От составителя
Все помнят известный анекдот про Наполеона, который, увидев советские танки, сказал: «Если бы у меня была такая техника, я ни за что не проиграл бы при Ватерлоо». А затем, ознакомившись с советской прессой, добавил: «А если бы у меня были такие газеты, никто бы не узнал, что я проиграл Ватерлоо».
Насчет газет можно поспорить – будь они действительно такими, мы бы с вами жили сейчас в совсем другой стране… Но в анекдоте дано великолепное определение двум основным видам жанра альтернативной истории: это либо повествование о том, что было бы, если… – либо рассказ о том, как оно было на самом деле.
Предлагаемый читателю сборник фантастических повестей, рассказов и эссе посвящен альтернативной истории, и в первую очередь – истории военной. Ведь именно в истории войн чаще всего возникает вопрос: почему все произошло так, а не иначе?
Но как могло произойти иначе? Как бы обернулась история России, если бы Стенька Разин погиб под стенами Царицына в самом начале своего похода? Каков был бы итог Первой мировой войны, если бы германский флот одержал решительную победу над английским флотом еще в 1914 году? Наконец, как бы повернулась мировая история, если бы в политической борьбе внутри большевистской партии победил не Сталин, а Троцкий – и в начале тридцатых Красная Армия начала бы Освободительный поход в Европу?
Впрочем, задать вопрос – лишь половина дела. Гораздо труднее дать на него ответ, причем так, чтобы ответ этот оказался не только логичным, но и внутренне убедительным. Автор, работающий в жанре альтернативной истории, обязан не просто знать ход истории реальной – он должен разбираться в ее закономерностях, ясно представлять причины и следствия тех или иных событий, понимать, почему все произошло так, а не иначе. А последнее, в свою очередь, невозможно без ощущения эпохи, ее духа, аромата и вкуса. Это ощущение не дается простым чтением исторических трудов, оно возникает как некий сплав из художественной литературы тех лет, мемуаров современников, устных воспоминаний, кинофильмов и газетных статей – из всего, в чем отразилась эпоха, вплоть до костюма и архитектуры. И здесь история как наука вплотную приближается к художественной литературе, используя для исследовательской работы ее приемы и методы…
Среди авторов настоящего сборника есть как профессиональные историки, так и профессиональные писатели, обладающие весомым авторитетом в своих кругах. Но талант творца альтернативной истории не зависит от наличия научных степеней или литературных премий. Именно в этом жанре мастерство писателя и багаж историка оказываются неразрывно связаны друг с другом, превращая литературу в род научного исследования – и поднимая исследование до вершин литературы.
По крайней мере, я смею надеяться, что авторам данного сборника это хоть в какой-то степени удалось.
Вадим Шарапов
Простая жизнь старшины Нефедова
1. Понедельник
Все началось с того, что проверяя эшелон, старшина Степан Нефедов, комендант станции Черновилово, обнаружил неучтенный опломбированный вагон.
На крашеных зеленой краской досках не было никаких обозначений, кроме обычных меловых пометок, которые оставляют путевые обходчики. Но насторожило Степана не это. От вагона, забивая все другие запахи, плыла сладковатая трупная вонь, и между досками капала вода.
Вызвав патруль, старшина приказал сорвать пломбу. Дверь вагона отъехала в сторону – и один из патрульных, молодой парнишка, сразу же сблевал в пыль, цветом лица сравнявшись с досками. На полу теплушки аккуратными штабелями лежали мертвецы. Не люди. Белые волосы, узкие лица со смуглой кожей, длинные шнурованные рубахи, густо перемазанные кровью.
Вагон был набит черными альвами. Над дырами от пуль густо кружили мухи. Похоже, что раньше здесь был устроен ледник, потому что прелая солома, на которой лежали трупы, пропиталась водой. Эшелон простоял в тупике два дня, пока ремонтировали полотно дороги – рельсы неизвестно отчего покривились, шпалы вспучило, словно из-под земли прямо под дорогой пробивалось что-то большое. Когда раскопали насыпь, оказалось, что здесь невесть откуда взялся горячий ключ.
Полотно выправили, но поздно. Лед в вагоне уже растаял.
Нефедов побелел от злости. Солдаты, которые давно не видели старшину таким, притихли и отошли подальше от состава, не желая попадаться под горячую руку. Степан врезал по доскам кулаком так, что отлетела длинная щепка и в голос выматерился. Загибал он в десять этажей, не стыдно было бы такое послушать и корабельному боцману. На шум и ядреные матюги прибежал худой очкастый интендант – начальник эшелона. Он тихонько отвел старшину в сторонку и начал отчитывать за то, что ему сразу не сообщили о вскрытии вагона.
– Ты что, старшина!? – с ходу попытался он завершить спор, тыча пальцем в грудь Нефедова. – Ты знаешь, КТО за этим всем стоит? Немедленно закрой вагон и гони всех вон!
Закончить он не успел и выпучил глаза, потому что старшина, нехорошо улыбнувшись, аккуратно взял его за запястье, так что в руке щелкнули кости.
– Значит, будем на «ты»? – Нефедов аккуратно снял с плеча старшего лейтенанта невидимую ниточку. – Ясно. Ну и что ты, начальник? Перегрелся? Понимаешь, что сейчас на станции начнется, если кто-то узнает? Ты сам-то хоть одного живого альва видел? Вот то-то и оно… А здесь рядом их леса. Белые альвы испокон веков рядом со здешними местами обитают. Тебе, может быть, племена перечислить? Так я могу.
– Это же белые… – хрипло оправдывался интендант, пытаясь высвободить руку из клещей. Он почему-то сразу понял, что невысокий старшина – из тех, с кем лучше не спорить, и даже не вспомнил про свои звездочки на погонах.
– Белые, черные… Разницы нет. Ясное дело, здешние альвы этих ненавидят. Война прошла, лейтенант! По разные стороны фронта они дрались. Но это война! А сейчас что? Хочешь, чтобы здесь резня началась? Тебя, – Нефедов злился все больше, солдат от греха подальше словно ветром сдуло, – тебя точно не отправят леса зачищать. Будешь в своей Москве сидеть, а здесь альвы сначала скот у крестьян порежут, а потом до детей доберутся. Ты видел, как они это делают?
Окончательно сникший «старый лейтенант» расстегнул планшетку и протянул Степану сопроводительные документы.
Оказалось, что прицепную теплушку к составу добавили еще в Восточной Пруссии, по личному приказанию товарища Василия Иосифовича Сталина – «для важных опытов государственного значения». Все нужные печати на бумаге стояли, и подписей тоже хватало. Комендант станции выдохнул сквозь сжатые зубы и поднял глаза к небу.
– А теперь непонятно кто будет за сорванную пломбу отвечать, – занудел над ухом старший лейтенант, почуявший, что раз старшина при исполнении, то можно требовать свое. Но голос его застрял в глотке, когда Нефедов бешено повернулся к нему, багровея шрамом на щеке.
– Знаешь что, лейтенант… Давай-ка, отойдем вон туда, – он показал за вагоны, – чтоб солдаты не слышали. Незачем им.
Интендант, глядя на него, как кролик на удава, завороженно покачал головой. Заведя его в тупик между двух теплушек, старшина закурил папиросу и спокойно сказал:
– Старлей. Не наше с тобой дело судить, как и зачем их в Москву везут. Но ты послушай. Если после этого здесь, в Черновиловских лесах пропадет хоть один ребенок… Тогда я приеду в Москву. И будь ты хоть из МГБ, я тебя найду.
Начальник эшелона побледнел еще сильнее, но взгляд, впервые за все время, не отвел.
– Ты, старшина, не пугай. За что и как ответить – я знаю. Самому эту погань в Москву не хочется везти. А что прикажешь – вилами их разгружать прямо здесь, может быть? Или хочешь наплевать на приказ?
Нефедов остыл и задумался. Поправив на ремне трофейный «парабеллум», он крепко выругался еще раз, помянув отсутствие на вагоне предупреждающей маркировки, – и махнул рукой.
– Есть такая идея. Тут рядом склады, два ледника есть. Бери своих, нечего им в карты резаться, – и пусть таскают. Носилки там же возьмут, сторожу пусть скажут, что я приказал. Вони меньше будет – спокойно до Москвы доберешься, а там, может, и по голове погладят, за то что ценный груз сберег.
Избавившись от начальника эшелона, с облегчением юркнувшего в свой вагон, старшина прошелся вдоль вагонов, машинально сосчитав их количество. Думал он совсем о другом.
Понедельник и впрямь начинался хреново. Мало того, что всю прошлую неделю в лесах около узловой станции Черновилово безобразничали волколаки, от которых колхозники, оберегавшие пуще глаза каждую тощую коровенку, уже криком кричали. Дедовские заговоры от обнаглевших оборотней не помогали, а обеспечить зачистку в лесах было некем – два запроса, посланные в город, вернулись с отказом. Людей не хватало, должен был приехать какой-то важный чин оттуда, и на охрану бросили почти всех свободных оперативников. Можно было кричать криком от безысходности, только лучше от этого не становилось.
Самым страшным и непонятным было то, что ночью в среду с погоста явился прежний комендант станции, еще весной сорок четвертого умерший от старых ран, и хрипя под окном, требовал у Нефедова вернуть ему именной пистолет и личные дела. Будь сейчас война, Степан бы принял это как должное. Но вокруг не было ни магов, ничего, хоть как-то похожего на пущенное исподтишка заклятье. Пришлось расстрелять мертвеца серебряными пулями, потратив предпоследнюю обойму – и собственноручно, поплевав на руки, зарыть издырявленное расползающееся тело во дворе.
Кроме того, Степану жутко не нравилось, что Акулина, местная кликуша, ко всем своим беснованиям с падениями в церкви и выкликанием имен тех, кто должен был в скором времени помереть, теперь добавила еще и еженощные полеты. Происходило это всегда одинаково. Молодая женщина вставала с кровати заполночь, босиком выходила во двор, раскидывала руки крестом и отрывалась от земли, рыдая в голос. Ее пытались и опаивать, и привязывать к кровати полотенцами, которые рвались как нитки, – но все повторялось раз за разом. Сама Акулина поутру не помнила ничего, но старухи в очереди за сахаром и мылом судачили, что конец света уж верно близится.
Соседи Акулины пробовали было за советом подойти к попу Ефрему, но батюшка к этому времени окончательно одряхлел, перестал служить и все время проводил на лавочке у церквушки, греясь на солнце и тихо шепча псалмы Давида. Новый дьякон в селе и не появлялся, хотя известие о его назначении пришло еще месяц назад.
Все было плохо. Тревожная струна давно уже позванивала где-то в сознании, а сегодняшний эшелон окончательно укрепил Нефедова в одной мысли. Проходя мимо чертова вагона, где уже копошились солдаты с носилками, он терпеливо и молча дождался, пока они не разровняют колотый лед поверх трупов, и решительно приказал закрыть теплушку от греха подальше. Пломба была зажата по-новой, а дощатые стенки облиты лизолом для дезинфекции. После исполнения, старшина, морщась от резкого запаха, подмахнул химическим карандашом разрешение на проезд эшелона и за руку попрощался с обрадованным интендантом, который что-то торопливо обещал привезти, достать и прислать «из самой Москвы»…
Махнув рукой, старшина отвернулся и пошел в комендатуру, слыша за спиной тревожные свистки паровоза. Недоигранная шахматная партия с колдуном Панкратом была забыта. Степан шагал, на ходу снимая с шеи серебряный амулет на цепочке. Он сжал его в кулаке и почувствовал, как острая грань прорезала кожу, впитывая выступившую кровь. Серебро начало нагреваться.
Пора было звать Своих.
2. Штрафники
Старшина Степан Нефедов хмуро смотрел на выгоревший подлесок, курившийся черным дымком. Тарелка пришельцев пропахала почти километровый ров по молодому сосняку и взорвалась, воткнувшись в холм с одинокой узловатой сосной на макушке. Дымящаяся траншея медленно заполнялась талой водой.
– Не видать будет маслят здесь больше никогда, – негромко сказал за спиной кто-то из солдат. Нефедов обернулся и, еле сдерживая подступившую досаду, скомандовал:
– Без разговоров! По сторонам глядеть! Прохоров!
Он оглядел подбежавшего худого солдатика с ног до головы. Потом, внезапно решившись, наклонился к самому уху.
– Слушай внимательно, Прохоров. Сейчас отправишься на станцию и прикажешь от моего имени радисту дать телеграмму. В областное НКВД, Зуеву. Запоминай: «Хрупкий груз прибыл, опасаемся за сохранность. Нефедов». Все ясно, рядовой?
Прохоров закивал головой на тощей шее. Потом, опомнившись, прошептал, заикаясь:
– Так т-точно, товарищ старшина, ясно.
– Выполнять! Аллюр три креста! – приказал старшина уже в полный голос, и солдат сорвался с места, бухая сапогами по лесной дороге. Степан проводил его взглядом. Из интеллигентных парнишка, отца с матерью еще в тридцать девятом расстреляли. За контакты с алиенами. Однако за парня лично хлопотал сам Зуев, говорят даже, что головой поручился Самому – и не зря. Ваню Прохорова воспитывали не папка с мамкой, которые вечно пропадали за границей, как ответственные работники торгпредства, а дед – из кержаков, потомственный знахарь, колдун, да охотник на всякую лесную нечисть и нежить. Потому, несмотря на внешнюю нескладность и худобу, был рядовой Прохоров жилист, вынослив, в бою бесстрашен. Знал все повадки зверей и умел в одиночку справиться даже с матерым оборотнем в полную луну.
«Не пропадет», – подумал старшина и отвернулся. Зачем– то поглядел на свои сапоги – грубой кирзы, мокрые, исцарапанные сучьями и колючками. Двое суток уже он не вылезал из этого чертова бурелома. Постепенно мысли Нефедова перешли на другое. Пора было заниматься главным делом.
* * *
Степан Нефедов повернулся на каблуках и обвел свой отряд твердым взглядом прищуренных глаз.
Мертвые стояли ровно, только чуть колыхались на свежем мартовском ветерке, словно большая серая шаль. Приглядевшись, можно было увидеть истлевшие гимнастерки, каски, пилотки… Кое-где зеленовато светились медали и солдатские ордена. Тусклые глаза неподвижно глядели на старшину. Он откашлялся – хоть и слыл Степан человеком бесстрашным, а все-таки что-то екало внутри, когда стоял лицом к лицу с нежитью, пусть и накрепко заклятой Железным Словом.
– Ну так что? – намеренно громко спросил Нефедов. Он прошелся вдоль призрачного строя, крепко вдавливая подошвы сапог в сырой песок. – Значит, готовы искупить нарушение приказа товарища Сталина за номером 227? Готовы смыть… – тут старшина чуть не сказал «кровью», но вовремя осекся, – …смыть клеймо трусов, паникеров и дезертиров? Готовы с честью уйти на покой?
Строй чуть дрогнул – или это очередной порыв ветра снова качнул его. Ни слова не прозвучало наяву, но хор безжизненных голосов всколыхнулся в сознании старшины.
– Так точно…
– А раз так – слушай мою команду! Занять круговую оборону. Скоро здесь высадится подмога тем головастым, чью тарелку сбили летчики. И будет этой подмоги ох как немало. Так что, наша задача – не подпустить их, не дать забрать наш важный трофей, пока не прибудет подкрепление. Бой будет тяжелым, ясно? Ну ничего, – тут Нефедов усмехнулся, блеснув металлической коронкой, – двум смертям не бывать!
Он сделал паузу и резко закончил:
– Особенно в нашем с вами случае. Приступать к выполнению!
Серый туман развеялся и на поляне стало пусто. Но старшина знал – мертвые рядом. Ждут. И на этот раз не дрогнут. Он поглядел на хмуро привалившихся к сосне троих живых автоматчиков: всех, кого смог снять с охраны станции.
– Бакланов, Емелин – окапываться. Бы-ыстро! Лупащук – ты на холм. Следи внимательно, и чуть что – стреляй на поражение.
Потом Нефедов уселся на пенек и стал ждать, то и дело поглядывая на треснувшее стекло своих наградных часов.
Минутная стрелка двигалась удручающе медленно. Скорее бы уж.
3. Первый ход
Хрустнуло, зашуршало что-то за окном, словно кто-то большой продирался через кусты сирени. Степан Нефедов оторвался от шахматной доски и вопросительно глянул на замершего напротив колдуна Панкрата. Тот сидел, словно неживой, – казалось, и не дышит даже. Только глаза под нависшими седыми космами светились остренькими желтыми огонечками. Не поймешь его – слышал что-нибудь, нет ли. На лице у колдуна ничего не прочесть. Тем более, что нету у Панкрата никакого лица – клубится под рваным башлыком серая муть, так что порой даже привычному человеку становится не по себе.
А непривычных к Панкрату на станции Черновилово нету – да и с чего бы, ведь жил он здесь задолго до того, как протянулась через дремучие леса и болота тонкая нитка железной дороги. Еще первые поселенцы – солдаты с бабами и детьми, согнанные сюда аракчеевским указом, пугали им своих детей. Пока не поняли: пугай не пугай, а Панкрат вот он, живет рядом, в лесной берлоге, в дела людские не суется, но и к себе близко не подпускает. А уж когда излечил он умирающую от оспы девчушку и благодарная мать в ноги колдуну пала – тут-то и вовсе местные стали считать колдуна за Лесного Хозяина, кланяться ему при встрече на узкой тропинке и оставлять лыковые корзинки с немудреной деревенской снедью на пеньке рядом с обомшелым входом в его обиталище. Панкрат молча дары принимал. Живого слова от него доселе никто никогда не слышал, но понимали, что раз живет и не уходит – стало быть, доволен.
После революции Советская власть в лице присланного из Петрограда продкомиссара Иденбаума захотела было Панкрата искоренить как суеверие, которое в освобожденной от религиозного мракобесия стране существовать не должно. Сутуловатый, черный как грач комиссар в треснувшем пенсне бесстрашно пришел в пещеру колдуна и долго с ним о чем-то беседовал, оставив сопровождавших продармейцев жариться на солнышке посреди поляны. Спустя час Иденбаум вышел и, придерживая деревянную кобуру маузера, поспешно пошел прочь. Был он бледен и молчалив, не отвечал на расспросы. Вернувшись в Черновилово, продкомиссар закрылся в кабинете начальника станции и долго терзал старенький телефонный аппарат, накручивая ручку и крича в эбонитовую трубку сорванным голосом. Потом собрал свой продотряд и уехал восвояси. Долго еще судачили по избам мужики, что такого сказал Панкрат большевику, а только с тех пор и продразверстки и другие напасти обходили деревню стороной – как отрезало. Останавливались на станции эшелоны – что верно, то верно, а больше ничего не случалось.
Вторая война с германцем повымела точно железной метлой всю мужскую половину Черновиловки. Домовые, повылазив из запечных нор, с тоской глядели вслед уходящим хозяевам, а кикиморы, обнявшись с бабами, ревели навзрыд, выплескивая вслед воинам воду из чугунков – на добрую дорожку. Многих не досчиталась деревня. Все знали – кто найдет поутру у себя на крыльце красный, словно кровью оставленный отпечаток лапы, похожей на петушиную, только с двумя задними пальцами, – в ту избу, стало быть, солдата не жди, не вернется.
Поговаривали, что так колдун Панкрат предупреждает жителей, посылая своих скорбных вестников вперед военкомовских извещений. Однако и помогал в эту лихую годину деревенским старый колдун немало. Молча выслушивал приходящих на поклон девок и старух, совал в руки кожаный мешочек с измельченными травами и поворачивался кряжистой спиною. Как быть дальше, знали все – достань в полночь, снявши нательный крест и повернув образа ликами в стену, зелье Панкратово, да всыпь его хоть в питье больному, хоть по земле развей в нужном месте. И вставала на ноги единственная кормилица-коровенка, горячка вмиг оставляла заболевшего мальца, на скудном огороде невиданно урождалась картошка. Но знали все – иди к колдуну, только если нужда и горе уже так придавили – хоть плачь. Иначе только отвернется и пропадет в своей берлоге.
Неизвестно отчего, но только вдруг глянулся старому колдуну демобилизованный комендант станции. Старшина Степан Нефедов мужиком оказался хозяйственным, молчаливым и спокойным. Семьи не имел, жизнь вел холостяцкую, но опрятную и каждое утро, строго в семь часов уже стоял у окна, выскабливая подбородок источенной золингеновской бритвой и насвистывая при этом затейливую мелодию. Правая щека старшины, глубоко располосованная при штурме катакомб Кенигсберга, когда на отборных солдат генерала Черняховского из глубин лезла древняя чудская жуть и вызванные черными ритуалами гули, бритью поддавалась плохо – отчего он каждый раз незлобиво матерился.
Однажды утром мимо окна проходил по неведомым своим делам Панкрат. Опустив бритву, старшина Нефедов уважительно окликнул его, а когда два желтых глаза неподвижно глянули сквозь клубящийся морок, не осекся. Только помолчал, но тут же предложил… сыграть в шахматы. Местный пьянчуга Мирошка, коловший неподалеку дрова за стакан самогона, потом божился, что Панкрат гулко рассмеялся и качнул головой в рваном башлыке – да какая ж вера такому дрянному человечишке может быть? Однако врал Мирошка или нет, а с тех пор колдун зачастил в комендантский дом. И ради Панкрата на столе у Степана всегда стояла шахматная доска с расставленными фигурами. По-прежнему ни единого слова не произнес Лесной Хозяин. Но когда в чащобе под Черновилово объявились германские альвы-диверсанты, которые навели смертную порчу на местную скотину, Панкрат сам пришел к Нефедову и молча вывалил из мешка на дощатый пол четыре срезанные под корень остроухие головы.
Обо всем этом размышлял старшина и сейчас, неторопливо переставляя коня, чтобы съесть чужую пешку.
Колдун напротив пошевелился, зашуршали лохмотья. И внезапно комендант станции вдруг почувствовал смертную тоску – так, что колени его ослабли и пальцы, судорожно вцепившиеся в резную фигурку, вмиг заледенели. Словно тень метнулась за отворенным окном, да такая, что между лопаток у Нефедова потек холодный пот и в сердце заколол десяток тонких иголок. Выпавший из руки конь стукнул о доску, но Степан уже и думать про него забыл. Потому что увидел, как напротив медленно и страшно поднимается во весь немалый рост колдун Панкрат. Нечеловеческие его глаза светились теперь совсем невыносимо, ярко, точно оранжевые фонари, воздух в комнате стал невыносимо горячим. Хрустнула под тяжелой ороговевшей ладонью столешница. Колдун поднес к капюшону руку, рванул завязки ворота, словно что– то его душило. Степан стиснул зубы, нашарил на подоконнике рукоять пистолета. И в этот миг колдун заговорил. Тяжело, тускло падали из клубящейся мглы скрежещущие слова, будто тот, кто их произносил, делал это через великую муку.
– Сте-пан… Идет… Она… Вели-кое Зло и-дет… Ты неупокоенных подымал… Что-бы врагов одо-леть… А с ни-ми и Она… Теперь жди… Помо-гу чем могу…
Голос Панкрата был невыносим – не живой, не мертвый, он резал уши как лезвие ножа. И вдруг смолк.
Старшина Нефедов убрал онемевшие пальцы с рубчатой рукояти.
Обугленная скамья напротив него была пуста. В окно пробивался первый рассветный луч солнца, и где-то на ветке звонко щелкала беспечная синица.