Июнь 1941. Запрограммированное поражение

© Лопуховский Л. Н., 2020

© Кавалерчик Б. К., 2020

© Политическая энциклопедия, 2020

22 июня 1941 года
(Вместо пролога)

На рассвете того дня СССР подвергся ничем не спровоцированному внезапному нападению германских войск. На мирные советские города обрушились бомбы люфтваффе. Однако основные его усилия были направлены на завоевание господства в воздухе. Первый удар, в котором участвовали 637 германских бомбардировщиков и 231 истребитель, пришелся по 31 заранее разведанному советскому приграничному аэродрому на удалении до 80 км от госграницы. Его наносили наиболее подготовленные экипажи, взлетавшие в полной темноте и пересекавшие границу на большой высоте, начиная с 3.00 (4.00 московского времени, так как с 01.04.1940 по 02.11.1942 войска Третьего рейха действовали по летнему берлинскому времени, которое на час отставало от московского). После доразведки намеченных объектов немцы силами 400 бомбардировщиков атаковали аэродромы, расположенные на расстоянии 160–400 км в глубину советской территории.

Но этим дело не кончилось. Неоднократные повторные налеты и штурмовки 66 советских аэродромов, на которых базировалось 70 % самолетов пограничных округов, продолжались в течение всего дня. Удары наносились по авиации Западного (26 аэродромов), Киевского (23) и Прибалтийского (11) особых военных округов, а также Одесского (6 аэродромов) военного округа. В них участвовали 1765 германских бомбардировщиков и 506 истребителей^[1]. Бомбардировщики совершили в тот день по 4–6 боевых вылетов, пикирующие бомбардировщики – по 7–8, a истребители – по 5–8. В результате в первый день войны немцам, по их подсчетам, удалось уничтожить 1811 советских самолетов, из них 1489 на земле и еще 322 – в воздушных боях. Люфтваффе же недосчиталось всего лишь 35 своих самолетов^[2].

По официальным советским данным 22 июня авиация пограничных округов потеряла около 1200 самолетов, из них 800 – на аэродромах^[3]. Больше всех пострадал Западный фронт, лишившийся в тот день 738 самолетов, 528 из которых были уничтожены на земле^[4]. Но огромные потери советских ВВС объясняются не только результатом действий люфтваффе. Немало техники пришлось бросить в связи с быстрым продвижением наземных войск противника. Главным образом – из-за повреждений и неисправностей, которые некогда было устранить, или нехватки экипажей^[5]. Так, из 911 безвозвратно потерянных в июне 1941 г. в КОВО боевых самолетов 108 были уничтожены и оставлены при отходе. Еще 106 разбились в авариях и катастрофах^[6].

Одной из причин высокой убыли советских самолетов от ударов с воздуха в первый день войны было их открытое размещение тесными рядами на приграничных аэродромах. Отметим, что 19 июня 1941 г. появился приказ № 0042 «О маскировке аэродромов, воинских частей и важных военных объектов округов»^[7]. Подписавшие его нарком обороны СССР С.К. Тимошенко и начальник Генштаба Красной армии Г.К. Жуков требовали тщательно замаскировать аэродромы, их постройки, взлетные полосы и бензохранилища, а также рассредоточить и сделать незаметными с воздуха размещенные там самолеты. Однако этот документ безнадежно запоздал, ведь срок его выполнения был назначен на 1 июля 1941 г. Только в ОдВО боевые самолеты успели рассредоточиться по посадочным площадкам, и лишь 45–50 из них были потеряны^[8]. Но нельзя забывать, что против него действовали в основном румынские ВВС, заметно уступавшие в боеспособности германским.

Нанеся тяжелые потери авиации Красной армии, немцы завоевали господство в воздухе, обеспечившее им весомое преимущество в ходе боевых действий. Уничтожение значительного количества советских истребителей позволило люфтваффе в дальнейшем все чаще применять свои бомбардировщики без сопровождения, а истребители – для штурмовки наземных объектов.

Действия вооруженных сил Германии в операции вторжения были тщательно спланированы, чтобы в первый же день добиться максимальных результатов. Продолжительность светлого времени в эти сутки наибольшая, такая же, как и 21 июня, в день летнего солнцестояния. Немцы стремились как можно полнее использовать его для успеха наступления. Но в разных местах советско германского фронта, протянувшегося на тысячи километров, солнце всходило в разное время, обусловленное географическими координатами местности. Это иллюстрирует Таблица 1, рассчитанная по данным Военно морской обсерватории США.

Таблица 1

Долгота астрономического и полного светового дня для разных пунктов советско-германской границы 22.06.1941

Первоначально германское вторжение было назначено на 03.30 по берлинскому времени. Но 14 июня на совещании у Гитлера по предложению группы командиров корпусов его перенесли на полчаса раньше^[9]. При этом право на окончательное решение этого вопроса получили командующие группами армий. Они сами устанавливали для своих войск как время начала и продолжительность артподготовки, так и момент перехода границы – но не ранее 03.00 по берлинскому времени. Все зависело от метеоусловий и обстановки в полосе наступления. Однако решающим фактором была показанная в Таблице 1 пора так называемого «артиллерийского рассвета», при котором появлялась возможность наблюдать за результатами орудийного огня.

С точки зрения продолжительности светлого времени суток наиболее благоприятные условия сложились для войск ГА «Север». Они постарались их использовать в полной мере и начали операцию пораньше. Для достижения большей внезапности германское наступление там предварялось только короткими огневыми налетами. Так, 6 я тд пересекла границу в 3.05 (04.05 по московскому времени) сразу же после пятиминутной артиллерийской подготовки по заранее разведанным целям. Одновременно перешли в наступление ее соседи – 1 я и 7 я танковые дивизии.

В полосе ГА «Юг» светало чуть позже, и там артподготовка началась еще в темноте, в 03.15 (04.15 по московскому времени). Передовому отряду 11-й тд пришлось ждать наступления рассвета, чтобы начать переправу через р. Буг по наведенному саперами понтонному мосту^[10].

В сложном положении оказался командующий ГА «Центр» Федор фон Бок, ведь его соседи начинали операцию в разное время. Ему пришлось синхронизировать момент выступления своего левого крыла с ГА «Север», а правого – с ГА «Юг»^[11]. Но это не вызвало особых осложнений, поскольку на центральном участке фронта немцы вначале не наступали, давая возможность ударным фланговым группировкам поглубже охватить советские войска в Белоруссии.

Таким образом, Германия вероломно напала на СССР в период с 03.00 до 03.15 утра по берлинскому времени или с 04.00 до 04.15 по московскому. Трагедию того воскресного дня, вмиг перевернувшего жизнь советских людей, можно представить по событиям в районе Бреста – большого белорусского города, расположенного у самой границы. Здесь на направлении Брест – Минск – Смоленск – Москва вермахт наносил главный удар силами своей наиболее мощной ГА «Центр».

Стараясь ошеломить противника и подавить его волю к сопротивлению, немцы применили на решающих участках самые современные огневые средства. Особое место среди них занимали уникальные артиллерийские орудия, перед которыми не могли устоять никакие оборонительные сооружения. На вооружении вермахта тогда состояли четыре сверхтяжелые самоходные 600 мм мортиры. Против Брестской крепости действовали две из них с боекомплектом из 36 бетонобойных снарядов весом 2170 кг каждый, способных пробить железобетонное перекрытие толщиной свыше 2,5 м^[12]. Их тоже задействовали в артиллерийской подготовке, начатой в 04.15 по московскому времени.

На крепость обрушился ураганный огонь. Кроме штатной артиллерии наступавшей там 45-й пд (три легких артдивизиона и один тяжелый, насчитывавшие 36 105 мм и 12 150 мм гаубиц) в 25 минутной артподготовке участвовал подчиненный ей дивизион из девяти 210 мм мортир. В первые 5 минут боя такие же мортирные дивизионы, поддерживавшие соседние 31-ю и 34-ю пд, в максимальном темпе обстреливали крепость, а затем перенесли огонь на участки своих дивизий^[13]. Приданное 45-й пд 88 мм зенитное орудие прямой наводкой расстреливало советские ДОТы на противоположном берегу Буга. Вместе со ствольной артиллерией работало новейшее тогда оружие – полк тяжелых реактивных минометов. В начале артподготовки его установки 5 минутным залпом выпустили по крепости 1440 280 мм фугасных снарядов и еще столько же 320 мм зажигательных.

Огонь велся по круговой казарме в центральной части крепости, домам начсостава, мостам и входным воротам. Для его корректировки на участке наступления немцы использовали привязные аэростаты^[14]. Не все прошло гладко: один из снарядов в результате недолета попал в гущу своих солдат на западном берегу, убив и ранив 20 человек, а заодно вывел из строя четыре штурмовые лодки^[15]. Но это не помешало германской пехоте под прикрытием артобстрела в 03.19 (04.19 по московскому времени) начать форсирование Буга на надувных лодках и через девять минут высадиться на его восточном берегу^[16]. Огневой вал артподготовки стал перемещаться вперед, прокладывая путь штурмовым подразделениям.

Внезапный град снарядов вызвал замешательство среди личного состава крепости. А многие старшие и средние командиры жили в городе и не сумели добраться до своих частей и подразделений из за плотного артобстрела. Оставшиеся без руководства красноармейцы и младшие командиры группами и поодиночке пытались выбраться из цитадели. Но попасть на обычное место сбора им не удалось, так как немцы, заранее установившие его наблюдением за учебными тревогами гарнизона, вели по нему губительный огонь. Немало захваченных врасплох советских военнослужащих оказалось в плену в первые же часы боя. Кадры германской кинохроники запечатлели, как их полуодетыми конвоируют по железнодорожному мосту на западный берег Буга. Некоторым командирам удалось пробиться к своим бойцам, но вывести их они уже не смогли и сами остались в крепости.

Советские военнослужащие, попавшие в плен в Бресте в первые часы войны

Потери в людях, вооружении и технике оказались огромными. Большая часть орудий и автомашин, находившихся в открытых парках, была уничтожена. Лошади сотнями погибали в конюшнях и у коновязей. Подразделения, попавшие под разрывы снарядов на артиллерийском полигоне под Брестом, первоначально решили, что их по ошибке обстреливали свои, и тщетно пытались сигнальными ракетами и звуками труб остановить смертоносный огонь^[17].

Схожие картины наблюдались тогда на многих участках советскогерманской границы. Нет смысла в очередной раз подробно пересказывать все, что случилось на рассвете 22 июня, тем более что эти события уже описаны в многочисленных воспоминаниях непосредственных участников и очевидцев, переживших начало войны. Попробуем разобраться в основных причинах произошедшей трагедии. Вторжение было назначено на воскресенье с расчетом застать Красную армию врасплох именно в выходной день. Накануне, 21 июня в 13.00 германские войска на Востоке получили условный радиосигнал «Дортмунд», дававший добро на начало нападения согласно разработанным планам (на случай отсрочки операции предусматривался другой условный сигнал – «Альтона»)^[18]. С этого момента началось выполнение графика операции «Барбаросса». Танковые дивизии в ночь на воскресенье начали выдвижение на исходные рубежи для наступления. В 8.00 вечера в частях, предназначенных для вторжения на следующее утро, огласили приказ Гитлера о начале войны с СССР. До остальных войск его довели уже после начала боевых действий^[19].

К немалому удивлению немцев, все говорило о том, что на другой стороне границы никто не догадывался о предстоявшем нападении. Вот свидетельство Гудериана: «Тщательное наблюдение за русскими убеждало меня в том, что они ничего не подозревают о наших намерениях. Во дворе крепости Бреста, который просматривался с наших наблюдательных пунктов, под звуки оркестра они производили развод караулов. Береговые укрепления вдоль Западного Буга не были заняты русскими войсками. <…> Перспективы сохранения момента внезапности были настолько велики, что возник вопрос, стоит ли при таких обстоятельствах проводить артиллерийскую подготовку в течение часа, как это предусматривалось приказом. Только из осторожности, чтобы избежать излишних потерь в результате неожиданных действий русских в момент форсирования реки, я приказал провести артиллерийскую подготовку в течение установленного времени»^[20].

Его воспоминания подтверждает донесение оперативного отдела ГА «Центр», составленное в 8 часов утра 22 июня. В описании наступления в полосе 4-й армии, где действовали войска Гудериана, там отмечено: «По-видимому, противник на всех участках застигнут врасплох»^[21]. А вечером того дня из ГА «Центр» доложили наверх: «Внезапность при переходе границы полностью удалась. <…> Общее впечатление – противник не ожидал нашего наступления, что позволило прорвать пограничные позиции»^[22]. Начальник Генерального штаба сухопутных сил вермахта генерал полковник Франц Гальдер подытожил первый день войны в своем дневнике:

«Утренние сводки сообщают, что все армии, кроме 11-й [на правом фланге группы армий “Юг” в Румынии], перешли в наступление согласно плану. Наступление наших войск, по-видимому, явилось для противника на всем фронте полной тактической внезапностью.

Пограничные мосты через Буг и другие реки всюду захвачены нашими войсками без боя и в полной сохранности. О полной неожиданности нашего наступления для противника свидетельствует тот факт, что части были захвачены врасплох в казарменном расположении, самолеты стояли на аэродромах, покрытые брезентом, а передовые части, внезапно атакованные нашими войсками, запрашивали командование о том, что им делать. Можно ожидать еще большего влияния элемента внезапности на дальнейший ход событий в результате быстрого продвижения наших подвижных частей, для чего в настоящее время всюду есть полная возможность. Военно-морское командование также сообщает о том, что противник, видимо, застигнут врасплох»^[23].

Так в чем же дело? Почему Красная армия оказалась не готова к отражению германского нападения? Каким образом немцам удалось скрытно подготовить и осуществить внезапное вторжение многомиллионной армии на территорию СССР? Чем занималась советская разведка? О чем думало командование пограничных округов? Неужели в Москве не знали о подготовке вермахта к агрессии? На эти да и на многие другие вопросы до сих пор нет однозначных ответов.

Вернемся несколько назад, к середине июня, когда обстановка в пограничных районах стала особенно тревожной. Командному составу отменили отпуска. Местные жители, сохранившие связи со своими родственниками по ту сторону недавно обустроенной советско германской границы, прямо говорили, что скоро начнется война, и сюда придет «герман». Они старались сбыть советские деньги, а заодно спешно запасались продуктами и товарами первой необходимости. Население Западной Белоруссии за две недели до нападения немцев активно сушило сухари, скупало соль, сахар, керосин и все то, что можно заготовить впрок^[24].

Чтобы не поднимать панику, командование запретило отправку в глубину страны семей командиров. В субботний вечер 21 июня военнослужащие Красной армии получили возможность отдохнуть после напряженной рабочей недели. Все надеялись, что хоть это воскресенье обойдется без учебных тревог. Верхушка ЗапОВО превратилась в завзятых театралов. Многие командиры и политработники 4-й армии решили воспользоваться приездом в Брест артистов московской эстрады и посетить их концерт. Командующий армией генерал майор А.А. Коробков со своим начальником штаба полковником Л.М. Сандаловым отправились в Дом Красной армии в Кобрине на гастрольный спектакль Белорусского театра оперетты «Цыганский барон»^[25].

Принято считать, что командующий войсками ЗапОВО генерал армии Д.Г. Павлов и его заместитель генерал лейтенант И.В. Болдин в тот вечер поехали в минский Дом Красной армии на легкомысленную комедию «Свадьба в Малиновке»^[26]. Но Болдин, воспоминания которого послужили основой этого популярного заблуждения, за давностью лет напутал. На самом деле в Минске тогда гастролировал МХАТ, репертуар которого не имел никакого отношения к оперетте. В 8 часов вечера 21 июня в Доме Красной армии состоялся его спектакль «Тартюф» по пьесе Мольера. Его и посетило командование ЗапОВО во главе с Павловым.

Но даже там генерал не забыл о своих служебных обязанностях. В его ложе установили телефон ВЧ связи, позволявший вести переговоры с войсками округа и Москвой^[27]. Между 11 и 12 часами вечера Павлов приказал, чтобы командование подчиненных ему армий находилось в своих штабах и ожидало особо важного распоряжения^[28]. Да это и понятно – тревожная обстановка на границе не настраивала на благодушие. Сам командующий, несомненно, осознавал нависшую над его округом опасность и просил у начальства разрешение занять войсками пограничные укрепления. Но 20 июня нарком обороны Тимошенко запретил ему это делать, чтобы не вызвать провокацию со стороны немцев^[29].

Так чем же можно объяснить культпоход Павлова в театр: завидным спокойствием или преступной беспечностью? Судя по всему, он пытался личным примером вселить уверенность в своих подчиненных, многие из которых вместе с семьями сидели в том же зале. Позднее уже арестованный генерал на закрытом судебном заседании Военной коллегии Верховного суда СССР 22 июля 1941 г. заявил: «Я знал, что противник вот-вот выступит, но из Москвы меня уверили, что все в порядке, и мне было приказано быть спокойным и не паниковать. Фамилию, кто мне это говорил, назвать не могу»^[30]. Судьи не стали уточнять, на кого именно ссылался Павлов, прекрасно понимая, что речь шла о Сталине.

Директиву наркома обороны о возможном внезапном нападении немцев в течение 22–23.6.1941 в штабе округа получили в 01.45 22 июня. Мы еще расскажем об обстоятельствах ее появления, а пока перейдем к дальнейшим событиям. В 03.30 Павлов по телеграфу сообщил командарму 4 Коробкову: «В эту ночь ожидаются провокационные нападения немецко-фашистских войск на нашу территорию». И категорически предупредил, чтобы его армия не поддавалась на провокации. А заодно поставил задачу пленить прорвавшихся немцев и запретил переходить государственную границу. На вопрос Коробкова, какие же мероприятия разрешается провести, Павлов ответил: «Все части армии привести в боевую готовность. Немедленно начинайте выдвигать из крепости 42-ю [стрелковую] дивизию для занятия подготовленных позиций. Частями Брестского укрепрайона скрытно занимайте доты. Полки авиадивизии перебазируйте на полевые аэродромы»^[31].

Но предупреждение о возможности внезапного нападения немцев безнадежно опоздало. Командиры частей и соединений самостоятельно начали поднимать своих подчиненных по боевой тревоге только после того, как те подверглись обстрелу и бомбежке. После 04.00 штаб округа стал получать донесения из армий об огневых и воздушных налетах. Из 3-й армии доложили, что немцы перешли границу на участке от Сопоцкина до Августова, бомбят Гродно и ее штаб. Все телеграфные и телефонные столбы на протяжении 50 км были повалены, и проводная связь с войсками оборвалась. Пришлось перейти на радио, но две радиостанции вскоре оказались уничтожены. Во второй половине дня получила повреждения и третья радиостанция, последняя в штабе 3-й армии^[32].

В 05.25 Павлов, так и не дождавшись указаний сверху, на свой страх и риск отправил командармам распоряжение: «Ввиду обозначившихся со стороны немцев массовых военных действий приказываю поднять войска и действовать по-боевому»^[33]. Только тогда они в свою очередь дали сигнал на вскрытие так называемых «красных пакетов», речь о которых пойдет ниже. Получившие его командиры корпусов и дивизий старались действовать по предвоенным планам, никак не соответствовавшим сложившейся обстановке. Но все попытки уточнения задач из-за отсутствия связи оставались тщетными. В первые же сутки военных действий штаб ЗапФ утратил контакт со своими 3-й и 10-й армиями. На следующий день прервалась телеграфная и проводная связь штаба СЗФ со штабами 8-й и 11-й армий. Управление войсками оказалось серьезно нарушенным.

После первоначального замешательства Красная армия начала оказывать врагу ожесточенное сопротивление. Однако его результаты оставляли желать много лучшего, и тому были объективные причины. За редким исключением войска не успели занять заранее подготовленные оборонительные позиции и усилить гарнизоны укрепрайонов у границы. Они вступили в бой с превосходящими силами противника в крайне невыгодных для себя условиях, на необорудованной местности, без должной артиллерийской и авиационной поддержки и прикрытия от ударов с воздуха. В такой обстановке разрозненные импровизированные попытки отразить заранее организованные и скоординированные вражеские атаки на неподготовленных рубежах успеха, как правило, не имели.

Атмосферу тех дней передает информационная записка первого секретаря Брестского обкома КП(б)Б М.Н. Тупицына, адресованная в ЦК ВКП(б) и ЦК КП(б) Белоруссии 25 июня 1941 г.:

«Обком КП(б)Б считает, что руководство 4 Армии оказалось неподготовленным организовать и руководить военными действиями. Это подтверждается целым рядом фактов, в частности:

Вторжение немецких войск на нашу территорию произошло так легко потому, что ни одна часть и соединение не были готовы принять боя, поэтому вынуждены были или в беспорядке отступать или погибнуть. В таком положении оказались 6 и 42 сд в Бресте и 49 сд – в Высоковском районе.

В Брестской крепости на самой границе держали две стр. дивизии, которым даже в мирных условиях требовалось много времени для того, чтобы выйти из этой крепости и развернуться для военных операций. Кроме того, несмотря на сигнал военной опасности, командный состав жил в городе на квартирах. Естественно, при первых выстрелах среди красноармейцев создалась паника, а мощный шквал огня немецкой артиллерии быстро уничтожил обе дивизии. <…>

В Косовском районе был расположен отдельный [120-й] полк АРГК. 22 июня, когда областное руководство переехало туда, мы застали этот полк в таком состоянии: материальная часть находилась в г. Косово, бойцы же находились в лагерях под Барановичами (в 150 км от Косово) [в действительности от Коссово до Барановичей по дороге через Ивацевичи 90 км. – Авт.], а боеприпасы отсутствовали. Чтобы вывезти материальную часть в Косово, у командира полка не хватило шоферов и трактористов. Обком КП(б)Б помог мобилизовать эти кадры на месте в гражданских организациях. Но, пока сумели перебросить часть орудий, было уже поздно – они были разбиты бомбами, и по существу все ценные орудия остались у немцев [на самом деле 120-й гап б/м РГК в полном составе находился тогда не в Коссово, а в лагере на полигоне Обуз Лесьна юго западнее Барановичей. – Авт.].

Много боеприпасов и оружия погибло в складах на Бронной горе (Березовский район), а в воинских частях боеприпасов и оружия не хватало. <…>

Вследствие такого состояния с первых же дней военных действий в частях 4 Армии началась паника. Застигнутые внезапным нападением, командиры растерялись. Можно было наблюдать такую картину, когда тысячи командиров (начиная от майоров и полковников и кончая мл[адшими] командирами) и бойцов обращались в бегство. Опасно то, что эта паника и дезертирство не прекращаются до последнего времени, а военное руководство не принимает решительных мер. Работники обкома партии вместе с группой пограничников пробовали задерживать бегущих с фронта. На шоссе около Ивацевичи нам временно удалось приостановить это позорное бегство. Но здесь необходимо принять более серьезные и срочные меры борьбы со стороны военного командования.

Возмутительным фактом является и то, что штаб [28-го] корпуса не установил связь с обкомом, выехал на командный пункт за город [Брест], потеряв связь с своими частями. Таким образом, многие командиры и политработники вместо организации эвакуации в панике бежали из города, в первую очередь спасая свои семьи, а красноармейцы бежали в беспорядке.

Обком и Горком КП(б)Б вместе с обл. управлениями НКВД и НКГБ пытались первое время навести порядок в городе [Бресте], но эффективно ничего сделать не смогли, поскольку красноармейские части в панике отступали. Поэтому, не зная обстановки, не имея связи с военным командованием, не рассчитывая на боеспособность воинских частей, мы вынуждены были оставить г. Брест.

Обком КП(б)Б считает, что необходимо принять самые срочные и решительные меры по наведению порядка в 4 Армии и укрепить руководство 4 Армии.

Секретарь Брестского обкома КП(б)Б М. Тупицын»^[34].

Тупицын не упомянул выставку боевой техники и оружия для командного состава 4-й армии, подготовленную к открытию в Бресте утром 22 июня. Там были представлены образцы всех имевшихся в этой армии боевых, специальных и транспортных машин, артиллерии и минометов, стрелкового оружия, боеприпасов, инженерного и химического имущества с полным описанием их характеристик. Все это досталось немцам…^[35]

Хаос и незнание обстановки царили не только на западной границе. Высшее руководство в Москве тоже далеко не сразу осознало, что же, собственно, происходило, поэтому его первые распоряжения не соответствовали реальной ситуации и ставили перед войсками невыполнимые задачи. Так, в 07.15 22.06.1941 Тимошенко, Жуков и Маленков подписали директиву НКО № 2:

«22 июня 1941 г. в 04 часа утра немецкая авиация без всякого повода совершила налеты на наши аэродромы и города вдоль западной границы и подвергла их бомбардировке.

Одновременно в разных местах германские войска открыли артиллерийский огонь и перешли нашу границу.

В связи с неслыханным по наглости нападением со стороны Германии на Советский Союз ПРИКАЗЫВАЮ:

1. Войскам всеми силами и средствами обрушиться на вражеские силы и уничтожить их в районах, где они нарушили советскую границу.

Впредь, до особого распоряжения, наземными войсками границу не переходить.

2. Разведывательной и боевой авиацией установить места сосредоточения авиации противника и группировку его наземных войск.

Мощными ударами бомбардировочной и штурмовой авиации уничтожить авиацию на аэродромах противника и разбомбить основные группировки его наземных войск.

Удары авиацией наносить на глубину германской территории до 100–150 км.

Разбомбить Кенигсберг и Мемель.

На территорию Финляндии и Румынии до особых указаний налетов не делать»^[36].

Запрет переходить границу наземными войсками был совершенно неуместен. Очевидно, Сталин тогда еще не избавился от иллюзии, что ему удастся как то уладить крайне нежелательный для него конфликт с Германией. Между тем командующие фронтами пытались действовать в соответствии с полученной директивой, используя мехкорпуса армий прикрытия и свои резервы. Так, в 14.15 штаб ЗапФ отправил распоряжение командующему 4 й армией:

«Комвойсками приказал, прорвавшиеся части пр[отивни]ка решительно уничтожить, для чего в первую очередь используйте корпус АБОРИНА [так в документе, имелся в виду командир 14-го мк С.И. Оборин. – Авт.]. В отношении задержки руководствуйтесь “красным пакетом”. Авиацию используйте совместно с мехчастями.

Обращаю исключительное внимание на поддержание связи (Радио, посты ВНОС, делегатов на самолетах).

Информируйте через каждые два часа. Ответственность за это возлагаю на Вас.

Установите связь делегатом с ГОЛУБЕВЫМ [речь шла о командующем 10 й армии К.Д. Голубеве. – Авт.] и передайте ему, чтобы он донес о положении на фронте всеми имеющимися у него средствами»^[37].

Изначально предполагалось, что руководить войсками в военное время будет Главное командование, возглавляемое наркомом обороны маршалом Тимошенко. Но первые же часы войны показали, что в создавшихся условиях этот орган не мог эффективно управлять действующей армией. Ведь без согласования со Сталиным нарком не имел права самостоятельно решить ни одного серьезного вопроса. Необходимость каждый раз получать санкцию вождя осложняло управление войсками и зачастую приводило к запаздыванию с передачей приказов в стремительно менявшейся обстановке. Еще утром 22 июня Тимошенко и Жуков доложили об этом Сталину в присутствии членов Политбюро ЦК ВКП(б) и предложили создать Ставку Главного Командования. Однако она была образована только на следующий день. Для выяснения ситуации и оказания помощи командующим фронтами вождь решил послать туда ответственных лиц Наркомата обороны и Генштаба и после полудня позвонил Жукову:

«– Наши командующие фронтами не имеют достаточного опыта в руководстве боевыми действиями войск и, видимо, несколько растерялись. Политбюро решило послать вас на Юго-Западный фронт в качестве представителя Ставки Главного командования. <…>

– А кто же будет осуществлять руководство Генеральным штабом в такой сложной обстановке?

И.В. Сталин ответил:

– Оставьте за себя Ватутина.

Потом несколько раздраженно добавил:

– Не теряйте времени, мы тут как-нибудь обойдемся»^[38].

Мягко говоря, странное решение: оставить Генштаб без руководителя, да еще в столь напряженный момент… На другие фронты также отправились высокопоставленные военачальники, но самая представительная команда выехала на ЗапФ. В нее входили заместители наркома обороны маршалы Б.М. Шапошников и Г.И. Кулик, заместитель начальника Генштаба В.Д. Соколовский и начальник его Оперативного управления Г.К. Маландин с группой сопровождения^[39]. Вскоре к ним присоединился еще один маршал – К.Е. Ворошилов. Другой заместитель наркома обороны – генерал армии К.А. Мерецков – в последний мирный вечер убыл на СЗФ. Однако на второй день войны его отозвали в Москву, арестовали и заставили признать себя виновным в участии в военно фашистском заговоре и работе на германскую разведку. И все же Мерецкову повезло: 6 сентября 1941 г. он был освобожден и отправлен на фронт командовать армией, а закончил войну в звании маршала^[40].

Но вернемся к событиям первого дня войны. В 21.15 22 июня ГВС направил Военным советам Северо Западного, Западного и ЮгоЗападного фронтов директиву № 3:

«1. Противник, нанося удары из Сувалковского выступа на Олита и из района Замостье на фронте Владимир-Волынский, Радзехов, вспомогательные удары в направлениях Тильзит, Шауляй и Седлец, Волковыск, в течение 22.6, понеся большие потери, достиг небольших успехов на указанных направлениях.

На остальных участках госграницы с Германией и на всей госгранице с Румынией атаки противника отбиты с большими для него потерями.