Стояло ранее теплое утро.
Красноватое солнце только показало край своего тусклого диска над близкой, изломанной остроконечными контурами скал, линией горизонта.
Бледная луна с печальными женскими чертами, которые угадывались на ее округлом лике, истончалась, таяла в светлеющих небесах, зато два ее торопливых собрата быстро двигалась по куполу небес, навстречу встающему светилу, не утрачивая при этом собственного яркого блеска.
Лайбен, сидя на берегу прозрачного ручья, провожал сверкающие шарики лун пристальным, настороженным взглядом. Ему каждый раз казалось, что они должны сгореть в разбухающей на глазах ауре, которую источало встающее солнце, но нет, на закате они появиться вновь и в течение ночи трижды успеют пересечь звездный небосвод, обгоняя свою бледную неторопливую подругу.
Интересно, они в правду мертвые и холодные, как утверждает Уром Бледный? – Подумал он. – Вот бы хоть раз взмыть туда, ввысь и самому посмотреть, что твориться за прозрачной воздушной оболочкой, хранящей жизнь планеты под своим эфемерным покрывалом?…
Пока он размышлял над такой фантастической возможностью, два блестящих, вечно торопящийся куда-то пятнышка медленно растворились в разгорающейся ауре пронзительно-багряной зари.
Нет, небеса конечно же, недоступны. Хотя предания утверждают, что предки могли подниматься туда. Только знания о таких способах перемещения давно утеряны, и некому восстановить их. Мир, демонстрирующий этим утром теплый сонный покой, на самом деле являлся одной необъятной ареной борьбы за выживание, и ее предвечным обитателям не пристало думать о таких пустяках, как небо и звезды.
Лайбен негромко вздохнул, глядя, как искажается его собственное отражение в неторопливо бегущей воде лесного ручья.
Природа вокруг походила на страшную сказку. Большинство образующих лес деревьев были мертвы, их стволы и сучья давно почернели, еще во время столетней зимы, но за последние годы, вместе с ощутимым потеплением, на земле появилась молодая поросль чахлой растительности, которая тянулась к багряному солнцу, цепляясь корнями за размытую дождями почву.
Это еще нельзя было назвать возрождением былой жизни – первенцы, проросшие из чудом сохранившейся в мерзлой земле семян, выглядели низкорослыми, кривобокими, – поди пойми, что перед тобой, росток будущего дерева или недоразвитый побег кустарника?… У Говарда Мудрого сохранилась старая, довоенная книга, с цветными иллюстрациями, повествующая о природе этого региона Земли, но изображения, запечатленные на нетленной пластбумаге, разительно отличались от реальности дня сегодняшнего.
Единственным, что по-настоящему могло порадовать глаз, был бархатисто-зеленый, травянистый склон, который тянулся на полсотни метров от ручья и заканчивался крутым, осыпающимся обрывом, за краем которого располагался широкий, вымытый талыми водами овраг. Слагающая его стены глинистая почва, с вкрапленными в нее глыбами твердых горных пород, легко поддавалась разрушительному действию воды, от чего обрывистые склоны изобиловали оползнями, а на дне оврага постепенно скапливалось хаотичное нагромождение остроугольных каменных обломков.
Когда после долгой зимы, наконец, наступило потепление, бывало, целыми месяцами шли проливные дожди. Потоки мутной воды превращали дно оврага в опасную, вязкую, непроходимую топь, но с приходом настоящего тепла ливни резко пошли на убыль, солнце подсушило землю, глина высохла, отвердела и теперь меж хаотично разбросанных внизу каменных глыб отчетливо просматривалась дорога, которую несколько лет назад проторили дронги.
Куда вел путь этих созданий, Лайбен не знал. Очевидно, дальше в горы, где среди скал наверняка скрывался один из многочисленных входов в подземный мир, но юноша не стремился найти его, справедливо полагая, что существу, рожденному на земле, нечего делать в сумрачных недрах, где по преданию таилась механическая смерть, однажды разрушившая мир и едва не уничтожившая всех людей. Он довольствовался тем, что благодаря его усилиям, дронги прекратили пользоваться этой дорогой, проложив для себя иную тропу.
«Всего зла на земле не уничтожить, как не сосчитать количества ветвей на погибших более века назад деревьях…» – так сказал ему Уром Бледный.
Лайбен не стал спорить, но по-прежнему приходил сюда, успев полюбить дикую, немного зловещую красоту данного места. С тех пор как зимы стали короткими, а лето все более длинным, трава и мох быстро заполонили склон, где раньше можно было увидеть лишь камни, накрепко вмерзшие в растрескавшуюся землю. Ему нравилось сидеть на берегу ручья неторопливо несущего свои воды меж черных стволов омертвевших деревьев, и размышлять о странностях окружающего его мира.
Он хорошо помнил последние годы столетней зимы, – они врезались в память из-за смерти родителей. Лайбен в ту пору был еще слишком неопытен, чтобы помогать им, поэтому он целыми днями сидел в пещере и следил за огнем, пока взрослые надолго уходили из дома в поисках пропитания.
Однажды они не вернулись, а спустя время, вместо них пришел живший неподалеку Уром Бледный. Он принес Лайбену еды и сказал, что его родителей больше нет. По словам Урома их подстерегли в черном лесу дронги, обитатели подземелий.
С тех пор прошло много лет.
Лайбен возмужал, набрался опыта, сам стал охотником, но, как и Уром жил в одиночестве. Он люто ненавидел подземных жителей, и вскоре те научились обходить стороной и черный лес, навек застывший на пологих склонах предгорий, и его ближайшие окрестности.
…Зачерпнув пригоршню воды, Лайбен напился и, подобрав автомат, крадучись подошел к краю обрыва.
Накануне вечером он видел вдалеке неясные проблески, и по его расчетам, вскоре в овраге должны были появиться нежданные гости, впервые за истекший год рискнувшие воспользоваться проторенной когда-то дорогой.
* * *
Он не ошибся в своем предчувствии. Солнце едва начало пригревать, когда внизу показался небольшой отряд дронгов. Из-за узости извилистого прохода, проложенного между нагроможденными как попало каменными глыбами, им пришлось растянуться длинной цепью. Впереди, объезжая валуны продвигалась машина. Плюясь сизым выхлопом и монотонно подвывая на низкой передаче, она медленно ползла по дну оврага, сверху похожая на большого глянцевитого жука с ободранными и помятыми боками.
Лайбен не шелохнулся, считая противников.
Пеших дронгов было восемь, ну еще, пожалуй, трое или четверо наверняка сидели в машине.
Интересно, почему они вновь избрали этот путь? – Подумал он, ложась на живот у самого края обрыва. – Знают ведь, что им тут дорога заказана…
В душе вдруг вспыхнула злоба. Это чувство сидело глубоко, где-то на уровне инстинкта, и получил его Лайбен скорее по наследству, нежели в результате жизненного опыта. Так глубоко, яростно ненавидеть мог умудренный, изломанный жизнью зрелый мужчина, но никак не двадцатилетний юноша. В истоках этой ненависти лежала даже не смерть близких людей, которых он едва помнил. Нет, все было глубже, сложнее, но ему не хватало понимания истинной первопричины рождающихся чувств, чтобы придать своим яростным вспышкам какую-то рациональную основу.
Однако непонимание не мешало ему реализовывать глубоко засевшие в душе позывы, полностью отдаваясь им, за что Лайбен и получил свое прозвище: «Стикс». Уром сказал ему, что так в древности называлась река, отделяющая мир живых от мира мертвых. Река не то уносила души умерших, не то те сами должны были пересекать ее, чтобы попасть в мир небытия, – Лайбену не смог с точность описать суть древнего процесса, даже Говард Мудрый – старик, знающий практически все…
Лайбен сильно сомневался что обитателей подземелий можно причислить к существам, оделенным душой, следовательно, живыми их назвать нельзя, но свое второе имя он действительно заслужил, честно сражаясь с порождениями иного, непонятного ему мира, отправив немалое их количество по ту сторону осмысленного бытия.
Стикс… Это слово звучало как резкий звук активированного затвора.
Вот и сейчас, палец машинально скинул предохранитель автомата, нагретый на солнце пластиковый приклад уперся в плечо, прижавшись к щеке, но Лайбен все еще медлил, разглядывая двухметровые фигуры сквозь прорезь прицела.
Дронги шли в полный рост, не скрываясь, на их телах не было никакой одежды, и они неприятно, матово отблескивали, точно так же, как помятый кузов возглавлявшей колонну машины. Лица дронгов казались одинаковыми, копирующими друг друга, и это вызывало еще более глубокое отвращение к ним.
Настоящие люди так не выглядят.
Лайбен тщательно прицелился и потянул тугую спусковую скобу.
Автомат звонко дернулся в его руках, послав вниз короткую очередь, в глуби оврага, вторя выстрелам, раздался характерный звук прошибаемого навылет металла, и возглавляющего процессию дронга отбросило в сторону, ударив спиной об одну из каменных глыб.
Лайбен сноровисто сменил позицию, ползком переместившись за остроугольный обломок скалы.
Подтянувшись к краю обрыва, он заглянул вниз.
Отряд остановился в замешательстве, застреленный им дронг неподвижно лежал там, куда его отбросили пули, остальные исчадия подземелий рассыпались по сторонам, озираясь вокруг с отчетливым, нервным визгом сервомоторов.
Лайбен знал, – они вооружены, но не станут стрелять, пока точно не зафиксируют цель. Отсутствие паники всегда являлось неоспоримым преимуществом дронгов, и схватка с ним, по сути, являлась противостоянием выдержки и точности.
Двумя упомянутыми качествами металлические истуканы владели по определению, а вот человеку зачастую не хватало хладнокровия, чтобы успешно противостоять им.
Однако в этом смысле Лайбен резко отличался от Урома Бледного или старика Говарда. По неведомой прихоти природы он не ведал, что такое страх. Стикс мог быть рассеянным, мечтательным, любил подолгу сидеть, любуясь оживающей природой, но когда дело доходило до схватки, в нем все будто перерождалось, чувства становились резкими, осознанными, каждое движение, не смотря на вспышки ненависти, несло в себе осмысленность, и это позволяло Лайбену сражаться с машинами практически на равных.