Лихоморье. Vivens lux

1. Собрание

Низкое северное небо в редких бисеринках звезд нависало бархатным покрывалом над привокзальной площадью, многолюдной, несмотря на поздний ночной час: пассажиры только что прибывшего экспресса «Allegro» сообщением Санкт-Петербург – Хельсинки гурьбой валили из здания вокзала. Некоторые отходили в сторону и рассеянно озирались в поисках встречавших, другие скользили любопытным взглядом по каменным фасадам зданий напротив, но большинство с сосредоточенным видом направлялись к стоянке такси и автобусов, спеша добраться до конечной точки своего маршрута. Кое-кто шел дальше пешком, пересекая площадь. Правда, таких было всего двое, – худощавый мужчина с резкими, как будто даже нервными движениями, и женщина с уверенной грациозной походкой. Вероятно, до пункта их назначения оставалось недалеко, поэтому они и не воспользовались транспортом.

В самом деле, достигнув здания музея, расположенного на противоположной стороне площади, они двинулись вдоль фасада, свернули за угол и через десяток метров остановились. В руках женщины вспыхнул экран смартфона. Ее длинные тонкие пальцы с острыми ногтями нездорового зеленоватого цвета пробежались по нему, набирая сообщение, а через пару минут в стене музея распахнулась неприметная дверца, скрытая в тени. Совсем не по-джентльменски опередив спутницу, мужчина ринулся в дверной проем, как на пожар, но споткнулся на пороге и по инерции пробежал вперед, громко топая. Женщина возмущенно фыркнула, сердито прошипела какое-то ругательство и юркнула следом, оглянувшись перед тем, как закрыть за собой дверь. Взгляд по-лисьи узких, изящной формы глаз метнулся в одну сторону, потом в другую, и дверь беззвучно примкнула к стене, да так, что не осталось ни малейшего намека на ее существование: декор дверного полотна идеально имитировал камень, из которого было сложено все здание.

Вошедших встречал грузный курносый мужчина средних лет с вихрастой шевелюрой цвета жженого кирпича. Он улыбнулся, и его круглые рябые щеки собрались в крупные складки, напоминая гармошку, однако это не стерло печального выражения с его лица.

– До-д-добро по-п-пожаловать в Атенеум, п-пани Божена! – произнес он на ломаном русском, чудовищно коверкая слова и заикаясь.

– Доброй ночи, Руубен Мякинен. Сто лет не виделись! – ответила гостья, одной рукой обнимая его за полные плечи, а другой сбрасывая со своей головы капюшон дорожного плаща. Ее светлые вьющиеся волосы веером рассыпались за спиной.

– Д-да, вы з-знаете, я успел д-даже латынь подз-забыть, – отозвался тот виновато.

– Не утруждайтесь, говорите на родном! – Она снисходительно улыбнулась. – С некоторых пор я владею всеми языками, и, между прочим, не только человеческими.

– А ваш с-спутник?

– И он тоже.

– Ну и прекрасно! – Мужчина перешел на финский, сразу перестав заикаться, и в круглых, слегка навыкате, светлых глазах промелькнуло облегчение: он очень боялся рассердить эту даму, уже испытав на себе ее гнев в прошлом, да к тому же относился к категории людей, которые стараются никогда никого не сердить. Пускай Руубен Мякинен и был довольно неуклюж в движении, зато его умению общаться позавидовал бы самый искусный дипломат: он подстраивался под собеседника, как ручей под особенности ландшафта, огибающий любую преграду или просачивающийся под ней. С Боженой Блаватской Руубен встречался всего несколько раз в жизни, хотя с момента их знакомства прошло более ста лет: впервые основательница общества этерноктов посетила Атенеум в начале девятисотых, как раз, когда на смену «золотому веку» финского искусства пришел модерн, и музей наводнился новыми картинами. Руубен работал в этом музее со дня открытия, и на сегодняшний день его возраст приближался к внушительной дате в сто семьдесят лет. Благодаря Божене Блаватской, научившей его добывать недожиток, он перестал стареть после сорока пяти. Во избежание пересудов Руубену приходилось красить волосы в пепельный цвет, под седину, и натирать лицо дешевым хозяйственным мылом, отчего кожа становилась сухой и морщинистой. Но, несмотря на все эти ухищрения, коллеги то и дело отпускали шуточки в его адрес по поводу того, что он наверняка скрывает от всех секрет вечной молодости. Они проводили его на пенсию, а потом вновь приняли в свой коллектив, но уже как другого человека, так и не узнав в нем бывшего сослуживца: Руубен вернулся с новым именем и сильно измененной внешностью, превратившись из подслеповатого и тугого на ухо старика в важного господина с пышными усами, как у Галлена-Каллелы, его любимого художника-реалиста, работы которого украшали залы музея. Усы иногда отклеивались, заставляя Руубена нервничать и все время быть начеку, поэтому после очередного ухода на пенсию он решил отказаться от какой бы то ни было бутафории на лице и вновь устроился на работу в музей, оставшись в своем настоящем облике. Руубен был уверен, что никто из коллег не узнает его, потому что все, кто был способен на это, давно ушли на заслуженный отдых или же на тот свет. Со дня основания музея штат работников несколько раз полностью сменился, и не осталось никого, кто знал бы о существовании потайной дверцы, предназначенной для особенных гостей, таких, как Божена Блаватская и ее спутник. Последнего, кстати сказать, Руубен видел впервые, и тот совсем ему не понравился, – до крайности нервный тип, не способный спокойно устоять на месте и дрыгающий конечностями, как марионетка в руках кукловода, охваченного лихорадкой.

– Это Марк, – сообщила Божена, заметив заинтересованный взгляд Руубена, и добавила после паузы. – Единственный выживший из группы, работавшей в Сибири последние три года. Мы с ним спаслись лишь чудом. Проклятые люцифлюсы!

– Ох! – только и вымолвил Руубен, вздрагивая всем своим грузным телом. Теперь ему стали понятны причины нервного поведения спутника Божены. В обществе этерноктов ходили слухи, что встреча с люцифлюсами означала верную смерть, поэтому никто из ныне живущих соратников Руубена не знал, каким способом убивают эти существа. Погибших от их воздействия находили обугленными, причем одежда на трупах оказывалась почти неповрежденной. Такая смерть ужасала этерноктов даже больше, чем мучительное сгнивание заживо из-за нехватки недожитка. Подумав об этом чудодейственном веществе, финн непроизвольно прикоснулся к груди и нащупал под тканью рубашки небольшую выпуклость – крошечный флакончик с серебристым порошком, висевший на золотой цепочке.

Спутник Божены тотчас среагировал на это движение: дернулся и замер, как охотничий пес в стойке. Блаватская тоже оживилась, шагнула ближе, протягивая дрожащую руку. Красноватый свет свечного фонаря, висевшего на стене у лестницы, упал на лицо гостьи, и Руубен ужаснулся, заметив, как она подурнела с момента их последней встречи. Сетка почерневших сосудов отчетливо проступала под полупрозрачной бледной кожей, напоминая морщины, отчего Божена казалась глубокой старухой.

– Отлично выглядите, Руубен Мякинен! – сказала она и вдруг больно ущипнула его за щеку, а затем накрыла своей холодной ладонью его кулак, притиснутый к груди вместе с заветным флакончиком. – Вижу, мое средство идет вам на пользу, – вкрадчиво добавила наставница. – Не поделитесь ли с нами? – Ее зеленые глаза хищно сверкнули.

От неожиданности финн охнул, крепко сжал флакон и пробормотал неуверенно:

– Это все, что у меня осталось.

– Ну что же вы так! Совсем не имеете запасов?! – разочарованно и злобно воскликнула Блаватская. – Не ожидала от вас подобной беспечности!

– Но… я не виноват… мой Пункки совсем плох, ему недолго осталось. Я надеялся обзавестись новым кадавером, половчее. У меня и кандидатура есть подходящая. Вы же привезли с собой чемодан-портал? – Руубен окинул растерянным взглядом багаж гостей – два новеньких пластиковых кейса черного цвета, на колесиках, с выдвижными ручками и глянцевыми корпусами. Обычно Божена привозила устройство для перемещения в потусторонний мир в старом обшарпанном бауле. Неужели в этот раз она приехала без него? «Нет-нет, вряд ли такое возможно, – успокоил себя Руубен. – Скорее всего, она просто решила переместить портал в более презентабельную оболочку».

– Портала больше нет! – резким тоном заявила Блаватская, мгновенно разрушив его надежду.

Финн снова охнул, уже в третий раз за последние несколько минут. Давно на него не сваливалось столько плохих новостей одновременно. Он так растерялся, что даже не среагировал, когда Божена одним махом сняла с него цепочку, перекинув ее через голову, и флакон с недожитком выскользнул из его вспотевшей ладони. Открутив колпачок, наставница приникла носом к горлышку, и чудодейственная пыль вихрем поднялась со дна флакона. Сделав глубокий вдох, Блаватская передала склянку своему спутнику, пожиравшему ее безумным взглядом. Марк жадно втянул в себя все, что оставалось, и блаженно прикрыл глаза.

Когда опустевший флакон вернулся к Руубену, он охнул в четвертый раз и часто заморгал.

– Ну, долго ли еще нам топтаться у порога? – Усталый голос наставницы вывел финна из ступора.

Тоскливо вздохнув, он повесил цепочку на шею, снял со стены свечной фонарь, задул огонек и включил дежурное освещение, – Божена запрещала пользоваться электрическим светом за сутки до ее приезда, утверждая, что из-за него возникают перебои в работе портала, но в этот раз предосторожности оказались излишними. Портала больше нет, – так она сказала. Недожитка тоже больше нет. От предчувствия скорой кончины у Руубена затряслись поджилки. Оставалась слабая надежда на то, что Пункки добудет еще немного порошка, прежде чем испустит дух. А что потом? Демон, прикованный к нему мертвоцепью, сбежит на ближайшее кладбище вместе с мертвым телом Пункки! Даже если бы Руубен мог воспрепятствовать его побегу, в этом не было никакого смысла: демон больше не отдаст недожиток, потому что для такого процесса необходим живой человек, способный исторгнуть из себя ценное вещество. А перековать демона к другому кадаверу под силу лишь меркаторам из потустороннего мира, которые ловят демонов и накладывают на них заклятья. Только в тот мир без портала никак не проникнуть, а значит, конец всему.

– Не унывайте, дружище! – послышался за спиной голос нахальной гостьи, лишившей Руубена последнего запаса порошка, продлевающего жизнь. – Вместе мы что-нибудь придумаем. Вы ведь пригласили всех, кого я просила?

– Конечно, пани Божена. Они давно здесь и ждут вас, – ответил финн и, собравшись с духом, заявил, тщательно сдерживая негодование: – Боюсь, они огорчатся, узнав, что вы приехали без своего устройства.

– Ничего. Это не единственный способ перейти в иной мир. Существуют естественные, природные порталы. Нам только нужно будет найти подходящий, не охраняемый люцифлюсами. Вы ведь сказали Карлу, чтобы он захватил карты?

– Он привез их, – подтвердил Руубен, не в силах скрыть разочарование. Карты! Если вся надежда только на них, то надежды, можно сказать, и вовсе нет. Искать портал по картам, составленным сотни лет тому назад, да еще наверняка с огромными погрешностями, можно бесконечно долго, а времени на это почти не осталось.

Руубен повел гостей по скрытому в стене потайному коридору, предназначенному только для посвященных. В узком проходе финну приходилось прижимать локти к круглым бокам, и он в очередной раз корил себя за то, что не попросил сделать коридор пошире, хотя такая возможность у него была: для ремонта музея в начале девятисотых привлекли строительную фирму, выбранную Блаватской, имевшей большие связи в высоких кругах по всему миру. Эта особа отличалась нездоровой подозрительностью, граничащей с паранойей, и позаботилась о том, чтобы впоследствии не осталось никаких следов произведенного «ремонта» – все документы исчезли вместе с фирмой и людьми. Блаватская была дьявольски хитра и жестока. Жаль, что Руубен понял это слишком поздно, иначе тысячу раз подумал бы, прежде чем связываться с ней. Конечно, избежав сотрудничества с Боженой, он давно бы сгнил в могиле, но иногда ему казалось, что обычная смерть менее страшна, чем возможная расплата за полученные привилегии. Руубен понимал: стоит только дать слабину, и тьма, дарующая ему силу, вмиг пережует его и выплюнет в одну из своих многочисленных сточных канав, представляющих собой различные вариации человеческого ада.

Блаватская шла сзади и почти дышала в затылок финну. Тот вдруг перепугался, что она может прочитать его мысли, и постарался отогнать их подальше, сосредоточившись на предстоящем собрании.

Вскоре они вошли в просторный зал, наполненный шорохами и шепотом. В полумраке маячили бледные лица этерноктов, на стенах дрожали тени от пламени свечных светильников. Взгляды устремились к вошедшим. Кто-то робко произнес:

– Эт ноктем…

Все остальные точас подхватили его, громогласно закончив фразу:

– Эссе этерна!

– Эт ноктем эссе этерна! – вторила им Блаватская, входя и вскидывая вверх правую руку. – Этерна нокте! – Добавила она, стремительно прошла к свободному месту в центре стола, вокруг которого в ожидании стояли члены общества, и жестом позволила им сесть.

Оставался всего один свободный стул, и Руубен на мгновение растерялся – он не ожидал, что Блаватская заявится с гостем, обычно она приезжала одна. А в этот раз, договариваясь о встрече, Божена удивила его, распорядившись установить в зале для совещаний стол, и при этом попросила не натягивать экран для перемещения в потусторонний мир. Теперь стало понятно, что причина заключалась в исчезновении портала, но Руубену не терпелось узнать подробности.

Спутник Божены, Марк, оставил багаж у входа и уселся на последнее свободное место за столом, не дожидаясь, когда ему это предложат. Финн со вздохом подхватил оба кейса и отнес их в соседнее помещение, где хранились всякие нужные для деятельности общества вещи, которые охранял живущий там Пункки, его личный кадавер, служивший ему с преданностью старого пса, готового на все ради хозяина, но уже почти ни на что не способного.

Пункки даже спал по-собачьи, на полу, уткнувшись лбом в свои угловатые колени. Услышав шаги, он вскинул голову и глухо заворчал, присматриваясь к вошедшему подслеповатыми бесцветными глазами. Руубен почувствовал неприятный холодок в области затылка. Кадавер с каждым днем все больше походил на дикое животное. Еще немного, и человеческий разум угаснет в нем вместе с жизнью, а тело перейдет под власть демона, прикованного к нему, и Руубен уже не сможет управлять своим помощником. Но пока это был все еще его Пункки, и Руубен велел ему отнести в зал совещаний недостающий стул. Захрустев суставами, кадавер безмолвно поднялся с мягкого коврика, проковылял к нагромождению стульев у противоположной стены и с легкостью подхватив один из них, стремительно вышел за дверь. Отощавший и сгорбленный, он двигался на удивление резво, и силы в нем было хоть отбавляй, но именно эта сила его и убивала: демон не щадил хилое тело Пункки, заставляя выполнять сверхъестественные для человека вещи, и тем самым истощал его физические ресурсы.

Из зала донесся голос Божены, и Руубен заторопился, боясь пропустить что-нибудь важное, но его взгляд непроизвольно остановился на картине, висевшей на стене и выглядевшей в этой каморке совершенно неуместно: никто ведь обычно не украшает стены в складских помещениях. Картина и не была украшением, а просто хранилась здесь, как и остальные вещи, но у Руубена рука не поднималась спрятать этот шедевр с глаз долой, хотя он и внушал ему страх. Меркатор, который продал Руубену эту картину на ярмарке в Лихоморье несколько лет назад, предупреждал, что использовать ее нужно с осторожностью. Якобы, художник изобразил на холсте нечто ужасное, но потом сам испугался своего творения и закрасил все одним цветом, а сверху написал горный пейзаж. Однако, утверждал меркатор, если долго разглядывать детали картины, то сокрытый ужас проступит сквозь слой краски и может свести человека с ума или вызвать желание умереть. По словам меркатора, рукой художника управляла могущественная и очень древняя ведьма. Она заставила его изобразить ее портрет и позволила закрасить, спрятав таким образом свой лик под горным пейзажем. С помощью колдовства ведьма воздействовала на своих невольных созерцателей. Те, кому она показывалась, были обречены на скорую смерть.

Руубен счел заколдованную картину слишком опасным приобретением и хотел было отказаться от покупки, но меркатор, заметив его колебания, сообщил, что творение принадлежит кисти небезызвестного Галлена Каллелы, а изображенная на пейзаже местность находится в Похьоле, где этому художнику довелось побывать однажды.

Побывать однажды! Шутка ли! Руубен был потрясен до крайности, зная о том, что Похьола – мифическая страна из карело-финского эпоса, а это означало, что Галлен Каллела знал способ пересечения барьера, разделяющего обычный и потусторонний миры.

Пройти мимо работы великого мастера, да к тому же своего соотечественника, Руубен не смог и купил ее. Он высоко ценил творчество Каллелы, правда позже заподозрил, что меркатор узнал об этом и солгал ему насчет автора, чтобы продать картину, ведь известно, что эти таинственные торговцы обладают различными колдовскими способностями, и прочитать чужие мысли для них – сущий пустяк.

Но как бы там ни было, а покупка оказалась удачной: благодаря заколдованной картине Пункки исправно добывал недожиток. Для этого Руубен, пользуясь своим служебным положением, иногда вывешивал пейзаж «с секретом» в одном из демонстрационных залов, размещая его среди других картин Каллелы, и никто из работников музея не замечал лишнего экспоната. Картина висела до тех пор, пока один из посетителей не попадал под чары ведьмы. Как правило, колдовскому воздействию подвергались особенно впечатлительные люди и те, кто страдал от депрессии. Попавшуюся «на крючок» жертву легко было узнать по застывшему в глазах ужасу. Такой посетитель часами простаивал напротив полотна и не двигался. Заметив его, Руубен выпускал Пункки на охоту, и кадавер преследовал околдованного всюду, выжидая, когда тот испустит дух и отправится на кладбище, где станет, наконец, его добычей. Дождавшись окончания похорон, Пункки откапывал труп и высасывал из него негативную энергию для себя, а заодно и недожиток, который нес хозяину и отдавал совершенно омерзительным способом – громко икая и сгорбившись, как наевшийся собственной шерсти кот, выблевывал серебристую пыль прямо на пол, к его ногам. Превозмогая брезгливость, Руубен собирал порошок в специальный флакон с особенными стенками, предотвращавшими испарение этого крайне нестабильного вещества, которое в открытом виде улетучивалось за несколько дней. За долгие годы он так и не привык к этой процедуре, испытывая отвращение и к порошку, и к кадаверам, и к самому себе. Но после приема живительного эликсира все душевные терзания как рукой снимало.

– Дорогой Мякинен, где вы там запропастились?! – Раздраженное восклицание Божены, донесшееся из зала заседаний, заставило финна вздрогнуть и поморщиться. Он не любил, когда его называли по фамилии и на «вы». По его мнению, такое обращение звучало недружелюбно, несмотря на сочетание со словом «дорогой». Но на этот раз Руубен должен был признать, что Божена окликнула его вовремя: позабыв обо всем на свете, он стоял и таращился на картину несколько минут, а это было опасно. Не хватало еще попасться в свой собственный капкан!

Сизая заснеженная гора, подпиравшая тяжелое свинцовое небо, притягивала взгляд как магнитом. Пришлось сделать над собой усилие, чтобы отвернуться. Возможно, колдовские чары уже начали действовать. Выходя из кладовой, Руубен заметил боковым зрением, будто на картине что-то метнулось, светлое и трепещущее, как птица или… или как платье… или как длинные волосы, разметавшиеся на ветру – золотистые волосы с едва заметной рыжинкой, какие были у его молодой жены, пропавшей пятнадцать лет назад вместе с годовалой дочкой.

Руубен и трех лет не прожил со своей ненаглядной Айной. Он собирался покинуть общество этерноктов, но все не решался, и скрывал от них факт своей женитьбы, зная, что этерноктам такое не понравится, особенно Блаватской, считавшей, что любовь делает человека слабым. План Руубена уехать с Айной и крошкой Виолой в тихое местечко и счастливо зажить там провалился: Руубен опоздал.

На пороге каморки финн обернулся и посмотрел на картину. У подножия горы на синеватых камнях стояла его Айна в белом платье и босиком, бледная и спокойная, будто неживая. Над ней, едва различимый в тени под скальным выступом, нависал чей-то силуэт. Руубен прищурился, вглядываясь. То была угрюмая старуха. Приоткрытый рот темнел на ее лице, точно сырая яма, и оттуда изливался едва уловимый протяжный звук, – не то песня, не то заклинание. «Ведьма Лоухи из Похьолы!» – молнией сверкнуло в голове финна, и тотчас виденье растаяло, как первый снег на полуденном солнце.

Руубен вышел и прикрыл за собой дверь, отсекая летящий следом звук – не то угрозу, не то проклятие.

Участники собрания сидели за длинным столом, сосредоточенно склонившись над расстеленными картами. Никто не поднял головы, кроме Божены, которая встала, подавшись вперед и уперев руки в столешницу.

– Вижу, вы не очень-то заинтересованы в поисках перехода, Мякинен? С какой целью, позвольте узнать, вы торчали столько времени в своем чулане? Гоняли крыс? Или перепрятывали запас недожитка, чтобы утаить от всех?

– Нет никакого запаса, – потупившись, Руубен прошел и сел на стул, принесенный Пункки. Кадавер прятался под столом, наружу торчали носки его потертых башмаков. Странно, что он не вернулся обратно в каморку, следовало бы отослать его, но Руубен не решился затевать возню, опасаясь еще больше разозлить наставницу, тем более, что она как раз обратилась к Карлу Боссерту, в прошлом – профессору истории, а теперь возглавлявшему группу этерноктов в Германии. Он прибыл в Хельсинки по приглашению Руубена, отправленному по указанию Блаватской.

– Покажите-ка еще раз этот фокус с границами, персонально для нашего неторопливого смотрителя музея.

Обычно гладко зачесанные на один бок, волосы Карла сейчас походили на давно не стриженный газон, – по всей видимости, встали дыбом от дурных новостей, да так и не улеглись. Немец подцепил пальцами края одной из карт и осторожно передвинул ее, поместив поверх другой карты.

– Вот, взгляните. Это копия на кальке, снятая с карты мифических стран с отмеченными на них порталами. Я не стал переносить их все, скопировал лишь две страны, славянскую Лукоморию и карело-финскую Калевалу, граница между ними обозначена красным, видите? А синие звездочки – это порталы. Обратите внимание, что на территории Лукомории такая звездочка всего одна, и она обведена черным кружком – это значит, что портал в настоящее время недоступен. Место, где он расположен, совпадает с поселком Нумги на карте реального мира, что под калькой. Люцифлюсы нашли его и закрыли брешь в барьере, а сейчас в этой области ведутся разработки газового месторождения. Других известных порталов в Лукомории нет. Зато в Калевале их целая россыпь, особенно там, где она совпадает с районом карельской Рускеалы, в тридцати километрах от границы с Финляндией.

– Я поняла вашу мысль, Карл! – перебила его Божена. – Оказавшись в Калевале, мы без труда переместимся на ярмарку в Лихоморье, ведь в потустороннем мире не нужно тратить время и силы, чтобы преодолеть большое расстояние. Места сами приходят к путникам, всем нам это давно известно. Но знаете ли вы, что в Рускеале расположена база люцифлюсов, и все порталы у них под контролем? Конечно же, знаете! Вон, сами все звездочки обвели кружками!

– Почти все, – поправил ее Боссерт и ткнул длинным согнутым пальцем в скопление меток. – Есть несколько мест, где можно пройти, но… но это небезопасно, потому что люцифлюсы могут засечь нас.

– Небезопасно! – Божена шумно фыркнула, обрызгав карты слюной. – Сунуться туда, где снуют полчища этих тварей – просто самоуничтожение! Есть ли у кого-то другие варианты? – Она обвела присутствующих обжигающим взглядом и остановилась на Руубене. – Ну? Что скажете, Мякинен? У вас такой вид, будто вы что-то придумали!

В очередной раз Блаватская потрясла финна своей проницательностью: ему как раз пришла в голову одна идея. И подтолкнула его к ней сама ведьма из Похьолы.

Все это время Руубен мысленно продолжал смотреть на картину, вспоминая недавнее виденье, и вдруг понял, что Айна появилась на ней неспроста: это могло означать, что старуха Лоухи похитила его жену и маленькую дочь. Правда, Руубен не заметил там малышку и теперь подумал с ужасом, уж не сожрала ли ее ведьма. За свою жизнь он слышал немало жутких баек о ведьмах-людоедках, обитавших в горных подземельях и опустевших шахтах, каких было не счесть в окрестных местах. Потом Руубен осознал, что обречен на скорую смерть – ведь никто еще не выжил после ведьминого взгляда. Но сожаления не было, наоборот, захотелось приблизить роковой час, потому что возникла надежда на встречу с Айной. Умерев, Руубен отправится в потусторонний мир, в темную его часть, как раз туда, где обитают ведьмы и прочая нечисть. Может быть, это шанс спасти Айну и малышку Иви? Если они живы – помочь им вернуться в обычный мир, если же они тоже стали призраками, то освободить их из-под ига ведьмы, чтобы они смогли взлететь в небеса.

Идея, осенившая Руубена во время рассуждений Карла, из которых он не слышал ни слова, заключалась в том, чтобы уйти в каморку и немедленно там повеситься. Божена застала его врасплох, он слишком поздно спохватился, чтобы спрятать от нее свои мысли, и она наверняка что-то ухватила, пусть не все, но достаточно, чтобы догадаться о его планах и сорвать их. Все этернокты, и он в том числе, умели читать чужие мысли, но могли закрывать их друг от друга, если замечали такие попытки. Руубен не успел, и теперь трясся от страха в ожидании бури.

– Вот же хитрый пройдоха! – воскликнула Блаватская, уперев руки в бока. – Решил втихушку смыться из этого мира и оставить всех «с носом»? А ну-ка, признавайся, что за картину ты прячешь в своем чулане?

Внезапно ее грозный вопль сменился пронзительным визгом. Божена отпрянула от стола, упала на пол и задрыгала ногой, к которой, точно клещ, прицепился Пункки, глубоко вонзивший зубы в ее плоть чуть выше лодыжки.