Мыс Черных сов

Зінаїда Крестовська знову розплутує загадкову справу. В її інститутської подруги Маші Ігнатенко пропав наречений. Він вийшов на кораблі в море і… зник. У всіх інстанціях, куди Маша звертається за допомогою, її переконують, що такого судна ніколи не було. Зіна намагається допомогти подрузі, але з'ясовує, що в цій справі замішаний НКВС. В силу обставин давши згоду на співпрацю з цією страшною організацією, Крестовська починає свою гру проти неї, ризикуючи не тільки своїм життям, але й життям близьких їй людей.

© И. И. Лобусова, 2019

© Е. А. Гугалова-Мешкова, художественное оформление, 2019

© Издательство «Фолио», марка серии, 2018

Глава 1

Ночь с 25 на 26 января 1938 года, акватория Черного моря

Темнота казалась сплошной. В этой темноте черные воды моря сливались с горизонтом, являя единое целое полотно. Только там, где на верхушках гребней внезапно появлявшихся небольших волн выступали редкие островки пены, нарушая общую целостность этого полотна, казалось, пустыня вдруг превращается в холмистую местность и вместо волн вырастают небольшие горные ущелья и холмы.

В это время года вода была все же немного теплей воздуха. Согретые подводными течениями волны ночью отдавали скудное тепло, полученное днем, при дневном свете. А потому над водой поднимался пар. Стоило лишь нагнуться, вглядеться в черноту за бортом, как сразу же возникало странное ощущение: словно на черную, беспокойную по-зимнему воду кто-то набросил прозрачную вуаль. И эта тонкая ткань будто танцует в ледяном воздухе, медленно колышется, окутав безграничные морские валы защитным покровом.

Воздух при этом был ледяным, и стоило выйти на открытую палубу корабля, как холод мгновенно впивался в кожу тысячей заостренных кинжалов, вгрызался в нее, словно лютый зверь, пытаясь заморозить всю кровь, добраться до кости. Бесприютное, страшное зрелище – море ночью, особенно ледяное море морозной ночью, в январе.

А потому лишних людей на палубе не было. Все были заняты – и те, кто нес вахту, и кто следил за котлами в машинном отделении, поддерживая необходимую температуру, чтобы судно уверенно двигалось вперед.

Понятно, что так обстоит дело на всех кораблях, но этот к тому же был военным, а потому палуба просто блестела, а все медные и металлические детали были отполированы так, что сверкали даже в темноте. Легкая изморозь, сырой ледяной туман, покрывая все вокруг словно мелким, растолченным жемчугом, лишь придавали выразительности этому блеску, этому мерцанию холодного белого света. Впрочем, это была лишь красота – корабль был абсолютно темным, плывя в такой же абсолютной темноте.

На судне поддерживалась строгая дисциплина. Как уже говорилось, каждый был занят своим делом. И лишь вахтенным, а также помощнику капитана, следившему за курсом, оставалось наблюдать за суровым, пугающим зимним морем, к которому они привыкли давным-давно.

В этом пейзаже, наполненном удивительной скрытой силой и мощью, для них не было ни красоты, ни очарования – ничего, кроме безграничной суровости свирепой природной стихии, до поры до времени молчащей, притихшей, но готовой в любой момент показать себя и уничтожить все вокруг – включая этот маленький корабль.

Ночь была облачной, но видимость при этом оставалась хорошей. Ветер был северо-восточного направления, а волнение моря – небольшим. Корабль, хоть и шел по-боевому, темный, практически невидимый, но, честно признать, это был старый, переоборудованный эсминец, заметно нуждавшийся в ремонте. В общем, потому он и следовал в один из черноморских портов.

Несмотря на то что военный корабль пересекал нейтральные воды, у капитана был четкий приказ: идти с затемненными огнями, в боевом режиме, быть готовым к любым неожиданностям. Слишком уж опасными, таящими ловушку, были нейтральные воды, на которые претендовали сразу три страны – СССР, Румыния и Турция. И которые из-за всевозможных дипломатических уловок и переписанных, недописанных и несформулированных соглашений до сих пор не принадлежали никому.

Около полуночи в машинное отделение был передан приказ: «Приготовиться к перемене курса». Это было странно, так как четко проложенный курс оставался неизменным на протяжение суток. Менять его в полночь… Тем не менее приказ звучал достаточно четко: сделать поворот влево, а затем… лечь на обратный курс.

На судне зажгли ходовые огни. И тут же освещение в районе капитанской рубки вышло из строя. Это был неприятный сюрприз – тем более, когда корабль готовился к перемене курса, а такой маневр всегда был достаточно опасным и сложным.

Для проверки и ликвидации неисправности оперативно были отправлены специалисты. Сонный механик зевнул во весь рот и зло бросил спустившемуся в машинное отделение мичману:

– Что они там, с ума посходили?

– Приказы начальства не обсуждать! – так же зло буркнул мичман и тут же, получив нужные цифры по давлению в котлах, покинул машинное отделение.

Вдруг судно заметно накренилось на левый борт. Волны тут же накрыли палубу, но так же быстро стекли вниз, оставляя мокрые пятна, моментально покрывавшиеся ледяной коркой.

– Кто отдал приказ? – остановил мичман первого помощника капитана, который с озабоченным лицом выходил из радиорубки.

В тот самый момент, когда судно совершило левый поворот для того, чтобы лечь на измененный курс, радисты сообщили, что в самом ближайшем радиусе получен непонятный сигнал. Расшифровке он пока не поддавался.

Первый помощник капитана мгновенно помчался в радиорубку, испытывая нешуточное чувство тревоги. Столкновение судов в ночном море означало неминуемую гибель для обоих. А в такой темноте, да еще в таких погодных условиях, которые усложнились облачностью и волнующимся морем, любой неопытный штурман вполне мог сбиться с курса.

Поэтому главной задачей военного корабля было любой ценой избежать столкновения. И хоть на его борту не было ни боеприпасов, ни взрывчатых веществ – эсминец следовал в док для ремонта, – но все равно мощи турбин было достаточно для сильного взрыва, способного разнести все вокруг.

Однако постепенно возникшая паника стала казаться напрасной. Сигнал то появлялся, то пропадал, определенных координат не было, да и в эфир никто не выходил. Все это было больше похоже или на грозовые разряды, создающие помехи в радиоэфире, или на небольшую рыбачью лодку, сбившуюся с курса. Столкновение с лодкой мощному эсминцу вообще ничем не грозило, в отличие от рыбаков-неудачников… Ну так не надо было выходить в море, не умея обращаться с правильным курсом!

Радист несколько раз попытался выйти на связь, но на позывные никто не отвечал. Эфир был чист, и, успокоившись, первый помощник сам наблюдал за тем, как сигнал появился – слабее, затем еще слабее и наконец исчез совсем. Тщательно записав координаты, в которых неопознанный сигнал мелькнул в последний раз, первый помощник поспешил к капитану, чтобы доложить ситуацию.

По дороге его перехватил мичман, обеспокоенный изменением курса.

– Капитан, – пожал плечами первый помощник, одним словом отвечая на его вопросы.

– Но почему мы возвращаемся назад? Что это значит? – Мичман был в полном недоумении. – Если мы будем топтаться на месте, туда-сюда, когда придем в док? К тому моменту, гляди, еще что-нибудь выйдет из строя!

И только сейчас первый помощник задумался о том, что действительно происходит что-то непонятное… Возвращение назад явно не входило в первоначальный курс. Ведь главной задачей было как можно скорее добраться до ремонтного дока! Что же изменилось?

Ну, вполне возможно, у капитана появились новые инструкции. Или были секретные распоряжения, о которых он не счел нужным говорить заранее. Вполне возможно, что в этих водах эсминец выполнял еще какую-то задачу, о которой не знал никто на борту. Плюс этот странный сигнал… Обеспокоенный первый помощник быстро стал спускаться по лестнице, направляясь к капитану.

Скорость корабля между тем снизилась на несколько узлов. Это означало, что котлы работали не на полную мощность. Еще одно странное явление – ведь корабль находился в открытом море, не совершая никаких других маневров, если не считать изменения курса.

Спускаясь по узким переходам, первый помощник даже не подозревал о том, что все эти явления – далеко не самое страшное, что случилось в эту беспокойную и страшную ночь.

Было далеко за полночь, когда из вентиляционных отверстий показались хлопья густого черного дыма. Такого едкого, что, расползаясь, они словно накрывали все вокруг.

Началась паника. Почти сразу было установлено, что дым появился в первом котельном отделении. Теперь было необходимо сражаться с тем самым страшным, что только могло произойти в открытом море, – с пожаром.

Для выполнения маневра по изменению курса потребовались изменения в подаче топлива – вмешательство в топливную систему. При перекачке топлива из одной трубы, проходившей через первое котельное отделение, выступила нефть, которая воспламенилась на вспомогательном трубопроводе свежего пара. После появления дыма вспыхнуло открытое пламя у пульта управления котлом.

Все находящиеся внутри люди немедленно покинули помещение. Двери загерметизировали. Вскоре из горящего котельного отделения раздались два взрыва. Котлы и вспомогательные механизмы, находящиеся там, были остановлены с верхней палубы. Началась борьба с пожаром.

Когда первый помощник капитана грохотал кулаком в дверь капитанской каюты, он еще ничего не знал о беде. Дверь между тем была плотно заперта.

Это было совершенно невероятно! Капитан военного эсминца, только что отдавший приказ о странном изменении курса, вместо того, чтобы находиться на капитанском мостике, быть в центре событий, командовать, спустился в свою каюту и наглухо заперся там! Первый помощник просто не представлял, что происходит.

Он ходил с этим капитаном не один год, они вместе принимали присягу. Это был достойный, порядочный человек, отличный офицер и настоящий моряк. У капитана был спокойный характер. К проблемам он всегда подходил вдумчиво и никогда не конфликтовал ни с кем из членов экипажа. Как настоящий руководитель умел решать их еще до появления. На него всегда было можно положиться. И вот теперь… Что происходит, черт возьми, теперь?!

Первый помощник изо всей силы снова заколотил кулаком в запертую дверь. И вдруг услышал, что в каюте происходит какая-то борьба: звуки падения мебели, звон разбитого стекла, приглушенный крик…

Помощник похолодел. Кто мог напасть на капитана? Машинально схватившись за бедро, он понял, что не взял с собой оружия. Иначе, не задумываясь, принялся бы палить в дверь.

Шум нарастал, борьба усилилась. Грохот, стук, звон… Было такое впечатление, что в каюте кто-то крушит мебель. А в криках отчетливо различался голос капитана.

– Владимир Константинович! Что происходит? Откройте дверь!!! – Первый помощник всем телом налегал на дверь.

Вслед за очередным, почти громовым ударом наступила зловещая тишина. Но ненадолго. Послышались неуверенные шаги. Затем – такой звук, как будто кто-то упал на пол. Первый помощник, не переставая бить в дверь, похолодел – такого ужаса он не испытывал еще никогда в жизни.

Сверху на лестнице появился какой-то человек. Помощник капитана даже не разглядел, кто это был, лишь услышал, что человек громко закричал:

– В первом котельном пожар! Там взрывы!

Взрывы, пожар… Первого помощника словно облили ушатом ледяной воды. Пожар в море чаще всего означал одно – гибель корабля. Разрываясь между отчаянным желанием бежать к месту событий и вместе со всеми сражаться с пожаром и тревогой за капитана, он в отчаянии снова заколотил в дверь:

– Владимир Константинович! На корабле пожар! Откройте!!!

Снова послышались шаги. Дверь распахнулась. Помощник отпрянул к стене. И закричал, теперь совсем иначе. Он все кричал и кричал, не в силах остановиться…

Первое, что он увидел – вся обстановка внутри каюты была разгромлена. Кровать, шкаф, стулья, стол – все было разломано, уничтожено. А за дверью стоял капитан, пошатывающийся, готовый упасть в любой момент, вытянувший вперед окровавленные руки. И на его лице не было глаз. Вместо них были лишь пустые глазницы – багровые кровавые раны, из которых непрерывно текла кровь, по щекам, по груди…

Невероятным усилием воли взяв себя в руки, первый помощник схватил капитана за плечи:

– Кто, кто это сделал? Кто на вас напал?!

– Птицы… – Голос капитана прозвучал глухо, как у человека, уже бывшего вне реальной жизни. – Птицы… они… повсюду… прогони их…

Первый помощник замер. Подхватив на руки капитана, он затащил его в каюту, как мог осторожно положил на пол.

Капитан захрипел, из его рта вытекла тонкая струйка крови. Стараясь не причинить боли, помощник капитана осторожно приподнял на его груди рубашку, уже заскорузлую от крови. И обомлел…

Вся грудь капитана была покрыта рваными ранами. Казалось, кто-то вцепился ему в тело острыми когтями и рвал, терзал живую плоть… Разве мог человек нанести такие жуткие раны?!

– Птицы… – вдруг снова прохрипел капитан, – черные… Они повсюду… бежать…

Из его рта хлынула кровь, тело выгнулось в предсмертной агонии, а потом неподвижно застыло. Все его мучения остались в прошлом. На судне больше не было капитана…

Несмотря на то что первый помощник был идейным коммунистом, заместителем секретаря парторганизации, он машинально осенил себя крестным знамением. А затем быстро помчался по лестнице вверх, туда, откуда доносились отчаянные крики борющихся с огнем людей.

Основной пожар, слава богу, был потушен в течение часа. После вскрытия котельного отделения были применены ручные пенные огнетушители. Несмотря на то что работа в котельном отделении производилась в дыхательных аппаратах, пар и дым не позволяли там долго находиться. Продолжить работу по ликвидации последствий пожара смогли только через два часа.

В результате были значительно повреждены электрооборудование, трубопровод, изоляция и конструкции из легкого металла. Погибли два человека из пожарной команды. И серьезно ранены были еще четверо. При изучении обстоятельств пожара был установлен ряд недостатков стационарных противопожарных средств: неисправность отдельных насосов, ненадежность закрепления сальников, вентилей.

Были сделаны выводы – обычные, как всегда в таких случаях: тщательно следить за плотностью топливных трубопроводов, не допускать в них ни малейших повреждений, даже точечного характера. А противопожарные средства должны всегда быть готовы к использованию в аварийных ситуациях.

Трупы перенесли в отсек трюма, а раненых – в медчасть. Скорость судна была снижена до минимума. Первый помощник капитана, принявший командование на себя, принял решение остановить котлы и ждать помощи. Сигнал SOS постоянно звучал из радиорубки по всем возможным координатам. Однако ответа не последовало.

И вдруг через три часа из третьего котельного отделения показался дым – загорелись находившиеся там электрическая аппаратура и кабель. Вспыхнул провод, а потом показалось открытое пламя.

Никто не мог понять, как это произошло, если пожар был уже потушен! Неужели поджог? В горящее моторное отделение можно было проникнуть, только применяя кислородные приборы. Борьба с помощью огнетушителей не дала никакого эффекта. Тогда было решено использовать водяную пожарную магистраль.

Было установлено, что хранившийся в помещении кабель загорелся на горловине дымовой трубы камбуза, проложенной через вентиляционную камеру.

Оказалось, что горловина дымовой трубы при неправильном обслуживании форсунок камбуза могла накалиться докрасна, несмотря на то что она была изолирована двумя металлическими стенками с шамотной изоляцией.

Однако в этот час камбуз не использовался, и перенагрева трубы быть не могло. Это означало, что было нарушение в изоляции, через которое и произошло возгорание.

Огонь быстро уничтожил часть хранившегося кабеля и электрической аппаратуры, а также повредил все установленные кабели. Корабль погрузился в темноту. Хранение кабеля и электроаппаратуры должно было быть в специальных помещениях. Однако на корабле такого помещения не было. Никто при конструкции и оборудовании военного корабля не подумал о том, какой уязвимой частью является кабель…

Пребывая в полном отчаянии от понимания того, сколько нарушений на корабле, первый помощник вдруг очень серьезно задумался. Если в машинное отделение так просто, без цели, не пройдешь, то кто будет тщательно охранять камбуз? Какое ужасающе уязвимое место на военном корабле!

Пожар между тем бушевал вовсю. Было решено использовать водяную пожарную магистраль, качать воду из моря. Однако после того, как начала поступать вода, возгорание только усилилось. Огонь вспыхнул с яростью, словно усиливаясь от водяных струй!

Радистом был получен сигнал о том, что румынский линейный корабль будет на месте аварии эсминца через два часа и готов оказать помощь с эвакуацией экипажа.

И сразу после этого произошел взрыв – взорвался паровой котел в третьем машинном отделении, самый мощный из всех. Корабль содрогнулся всем своим огромным металлическим телом, словно складываясь пополам.

Из образовавшегося жерла в палубе вдруг прямо в небо взлетел ослепительный сноп пламени. Обломки металлической арматуры, части палубы, обивки, детали корпуса рухнули на палубу, сбивая с ног людей, калеча их и убивая.

После этой страшной вспышки огонь распространился по всему кораблю со страшной силой. Огонь, хлынувший сразу со всех сторон, захватил, поглотил весь корабль и находящихся на нем людей. Пытаясь спастись из этого ада, они прыгали в воду, но и там их настигали огненные языки из разлившегося горючего, которые стлались по воде и никого не щадили.

Корабль стал стремительно тонуть. Через полчаса все было кончено. Эсминец навсегда погрузился на дно. Погибли абсолютно все…

Глава 2

1937 год, Одесса

Сложенные вещи в коробках пятый день лежали возле двери у стенки, и Зина аккуратно передвигалась по комнате, стараясь не смотреть на эту страшную горку. Но поскольку комната не была такой уж большой, у нее это получалось не всегда. Время от времени она ударялась об эти коробки – задевала бедром, царапалась ногой, стукалась коленом, останавливалась взглядом… И вместо страха, бывшего ее обычным состоянием все эти дни, в ее душу вползали раздражение и ярость.

После возвращения из Болграда она лишь на следующее утро пошла на работу. У нее накопилось несколько отгулов, и Зина взяла их все сразу, скопом, вызвав немалое раздражение начальства.

Впрочем, перечить ей никто не решился. Было видно, что с ней что-то происходит. А так как в морге всегда не хватало людей и разбрасываться ценными сотрудниками было бы просто смешно, Зинаиду оставили в покое.

Только подав официальное заявление на получение отгулов и оформив все как полагается, она заглянула в кабинет своего друга, которого уже там давно не было. В этом кабинете были другие люди, и Зине было больно в него входить. Поэтому она и не входила.

На мгновение ей показалось, что вот сейчас, буквально через несколько минут, скрипнет дверь, и на пороге возникнет Борис Рафаилович Кац, чтобы сразу же с обезоруживающей улыбкой сбить с толку какой-нибудь, пусть даже циничной, шуткой… Нет, Зина понимала, что этого уже никогда не будет.

На пороге никого не было. В полуоткрытую дверь никто не зашел. И она поняла, что теперь всегда сможет говорить только самой себе – ее покойного друга Каца больше не было на этой земле…

В стене, за книжным шкафом с канцелярскими папками, у Бориса Рафиловича был небольшой тайник, и Зина была единственным человеком в морге, который знал о его существовании. Однажды Кац сам продемонстрировал его, не преминув отпустить очередную циничную шутку. В этом тайнике он держал… запасы коньяка. А поскольку он питал пристрастие к этому напитку, то запасов скопилось немало. Теперь это был тайник Зины. И она без зазрения совести вытащила оттуда две бутылки, отметив, что осталось их еще достаточно – а значит, на ближайшее время ей хватит. Она все время боялась, а страх был тем самым катализатором, который изменял не только события, но и души людей. Все становилось иным. Неизменным оставалось только одно – это самое чувство страха.

Ночь после приезда из Болграда Виктор Барг провел у нее. Они совсем не говорили о происшедшем. Утром, пока Зина собиралась на работу, он ушел. Обернулся в дверях:

– Что ты будешь делать теперь?

– Теперь? – Вопрос застал ее врасплох. – Наверное, мне нужно собрать вещи.

– Это правильно, – кивнул Барг, – я тоже соберу. Нам лучше не видеться первое время.

– Думаешь, за нами придут?

– Даже не сомневаюсь! – горько усмехнулся он.

– Тогда я возьму на работе отгулы, соберу вещи и буду их ждать… Так сказать, во всеоружии, – Зина вовсе не хотела пошутить, и шутка не удалась – горькая улыбка сразу превратилась в ухмылку, даже как-то болезненно искривив ее губы.

– Мне тяжело будет без тебя, – Виктор отошел от двери и так порывисто обнял, с такой силой притянул к себе, что у Зины перехватило дыхание.

– И мне… очень… тяжело, – она хотела высвободиться, но не смогла.

– А знаешь что? – Виктор вдруг засмеялся и поцеловал ее в нос. – Да пошли они все! Пусть другим диктуют свои правила! Вечером я приду к тебе, и пусть все катится к чертям собачьим!

– Ты уж смотри, как получится. Может, и не стоит… – пожала плечами Зина.

– Вечером я у тебя! И ничего страшного! – решительно махнув рукой на прощанье, Виктор ушел, громко хлопнув дверью. Она проводила его глазами, не сомневаясь ни секунды, что не увидит его ни этим вечером, ни следующим…

А вечером Зина тихонько сидела у себя в комнате и пила коньяк. Вещи ее были упакованы – оказалось, собрать все необходимое дело совсем не долгое. Поэтому она и пила коньяк Бориса Рафаиловича и – ждала ареста. Обжигающая янтарная жидкость царапала нёбо и горло, раскаленным комком скатывалась в низ живота, устраивая в желудке пожар. Зину бросало то в жар, то в холод, но это ощущение не было таким уж неприятным. И главное – чего и добивалась – чувство страха немного притупилось. Зина больше не смотрела на мир с такой болью.

В общем, Виктор не пришел. Однако и арестовывать ее не арестовали. От выпитого коньяка у Зины начала сильно кружиться голова. Она рухнула на кровать и провалилась в глухую черную бездну.

В последующие два дня ее опять же не арестовали… и Зина даже рассердилась – ну чего они так тянут? Она выпила весь коньяк, поразившись самой себе: за эти страшные дни взаперти от страха она выпила больше, чем на протяжении всей своей жизни…

На четвертый день Зина задумалась о том, что делать с остальными вещами. Может, ее и выпустят. Ведь один раз чудо уже произошло. Кто сказал, что чудеса не могут происходить дважды?

У нее были редкие книги и два фарфоровых сервиза, которые очень любили ее родители. Мама предпочитала пить чай из тонких фарфоровых чашек и говорила, что от этого у напитка совсем другой вкус. Это были очень ценные чашки. Зине очень хотелось их сохранить, сделать так, чтобы не пропали ни книги, ни сервизы. И, немного помучившись сомнениями, она приняла единственно верное решение. Зина решила пойти к соседке тете Вале, которая знала ее с самого детства, и попросить сохранить оставшиеся вещи. А если она больше не вернется, пусть та смело забирает их себе.

– Ну наконец-то! – тетя Валя развела руками. – И полгода не прошло! Наше вам здрасьте с кисточкой! На четвертый только день она из комнаты вышла! Больная ты, чи шо?

– Больная, – вздохнув, подтвердила Зина, представляя, как выглядит со стороны – нечесаные волосы, синяя кожа, под глазами – круги.

– Шо стряслось? – Тетя Валя подперла кулаками свои необъятные бока. – Мужик?

– Что? – не поняла Зина.

– Из-за мужика, говорю, не выходишь? – повторила она громко. – Хоронишься ведь четвертый день! Мужик?

Почему-то представив портрет вождя на стене в кабинете следователя НКВД – грозный такой портрет вождя, во весь рост, в кабинете для допросов, Зина горько усмехнулась и кивнула:

– Мужик.

Что-то прозвучало при этом в ее голосе – такое, что тетя Валя насторожилась, как охотничий пес, почуявший дичь, и сделала почти боевую стойку:

– Так… – протянула, – кажись, тут за через всю голову геморрой… А ну-ка пойдем! – и бодро затащила Зину в ее комнату. Захлопнула дверь. Оглянулась вокруг. Собранные вещи, конечно, не укрылись от ее взгляда.

– Это шо? – насупилась она.

– Придут за мной, – вздохнула горько Зина.

– Хто?

Не отвечая, Зина отвернулась к окну. На улице шел дождь, и несмотря на то что было только три часа дня, в комнате было уже темно, как вечером. Дождь всегда успокаивал ее, навевал ожидание чего-то радостного, предвкушение чего-то доброго и приятного. Так было всегда. Но только не сейчас.

– А ко мне зачем шла? – Тетя Валя не спускала с нее строгих глаз.

– Сервизы хочу вам отдать – вздохнула Зина. – И книги. Возьмите и у себя спрячьте. Сохраните, если меня выпустят. – Она помолчала. – Комнату наверняка отберут, в ней чужие люди поселятся. А книги и сервизы жалко. Если я вернусь, потом возьму. А нет – пусть вам достанутся. Книги ценные… продать можно. – Зина изо всех сил старалась не заплакать.

– Вещи, значит, распределяешь, – хмыкнула тетя Валя.

– Ну да. Жалко, если все пропадет. Одежду к черту! А вот книжки… – отозвалась Зина.

– И шо, ты за четвертый день вот так сидишь? – Тетя Валя, похоже, смеялась.

– Вроде…

– И долго еще сидеть будешь?

– Пока за мной не придут.

– А если не придут, шо тогда?

– В каком смысле? – Такая простая мысль как-то не приходила Зине в голову.

– Ой, вейз мир! – наконец тетя Валя смогла заговорить так, как всегда говорила. – Оце-то глядите на нее, пока не вылупитесь! Гепеу за ней придет! – она называла еще по старинке, не привыкнув к грозному слову «НКВД», а может, в этом была и хитрость – просто не хотела его произносить, как в известной пословице о том, что если назвать черта по имени… – Гепеу! Ой, воды, умора! Да де ты такое видала, шоб Гепеу время давало сервизы под книжками раздавать? Де ты за такой холоймес слыхала, шоб ареста за четыре дня ждали? Та не чухай до миня пятки! Это ты там такое до ушей навешалась, де ты швендилась? Тю! Та занеси цей гембель до заду, та нехай за сдачу купят себе трахтор! Никто за тобой не придет! Помяни за мое слово, – она передохнула и снова начала: – А то не сини защипаны куры, а чистое золото, целых сто килограмм – нихто за тобой не придет! Нихто! Так шо делай Гепеу як кицке за лапой, шухер отменяется! Не, оно за такое – гембель оно до всегда за голову будет! А вот шухер тебе до полного горла отменяется!

– Вы думаете? – Зина, настоящая одесситка, все поняла, но на какую-то минуту засомневалась, в словах тети Вали была крупица здравого смысла – действительно, аресты всегда происходили неожиданно. Стали бы они тянуть четвертый день!

– Тю! – снова заговорила тетя Валя. – Так шо заматывай цей гармидер да суй по шкафам бебехи! И потом, кому ты запхаешь це? Больно ты им нада, видать, шо время бебехи спаковывать тебе засунули! Разбирай до усе и не морочь за мою бедную голову! Книжки еще не один год сама читать будешь!

И она ушла с победоносным видом, ни секунды не сомневаясь в своей правоте. К огромному ее удивлению, слова соседки немного Зину успокоили.

А на пятый день закончился хлеб. Зина почти ничего не ела в эти дни, но все-таки на тот свет пока не собиралась. А потому, набравшись мужества, вышла в булочную, а потом в бакалею. Увлекшись, Зина проходила часа два. Причем совершенно свободно – никто ни в чем не препятствовал ей, никто за ней не следил. У нее даже был ужин – впервые за пять дней Зина получила нормальную, горячую пищу. И она вздохнула и принялась разбирать вещи.

Через два дня Зина вернулась на работу и сразу в нее погрузилась. Особенность работы в морге состояла в том, что мыслей ни на что другое не оставалось. И это ее устраивало.

Прошло две недели, потом два месяца, жизнь вернулась в привычную колею. И тогда Зина затосковала о Викторе. И напасть эта вдруг оказалась пострашнее всех остальных.

Она мучалась, стараясь не подавать виду, не признаваясь самой себе, как страшно не хватает ей его. К тому же в голову ей лезли странные мысли о его судьбе. А что, если Виктора арестовали? Ведь про нее могли забыть, а вот про Виктора – нет?..

Устав бороться с собой, когда у нее выпал очередной выходной, она пошла на улицу Пастера. Боялась она так, что у нее подкашивались ноги. Но тем не менее мужественно поднялась на нужный этаж и нажала нужную кнопку звонка.

Долго ждать не пришлось. Дверь распахнулась. На пороге стояла молодая встревоженная женщина. Лицо ее было заплакано.

– Чего вам надо? – грубо спросила она.

– Простите… – Зина была готова к чему угодно, но только не к такому. – Мне нужен Виктор Барг.

– Кто? – Женщина нахмурилась. – А, этот… Он здесь больше не живет. Мы теперь живем в этой квартире.

– Не живет? – Голос Зины потух. Через силу она произнесла:

– Где он, что с ним?

– Да откуда мне знать? Убирайтесь! – резко ответила женщина.

– Подождите… – Зина в отчаянии вцепилась в ее руку.

В этот момент донесся громкий детский плач, перешедший в кашель. Ребенок кашлял с такой силой, что было слышно – он захлебывался.

– Что, ребенок болен? – встрепенулась Зина.

– Вам-то что? – Теперь ей стало понятно поведение женщины: она в отчаянии. И, похоже, из-за ребенка.

– Я врач, – четко произнесла Зина. – Я могу вам помочь. Ну подумайте, хуже все равно не будет! – она ринулась в комнату.

От неожиданности женщина отступила. В комнате, ближней к входной двери, оставившей в памяти Зины столько неприятных воспоминаний, лежал в кровати мальчик лет шести. Зина сразу поняла, что у него коклюш.

Комната была обставлена очень скудно – только детская кроватка, тумбочка рядом, старая тахта и стул – было видно, что женщина едва сводит концы с концами. Такая картина была хорошо знакома Зине еще по поликлинике на Слободке.

– У вас есть лекарства? – спросила она. Вместо ответа женщина заплакала.

– Все понятно. Ждите. Я сейчас принесу все, и сделаю укол. Ждите.

К счастью, кабинет Зины находился совсем близко от дома. Конечно, в морге не должно было быть дорогих американских лекарств. Это был просто еще один дополнительный источник заработка. У начальства морга был доступ к каналам поставки лучших лекарств – как правило, недоступных простым смертным. Врачи в морге брали эти лекарства, продавали их родственникам, которые приходили на опознание, либо своим коллегам в больницах и поликлиниках. Зина тоже делала так, как и все. И теперь в ее шкафу на работе хранились упаковки с дорогим американским лекарством, которые она еще не успела продать.