Глава 1. Врата
Человеческое существо в своей порочности
всегда страшнее любого нечеловеческого
Г.Ф. Лавкрафт
Над лесом прокатился гром, глухой и протяжный, похожий на утробное рычание дикого зверя. Женщина, шагавшая к лесу с большими корзинами, замерла, вскинула голову и охнула: тяжёлая иссиня-чёрная туча ползла ей навстречу, цепляясь рыхлым брюхом за растрепанные макушки берёз. Надо же, как быстро подкралась гроза! А ведь перед тем, как выйти из дома, женщина видела за окном чистый горизонт.
Она растерянно оглянулась, словно раздумывая, не вернуться ли в посёлок, оставшийся на другом конце тропинки, что тонула в сочной зелени просторного луга. Там, над крышами приземистых изб, синело безоблачное небо. Купола старой церкви, высившейся на отшибе, за светлой березовой рощицей, сверкали на солнце остатками сусального золота. Осенив себя крестным знамением, женщина собралась с духом и продолжила путь к лесу, мгновенно потемневшему под грозовым покрывалом. С каждым шагом, отдалявшим ее от поселка и церкви, становилось все страшнее: ведь всем известно, что рядом с церковью Божья защита куда крепче. Правда, люди знали, что окрестная нечисть нет-нет да и пробирается в поселок, однако надолго там не задерживается: блеск церковных куполов не дает ей разгуляться, худо ей делается, и уходит она прочь несолоно хлебавши, возвращается назад, в лесную чащобу, туда, где отродясь нога человека не ступала… или не отродясь, но, по крайней мере, с тех пор, как пошла молва о том, что в ущелье под Совиной горой поселилась злобная ведьма, а было это примерно полвека назад. Вот тогда-то и потянулась нечисть в эти края, заполонила все леса в округе и успела немало народу сгубить, прежде чем люди стали ее остерегаться и научились с нею ладить. А ладить пришлось, иначе как жить-то? К тому же все лесные дары сделались для сельчан недоступными: ни по ягоды, ни по грибы они больше не ходили, рыбу в озере не ловили, на зайцев и уток не охотились. Пришлось им задабривать нечисть, чтобы привычные блюда на столах не перевелись, ведь такую еду в сельском магазине не купишь. Но не только ради этого задабривали, а скорее, старались для того, чтобы самим не пропасть, чтобы нечисть весь поселок не сгубила.
Так и повелось у них с давних пор: в лес шли с полными корзинами, а домой возвращались налегке – все стало наоборот, не так как у людей. В качестве даров приносили всякую всячину: домашнюю утварь, одежду, столярные инструменты и, конечно, продукты, из тех, что в лесу не добыть. Несли соль, сахар, муку, конфеты, пряники – то, что продавалось в местной лавке с громким названием «Универсам». Нечисть охотно брала все подряд, кроме денег – деньги всегда оставались лежать в том месте, где складывались дары, а остальное исчезало. Местом для подношений служила развилка трех сросшихся у основания берез. Выбрали такое место не случайно, ведь согласно поверью, развилки деревьев – это врата, через которые обитатели потустороннего мира приходят на этот свет. Для живых людей в таких развилках тоже была своя польза. Считалось, к примеру, что, если через развилку между сросшихся берез пройдут влюбленные, то век будут жить неразлучно. Развилка между осинами сулила избавление от тяжелой болезни или испуга, а если отыскать три такие развилки и пройти через них в один день, то даже смерть может отступить. Сросшиеся ели приносили удачу охотникам, и если те их находили, то неизменно возвращались из леса с добычей. Впрочем, ели давно никого не интересовали: никто из сельчан в лес не углублялся, заглядывали лишь для того, чтобы оставить дары в развилке трех берез, находившихся в десятке шагов от опушки. Ходить на охоту никто не осмеливался. Последний храбрец, дерзнувший поохотиться в окрестных лесах на зайца, вернулся в поселок спустя месяц, весь седой, а когда его стали расспрашивать о том, что с ним приключилось, бедолага лишь мычал и хрипел, тараща глаза и указывая трясущейся рукой то в сторону леса, то на Совиную гору. Он так и не смог вымолвить ни слова, а потом рухнул замертво.
Женщина тягостно вздохнула, вспоминая тот день. Странно, что он сохранился в ее памяти в мельчайших подробностях, ведь столько лет прошло! Тогда она была девятнадцатилетней девушкой, и называли ее просто Дусей, а не Евдокией Егоровной, как сейчас. Воспоминания того времени либо стерлись начисто, либо стали тусклыми и обрывочными, и не поймешь теперь, что произошло на самом деле, а что приснилось, но только не случай с горе-охотником – о нем она помнила так, словно это было вчера. Порой трагические картины, связанные с тем событием, непроизвольно возникали в ее голове. Вот и сейчас перед глазами замаячил образ священника, побледневшего при виде покойника: именно в тот момент Дуся поняла, что ведьма под Совиной горой и лесные чудища, о которых судачили в поселке, не выдумки.
Священник не позволил внести в церковь гроб с усопшим для отпевания, заявив, что в мертвом теле могла затаиться лесная нечисть и в таком случае храм будет осквернен. Жене охотника пришлось смириться, но Дуся слышала, как она ворчала, что священник просто-напросто испугался и придумал отговорку, чтобы не оставаться одному с гробом на всю ночь (в то время еще соблюдался обычай, согласно которому усопший должен был «переночевать» в церкви перед погребением, а утром над ним проводилось отпевание и совершались прочие погребальные обряды). Покойный охотник был первым, кого священник отпел заочно – просто произнес положенные молитвы над горсткой земли, принесенной с кладбища, и с тех пор так делал всегда. К тому же он стал запираться в церкви сразу после заката и не то что покойников, но даже прихожан туда среди ночи не пускал. Люди поначалу роптали, а потом пошла молва, что запирается священник не зря и что церковные двери все сплошь в глубоких царапинах, будто дикие звери приходят туда, чтобы поточить о них свои когти.
От этих нерадостных мыслей страхи Евдокии Егоровны еще усилились. До лесной опушки оставалась пара шагов, и прежде чем ступить в тень тучи, зависшей над лесом, она вновь оглянулась на поселок и отыскала взглядом свой дом. Тот уменьшился до размеров спичечного коробка, но все же его вид придал ей уверенности. Возникло ощущение, что между ней и домом протянулась невидимая ниточка вроде страховки, благодаря которой она сможет выйти из леса, что бы с ней ни случилось, даже если ее угораздит провалиться в потусторонний мир.
Начал накрапывать мелкий дождик, и Евдокия заторопилась. Плечи у нее давно уже ныли от тяжелой ноши, и, разместив корзины с дарами в центре развилки, она ощутила небывалое облегчение. Основание развилки было выложено плотно пригнанными друг к другу березовыми палками, образовывавшими ровную просторную площадку, на которой могла поместиться дюжина таких же корзин. Палки, вставленные между стволов в виде распорок, складывались в подобие решетчатых стенок и не давали подношениям вывалиться наружу. Сверху всю эту конструкцию накрывал навес из бересты, служивший защитой от дождя и снега – получалось нечто вроде сусека. Таких «сусеков» в лесу насчитывалось не меньше десятка, но этот находился ближе остальных к краю леса. Если он оказывался заполнен, Евдокии приходилось идти к другому «сусеку», но такое случалось редко: дары в «сусеках» не залеживались, словно нечисть дежурила где-то поблизости, наблюдая за их наполнением.
Подумав об этом, Евдокия поёжилась и прислушалась к шелесту листвы: дождь ли это, а может, крадется кто? И тотчас ёкнуло сердце: нет, не дождь! Где-то совсем рядом листва шелестит, а в дождь шумела бы повсюду. Но прежде чем Евдокия поняла это, она кожей ощутила чье-то присутствие. Страх всплеснулся в груди скользкой рыбой, побуждая бежать прочь без оглядки, но Евдокия замешкалась. Любопытно стало: кто же там, все-таки? Она затаила дыхание и отчетливо различила в наступившей тишине тяжелое влажное сопение, похожее на человеческое. «Не человек это! – подумала Евдокия. – С чего бы человеку молча стоять у меня за спиной?» Ее взгляд упал на блестящий бок чайника, выглядывавший из корзинки. Новый чайник, хороший, но с изъяном: носик слишком низко расположен – чуть качнешь, и вода выливается. Евдокия купила его для себя, но, разочаровавшись, решила отдать нечисти вместе с прочими дарами – двумя пятикилограммовыми кулями муки, тремя пакетами сахара по килограмму каждый, двумя пачками гречки по восемьсот граммов, упаковкой чипсов и тремя пригоршнями конфет россыпью. Обычно нечисть благодарила за дары, возвращая корзины, наполненные грибами и ягодами, к порогам домов их владельцев, но если удавалось угодить нечисти чем-то особенным, то впоследствии можно было обнаружить в своих корзинах еще теплые тушки зайцев или рябчиков, а то и свежих, разевающих рты карасей.
В хромированной поверхности чайника отражалось окружающее пространство, в которое попадала сама Евдокия и тот, кто стоял позади нее. Его огромная косматая голова возвышалась над ней, присевшей рядом с «сусеком». Евдокия сделала вид, будто поправляет что-то в корзине, а сама продолжала разглядывать отражение в чайнике. Осторожно сдвинувшись чуть в сторону, она увидела нечисть целиком. Существо походило на человека – две руки, две ноги, тощая фигура, но под космами вместо лица чернела жуткая морда, а тело покрывали лохмотья в пятнах засохшей грязи, к которой прилипли клочья шерсти, птичьи перья и сухая хвоя. Существо выглядело именно так, как описывали его сельчане, которым удалось его заметить. Они и прозвали лесных чудищ кукомоями – уж больно те походили на чумазых неряшливых людей. Теперь и Евдокия убедилась, что это были не сказки. Только вот на сельчан, повстречавшихся с кукомоей, впоследствии нападала неизвестная хворь: они быстро хирели и с тоской поглядывали на лес, как будто их тянула туда неведомая сила. Казалось, они становились чужими в родном поселке. Может, они сами превращались в лесную нечисть и эти перемены, пока незаметные внешне, происходили у них внутри. Для тех, кто увидел кукомою, все заканчивалось печально: они либо умирали от истощения, либо уходили в лес и больше не возвращались. Таких случаев было не так уж много, но достаточно для того, чтобы люди в поселке запомнили: на кукомою ни в коем случае нельзя смотреть. Евдокия мысленно отругала себя за свое любопытство, но понадеялась на то, что увидеть отражение кукомои – это не то же самое, что взглянуть на нее саму.
Словно почувствовав на себе взгляд Евдокии, кукомоя бесшумно отступила и скрылась в лесных зарослях. Евдокия выдохнула, осенила себя крестным знамением и опрометью бросилась к опушке. «Это все врата, – думала она на бегу, подразумевая развилку между сросшимися деревьями. – Через них нечисть с того света сюда и лезет за дарами». Ей было невдомек, для чего кукомоям могут понадобиться на том свете чайники, кастрюли или человеческая пища, но уж поскольку забирают, значит, зачем-то им все это нужно – так она считала.
Главное, что людей не забирают – по крайней мере, из тех домов, где хозяева делают подношения кукомоям. Судя по всему, откуп работает. А вот тем, кто не верит в кукомой или, может, жадничает, не позавидуешь: ведь не раз бывало, что исчезали люди! Правда, точно неизвестно, нечисть ли их прибрала или они сами ушли из-за того, что разум потеряли. Вот совсем недавно пропал Ванька Белоглазов с улицы Первоцветов. Когда это случилось? Евдокия задумалась. Не то в мае, не то в конце апреля, но точно не раньше. А теперь середина июля. Получается, еще и трех месяцев не прошло. Такой хороший мужик был, не старый еще, холостой, главный объект внимания почти всего женского населения.
Конечно, «население» – это громко сказано: большинство домов в поселке использовалось как дачи, часть была заброшена, а в тех, где еще жили люди, семейных осталось мало: многие перебрались в город. Крупных предприятий поблизости не было, не считая лесопилки, где трудилось примерно два десятка человек. Некоторые жители работали в том самом «Универсаме», где Евдокия купила чайник с низким носиком, и в сувенирной лавке, в которой шла бойкая торговля поделками местных умельцев благодаря довольно плотному потоку туристов, направлявшихся мимо поселка к различным природным достопримечательностям. Остальные сельчане занимались фермерством или жили на пенсию – последних было большинство. Холостые мужики почти перевелись, особенно те, кто еще не разменял шестой десяток.
Ваньке только-только стукнуло сорок – можно сказать, совсем юнец, по меркам потенциальных невест. И ведь была у него семья – и жена, и дети; жили вроде бы мирно, а вот поди ж ты, год назад жена подхватила детей и укатила в город – как оказалось, насовсем. Вначале никто не понял, в чем дело, а Ванька отмалчивался и делал вид, что ничего страшного для него не случилось.
Потенциальные невесты сразу оживились, начали кружить у Ванькиного дома, некоторым из них даже удалось напроситься к нему на чай. Поговаривали, что одна девица чаевничала у него до самого утра, но кто именно, неизвестно, так как ее не разглядели. Правда, остальные «невесты» быстро выяснили, что эти слухи пошли от главной поселковой сплетницы, поэтому приняли их за пустозвон и продолжили свою охоту.
Спустя какое-то время сельчане заметили, что с Ванькой творится что-то неладное. Насторожило не то, что он замкнулся и исхудал – такое поведение как раз ни у кого бы вопросов не вызвало: понятно ведь, что стресс у человека после расставания с женой и детьми. Заподозрили, что Ванька тоскует совсем не по семье. Стал он слишком часто ходить в лес, и не только для того, чтобы поднести дары нечисти, а иногда и с пустыми руками. Что он там делал, неизвестно, но однажды обратно не вернулся. Может, еще вернется, но на это в поселке никто уже не надеялся. Когда приехал следователь и начал задавать вопросы, кто-то вспомнил, как Ванька рассказывал о том, что как-то раз, еще до отъезда жены, наткнулся в лесу на кукомою. Следователь лишь отмахнулся и не стал фиксировать такие сведения, но едва он уехал, люди начали судачить об этом, выдвигая разные версии Ванькиного исчезновения, и пришли к единому мнению: вероятнее всего, Ванька тронулся умом после встречи с кукомоей, это его и сгубило. Вспомнили несколько похожих случаев из далекого прошлого, когда точно так же безвозвратно жители поселка уходили в лес, и не только мужчины, но и женщины. Заговорив об охотнике, которого отказался отпевать священник, почему-то перешли на шепот, после чего разговор сошел на нет, и все разошлись по домам.
Евдокию бросило в жар от мысли, что теперь и ее может постичь судьба Ваньки, исчезнувшего этой весной. Однако едва она вышла из леса, на нее обрушился ливень, и это заставило ее забыть обо всех страхах. Подобрав подол широкой длинной юбки, она пригнула голову и стремглав помчалась к поселку, съежившемуся под почерневшим небом. Тропинка мгновенно раскисла под мощными дождевыми струями, превратившись в липкое черное тесто. Евдокия поскользнулась, замахала руками и упала, сминая высокую густую траву. Падая, она подвернула лодыжку на левой ноге и взвыла от острой боли. Пришлось ждать, пока боль утихнет. Ливень, как назло, хлынул с удвоенной силой. «Как бы град не посыпался», – мелькнула у нее тревожная мысль, и она подумала даже, не отползти ли назад, в лес. На прошлой неделе в соседнем селе выпал град с куриное яйцо. Если попасть под такой, недолго и в ящик сыграть. Евдокия повернулась и, прислонив руку козырьком ко лбу, посмотрела на лес, размышляя о том, что опаснее – град или кукомоя, которая бродит где-то там между берез. В конце концов, Евдокия никогда не слышала, чтобы кукомои нападали на людей, а вот крупный град или молния могут запросто убить человека. Ведь главное – не смотреть на кукомою, и тогда, может, не случится ничего плохого.
Тучи выплюнули на землю жирную извилистую молнию, и следом по телу Евдокии заколотили мелкие льдинки-градинки. Казалось, над лугом витает незримый злой дух и нарочно воплощает в реальность все ее страхи. Встав на четвереньки, она поползла к лесу. Двигаться приходилось почти вслепую, зажмурившись, чтобы отскочившая от земли градина случайно не угодила в глаз. Евдокия лишь иногда вскидывала голову и поглядывала на лес, проверяя, не уклоняется ли в сторону. Неожиданно ее голова уперлась во что-то твердое, хотя до ближайших деревьев оставалась еще пара метров и никаких препятствий впереди не было. Евдокия в ужасе отпрянула и заорала, обнаружив прямо перед собой человекообразное существо, черное с ног до головы. «Кукомоя!» – полыхнуло в мозгу, и она зажмурилась, чтобы не смотреть на коварно подкравшуюся нечисть.
– Простите, ради Бога! Я не хотел вас напугать! – прозвучал над ней мужской голос, приятный и молодой.
Евдокия никогда не слышала о том, чтобы кукомои обладали даром речи, поэтому осмелилась взглянуть на говорившего. Из-под капюшона черной куртки на нее смотрел незнакомый парень, явно неместный и не стесненный в средствах, судя по аромату дорогого парфюма, которым от него повеяло. Он протянул ей руку, предлагая на нее опереться. Евдокия ухватилась за его ладонь, крепкую, но гладкую, не натруженную, и поднялась на ноги. Опершись на больную ногу, она невольно поморщилась и шумно втянула воздух сквозь стиснутые зубы.
– Что с вами? Вам плохо? – Парень участливо заглянул ей в лицо.
– Нога… – простонала Евдокия, тронутая чуткостью незнакомца.
– Идти сможете? У меня тут машина недалеко. Правда, она в колее застряла, на «брюхо» села – самому не выбраться, помощь нужна. Вы могли бы переждать дождь в машине, пока я схожу в поселок за трактором. Если хотите, потом подвезу вас, куда скажете.
– Давайте, – охотно согласилась Евдокия, ликуя в душе от того, что ей не придется сидеть одной в лесу. К тому же вид у парня был вполне располагающий: помимо дорогого парфюма Евдокия подметила, что у него ухоженные ногти (обычно у всех деревенских под ногтями видна намертво въевшаяся черная полоска, которую ничем не вычистишь), правильная речь (деревенские без мата двух слов связать не могут) и хорошая, возможно, даже новая одежда (да, она заляпана грязью, но грязь эта свежая, а одежда у деревенских, как правило, лоснится от застарелой грязи и вытянута на локтях и коленях). «Городской франт», – мысленно вынесла вердикт Евдокия и полюбопытствовала:
– Какими судьбами в наших краях? В гости к родственникам или по туристическим маршрутам?
Евдокия была уверена, что парень не из туристов, и о туристическом маршруте упомянула так, к слову: ведь туристы поодиночке не ездят, а о том, что парень путешествует один, свидетельствовал пустой салон большого белого джипа, до которого они уже успели дойти. Однако ответ парня ее удивил:
– Ни то, ни другое.
Любопытство Евдокии разыгралось не на шутку, но допытывать парня ей было неловко, и она медлила с расспросами, надеясь, что он сам все расскажет. Так оно и вышло.
– Я, можно сказать, домой еду, – произнес он, распахивая перед Евдокией дверцу автомобиля и помогая ей взобраться на переднее сиденье. – В поселок Белоцерковский.
Евдокия недоверчиво покосилась на него.
– Ну да! Я сама оттудова и всех знаю, а тебя никогда не видела!
– Так я и не жил там. Приезжал пару раз вместе с родителями, навестить деда с бабкой, когда еще мелким пацаном был. Стариков уже нет давно, их дом родителям не нужен, хотели продать, да только пока не нашлось желающих.
– Так еще бы! – кивнула Евдокия. – Всем цивилизацию подавай, а у нас она откуда? Говорят, наш поселок даже с географических карт убрали!
– Почему же убрали? У меня в навигаторе есть, – возразил парень.
– Ну не знаю! Может, еще не успели убрать, но разговоры такие были, а дыма без огня не бывает.
– Да нет, думаю, дело не в этом! Дом недорогой, риелторы на нем много заработать не смогут и поэтому неохотно ездят показывать, вот и висит он на продаже который год. Теперь я сам решил в нем пожить. Может, и насовсем останусь, если приживусь.
– Ну так и отлично! – Евдокию переполнила необъяснимая радость: казалось бы, посторонний человек, но ей стало приятно, что в их поселке появится новый житель, да еще такой приличный и денежный. «Одна машина у него, поди, сто́ит больше, чем все дома на моей улице, вместе взятые», – подумала она и тотчас встревожилась: надо бы предупредить новосёла насчет нечисти да подсказать, каким образом ее остерегаться, только вот вдруг, узнав об этом, он раздумает здесь жить? А не предупредить, так ведь сгинет, бедняга! Пока Евдокия в замешательстве подбирала слова, парень захлопнул дверцу и ушел. Глядя на его удаляющуюся фигуру, Евдокия гадала, кем могли быть его дед и бабка, ведь она наверняка должна была их знать. Прежде чем он скрылся за деревьями, она вспомнила, что такие же глаза, темно-серые, цвета грозового неба, которые даже к старости не поблекли, были у ее подруги детства Антонины. Их дружба закончилась, когда Антонина вышла замуж за соседа Евдокии Петра Горынского, пропавшего без вести пять лет назад. Не иначе, этот городской парень приходился Антонине внуком! Евдокия по молодости заглядывалась на Петра, но Антонина ловко его окрутила, увела прямо у нее из-под носа. Для Евдокии их свадьба стала громом среди ясного неба, ведь ничего не предвещало беды. Злоба, вспыхнувшая тогда в душе Евдокии, так и не угасла до конца, она не могла простить Антонине, что та, зная о ее любви к Петру, вышла за него замуж, да еще повесила ему на шею чужого ребенка, которого нагуляла в городе, когда ездила поступать в техникум. Экзамены Антонина не сдала: ну еще бы, когда ей было об учебе думать, если у нее там роман закрутился! Только ее городской ухажер куда-то испарился, вернулась она в положении и, чтобы избежать позора, по-быстрому захомутала Петра. И как только ей это удалось?! Всей красоты в ней только и было, что «грозовые» глаза, а больше ничего примечательного. Видно, пожалел Петр Антонину, узнав о ее беде, ведь об этом весь поселок судачил. А он женился на ней и ребенка своим признал. Большой души был человек! Евдокия так обозлилась на Антонину, что даже в ее сторону больше не смотрела, когда та по улице шла, а ходила она мимо ее дома часто, ведь жили они по соседству.
Злоба не прошла даже тогда, когда Антонина утопилась в колодце, после того как целый год просидела у окна в ожидании возвращения пропавшего мужа. Наверное, о ней бы еще долго никто не вспомнил, если бы от колодца по всей округе не начал расползаться липкий тошнотворный душок, который не мог развеять даже сильный ветер.