Серебряный блик. История русалки с серебряной звездой

Natalie Lloyd

SILVERSWIFT

audible ©2020 Natalie Lloyd (P)2020 Audible Originals, LLC

© Тинина И., перевод на русский язык, 2023

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023

Местные моряки рассказывают истории о ветре.

О том, как он зовёт неприкаянные души.

«Сделай шаг», – выдохом на стекле.

«Будь диким. Будь свободным!» – дрожью в снегопад.

«Следуй за своим сердцем», – росчерком морского течения.

«Сейчас, – шепчет грозовое облако, – начинается история. Жили-были…»

Закрой дверь, устраивайся поудобнее.

Слушай внимательно, друг мой.

Сегодня ночью ветер зовёт тебя.

Часть первая. Элиза

Глава 1

Ветер искал историю, которую можно было бы рассказать. И началась она здесь, среди блеклых снеговых облаков, которые вьются высоко над городом. Здесь происходили тысячи событий, сотни «и жили они долго счастливо» и «ещё пока не долго и не счастливо», на которые можно было нарваться, рассекая улицы города на скутере. У каждого прохожего была своя история, и каждая достойна того, чтобы её рассказали. Но зимние вечера созданы для бесед у камина и сказок на ночь о зове сердца и героях.

Герой… Вот кого искал ветер.

Шаловливый порыв пронёсся по центру города и свернул на оживлённую Персиковую улицу. Снег не часто наведывался в этот город, поэтому жители были воодушевлены как никогда. Машины гудели и мигали огнями, сновали туда, сюда и обратно. Дети в полосатых шарфах оставляли свежие следы на тротуаре, припорошённом только что выпавшим снегом. Лавочник взобрался на хлипкую лестницу, чтобы повесить фонарики на витрину своего канцелярского магазина. Он поморщился, когда проказник-ветер бросил пригоршню снега ему в лицо.

«Не о нём, – решил ветер. – Не сегодня».

Ветер бросился на другую сторону улицы, взъерошив голубые пряди на голове молодого человека, который стоял на углу и перебирал струны своей старой гитары. Снежинки застревали в его ресницах. Он, как обычно, исполнял свою грустную песню о птицах-тенях и разбитых сердцах:

 
Я буду прижимать тебя к груди, пока могу,
Но скоро, любовь моя,
Ты упорхнёшь,
Ты так живёшь…
 

Ветер зашептал меж струн: «Тсс, не ты, не сегодня, пока не ты».

Затем он резко свернул и начал подниматься выше, и выше, и выше, и… «Вот ты где!»

На другой стороне улицы, на двенадцать этажей выше всей этой суеты, в своей родной квартире, удобно устроившись на подоконнике, сидела одиннадцатилетняя девочка в очках, съехавших на кончик носа. Во рту она держала леденец на палочке, на коленях лежала раскрытая книга, глаза её блестели.

«Ты! – мягко прошептал ветер. – Пришёл твой час». Ветру хорошо известно то, о чём часто забывают все остальные: одиннадцатилетние девочки – самые могущественные из героев.

Друзья звали эту девочку Лиззи. Мама звала её Элиза. А у бабушки, бабули Моры, было особое прозвище для девочки. Она звала внучку Фениксом.

– Ты моя смелая яркая звёздочка, – говорила Элизе бабуля. – Твоё сердце бесстрашно, а кудри как огонь.

Элиза считала, что её волосы больше похожи на ярко-оранжевое облако, а не на багровое пламя. Хотя неважно. Ей нравилось всё, что говорит бабуля Мора.

Элиза напевала себе под нос песенку, наблюдая, как кружится и падает на землю снег. С высоты двенадцатого этажа машины, сновавшие по дорогое туда-сюда, больше походили на разноцветных жуков, а детские шарфы – на леденцы. Мигающие фонарики, развешанные на витрине мистера Чана, напоминали паутину из радостных, дрожащих звёзд, а голубоволосый гитарист – чернильное пятно.

Элиза вынула вишнёвый леденец изо рта и с удовольствием причмокнула. Потом прокашлялась и взялась за леденец как за микрофон, чтобы подпеть гитаристу. Музыка сюда не доносилась, но слова девочка знала, потому что слышала эту песню каждый день по дороге в школу.

– «Но скоро, любовь моя, ты упорхнёшь, – пела Элиза. – Ты так живёшь…» – На этих словах она засмеялась. – Думаешь, летать весело, Диггори?

Диггори, кот Элизы, повернул свою пушистую рыжую мордочку в её сторону и вопросительно уставился на хозяйку.

– И я не знаю, – призналась Элиза, протянув руку, чтобы пощекотать ему шейку. – Хотя это здорово упростило бы жизнь. Я бы проводила одну неделю в одном месте. А в другом – другую. В Атланте бывала б по праздникам. В Чаттануге – на осенних каникулах. – Элиза отправила леденец обратно в рот. – Летом – у моря. Будь я птицей, летала бы в любое из этих мест, когда захочу. Особенно на море.

Одна лишь мысль об этом славном месте, о море и лете заставила Элизу улыбнуться.

– Будь я настоящей птицей, – сказала Элиза, почёсывая Диггори за ушами, – я бы сейчас же улетела на крыльях из этого города прочь прямиком на пляж. – Её грудь наполнилась теплом от одной лишь мысли о дрейфующих серых облаках и холодном песке. – Я бы нашла бабулин синий домик у моря и провела бы с ней все зимние каникулы. А ещё… Мне бы пришлось есть червей, будь я птицей, – она вздрогнула. – Лучше стать такой птицей, которая может по волшебству превращаться в человека. Не могу же я всё время есть червей.

Кот свернулся клубком на коленях Элизы, погрузившись в четырнадцатый по счёту дневной сон под убаюкивающий голос девочки.

– У бабули Моры я больше чувствую себя дома, чем в этой квартире, хотя на самом деле это и есть мой настоящий дом, – сказала Элиза, поглаживая Диггори по спине. – Это странно?

Диггори начал мурлыкать. Или храпеть. Элиза не всегда понимала разницу.

– Быть может, всё дело в том, что тот дом настоящий, с фундаментом, – сказала она. – У него старые трубы, которые рычат и булькают, стоит только включить душ. А ещё в нём всегда пахнет печеньем, можно услышать шум океана, открыв окно, а не гудки и злобных голубей, как здесь. Всамделишный океан – это сила!

Услышав это, кот открыл глаза.

– А ещё, – продолжила девочка, – у бабули есть настоящий двор c деревьями, красными кардиналами, подсолнухами, почтовым ящиком и прочей всячиной. Разве не круто доставать почту из настоящего почтового ящика, а не из серебристой коробки в лобби? Ты же знаешь, что письма заставляют моё сердце биться чаще, да, Дигс?

Диггори знал. А ещё он знал, что у Элизы Грей в тот момент были три навязчивые идеи: красные леденцы в форме русалок, ламы и письма. Настоящие письма, написанные от руки и запечатанные в конверты. У Диггори была лишь одна навязчивая идея: еда. А ещё сон. Он встал, потянулся и зевнул так, что Лиззи почувствовала запах рыбы из его пасти.

– Фу, – засмеялась она. Потом выглянула в окно и увидела бумажные звёзды-фонари, которые подмигивали ей. – Я, конечно, люблю эту улицу. И город люблю. Но я не чувствую, что… это мой дом. Не всегда. Особенно когда праздники близко.

Элиза пересчитала только те окна на другой стороне улицы, в которых не было фонариков. В одних окнах горели красно-зелёные гирлянды, в других светились семисвечники. Через прозрачные шторы в одном из домов она смогла различить размытое мерцание гирлянды на ёлке.

Вы, наверно, подумали сейчас, что синеволосый музыкант должен был петь рождественские песни. «Может, он очень скучает по кому-то?» – размышляла Элиза. Иногда он пел любимую песню её бабушки «За морем». Она была написана в шестидесятые. В такие дни Элиза останавливалась, чтобы послушать.

– Моё место у моря, – сказала Элиза коту. – Это всё, что мне нужно. Я чувствую это в самой глубине души. Там, где всё имеет смысл. Понимаешь?

Она дотронулась кончиками пальцев до холодного стекла. Ветер перекатывался по внешней стороне окна, заставляя раму дребезжать. Он тоже хотел прикоснуться к Элизе.

– Иногда ветер шумит как океан, – прошептала она, ещё сильнее прижав лицо к стеклу. – Если хорошенько прислушаться, можно услышать, как он зовёт меня по имени.

Дрррр!

Услышав звонок в дверь, Элиза вздрогнула и едва не упала с подоконника. За звонком последовало уверенное «тук-тук». Мама ещё не должна вернуться с работы, должно быть, это…

– Рождественская почта! – раздался приглушённый голос из-за двери.

– О, боже, письмо! – радостно закричала Элиза. Прогнав кота с коленей и запрыгнув в тапочки в виде кроликов, она побежала к двери со всех ног. Посмотрела в глазок.

– Здравствуйте, мистер Ригли!

– Здравствуйте, мисс Грей, – улыбнулся почтальон. От холода у него раскраснелся нос. Толстый шарф почти полностью прикрывал ему рот. – У меня особая посылка для вас. В инструкции было сказано, что я должен вручить её лично.

– Наверное, это от моей бабули Моры, – сказала Элиза, вытянув руку с леденцом вверх. – Она присылает с острова леденцы в коробках. Мистер Ригли, вам доводилось пробовать леденцы в форме русалок? Если попробуете, ваша жизнь поделится на «до» и «после».

Декстер Ригли коротко усмехнулся и протянул Элизе планшет с ручкой:

– Иногда жизнь делится на «до» и «после» из-за одного письма. Поэтому я так люблю почту.

– В этом мы с вами похожи, – вздохнула Элиза. Положив руку на сердце, она продолжила: – Вы же знаете силу написанного от руки письма.

Мистер Ригли кивнул, осмотрев коробку.

– Эта коробка пришла с островов. Через всю Джорджию прямиком в Атланту. Кажется, она пролежала ночь на почте. А ещё она вся покрыта наклейками с ламами.

– Да! – с улыбкой ответила Элиза. – Точно от бабули Моры.

Расписавшись на планшете, Элиза вспомнила то лето, в которое бабуля Мора научила её каллиграфии.

– Слишком мелко, мой маленький Феникс, – говорила бабушка. – Пишешь, словно шепчешь. Вот как надо! Подпиши так! – Бабуля Мора схватила ручку и вонзила её в промокашку. – Твоё имя должно упасть на бумагу как лента, видишь? Ты Элиза! Это заявление! Ты не шёпот! Пиши размашисто.

С тех пор Элиза так и делала. Она писала своё имя крупными, размашистыми и напористыми буквами, так, словно они кусали бумагу, как пламя, будто ей нравилось занимать место на странице.

Мистер Ригли кивнул и протянул Элизе маленькую коричневую коробку, обёрнутую бумагой и перетянутую тонкой бечёвкой. Элиза потрясла её. На леденцы не похоже.

– Спасибо, – сказала она, с любопытством разглядывая посылку.

Мистер Ригли приподнял кепку и ушёл по слишком тихому коридору прочь.

Элиза прижала коробку к груди. Заперла дверь и побежала обратно к подоконнику. Мороз нарисовал похожие на перья узоры на стекле. Элиза устроилась на подоконнике, натянула плед и провела пальцем по адресу отправителя:

Мисс Мора Рейес

2021, Океанский проезд

остров Сент-Саймонс, Джорджия

Остров.

– Дом, – выдохнула Элиза, разрывая упаковку.

Сначала Элиза нашла письмо.

– Диггори, ты чувствуешь этот запах? – сказала она, нюхая красный конверт. Мать Элизы считала, нюхать всё подряд – книги, письма, картины, ушную серу – нелепо. Но в отличие от ушной серы (которая пахнет солью, уксусом и картофельными чипсами), письма бабули пахли очень приятно: ранним рассветом, морской солью и чистым воздухом.

Диггори вежливо принюхался к письму, а затем свернулся калачиком на коленях Элизы и окунулся в свой пятнадцатый дневной сон.

– Я прочту вслух специально для тебя, – разорвала она конверт.

Моей дорогой Элизе Грей

(Фениксу с Персиковой улицы)

Моя дорогая!

Мой Феникс!

Как ты?

Надеюсь, я застала тебя в добром здравии на твоём любимом подоконнике. Должно быть, ты сидишь на нём, как маленький счастливый воробушек.

Эллис Доуз каждый день спрашивает про тебя. И Хелен из кафе тоже. Остров без тебя совсем не такой, каким он бывает, когда ты здесь. Мы все очень по тебе скучаем.

Наверное, ты задаёшься вопросом, зачем я утруждаю себя написанием письма, когда можно было просто позвонить. Во-первых, я не могу пользоваться этим дурацким мобильником. Кажется, у меня аллергия на технологии.

Во-вторых, я знаю, что ты любишь получать письма. Если честно, я не знаю никого, кто бы любил получать письма так же сильно, как ты. И в этом я тебя понимаю. Когда кто-то пишет письмо, ему приходится хорошенько думать, подбирать слова. И это, возможно, самые важные слова из всех, что я тебе говорила. Или писала. Поэтому я делюсь ими здесь.

Сначала плохие новости, Феникс мой. Случилось то, чего мы так боялись: моё зрение почти полностью покинуло меня. Доктор говорит, есть вероятность, что эта зима станет последней из тех, в которые мои глаза служили мне.

Ну и ладно!

Ну и пусть.

Погоди-ка!

Только не грусти из-за меня, Элиза. Мы знали, что этот день придёт. Слова, которые произнёс мой добрый доктор, немного разбили мне сердце. Конечно, разбили. Одна лишь эта мысль сделала зиму темнее, но ненадолго. Несколько дней мне не хотелось вставать с постели. Казалось, что мои кости сковал холод. Но несмотря на это, я говорю себе: вперёд! Я не позволю зиме или предателям-глазам взять надо мной верх. Меня ничто не сломит. Если эти глаза скоро потухнут, как старый телевизор, напоследок я хочу увидеть кое-что чудесное. Я хочу увидеть тысячи чудес.

А ещё мой доктор мог ошибиться. Может, впереди ещё пятьдесят зрячих лет. И следующие полвека я увижу кучу сгоревших на солнце туристов, которые приезжают на остров, чтобы купить футболок. Но есть и другая вероятность: у меня осталось пять месяцев, или пять недель, или пять дней. Но я знаю наверняка: напоследок я должна кое-что увидеть.

Я должна показать это кое-что тебе.

Я долго ждала, чтобы показать её тебе.

Время – ненадёжный друг, Элиза. Да и не друг оно вовсе. У меня нет больше времени ждать.

Каждое лето, когда ты приезжаешь в мой домик у моря, ты просишь меня рассказывать истории. Я рассказываю тебе одни и те же сказки снова и снова, потому что знаю, ты любишь их. Но есть одна, которую я откладывала. Конечно, кое-что из неё ты уже знаешь. Я рассказывала тебе начало. А теперь пришло время рассказать тебе, чем она заканчивается.

И для этого необходимо отправиться в приключение, преодолеть сложный путь, Элиза, и пройти его сможем только мы с тобой (твоя мама тоже могла бы пройти его, но она не станет этого делать. В чём-то она более хрупкая, чем мы). Я всё объясню. Но сначала ты должна приехать на остров, чтобы мы начали свой путь отсюда. Запомни две вещи, Феникс.

Во-первых, не говори маме про приключение. Ты же знаешь, она считает меня сумасшедшей (она права, я сошла с ума много лет назад).

Во-вторых, поверь мне, когда я буду говорить, что не все истории – выдумки. Некоторые из них – лучшие из них – вполне правдивы.

Так что соберись-ка, милая, и приезжай на остров. Я должна что-то тебе показать.

С любовью,

бабуля Мора Рейес.

– Смотри, Дигс, – сказала Элиза, указывая на страницу. – Вот как надо писать своё имя. Крупно, витиевато и с радостью. Так, словно гордишься тем, что топчешь планету.

Сложив письмо, Элиза вновь взяла в руки коробку. Внутри она нашла небольшой свёрток, туго перевязанный красной лентой. Диггори встал. Хотя он делал вид, что не интересуется коробкой, удержаться от того, чтобы обнюхать её, было невозможно. Элиза шуршала обёрткой, развязывая узел. Как только последний слой бумаги упал, у девочки от восхищения перехватило дыхание. Красной бумагой было обёрнуто простое украшение – русалка, будто целиком отлитая из серебра.

Потянув за белую шёлковую ленту, Элиза подняла русалку выше. Она провела пальцем по фигурке – кончикам волос, изгибу хвоста. Элиза хорошо знала это украшение.

Из всех историй, которые рассказывала ей бабушка, из всех сказок про королей и королев, волшебные королевства и падающие звёзды, самой любимой была эта.

– Серебряный Блик, – прошептала Элиза.

Услышав это имя, Диггори выгнул спину.

А ветер, одинокий страдалец, предупреждающе завыл за окном. «Так опасна, – запел ветер, – так темна эта сказка. Ей нужна сильная героиня. Такая, как ты».

У зимнего ветра долгая память. Он никогда ничего не забывает.

Глава 2

– Нет, нетушки, только не остров, – сказала мама Элизы – Джослин, выкладывая тушёный шпинат на голубую тарелку. Посмотрев на тарелку Элизы, она положила дополнительную порцию и на неё.

– Давай обсудим, – попыталась возразить Элиза.

– Нет, – повторила мама. – Дорога туда – такая морока. К тому же зимние каникулы длятся всего две недели. И ты хочешь потратить их все на остров? Ты же пропустишь Рождество!

– Я проведу Рождество с бабулей, – ответила Элиза, зачерпнув серебряной вилкой большую горку «таких полезных для тебя овощей». – Я хочу побыть с ней. Бабуля Мора нуждается во мне. Её письмо было таким… грустным.

Джослин застучала вилкой по тарелке:

– Какое письмо?

– Ты же знаешь, что мы обмениваемся письмами.

– Мора плохо видит. Почему вы не можете пользоваться телефонами? Можно же пообщаться по видеосвязи.

Элиза пожала плечами:

– Иногда мы так и делаем. Но она не любит телефоны. А ещё в письмах есть особое волшебство. Мам, письма пишут с серьёзным намерением!

– Да-да, – Джослин закатила глаза и улыбнулась. – Продолжай.

– Так вот, сегодня мне доставили бабулино письмо… Я думаю… Ей одиноко. Она не должна проводить праздники одна.

– Я каждый год предлагаю ей праздновать вместе с нами, – сказала Джослин. – Но она не соглашается. Может, она хочет жить в одиночестве.

– Ей просто не нравится город, – ответила Элиза, пожав плечами. – Но никто не должен проводить праздники в одиночестве. Я волнуюсь за неё.

Джослин наколола шпинат на вилку и вздохнула:

– Больше всего меня волнует её рассудок. Иногда она становится какой-то… Отрешённой.

Новый парень мамы с квадратной челюстью и именем, которое Элиза никак не могла запомнить (Картер? Карсон? Карл? Оно точно начиналось на К.), коснулся руки Джослин и поправил розовый галстук. Казалось, что у этого парня, имя которого начиналось с буквы К, был бесконечный набор розовых галстуков.

Элиза откашлялась, чтобы привлечь его внимание.

– Чтоб ты знал, бабуля не теряет рассудок. Просто у них с мамой разные взгляды на жизнь. Но нельзя же говорить, что кто-то съехал с катушек просто потому, что его мнение отлично от твоего.

Парень, чьё имя начиналось на К (Коннер? Колин?), искренне закивал в ответ:

– Ты права.

– Я часто бываю права, – ответила Элиза. Это не высокомерие. Но нужно быть уверенной в своём голосе и мыслях. Этому её научили бабушка с дедушкой.

– Элиза, – мягко начала Джослин. – Давай не будем вспоминать про семейные проблемы за ужином.

– Почему нет? – спросила Элиза. – У нас классная семья.

– Пусть говорит, – сказал Розовый Галстук Джослин. – Семейные проблемы делают жизнь веселее, разве не так? Они есть у всех. Твоя мама не может быть настолько плоха. Какая она в жизни? Как её зовут?

Джослин вздохнула и надавила тонкими длинными пальцами на виски.

– Мою маму зовут Мора Рейес. Она… Уникальна.

Элиза покачала головой.

– Ты никогда не рассказывала ему о бабуле? – Она посмотрела на Розовый Галстук. – Только представь себе самую крутую даму из всех тебе знакомых. А теперь представь кого-то, кто ещё круче. Вот это и есть бабуля Мора Рейес.

– Я представил маленькую милую старушку, – Розовый Галстук улыбнулся.

– Не-а, – в один голос ответили Элиза с мамой.

Прежде чем мама успела вставить слово, Элиза уточнила:

– Прилагательное «милая» совсем ей не подходит. Она добрая, дерзкая, смелая и смешная. Но совсем не милая.

– Не уверена, что упоминала об этом раньше, – быстро вставила Джослин, – но мама всё ещё живёт у моря. Я выросла на острове Сент-Саймонс, это такой странный барьерный островок возле побережья.

– Идиллия, – ответил Розовый Галстук.

Заглянув в телефоне в словарь, чтобы узнать, что значит слово «идиллия», Элиза поддержала его:

– В точку.

– Он… необычный, – сказала Джослин, отпив из бокала.

Элиза терпеть не могла, когда мама описывала остров этим словом. Она говорила так, будто остров ей наскучил. Так же можно было сказать: «Я иду к стоматологу. Я выйду вынести мусор. У меня все галстуки розовые».

– Остров феноменален, – вмешалась Элиза. – У бабули Моры на нём своё дело. Она была одной из первых женщин, открывших своё дело, ещё до того, как это стало модным.

Розовый Галстук поднял брови:

– Да?

Джослин откинулась на спинку стула. Она не теряла осанку, даже когда расслаблялась.

– У моей матери сувенирная лавка, – сказала она тоном, который берегла для всего «необычного». – Магазин с безделушками, они с отцом держали его много лет. Они зарабатывали, продавая туристам рюмки и пепельницы из ракушек. Маму подкосила смерть отца. Но у неё стальной характер, а туристы всегда любили футболки, разрисованные аэрографом, и смешных старушек с юга.

– Пока всё это гораздо интереснее моей работы, – сказал Розовый Галстук, пожав плечами.

– Её знают не потому, что она продаёт сувениры. Она знаменита тем, что торгует картами. Одна из карт, например… – снова перебила его Элиза.

– Элиза, – строго прервала её мама.

Но Элиза уже чувствовала, как в ней разгорается пламя.

– Люди со всего мира приезжают в магазинчик бабули Моры. Она продаёт карты… Карты для поиска русалок. По ним можно добраться до Бухты Сирен.

Розовый Галстук заморгал и смущённо наморщил лоб. «Он же не знает, что это такое! – вдруг осознала Элиза. – Но как это возможно?!»

Джослин снова постучала вилкой по тарелке:

– Элиза, пожалуйста. У меня нет настроения для сказок.

– Ты же зарабатываешь на жизнь сказками.

– Не сказками, а реальными историями, – уточнила Джослин. – Я рассказываю новости. А не слухи про русалок.

– А что такое Бухта Сирен? – спросил Розовый Галстук. Он протянул руки и начал неловко массировать плечо Джослин. Розовый Галстук то и дело трогал и тискал маму. Элиза подумала, что это немного противно. А иногда и вовсе гадко.

– Бухта Сирен – секретное место, в котором раз в год, в день зимнего солнцестояния, собираются русалки, чтобы спеть Зимнюю Песню, – быстро выпалила Элиза, пока мама не перебила её.

Розовый Галстук снова заморгал. Элиза не унималась:

– Конечно же, Бухта Сирен хорошо спрятана. Её не увидишь ни с неба, ни даже с берега. Её нет ни на одной карте. Исследователи – настоящие исследователи – так и не смогли найти её. Но бабуля Мора уверена: она существует. А остров – идеальное место для неё. Зимой там не очень много людей, поэтому русалки могут безопасно петь над водой.

Розовый Галстук снова поднимает свои идеально уложенные брови. Он всегда смотрит на Элизу так, будто она какой-то странный музейный экспонат.

– И почему же русалки поют?

– Да потому, что всё в этом мире связано двумя вещами: песнями и историями. Ты знал об этом? Песни сирен связывают нас. – Чувства захватили Элизу, и её голос стал громче. Она не могла сдержаться. – До того как люди начали на них охоту, они пели всё время. Но теперь они только и делают, что прячутся. Теперь они поют лишь в день зимнего солнцестояния. В этот день русалки со всего света собираются в Бухте Сирен. Так они объединяются и напоминают самим себе, что не одиноки. Если русалки перестанут петь, мир погрузится в хаос.

– А люди могут услышать их… ну… их Зимнюю Песню? – спросил Розовый Галстук.

– Думаю, да, – взволнованно ответила Элиза. – Но люди не могут найти бухту.

Джослин перебила их вежливым покашливанием:

– Это всё сказки Моры, у неё их слишком много.

– Это странно, – тихо произнёс Розовый Галстук.

– Вовсе нет, – возразила Элиза. – У многих видов животных есть подобные ритуалы. Бабочки-монархи раз в год мигрируют в Мексику. Киты возвращаются в тёплые воды, чтобы произвести на свет детёнышей. Русалки приплывают в Бухту Сирен, чтобы петь.

Мать Элизы полностью проигнорировала её слова. Розовый Галстук медленно кивнул, обдумывая услышанное. Элиза старалась быть терпеливой. Ему надо было многое осознать.

Он спросил:

– Так ты говоришь, твоя бабушка продаёт карты, которые ведут к этой волшебной секретной бухте?

Элиза вздохнула:

– Не совсем. На карте куча примечаний, догадок, где могла бы быть бухта, близлежащие районы и всё такое. Я же сказала, что люди веками пытались найти её. Пока никому этого не удалось. Бабушка с дедушкой всегда думали, что остров прятал бухту, чтобы защитить русалок. Карта содержит целую кучу вероятностей. Она как бы начало.

– Кучу вероятностей, – промямлил Розовый Галстук, отпивая напиток. – Я думал, ты слишком взрослая для таких сказок.

– Для сказок нельзя быть слишком взрослым, – ответила Элиза. – Ровно до тех пор, пока человек сам не примет решение, что он слишком взрослый. И если честно, слишком уж без них скучно жить.

– Бухта Сирен, – сказала Джослин, устало улыбаясь, – это несуществующее место, придуманное Морой и отцом. Они отметили его на картах, чтобы свести концы с концами. Не смотри на меня так, Элиза! Я уважаю то, что они сделали. В этом мире есть место для сказочников. Но семейство Рейес всегда тратило слишком много времени на мечты и слишком мало на работу.

Элиза опустила руки на колени и закрутила уголок салфетки.

– Они были… Они счастливы там. И я счастлива, когда я там, – ответила Элиза. – Чего можно желать больше, чем счастья?

– Можно мечтать о том, чтобы изменить мир, – воодушевлённо ответила Джослин. – Смотреть правде в глаза, делать жизнь лучше. Сказки ничего не меняют.

Элиза кивнула, хотя вовсе не была согласна.

– Я просто хочу быть рядом с ней. Мы не будем видеться во время каникул, ведь ты так много работаешь. Разве мысль о том, что я у океана, дышу свежим солёным воздухом, не сделает тебя счастливее? Я могла бы кататься на велике по набережной.

– И слушать её бред, – саркастично подметила Джослин. – Ничего страшного в том, чтобы верить в её сказки в детстве. Но Картер прав…

– Картер! – выкрикнула Элиза, шлёпнув рукой по столу. Она посмотрела на него и покачала головой. В ответ он взглянул на неё большими, полными страха глазами. – Прости, – сказала девочка. – Честно говоря, я забыла твоё имя. Я думала, ты Купер. Ты очень похож на Купера.

– Правда? – спросил он.

– Да, – ответила Элиза.

– Элиза, – повысив голос, сказала Джослин. – Тебе одиннадцать. Ты почти подросток. Ты же понимаешь, что Мора рассказывает глупые сказки? Правда – вот настоящий якорь. А не сказки. Ты хочешь закончить свои дни как бабуля? Ты хочешь продавать пепельницы на богом забытом острове?

Элиза хотела ответить: «Да, очень!» Но она понимала, что иногда лучше промолчать. И это был тот самый момент.

– Я просто не понимаю, как мне быть.

Джослин Грей бросила свою салфетку на стол, встала и водрузила тарелку Розового Галстука на свою.

– Эй, – возразил он с набитым ртом. – Я же не доел. И вообще, я считаю, что ты должна отпустить её. Детям важно общаться с бабушками и дедушками.

Ответом ему был лишь стук каблуков по кафельному полу.

– Мора Рейес, – швырнув тарелки в раковину, сказала Джослин, – хорошему не научит. Я считаю, она абсолютно дикая женщина.

Она произнесла эти слова так, будто это плохо. Словно мысль о том, что Мора Рейес – дикая, поможет Элизе прийти в чувство. Но той идея, что однажды она может стать дикой женщиной, казалась очень притягательной. Элиза знала, что есть люди дикие, а есть, наоборот, скучные. Скучные, как грязная посуда или тушёный шпинат. Они как повторяющаяся изо дня в день мелодия на уроках музыки.

Но если Мора Рейес была дикой, то быть дикой – значит носить длинные платья, покрашенный вручную «тай-дай», небрежно заплетать косы и мастерить украшения из морского стекла. Быть дикой – это каждое утро пить апельсиновый сок из бокала для вина, словно рассвет – достаточный повод для праздника. Быть дикой – это играть на гитаре на пляже, освещённом лишь полной луной.

Дикая Мора Рейес расписывала морские ракушки и стены стихами, рылась в песке в поисках гребешков. На своей крошечной кухне она готовила самые странные блюда на свете: суп гамбо, печенье в форме ангелов, карамельный торт и красные леденцы в форме русалок с сюрпризом внутри.

Джослин прислонилась к кухонному шкафу и посмотрела на Розового Галстука.

– У моей матери шрам на груди с тех пор, когда она выступала в цирке. Она жонглировала огненными булавами. Если ты думаешь, что я шучу, то это не так.

Розовый Галстук снова рассмеялся.

– Мам, – вкрадчиво произнесла Элиза. – Не делай из неё посмешище.

– Я волнуюсь за неё, – ответила Джослин. – Её голова работает совсем не так, как раньше.

Элиза покачала головой, не проронив ни слова. «Сегодня я буду сдержанной, – подумала Элиза, аккуратно сложив салфетку на стол. – Но однажды я стану дикой. Я вплету цветы в волосы и надену длинное платье. Я начну играть на гитаре под полной луной и качаться под звук волн, омывающих берег».

– На острове я чувствую себя как дома, – заявила Элиза. – Мне нравится быть рядом с ней. Мне нравится быть там, где ты выросла, и нравится знать, откуда я происхожу.

– То, куда ты идёшь, – многозначительно заявила Джослин, – гораздо важнее того, откуда.

Розовый Галстук встал и прокашлялся.

– Нет ничего крамольного в том, что кто-то выступал в цирке. Девочке нужно знать свои корни.

Элиза кивнула, бросив на него подозрительный взгляд.

– Точно!

Джослин скрестила руки на груди.

– Ладно, я признаю, без Элизы мне будет одиноко. Мы ещё никогда не расставались на время каникул.

– Купер будет рядом, – напомнила Элиза.

– Картер, – прошептал он, подмигнув. – И да, я останусь с тобой, если ты захочешь. А ещё мы могли бы куда-нибудь поехать. Если ты захочешь.

– Отличная идея! – заявила Элиза. – Отправляйтесь в путешествие на машине. Познакомьтесь поближе!

Джослин покачала головой:

– Куда же мы поедем?

Розовый Галстук встал, обогнул стол и подошёл к ней.

– Куда душе угодно. Выбирай.

«Ой, божечки, – думала Элиза, пока её сердце колотилось всё сильнее. – Только не целуйтесь, пожалуйста, только не целуйтесь».

– В Италию? – прошептал он. – Англию? Шотландию?

Джослин коротко рассмеялась и застенчиво подняла глаза на Картера.

– Отпуск? Вместе?

– Да, – ответил он. – Вместе.

После этих слов они оба захихикали и начали шептаться, отчего Элиза сначала улыбнулась, ведь ей было очень приятно видеть маму счастливой, а затем немного огорчилась. Она будто осознала в тот момент, что вся её жизнь – сплошное сидение на подоконнике в ожидании перемен. Она всю жизнь слушала, как родители говорят о ней, о том, куда она поедет и с кем. Они умудрялись долго-долго обсуждать её, так за весь разговор и не взглянув на неё ни разу.

Отец и мачеха Элизы жили в Чаттануге со своими детьми. И конечно же, все они очень её любили. Но Элизе всегда казалось, что у них была своя жизнь, а она была в ней лишь гостем. А теперь и у мамы с Розовым Галстуком тоже начиналась своя жизнь. И мир Элизы, казалось, стал ещё меньше.

– Так я могу поехать к бабуле Море? – с надеждой в голосе спросила она. – Всем будет удобно. Папа слишком занят, чтобы я гостила у него так долго. А бабуля возражать не станет.

Прикусив нижнюю губу, Джослин задумалась. Она медленно подошла к столу – цок-цок-цок.

– Элиза, – спокойно сказала Джослин. Элиза хорошо знала этот её тон: она пользуется им, когда нужно приковать к экранам внимание тысяч зрителей во время новостей в шесть утра. Этим голосом она рассказывала об отступившем торнадо или выбивающем чечётку хомяке. Она умела сделать так, что любая из этих историй звучала как колыбельная. – Дорогая. Ты можешь поехать на остров.