Тогда он об этом вообще не думал. Он был молод и жесток – наверное, потому и сумел стать настоящим Драконом; им без жестокости нельзя.
«Жестокость есть сила. Утратив жестокость, правители потеряют силу, и другие жестокие заменят их».
Мама постарела. Двадцать три года прошло – не шутка. Хотя Тэль старается, подлечивает, как может, при каждом визите; только мама всё равно недовольна: «Она слишком молода для тебя, сынок. И чем тебе Вика не нравилась?..»
Не нравилась, потому что был с ней от безысходности.
Но всё равно здесь, в Москве, хорошо. Хотя слишком много, на его вкус, новых гаджетов, что так нравятся Нотти и Всеволоду.
Мама так и не знает, где он живёт. Для неё Тэль и Лой Ивер плетут сложную, самоуправляющуюся иллюзию, настоящий шедевр магического искусства – в этой иллюзии Виктор выглядит куда старше, у него «ответственная работа, связанная с длительными зарубежными командировками». На её поколение слова «зарубежные командировки» действуют как заклинание, успокаивают и всё объясняют. Правда, иллюзия почему-то не распространялась на Тэль, ну или почти не распространялась, она всё равно оставалась непростительно юной.
Зато всё знала бабушка. Бабушка Вера с иссиня-чёрными волосами и янтарными глазами. Бабушка Вера, последняя из рода Владык-Драконов, перебитого магом Воздуха Ритором, Убийцей Драконов. Бабушка, что так всю жизнь и живёт в селе Перевицкий Торжок, рядом с Окой и её притоком, тихой речушкой со смешным названием Вобля. Даже до ближайшего городка – Луховиц, славных своими огурцами и сверхзвуковыми истребителями МиГ-29, – полчаса на автобусе. В детстве Виктор не понимал, почему так нравится бабе Вере эта тихая русская деревня. Озерцо Большое, которым разливается Вобля, вкуснющие огурцы, но в городе-то, в столице – всё равно лучше! Баба Вера молча улыбалась в ответ на его вопросы и гладила по голове. Лишь навестив её первый раз после возвращения из Срединного Мира, растерянный и задумчивый, ждущий и боящийся встречи, Виктор услышал рёв заходящего на посадку после испытательного полёта истребителя – и всё понял. Это был рёв Дракона.
Потом он другими глазами посмотрел на раскинувшиеся вокруг луга, подивился тому, как похожи они на привольные поля Срединного Мира. Бабушка всю жизнь скучала по миру, который её изгнал.
Вот только единорогов тут не было.
А бабушка лишь улыбнулась ему и велела садиться за стол. Тэль она молча обняла, и две женщины, юная и старая, долго смотрели друг другу в глаза, будто ведя неслышный разговор. Лишь после ужина баба Вера села напротив Виктора и велела: «Рассказывай».
Бабушке Вере на взгляд можно было дать лет семьдесят. Правда, её «сверстникам» сейчас уже за девяносто; как она ухитряется делать так, что дочь, мама Виктора, не замечает, что выглядит её ровесницей – вот загадка!
Каждый раз, побывав в Москве и навестив маму, Виктор отправлялся к бабе Вере. Им было о чём поговорить. Её интересовало буквально всё, что творилось в Срединном Мире. Электронные фотоаппараты там не действовали, но Виктор купил и освоил старую плёночную камеру – и теперь каждый раз привозил бабушке пачки глянцевых цветных фотографий. Рассматривала она их с жадностью, потом убирала в шкаф, но на предложение Виктора вернуться домой или хотя бы приехать в гости ответила твёрдым отказом. «Меня изгнали», – сказала она просто, и стало ясно, что назад для неё пути нет.
Но в этот раз баба Вера встретила его встревоженной. Встретила прямо на станции, чего раньше никогда не делала.
И вместо всех и всяческих «здравствуй, здравствуй, внучок!» с непременным упоминанием о напечённых к его приезду пирожках и блинах, врубила, словно боевым топором:
– Неладное чую.
– Да ладно, ба, что ты прямо как Баба-яга. Фу-фу, русским духом пахнет!
Бабушка нахмурилась и слегка съездила ему по затылку.
– Если б русским!.. Иль ещё каким!.. А то не знаю, не пойму никак, только знаю – стряслось что-то.
– Да что стрястись-то могло?
– Знала б – уже сказала бы! – отрезала баба Вера. – Нет у меня, Виктор, ни волшебного блюдечка с яблочком наливным, ни ещё какого сказочного гаджета. И помочь тебе только тем и могу, что о тревоге своей рассказать.
Виктор до сих пор не знал, кто она, его бабушка Вера, последняя уцелевшая женщина клана. Драконом быть она не могла, на Единорога никак не походила повадками. Может быть, просто стихийный маг? Бабушка не рассказывала и на вопросы не отвечала. Но советам её стоило доверять.
– А почему же я ничего не чувствую? – для порядка спросил Виктор. – Да и Тэль тоже…
– Молодо-зелено потому что, – проворчала ба. – Тэль твоя… всегда была вертихвосткой, всё ей на уме хиханьки да хаханьки, чужих женихов смущать… А мои кости старые как перед непогодой ломит!
– Так, может, потому и ломит? – Виктор решил благоразумно пропустить мимо ушей неожиданную реплику бабы Веры о своей супруге.
– Тьфу ты, властитель неразумный! Тебе самому корень беды искать да выкорчёвывать. Что узнаю, почувствую, о том знать дам. Да только едва ли, уж слишком хорошо спрятано.
– От кого, ба? И кто мог спрятать?
– От таких, как мы с тобой, прятали. А кто… вот это вопрос. Прирождённых-то я б учуяла, ни в каком виде б не пропустила. Так что думай, внук, крепко думай!
Виктор кивнул, всем видом показывая: думаю, крепко думаю. Прошёлся по просторной горнице (баба Вера именовала большую комнату именно так), встал у окна. За забором сидел и чесался задней лапой здоровенный серый кобель, на первый взгляд – старый волчара. Только откуда в русском селе недалеко от Москвы волки? Собака поймала его взгляд, покосилась настороженно и недобро – она оказалась одноглазой, морду рассекал шрам; потом встала и потрусила по дороге прочь. Нет, и впрямь здоровенная псина!
– Думаю, ба, – сказал Виктор. – У вас-то странностей не наблюдается? Волки в деревню не заходят?
– Волки? – удивилась бабушка. – А! Живёт у сторожа псина, с виду чистый волк. Старый кобель, беззубый… Подкармливаю из жалости.
Баба Вера помолчала, потом всплеснула руками.
– Да что ж я стою… У меня же тесто на блины заведено, печь пора!
У неё действительно была русская печь. И дом был старый, бревенчатый, окружённый большим заросшим садом, и печь древняя, огромная, настоящая, на дровах. Виктор уплетал блины, поливая их густым янтарным мёдом, намазывая малиновым вареньем, а бабушка рассматривала свежие фотографии и между делом расспрашивала. Всё ли в порядке в Срединном Мире? Доволен ли народ? Не мутят ли воду маги? А как внуки? Какая в них проявилась сила? Как Тэль? Всё такая же юная и упрямая? Всё ли хорошо у Виктора с ней? Не ходит ли он налево?
Тут Виктор поперхнулся блином и возмущённо уставился на бабушку. Та как ни в чём не бывало развела руками и снова принялась жаловаться на смутную тревогу, на с чего-то вдруг удумавшие ныть кости, а потом, совершенно неожиданно, на повышение пенсионного возраста.
– Ты ж давно на пенсии! – удивился Виктор.
– Так я не о себе, я о народе тревожусь! – ответила баба Вера. – Мы когда-то загордились, стали нос задирать – вот и начались беды. Ты смотри, народ-то не обижай. А то сам знаешь, что в одном мире случается – то в другом отражается. У нас народ обидят, а бунтовать у тебя начнут! Или наоборот.
– Не начнут, – сказал Виктор твёрдо. – И я не позволю, и оснований к тому не дам.
Бабушка вроде как успокоилась. Но на прощание опять сказала:
– Тревожусь я. Стряслось что-то, а понять не могу. Ты подумай о том, подумай хорошенько!
И Виктор думал. Всё время, пока «Ласточка» везла его в Москву, к точке перехода.
Лишь такое чудовищное скопление человеческих эмоций, страстей, желаний, любви и ненависти способно открывать и удерживать тропы меж Изнанкой и Срединным Миром.
* * *
Эрик вначале снял футболку, потом расстегнул ремень и стащил джинсы, ловко ухитрившись сбросить их вместе с кедами. Будь он двадцатилетним накачанным юношей на людном пляже – поймал бы десятки оценивающих девичьих взглядов. Но Эрик был тощим и слегка сутулящимся юнцом лет пятнадцати, да и вокруг был не людный пляж в полдень, а пустынный вечерний берег Амурского залива и несколько ровесников.
Оставшись в одних выцветших плавках, Эрик посмотрел на Антона.
– Ну? Зассал?
– Чё ты агришься? – сказал Антон, неловко оглядываясь на ребят. – Это ж крипота!
– Го, Антоха, – сказал Эрик спокойно. – Ватафак? Так ты плывёшь? Кто первый повернёт, тот и слился.
Антон посмотрел на тёмную воду залива, в которой качались огни Русского моста. Сглотнул.
– Я выпиливаться не собираюсь, – ответил он.
– Пока, – Эрик подобрал джинсы, запрыгал на одной ноге, натягивая их. – Моё.
– Да ну тебя, хикка конченый, – Антон повернулся и пошёл от берега. – Го, парни. Пфф.
Ребята пошли за ним – все, кроме Кости. Тот остался стоять рядом с неторопливо одевающимся Эриком. Подобрал футболку, протянул ему.
– Держи тишку.
– Спасибо, – сказал Эрик.
– Чё завёлся? – спросил Костя. Понизив голос, добавил: – Ты же плаваешь как отстой. Если бы он подписался?
– Антоха с темноты ссытся, – ответил Эрик. – Ночью не поплывёт.
Костя пожал плечами. Эрик был друг, хоть и странный, Антон и впрямь понтовался не по делу и подзуживал Эрика без всякой причины. Но у Кости возникло нехорошее ощущение, что обычный спор едва не кончился бедой.
– Идём?
– Нет, я домой, – Эрик пригладил волосы и словно переключился – из обычного подростка превратился в примерного старшеклассника. – Обещал родителям вернуться до десяти.
– Уже опоздал.
– Успею.
Эрик развернулся и пошёл к дороге. Костя помедлил несколько секунд, пожал плечами и двинулся к ребятам. Антон что-то громко говорил, наигранно веселясь и пытаясь увести разговоры в сторону. Всё-таки Эрик его уделал.
Автобус довёз Эрика к дому в половине одиннадцатого. Хоть он и бравировал, но не успел вовремя. Зато на четвёртый этаж Эрик поднялся по лестнице, чтобы звук лифта его не выдал, дверь открыл очень тихо и проскользнул в коридор. Может быть, родители уже спят?
Но родители не спали. Сидели на кухне и разговаривали. Эрик на цыпочках двинулся по коридору к своей комнате, ловко проскочил опасный участок напротив кухни (краем глаза заметив спину отца и стоявшую у окна мать). И уже двинулся было дальше, но замер, вслушиваясь.
– Был бы родной – иначе бы себя вёл, – сказал отец раздражённо. – Шастает до полуночи не пойми с кем…
Эрик застыл.
– Мы его воспитали, – сказала мать. – Он родной и есть.
Отец фыркнул.
– Вместе же решили, – сказала мать. – Не моя вина, что своих не родили…
– Ну попрекай меня, попрекай! – тяжело произнёс отец. – Что на работе надрывался, что здоровье загубил…
Эрик стоял, прислонившись к стене. Пытался вспомнить, когда отец жаловался на здоровье. Вроде не было такого. Да и работа у отца была спокойная – в управлении порта.
Впрочем, почему у отца?
Оказывается, что у чужого человека.
Он дошёл до своей комнаты, проскользнул в открытую дверь. Не раздеваясь, лёг на кровать. Полежал минуту, слушая бубнёж из кухни. Родители никогда особо не ссорились, да и сейчас, разве это ссора? Вот у Костяна, когда ссорятся – даже кот с синяками ходит…
Эрик достал из кармана наушники, воткнул в уши, запустил трек. Группа «Тёмный пластилин» гнала рэп – опускала Тимати и прочих старпёров по-чёрному. В дверях мелькнул силуэт – Эрик сделал вид, что не заметил.
– Эрик!
Он вынул наушники. Посмотрел на родителей.
– Ты давно дома? – спросил отец растерянно.
– Да с полчаса, – ответил Эрик. – Уроки сделал, музыку слушаю.
Мать и отец переглянулись.
– Ну… хорошо. – Отец ушёл. Мать постояла, потом зашла, прикрыла дверь. Села на кровать.
– Что… мам? – спросил Эрик.
Она почувствовала заминку. А он не смог её спрятать. Или не захотел. Обычно у него всё получалось – как сегодня, когда пришлось ругаться с Антоном. Эрик мог быть своим в любой компании, мог общаться с кем угодно и кого угодно убедить в своей правоте. И мать мог убедить. Но сейчас – будто не захотел.