000
ОтложитьЧитал
– Эй! – без надежды в голосе вновь крикнул толстяк, и понял, что ловушка откроется только тогда, когда это будет нужно убийце.
– Мне в туалет надо, уроды! – снова проорал толстяк то, что первым пришло в голову.
И тут ему кто-то ответил:
– Места вокруг много – ходи туда.
У Трясогузова задрожали губы:
– Куда – туда, урод? Окрой дверь, паскуда, я тебе ничего не сделаю, если ты хороший… – тут он закашлялся, – …хороший человек! – договорил он, понимая, что хорошие люди не предлагают помочиться в помещении, когда есть возможность доехать до туалета.
– У вас тут туалет вообще есть, или как? – спросил Трясогузов, с трудом напрягая голосовые связки. Да, дурацкий вопрос, но всё же…
– Есть, есть, как в Греции, – ответили из-за двери.
Тут же послышались шаги – уходили куда-то влево, шаркая подошвами.
– Эй! – сделал последнюю попытку толстяк, прокричав осипшим голосом.
Тут мелькнула странная догадка.
– Блин, кто же так говорил? – прошептал Трясогузов. – Кто-то в комнате отдыха, или в столовке?
Определенно, он уже где-то слышал этот голос, несмотря на то, что фраза была распространенной вот уже как лет восемьдесят или девяносто.
– Кто же ты, кто? – спрашивал себя Трясогузов. Этот кто-то – из сотрудников, однозначно. Он поднял голову вверх и закрыл глаза, сосредотачиваясь на правильном ответе. И тут он вспомнил, хотя это воспоминание было из разряда шуток с того света: так однажды сказал Полозов, чье тело сейчас лежало в двадцати метрах отсюда.
Глава 44
Трясогузова аж передернуло. Неужели и голос такой, до ужаса знакомый – его, Полозова?
– Быть этого не может, – прошептал Трясогузов. – Просто, не может быть…
И тут дверь распахнулась. В комнате включился свет: на пороге стоял убиенный Полозов, а из-за его спины выглядывала Кондрашкина.
Трясогузов сильно моргнул и, для верности, потер глаза пальцами.
– Что? – вырвалось у него.
– Что? – спросили они его оба.
Он даже не мог слова подобрать, чтобы сказать, кем теперь были для него эти люди. Его рука сама, «не спрашивая» хозяина, вытянулась в том направлении, где лежал окровавленный труп.
Полозов кивнул и весело сказал:
– Муляж!
Толстяк не мог вымолвить ни слова, хотя и пытался.
Оба врача зашли в кабинет и закрыли за собой дверь.
– Ну, как наши дела? – спросила Кондрашкина, как ни в чем ни бывало.
Трясогузов молчал.
– Это шок, – спокойно сказал Полозов, глядя на Маргариту. Та согласно кивнула и похлопала Трясогузова по шее.
– Хотите из меня признание выбить? – произнес он первое, что мелькнуло в его голове.
– О-о, чувство юмора вновь к нам вернулось – это есть хорошо! – сказал Полозов. – Ну-с, сильно мы вас напугали?
– Не то слово, – отозвался Трясогузов, не веря своим глазам, по-прежнему пребывая в уверенности, что это продолжение ужасного сна.
– Ну, простите нас, пожалуйста, – сказала Маргарита, – это была, всего лишь, часть лечебной программы, которая должна была немного вас встряхнуть. Вы же встряхнулись, правда?
– Еще как, – сказал толстяк. И тут же задал новый вопрос: – Почему здесь не было кабинета 17К, как вы написал в бумажке?
Маргарита улыбнулась.
– Потому что, это тоже была часть теста на сообразительность.
– Да?
– Ага, – ответила Кондрашкина.
Потом она посмотрела на Полозова и сказала:
– Теперь, неплохо бы здесь прибраться, правда, профессор?
– Пожалуй, – ответил тот и пошел туда, где лежал муляж его собственного тела.
Трясогузов сидел еще некоторое время не двигаясь, что-то по себя соображая, потом, повернулся к Кондрашкиной, которая, пройдя мимо него, дошла до третьего ряда столов, стоявших у противоположной от двери стены, и стала что-то там делать, повернувшись спиной к Трясогузову.
– Это, действительно, была часть теста? – спросил он.
Кондрашкина улыбнулась, хотя по всему чувствовалось, что сделала она это через силу.
– Ну, конечно же! Мы полагаем, что тот ужас, испытанный вами при виде «трупа» профессора, выведет вашу психику из того состояния, в котором вы пребывали долгие годы.
Трясогузов ничего не понял.
– А в каком состоянии я был?
Маргарита перестала возиться около стола, и, отбросив волосы, упавшие ей на лицо, сказала:
– Долгие годы вы находились в том состоянии, которое в медицине называется плато, то есть застой. Все ваши мысли, все привычки, телодвижения были подчинены только одному: выжить… или нет, неправильно, приспособиться к жизни, будучи в таком состоянии, в котором вы сейчас находитесь.
Трясогузов с уверенностью сказал:
– Ну, так поступает любой живой организм: когда ему не удается что-то получить обычным путем, он прибегает к разным уловкам, и, достигает желаемого, если постарается. Я правильно понял вашу мысль?
Маргарита, усмехнувшись, ответила:
– Ну, в принципе, это близко к правильному ответу, хотя, вы зашли, скажем так, с другой стороны…
– С какой еще другой стороны? – в его голосе Кондрашкина услышала легкое раздражение и нарастающее желание прыгнуть на оппонента и перегрызть ему горло.
– Вот видите, – сказала она, не оборачиваясь к Трясогузову, – основная ваша проблема – нетерпеливость. Это проявляется в мелочах: будь-то разговоры с людьми, где вы с чем-то не согласны, или их действия, которые вам не по душе – вы тут же хотите высказать всё, что думаете по этому поводу. Да, иногда, может быть, вы даете правильные советы, но в человеке, чьи действия подверглись малейшей критике, тем более, если она несправедлива, растет и укрепляется, по отношению к вам, стойкий негатив. И этот негатив сидит, порой, годами, в том человеке.
– Извините, Маргарита Павловна, я всё равно ни черта не понял из вашего монолога. Как это касается моей проблемы? То есть, если я буду терпеливым молчаливым, положительным со всех сторон, я, что, сразу встану на ноги?
Она неуверенно кивнула:
– Не сразу, но постепенно, когда ваш разум поймет, что не нужно атаковать всех и сразу; что нужно расслабиться и просто наблюдать, делая про себя заметки, а лучше и этого избегать, чтобы не перегружать память ненужными сведениями. Я только хочу, чтобы вы поняли: ваша проблема не только в нетерпеливости, вы еще никому и ничему не верите…
– Ну, такой уж я уродился! – сказал он и развел руками.
Маргарита замотала головой.
– Нет, вы снова не понимаете: не вы таким родились, но ваша болезнь сделала вас таким. И теперь вы должны, минуя «желание» вашей болезни остро на все реагировать, стать мягче, дипломатичнее, рассудительнее. Нет, я не хочу сказать, что вы болван, и странное, но любопытное решение математических задачек, только подчеркивает неординарность вашего мышления, но…
– Всегда есть это ваше дурацкое «но», я заметил, – перебил ее Трясогузов.
– Да, есть! – она снова оторвалась от стола, на котором теперь что-то лежало, чего Трясогузов никак не мог разглядеть, – есть и будут эти «но», пока вы не перестанете себя так вести.
– Как?
– Перебивать меня, – ответила Маргарита, и Трясогузов увидел испарину на ее лбу.
«Нервы, или кондиционер?» – подумал Трясогузов, стараясь услышать звук скребущих о решетку лопастей вентилятора.
– Так вот, я продолжу, – сказала она. – Ваше тело обязано подчиниться рассудку, а он должен быть холодным, исключив все эмоции, строгим, как решение математических задач.
– Холодным, строгим… Я, что, робот, что ли? – спросил Трясогузов.
Маргарита, очевидно поняв, что ей не удастся сделать всего, что она там делала у стола, вновь повернулась к толстяку:
– Если хотите, то – да: вы должны стать роботом, машиной, бездушным организмом. Хотя бы на время.
– И что от меня тогда останется: ведь мои эмоции – это и есть я.
– Нет, вы не правы: ваши эмоции – не есть вы. Вы – это нечто другое, о чем многие столетия рассуждали великие философы…
– Вот и приехали с орехами: до философии добрались! – вмешался, подошедший к ним Полозов.
– Профессор, вы уже закончили? – спросила Маргарита, глазами показывая в ту сторону, где несколько минут назад лежал распластавшийся «труп».
– Да, вы знаете, не так это и сложно: ведро воды, тряпка, и терпение. Вы, ведь, уже успели поговорить о терпении? – обратился он к Трясогузову.
– В общих чертах, да, – кивнул Трясогузов, – только я не совсем…
– Вы ничего не поняли, – кивнул Полозов, дополняя его ответ.
– Да, вы знаете, туман какой-то, а не стройная теория, – сказал Трясогузов и облегченно улыбнулся: хоть кто-то его понял в этом кабинете. – Мне бы книжку какую-нибудь по этому вопросу, а то я ни бум-бум ни в философии, ни в психологии…
– Ничего этого вам не понадобиться, – сказал Полозов и снова улыбнулся своей фирменной улыбкой в тридцать два зуба.
– Да, – продолжал Полозов, – ничего вам из этой литературы не понадобится, иначе вы еще больше запутаетесь. Самое главное – выполнять требования врача, а там – будь, что будет.
Трясогузов недоверчиво на него посмотрел:
– А если требования врача не совсем соответствуют моим желаниям?
– Основная задача врача – не навредить! – сказал Полозов, немного повышая голос, что могло говорить только об одном: не надо пререкаться с профессором. – И врач этот постулат выполняет, если он честен во всем.
– Да! – сказал Трясогузов, – особенно в платных клиниках эта честность на первом месте.
Полозов понимающе закивал:
– А, вы столкнулись с теми, кто за кучу платных анализов не сказал вам того, что вы хотели бы услышать. И вообще вам не помогли. Я так понимаю?
– Ну, примерно – так, – пожал плечами Трясогузов.
– Да, нет, мой дорогой, не примерно, а именно так. Ох, чего-то у меня от этих разговоров у самого спину заломило.
Полозов присел на месте, наклонился несколько раз в стороны, словно отвлекая Трясогузова от того, что заканчивала делать Маргарита. Трясогузов бросил случайный взгляд и посмотрел, что там было на столе, около которого возилась Кондрашкина. Увиденная им картина, его умилила и чуть-чуть расслабила: на столе было построено что-то вроде птичьего гнезда, только состояло оно не из веток, а из полосок бумаги. Гнездо было сплетено так аккуратно, что можно было его заселять.
– А что это такое? – спросил Трясогузов.
Маргарита, посмотрела на Полозова, как бы спрашивая разрешения, и, после того, как он кивнул, ответила:
– Это гнездо, как вы уже поняли – символ нашей компании.
– То есть?
– Ну, здесь, в этом месте, оторванном от цивилизации, мы – семья.
– Кто это, мы? – вновь спросил Трясогузов.
– Весь наш огромный, в несколько тысяч человек, коллектив – сказал Полозов, не преминув вновь показать зубы.
– Какая семья, о чем вы говорите? – Трясогузову это начинало не нравиться.
– Очень просто, Альфред Семенович. Вы, я, Маргарита Павловна, охранники, ремонтники, и даже администрация – мы все одна большая дружная семья.
Трясогузов не мог поверить в то, что сказал Полозов, учитывая, какие дела творятся на архипелаге…
– И что мне теперь делать с этим новым знанием? – Трясогузов заметно нервничал, но старался сдерживаться, чтобы, хотя бы перед этими двумя не выглядеть полным придурком.
– Вашему нетерпению, вашей дерзости можно лишь позавидовать, – ответил Полозов, – но, если вы еще чуть-чуть потерпите, то всё поймете.
Трясогузов вздохнул: у него трещала голова, продолжавшая болеть с того самого момента, когда он оказался в полной тьме и от этого скакнуло давление.
– Знаете, давайте займемся вашими экспериментами в другой раз: мне уже пора на боковую, – сказал толстяк, потерявший интерес к запутанной беседе с врачами.
Тут Полозов кивнул Маргарите, и она, подбежав к двери, закрыла ее, проведя своим пропуском по считывателю. Трясогузов отметил про себя, что когда он шарил по стене и двери руками, то никакого считывателя он там не нащупал, хотя, почему он должен был его найти, когда нервы тогда были на переделе, как, впрочем, и сейчас.
– Зачем вы заперли эту чертову дверь? – спросил Трясогузов.
– Чтобы вы не убежали, – спокойно ответил Полозов.
– Я не собирался убегать: мне просто нужно ехать в свою комнату и готовиться ко сну, – он старался говорить, как можно спокойнее.
– Вот видите, профессор, я же вам говорила, – сказала Маргарита, вновь подходя к Полозову.
– Да, да, вы были правы, – кивнул Полозов, внимательно глядя на толстяка, – что-то и в самом деле намечается.
Альфред начал потеть от волнения.
– О чем это вы говорите, а?
– Нет, поторопились вы с выводами, Маргарита Павловна – рановато пока, – сказал Полозов и замотал головой.
– Может быть, я и ошиблась, – задумчиво ответила Кондрашкина, кусая губы. – А если план «Б»?
Полозов удивленно на нее посмотрел:
– Чтобы убить его? Прямо здесь? Снова?
Маргарита тихонько рассмеялась, а вслед за ней рассмеялся и Полозов. Это продолжалось около минуты, но Трясогузову вполне хватило этого времени, чтобы понять, что перед ним находятся два сумасшедших, от которых не убежать.
– Так, что здесь происходит? – спросил Трясогузов, повышая голос. – Вы можете мне внятно ответить: чем вы здесь занимаетесь?
Полозов перестал смеяться и посмотрел на Маргариту – та тоже стала чуть серьезнее, но через мгновение, вновь прыснула и, отвернувшись, зашлась в таком смехе, что Полозов вынужден был похлопать ее по спине, когда она закашлялась.
– Вот видите, до чего вы довели мою коллегу? – спросил Полозов, наигранно-осуждающим тоном. – Нельзя же так, Альфред Семенович, мы же вам добра желаем, а вы…
– А что, я?
– Ладно, проехали, – махнул рукой Полозов.
Маргарита перестала, наконец, смеяться и повернулась к Трясогузову. Покрасневшее лицо делало Кондрашкину еще красивее и Трясогузову стало так неудобно, что он вообще смеет разговаривать с этой женщиной без ее разрешения, да еще на повышенных тонах.
– Это была вторая часть теста, которую вы чуть не завалили, – сказал Полозов, не глядя на Трясогузова.
– Да какого теста?! – вскричал Трясогузов. – Я ни черта не понимаю! Выпустите меня отсюда, а то, клянусь Богом…
– Ну что, что вы сделаете? – спросила Маргарита, вылупив на него глаза и подступая к толстяку всё ближе и ближе. Альфред отъехал чуть назад. Маргарита остановилась. Трясогузов видел, как Полозов положил руку на ее плечо, как бы останавливая взбесившуюся фурию.
– Ничего вы не сделаете, маленький человечишка! – медленно выговорила Маргарита, по-прежнему не отрывая своего бешеного взгляда от напуганных глаз Трясогузова.
Полозов всё это время наблюдал со стороны эту ситуацию, никак в нее не вмешиваясь. Альфред только сейчас заметил, что их эксперимент до сих пор продолжается, и когда это всё закончится, он больше никогда не переступит порога того проклятого медкабинета, если только его не принесут туда на носилках.
– Так, всё – хватит! – крикнул Полозов и хлопнул в ладоши. Маргарита тут же успокоилась и стала прежним человеком – тем самым, которого привык видеть Альфред эти несколько дней: спокойным рассудительным врачом, внимательно выслушивающим жалобы и пожелания пациента.
– Прошу прощения за этот маленький спектакль, – сказал Полозов, – но это было необходимо, чтобы, сначала, вывести вас из равновесия, а потом снова вернуть к вашей норме.
– Какой спектакль, какая норма? – спросил Трясогузов, держась руками за голову: она еще больше заболела.
– Маргарита, дай ему таблетку, – приказал Полозов.
Кондрашкина полезла в карман, достала упаковку, и, вытащив из нее таблетку, протянула Трясогузову:
– Это от давления, – сказала она спокойным деловым тоном, – или, как вы люди, выражаетесь, от головы.
Рука Трясогузова остановилась на полпути ко рту, и он вновь посмотрел на Полозова, как на самого опытного в этом бардаке.
– Хватит, Марго, не видишь, пациент снова растерялся?
Кондрашкина спокойно кивнула и убрала упаковку в карман.
«Артисты, черт бы их побрал», – подумал Трясогузов, удивляясь перемене в поведении Маргариты, которая мигом могла перевоплощаться в неведомо кого.
– Ну, что, коллега, пора бы нам закругляться, да? – спросил Полозов Маргариту. Та, еще раз внимательно посмотрев на Трясогузова, кивнула и они оба пошли к выходу.
Трясогузов развернул кресло, намереваясь поехать вслед за ними, но тут Маргарита повернулась и сказала:
– Через два дня зайдите ко мне в восемь утра, и, пожалуйста, без опозданий.
Альфред кивнул, на секунду забыв о том, в чем только что себе поклялся – не приближаться больше к ее кабинету.
Они вышли из комнаты, оставив дверь открытой.
Трясогузов, тяжко вздохнув, посидел несколько минут. Потом, испугавшись, что дверь может снова «неожиданно» закрыться, поехал к выходу. Выглянув опасливо в коридор, он увидел, как удаляются две фигуры в белых халатах: одна высокая, грузная, а другая немного ниже ростом, с черными волосами и прекрасными бедрами.
– Да уж, – сказал Трясогузов и посмотрел в другую сторону, словно он стоял около дороги, и нужно было глянуть сначала налево, потом – на право. Повернув голову направо, Трясогузов никого не увидел. Пустынный длинный коридор, может быть, в несколько километров, тянулся, как труба, освещаемая изнутри желтым светом ламп, прикрепленных под потолком.
Трясогузов вздохнул и поехал вслед за докторами.
– Эй, меня подождите! – крикнул он, не надеясь, что они замедлят шаг.
Альфред включил мотор и на полной скорости за пару минут проехал весь путь до лифта, которого уже ждал Полозов. Маргарита, в это время, о чем-то разговаривала с охранником. Как только Полозов увидел подъезжавшего к ним Трясогузова, он что-то сказал Кондрашкиной. Та оглянулась, но ничего ему не ответив, продолжила разговор с охранником ровно до той минуты, пока не пришел лифт.
Трясогузов подъехал к запертым дверям лифта, чтобы быть первым в очереди. Как только кабина остановилась, Альфред, в нетерпеливом ожидании, затряс ногами. В этот момент он почувствовал, будто его ступни пронзили острые стальные спицы.
– А-а! – крикнул он, и начал тереть ноги. Боль быстро утихала, а его глаза смотрели на запертые двери лифта: долго же они не открываются.
В этот момент Кондрашкина подошла к Полозову – толстяк видел, как тень поменьше, приблизилась к большой угловатой тени профессора. Альфред про себя отметил, что эти тени на стене, отбрасываемые в свете желтых ламп, кивнули друг другу.
Глава 45
Двери со скрежетом открылись. Сначала въехал Трясогузов, и тут же развернулся на месте. Следом зашел Полозов и встал по левую руку толстяка. Трясогузов ждал, пока войдет Маргарита, чтобы уже нажать на кнопку. Под его большим пальцем, слегка придавившим черный пластиковый квадратик с цифрой 1, появилась влага, и Трясогузов вытер руку о брюки: он начинал ненавидеть этот минус третий уровень, принесший ему столько неприятных минут. Маргарита, между тем, не собиралась отходить от охранника. Она даже смеялась, когда тот что-то ей говорил. Трясогузов почувствовал укол ревности, хоть и длилось это ровно секунду. Он громко фыркнул и отвернулся от этой, бесившей его, сцены. Резина колес пискнула, когда коляска повернулась в пол оборота. Пальцы оторвались от ненужной уже кнопки. Но тут же взгляд толстяка уперся в зеркало, висевшее на задней стене лифта – там снова была Маргарита, смеявшаяся над какой-то шуткой молодого любителя хард-рока. В старом зеркале сквозь стекло проглядывали коричневые пятна: одно из них разместилось на уровне живота Кондрашкиной, и толстяк смотрел на это пятно, будто разраставшееся с каждой секундой по мере того, как его глаза наполнялись слезами от неожиданного предательства…
Трясогузов с ненавистью смотрел на Кондрашкину, которая теперь зачем-то откидывала назад волосы, когда говорила с этим сопляком, и вновь отвернулся от ее отражения.
Полозов заметил, что толстяк, не сводивший глаз с роковой красавицы, страшно ее ревнует. Старый психолог тут же пояснил, что этот охранник – давний пациент Маргариты, и теперь они обмениваются впечатлениями от его новых ощущений.
Трясогузов чуть-чуть успокоился, но не до конца.
– А что с ним было не так? – спросил он, по-прежнему, следя за жестами Кондрашкиной, раздражавшие его всё больше. Вот она взяла охранника за руку, погладив кисть с тыльной стороны ладони. Потом Маргарита приблизила к парню свое лицо, будто собираясь его поцеловать.
Внимательный Полозов не упустил и этого момента. Наклонившись к уху Трясогузова, он сказал:
– Она проверяет, все ли в порядке с его глазами: он, ведь, здесь операцию не давно сделал, да и вообще – чудом выжил этот мальчишка.
Трясогузов слушал его, думая о своем, и уловил только слово «мальчишка».
– Конечно, он намного моложе, а мне уж сколько?
«Не может быть, – со страхом подумал толстяк, – я не могу вспомнить свой возраст!»
Он с недоумением посмотрел на Полозова – тот лишь улыбнулся, будто читая мысли толстяка, потом щелкнул пальцами, и в голове Трясогузова вдруг появилась цифра 47.
– Точно! – сказал громко Трясогузов.
– Вы о чем? – спросил Полозов.
– Да, возраст свой вспомнил! – ответил толстяк и вновь посмотрел на Маргариту, входившую в лифт.
Она встала напротив Полозова, развернувшегося к ней лицом. «Это, чтоб спиной ко мне не стоять, – подумал Трясогузов, – культурные, блин». Маргарита очаровательно улыбалась толстяку, и это сводило его с ума. Он, не смея от нее оторваться, не замечал, как за ним вновь следит Полозов.
– Всё в порядке, Альфред Семенович, – сказал профессор, но это мало помогло Трясогузову: он как сидел, вперившись взглядом в Кондрашкину, так и продолжал пожирать ее глазами, пока они не доползли до первого уровня.
– Ну, всё – нам пора, – сказал Полозов, когда лифт остановился. Трясогузов по-прежнему был прикован взглядом к Маргарите и старый профессор, видя, что ситуация, сама по себе не исправится, тихо ей сказал:
– Марго, прекрати.
Та моментально подчинилась своему наставнику и улыбка исчезла с ее губ. Выражение лица тут же стало спокойно-холодным, и даже, в каком-то смысле, отталкивающим. Трясогузов «отлепился», наконец, от ее лица, и, снова, ойкнув от боли, возникшей от невидимых стальных спиц, впившихся в ступни, потер ноги.
Оба врача вышли из лифта. Трясогузов последовал за ними, вот только, когда он выезжал, тут ему помешал порожек, образовавшийся из-за разницы уровня пола лифта и коридора. Полозов жестом показал Альфреду, что надо отъехать чуть назад, и снова зашел в лифт, подтолкнув коляску сзади, помогая толстяку выехать.
Распрощавшись с докторами, Трясогузов вдруг почувствовал такое облегчение, что чуть не подпрыгнул от радости, когда Маргарита скрылась из виду. Да, чем-то она его держала, но вот чем – это была еще одна загадка природы, которую Трясогузову ни за что не узнать, как, впрочем, не могут, и не могли ее разгадать почти все мужики.
Он доехал, наконец, до комнаты отдыха, и, как только перед ним открылась дверь, тут же вспомнил о туалете. На всей скорости, на которую были способны его руки, крутившие колеса, он рванул к туалету и, едва туда успев, вернулся через несколько минут счастливым человеком.
Штукк, как всегда, спал перед ночной сменой. Трясогузову очень хотелось его разбудить и рассказать новости об объявившейся вдруг Светлане, но, понимая, что он отнимет у него нужные часы для накопления сил перед дежурством, бросил эту затею.
Трясогузов перелез из кресла на свою кровать и, закрыв глаза, утонул во снах, полных мечтаний о том, как он скоро будет бегать и прыгать на здоровых ногах, а Маргарита, читая какую-нибудь книжку, иногда будет отрываться от нее и смотреть на то чудо, которое она сотворила с Трясогузовым.
– Альфред, не беги слишком быстро – упадешь на острые скалы! – кричала она ему…
А он летел, как мотылек, или олень, и, да – толстяком он уже не был, а превратился в крепыша, атлета, способного…
Его разбудил Штукк.
– Вставай, Альфи, – тихо повторял он, тряся толстяка за плечо.
– Что случилось-то, а? – сонным голосом бубнил Трясогузов.
– Случилось! – отвечал Штукк. – Давай, одевайся и в кресло. Я и так опоздал на смену, так что поторапливайся – некогда мне тебя уговаривать.
– Да что там произошло?
Штукк, не ответив, быстро надел свою форму, и, не обращая внимания на Трясогузова, вышел в коридор.
Люди в комнате, тоже все сонные и ничего не соображавшие, еле-еле одевались, подбадриваемые своими товарищами, которые уже несколько минут были на ногах.
– Да что случилось, может кто-нибудь объяснить? – крикнул тот, который поведал Трясогузову о прошлой жизни Элефантовича – гида по порнушным домам.
– Ничего, – ответил ему кто-то, – снова собирают, как вчера.
– Да? А где тогда тот чертов майор? – спросил тот же человек.
– За дверью стоит – ждет, – ответили ему.
И тут Трясогузов обратил внимание, что в комнате не хватает многих людей, исключая тех, кто работал в другую смену. Он хотел спросить и об этом, но никто не был настроен на разговоры. Серьезные хмурые лица, пожелтевшие, посеревшие, а некоторые ставшие какими-то черными, как от чрезмерного загара или сажи, растерянно смотрели по сторонам, будто спрашивая о том, что происходит.
Трясогузов с трудом приподнялся на локтях, сделал зарядку так быстро, как мог, потом, пересев в коляску, снова захотел в туалет. «Интересно, успею, или нет?» – это была мысль номер один в столь поздний час. На его счастье, никого в туалете не было, и он быстро справился с утренними процедурами, хотя они были ночными. Трясогузов посмотрел на часы и хмыкнул: три ночи – самое время идти в коридор и строиться.
Да, это было так странно: ночной подъем, построение в коридоре, потом тот же приказ майора следовать за ним. Где-то, на середине пути, майор вернулся от «головы» строя и, подойдя к Трясогузову, сказал:
– Вы можете не утруждаться: мне нужны здоровые, как я вам уже говорил. А теперь – налево, шагом марш!
Трясогузов молча развернулся и поехал назад, глядя на полусонные лица своих соседей, вяло шагавших друг за другом, иногда наступая своими грубыми ботинками на «задники» впереди идущих.
Альфред приехал в комнату в половине четвертого утра – до приема к Кондрашкиной оставалось… Стоп, а не могла ли она ошибиться, ведь ее график, как она сама сказала, два через два, и сегодня у нее был выходной? Хотя, если, Маргарита решила, вдруг взять подработку, или… А, не всё ли равно: сказала в восемь, значит – в восемь!
Он уже начал, было, укладываться в кровать, чтобы эти четыре оставшиеся часа не прошли даром, как вдалеке, там, где стояла бетонная колонна, послышались возня и кряхтение. Альфред, не успев снять футболку, оглянулся, и увидел, как из-под кровати, на которой обычно спал тот знаток, который рассказал об Элефантовиче, он же и вылез. Весь в паутине и пыли, «знаток» откашливался и чихал.
– А что вы не пошли со всеми? – спросил толстяк.
– А ты чего не пошел? – в свою очередь поинтересовался «знаток».
– Так я, это – негоден к строевой, в некотором роде, – ответил Альфред.
– И я тоже – негоден, – сказал тот. – А вообще, вот, что я тебе скажу: не сладко им пришлось.
– Кому? – спросил Трясогузов.
– Ну, тем, которых вчера забрали.
– А куда их забрали?
– Ты что, не в курсе?
– Нет.
«Знаток», наконец, откашлявшись, сел на свою кровать.
– Ну, так слушай, – начал он. – Вчера майор погнал всех на работу на самый нижний уровень, там, где располагается машинное отделение. И получилось так, что, проработав полсмены, старший из ремонтников сказал, что надо бы отрядить тридцать-сорок человек на временную работу к ним. Ну, наших ребят там и оставили. И, кстати, ночевать они будут в тамошних казармах – рядом с солдатами: место там тоже освободилось.
– Это на «Эвересте», что ли? – спросил Трясогузов, не поняв хитрых передвижений народных масс.
– Зачем же на Эвересте»? – удивился «знаток». – Тех, кто служил на горе, заменили солдаты с нижнего уровня. А этих, что с «Эвереста», в госпиталь забрали, и их, как раз где-то человек сорок или пятьдесят набралось. В любом случае, нам будет здесь попросторнее.
– А почему так с нашими ребятами поступили? – спросил Трясогузов.
«Знаток» снова кашлянул.
– Тут недавно забастовка была: рабочие баррикад настроили, сопротивление властям оказали. Их и повязали, «сослав» потом на восточную часть острова – там тюрьма имеется, и располагается она прямо под кладбищем военной техники…
– Знаю, знаю, видел однажды, – сказал Трясогузов.
– Да? А вот мне как-то не повезло с этим, – ответил «знаток». – Короче, я так смекнул, что лучше мне здесь отсидеться, чем переться в самый низ и, не видя белого света, ишачить под грохот винтов.
– Спрятался, значит, – кивнул Трясогузов.
– Ага, спрятался. Ты, я вижу, тоже благополучно оттуда слинял.
– У меня уважительная причина – я инвалид, – спокойно сказал Альфред.
– Я вижу, – ответил «знаток». – У меня, к счастью, такой причины нет, но, я надеюсь, ты меня не заложишь?
– Не бойся – мне это вообще по барабану, – ответил Альфред. – Прилягу-ка я на несколько часов – мне утром к врачу идти.
Прошло минут пять: сон никак не шел к Трясогузову.
– Слушай, а чего рабочие бастовали? – спросил он «знатока».
– Да кто ж их знает, – ответил тот, зевая, – поговаривают, что кто-то пустил слушок, будто работяг травят какой-то дрянью, и находили, мол, некоторых с посиневшими лицами, да со свернутыми шеями, короче, мертвые они теперь, вот и всё. Это ты у медиков поспрашивай, если интересно.
Трясогузов испуганно смотрел во тьму – туда, откуда доносился голос «знатока», и туда же, во тьму, бросил:
– Ладно, давай уже спать, а то так и будем до утра лясы точить.
– Давай, – сразу же согласился «знаток, – я тоже не прочь чуток покемарить.
Сны к Трясогузову сегодня не приходили: во-первых, он не мог нормально закрыть глаза – они открывались сами собой. Во-вторых, ему пришла в голову мысль, что Штукка тоже могут забрать на нижний уровень, и он с ним тогда вообще может не увидеться. Хотя, кто знает, может, они охранников не трогают…
На этой мысли Альфред и вырубился.
Проснулся он, как положено – в семь. Сделав все утренние дела, он крикнул «Подъем!», чтобы разбудить «знатока», но, тот, похоже, решил снова никуда не ходить. Трясогузов не стал подъезжать к его кровати, чтобы будить толчками и тычками – пусть себе спит, если хочет. Хотя, нет, для очистки совести, надо…
– Рота, подъем! – заорал толстяк во всю мощь своих легких.
«Знаток» вскочил весь взъерошенный.
– А? Что? Где?
– Ничего, вставать пора! – крикнул в ответ толстяк и поехал одеваться. Он прикинул, что как раз сейчас можно заскочить в столовку, чтобы перекусить, и еще осталось бы минут десять на дорогу к медкабинету.
– Окей, – сказал Трясогузов и, выехав из комнаты отдыха, направился в столовую.
По пути он догнал девушку, грустно идущую по коридору в полном одиночестве – тоже, скорее всего, направлявшуюся в столовку.
– Доброе утро! – весело сказал он.
– Здравствуйте, – ответила девушка.
– Вы не в столовую, случайно? – спросил Трясогузов.
– Да, – ответила она.
– А хотите, пойдем вместе? – спросил он, совершенно не стесняясь разговаривать с посторонними девушками.